Текст книги "Русский праздник. Традиции и обычаи"

Великий пост

Наш русский народ не только соблюдал посты во всей строгости церковного устава, но шел в этом отношении значительно далее, устанавливая сплошь и рядом свои постные дни, не известные церкви. Так, почти в каждом селе, в каждой деревне можно было встретить благочестивых старух и стариков, которые «понедельничают», то есть, кроме среды и пятницы, постятся и по понедельникам. Некоторые же, в своей душеспасительной ревности, доходили до того, что за несколько лет до смерти или переставали совсем есть скоромное, или налагали на себя посты, в частности, никогда, например, не ели мяса, молока, яиц, рыбы; не ели ничего с маслом, будь то скоромное или постное; безусловно воздерживались от вина, от курения; давали обет никогда не есть яблок, картофеля, не пить квасу и так далее. Наряду со стариками добавочные посты налагали на себя и девушки, которые «вылащивали» женихов.

При таком аскетически строгом отношении к постам неудивительно, что и молоко матери считалось для грудных ребят тоже греховной «скоромью», и еще недалеко ушло то время, когда в крестьянских избах стон стоял от ребячьего крика, так как во время строгих постов грудных детей кормили постной пищей, приказывая матерям не давать им груди. Соблюдение постов не только влияло на здоровье, но и отражалось на жизни детей. В большинстве случаев отнятие от груди ребенка совпадало с летним жарким временем: отнимали, по крестьянскому выражению «на ягоды», то есть в конце июня, в июле и августе и, таким образом, осложняли расстройство пищеварения ягодами, огурцами, яблоками, арбузами и прочим, вследствие чего нередко появлялся кровавый понос, а затем наступала и смерть. Но тем не менее «оскоромить младенческую душеньку» мать ни за что не решалась, и если ребенок умрет, то стало быть, это Божья власть, и значит, ребенок угоден Богу. Такая же строгость в соблюдении постов предписывалась и тяжелобольным.

Применительно к такому взгляду на посты, каждая деревенская хозяйка считала своим долгом иметь «постную» посуду, то есть особые горшки, миски и даже ложки, предназначенные исключительно для постных дней. Правило это соблюдалось настолько строго, что богобоязненная хозяйка ни за что и ни под каким видом не давала в своем доме поесть скоромного «даже проезжему»: «Мне страшно, как увижу, что в пост едят скором», – говорила она в свое оправдание. Исключение делали разве что для «нехристей» – цыган, татар, немцев, да, пожалуй, для господ – но и в таком случае посуда, из которой ели скоромное «нехристи», долгое время считалась как бы оскверненной, и хозяйки не велели домочадцам есть из нее, «пока татарин не выдохнется».

Кроме воздержания в пище, крестьяне считали необходимой принадлежностью поста и половое воздержание: считалось большим грехом плотское сожительство с женой в постное время, и виновные в таком проступке не только подвергались строгому внушению со стороны священника, но и выносили немало насмешек и от своих односельчан, так как бабы до тонкости разбирались в таких вещах и по дню рождения младенца прекрасно высчитывали, соблюдали ли супруги «закон» в посты. Особенно зорко следили, чтобы «закон» соблюдался деревенским причтом: считалось несмываемым срамом для всей деревни, если в беззаконии изобличен пономарь, дьячок, дьякон, а особенно священник.

Следя строго за собой, взрослое население неослабно следило и за деревенской молодежью, наблюдая, чтобы в посты отнюдь не было «жировни», чтобы парни и девушки не затевали игрищ и ни под каким видом не смели петь мирских песен, не говоря уже о плясовых и хороводных. Вместо этих песен молодежи предоставлялось петь так называемые «стихи», по характеру своему близко подходящие к старообрядческим псалмам. Все эти стихи отличались своим грустным, монотонным напевом, близко подходящим к речитативу, по содержанию же большая часть стихов носили характер религиозный или нравоучительный.

Если столь строгое воздержание от всего греховного и соблазнительного соблюдалось, в большей или меньшей степени, во все посты, то легко представить себе, насколько педантично постились крестьяне в Великий пост, готовя себя к говению и к достойной встрече величайшего из христианских праздников – Светлой Пасхи. Во время говения многие старики и старухи ели один раз в день и притом отнюдь не вареную пищу, а сухомятку: хлеб или сухари с водою. Наиболее же благочестивые старались по возможности ничего не есть всю Страстную неделю, разрешая себе только воду. Для детей в благочестивых семьях «дневное голодание» было обязательным только в Страстную пятницу, так как народ верил, что полное воздержание в этот день от пищи дает постнику прощение от всех грехов, совершенных после последней исповеди.

Говели крестьяне обыкновенно раз в год, Великим постом, и в преклонном возрасте несли эту христианскую обязанность с поразительной аккуратностью: некоторые старухи говели даже два, три и четыре раза. Но зато молодые крестьяне, по отзывам некоторых приходских священников, иногда позволяли себе манкировать говением, не бывая на исповеди по нескольку лет кряду. Правда, сами же священники прибавляли при этом, что такие безбожники составляли единичное явление, так как крестьяне верили, что человек, не бывший семь лет у исповеди и не причащавшийся святых тайн, уже составляет добычу дьявола, который может распорядиться таким человеком по своему усмотрению.

Всего охотнее крестьяне говели на первой, четвертой и Страстной неделе. В это время говеющие старались как можно меньше разговаривать, чтобы не проронить пустого слова; по вечерам, если был в семье кто-то грамотный, читалась какая-нибудь божественная книга, и все слушали или молились. Все церковные службы говеющие посещали добросовестно и аккуратно, а перед исповедью кланялись друг другу в ноги, прося простить Христа ради согрешения. Обычай не позволял только, чтобы старшие кланялись в ноги младшим. Поэтому, «большак», идя на исповедь, ограничивался лишь тем, что говорил домочадцам: «Простите, коли зря сделал», и слегка кланялся.

К принятию святых тайн готовились как к празднику: каждый старался приодеться по возможности лучше, а некоторые женщины из самых богатых деревенских жительниц (не крестьянки) считали даже за грех являться к причастию не в новом наряде. Девушки же, по народному обычаю, должны были приступать к таинству с расплетенной косой: волосы при этом либо распускались по плечам, либо завязывались в пучок, но в косу ни в коем случае не заплетались. После причастия считалось великим грехом плевать, смеяться, ругаться, сердиться и ссориться, так как этим можно отогнать от себя святого ангела, который бывает при человеке после принятия святых тайн. Считалось также грехом класть земные поклоны, так как при неосторожном движении человека (а в особенности беременную женщину) может стошнить, и тогда рвоту придется собирать в чистую тряпочку и жечь в печи, чтобы предохранить святые дары от невольного осквернения. За все эти грехи, как и вообще за неблагоговейное отношение к причастию, Господь иногда жестоко наказывает нечестивых, а иногда вразумляет их.

Для полноты характеристики Великого поста необходимо остановиться еще на некоторых обрядах и обычаях, приуроченных к крестопоклонной среде и Вербному воскресенью и составлявших особенность великопостных почитании. В среду крестопоклонной недели во всех крестьянских домах пекли из пресного пшеничного теста кресты по числу членов семьи. В крестах запекали или куриное перышко, «чтобы куры велись», или ржаное зерно, «чтобы хлеб уродился», или, наконец, человеческий волос, «чтобы голове легче было». Кому попадался крест с одним из этих предметов, тот считался счастливым. В среду же крестопоклонной недели «ломался» пост и маленькие дети ходили под окна поздравлять хозяев с окончанием первой половины поста. В некоторых местностях этот обычай поздравления выражался в очень оригинальной форме: ребятишек-поздравителей сажали, как цыплят, под большую корзину, откуда они тоненькими голосами пели: «Здравствуйте, хозяин – красное солнышко, здравствуйте, хозяюшка – светлый месяц, здравствуйте, дети – яркие звездочки!.. Половина говения переломилась, а другая наклонилась». Простодушных ребят-поздравителей принято было обливать при этом водой, а затем, как бы в награду за перенесенный испуг, им давали кресты из теста.

В Вербное воскресенье крестьяне во время утрени молились с освященной вербой и, придя домой, глотали вербные почки для того, чтобы предохранить себя от болезни и прогнать всякую хворь. Детей своих (а также и скотину) крестьяне слегка хлестали вербными ветками, приговаривая: «Не я бью – верба бьет, верба хлест бьет до слез». В этот же день хозяйки пекли из теста орехи и давали их для здоровья всем домочадцам, не исключая и животных. Освященную вербу берегли до первого выгона скота (23 апреля), причем всякая благочестивая хозяйка выгоняла со двора скот непременно вербой, а саму вербу затем или «пускали на воду», или втыкали под крышу дома, с той целью, чтобы скотина не только сохранилась в целости, но чтобы и домой возвращалась исправно, а не блуждала бы в лесу по нескольку дней.

В народе существовало мнение, что освященная верба, брошенная против ветра, прогоняет бурю и, брошенная в пламя, останавливает действие огня, а воткнутая в поле – сберегает посевы.

Всякий трус, желавший избавиться от своего недостатка, должен был в Вербное воскресенье, по приходе от заутрени, вбить в стену своего дома колышек освященной вербы – средство это, если и не превратит труса в героя, то, во всяком случае, прогонит природную робость. Всем неплодным женщинам советовали есть почки освященной вербы, уверяя, что после этого женщина непременно начнет рожать детей.

Благовещение

По силе народного почитания и по размерам чествования христианских праздников в сельском быту первые места отведены Рождеству Христову и Пасхе, с тем различием, что на юге и западе России воздается большая честь и хвала первому, а по всей остальной России – второму. На третьем же месте излюбленных торжественных дней Православной Церкви, повсеместно поставлен день 25 марта – праздник Благовещения Пресвятой Богородицы, и притом в самые первые времена водворения на нашей земле православия, Ярослав I, оградивший город Киев каменной стеной с входными в нее золотыми воротами, построил над ними благовещенскую церковь и сказал устами летописца: «Да сими врата благия вести приходят ко мне в град сей молитвами Пресвятыя Богородицы и святого архангела Гавриила – радостей благовестника». Такой же храм был сооружен над воротами Новгородского кремля, и затем вошло в обычай ставить надворотные благовещенские церкви во всех больших старых монастырях, включительно до позднейшего из них – Александро-Невской лавры.

В обиходе трудовой деревенской жизни самый праздник считался днем полнейшего покоя и совершенной свободы, понимаемых в таком обширном значении, что во многих местах целые семьи вечером, при закате солнца, шли на мельницы и здесь располагались на соломе все, и стар и млад, для мирной беседы о том, какова будет наступающая весна, каков посев, какова пахота, каков урожай. В этот день благословения на всякое доброе дело, в особенности же на земледельческий труд, в день, когда даже грешников в аду перестают мучить и дают им отдых и свободу, величайшим грехом считалась мельчайшая работа, даже отход или отъезд в дорогу для заработков. Не праздное веселье с приправой праздничного разгула, а именно сосредоточенное, молчаливое раздумье приличествовало этому празднику совершенного покоя, свободы от дел, основанной на непреложном веровании и повсеместном убеждении, что «в Благовещеньев день – птица гнезда не завивает, девица косы не заплетает». Доказательство (по старинной легенде) у всех на глазах: кукушка не имеет своего гнезда, она не умеет его строить и потому старается положить яйца в чье-либо чужое и готовое. Она несет такое божеское наказание за то, что дерзнула в Благовещеньев день свить себе гнездо, когда даже глупая курица на такую работу не пускается. В качестве продолжения этого поверья, существует и еще одна легенда: птичка снегирь не пустил в свое гнездо кукушек и снялся драться с самцом, которого и убил. С тех пор кукушка осталась горемычною вдовою, а сам победитель остался навсегда с несмываемым знаком боя и победы: со следами крови кукушкина самца на своих перьях и на всем красном зобу. Все птицы в особенности бодро и радостно встречают этот праздник – поверье, отразившееся в прекрасном обыкновении выпускать на волю заточенных в клетки птичек, проникшее в цивилизованные города и породившее там особый род спекуляции в виде торговли птицами, до этого совершенно почти неизвестной в наших деревнях.

Ни на один день в году не приходится столько примет и гаданий, как на день Благовещения: от него находились в зависимости наибольшее количество тех верований, которые закреплены были на практических хозяйственных основах. Повсюду главные надежды на успех земледельческого труда возлагались на «благовещенскую просфору», являвшуюся выдающейся принадлежностью праздничного чествования. В русских церквях ни в один из годовых или двунадесятых праздников не продавалось такого количества просфор. Каждый полагал своею обязанностью запастись хотя бы одним таким освященным хлебцем. Даже там, где приходов было мало, где церкви были значительно удалены и влияние духовенства было ничтожно, и там такие хлебцы пеклись самими крестьянами, по числу членов семьи, и неосвященными употреблялись для той же цели. Их клали на сеялку на обеспечение благополучия всходов и урожая; измельченными в крошки смешивали с посевными семенами, примешивали в корм рабочему скоту и так далее. В день сева никому и ничего в займы не давали, пустые мешки с поля везли, а не несли, и с Благовещения никто и никогда не сеял, чтобы не накликать неурожая. Существовало даже поверье, что в какой день случился этот праздник, тот полагается несчастным для посевов и пахоты, а следующий день за ним день – самый удачный и счастливый.

Благовещенская просвирка, обнадеживавшая хлебопашцев, не отказывала в своей силе-помощи и пчеловодам по молитве их о том, чтобы «повелел Господь пчелам начать святые меды, желтые и белые, и частые рои в пожитке и миру христианскому в удовольствие». Просфорным порошком, смешанным с медом, прикармливали пчел.

День Благовещения, как и многие другие праздники, не обходился без некоторых суеверных примет и древних обычаев, например относительно огня. Огонь старались не зажигать ни в этот день, ни накануне, и вообще, с этого дня считалось грехом сидеть и работать с огнем по вечерам: иначе праздник, обиженный и непочтенный, накажет тем, что напустит на пшеницу головню, на пчел – ленивое роение, и удачлив будет тот, кто догадается в этот день сжечь несколько щепоток соли в печи, а также и тот, кто с Благовещения начинает спать в клети, так как жженая соль имеет целительную силу в горячках и лихорадках, а сон на холоде обеспечивает здоровье, укрепляя его.

Для тех верующих, у которых пугливое воображение было настроено так, что всякий выдающийся в году день либо предвещает беду, либо ласкает надеждой на лучшее, Благовещеньев день также кое-что обещал. Так, например, если хозяйка между праздничной заутреней и обедней возьмет помело и сгонит с нашеста кур, то к Светлому Воскресенью они уже постараются нестись, чтобы приготовить к празднику свеженьких яиц для христосования. Уверяли также, что испорченные, избалованные люди, завистливые на чужое добро, стараются в этот день украсть, осторожно и незаметно, хоть какую-либо безделицу («заворовывают»), чтобы пользоваться удачей в своем ремесле на целый год, так как, если не поймают вора в этот день, то не попадется он и впредь.

Великий четверг

Образное представление о событиях четвертого дня Христовых страстей (четверг Страстной недели), под влиянием церковных обрядов, положило начало особым символическим приемам в домашней деревенской жизни. Первые места в этот день принадлежали серебряной монете, соли и хлебу. Омочивый на тайной вечере руку в солило, в знак предстоящего отступничества и предательства, вызвал обычай очищать ту соль, которая некогда была осквернена прикосновением нечистых рук нечестивого Иуды. Пережженную, сероватого и черного вида соль перемешивали с квасной гущей, клали в старый лапоть и бросали в огонь. Пережженную соль толкли, просеивали и затем считали настолько чистой и священной, что приписывали ей даже целебную силу, помогающую как людям, так и скоту. Эта соль считалась в особенности пригодной для того, чтобы просолить ею первые, освященные после святой заутрени, пасхальные яйца. Во многих местах соблюдался обычай считать деньги, чтобы водились они круглый год, даже мальчишки спешили считать в этот день свои игральные кости с тою же целью корысти на выигрыши. В память омовения Спасителем ног апостолов, предшествовавшего осквернению соли Иудой, умываться в тот день старались «с серебра», для чего клали в воду серебряную монету, являющуюся прообразом тех сребреников, за которые совершено величайшее из всех людских преступлений. В некоторых местах вспоминали в этот день о петухах (в память евангельского петуха) и, встав раньше, чем обычно, утром, кормили их краденым горохом, чтобы они были злее. Более того, старались перемыть, а кое-где и окурить все крынки женскими волосами, в той уверенности, что всякая посуда сомнительна в чистоте, так как в этот день осквернены солоницы Иудиным прикосновением.

Во многих случаях обычай омовения сопровождался довольно сложной обстановкой. Глухой ночью, далеко от света, чтобы ворон не успел выкупать своих птенцов, шли бабы на речку (вода для обряда должна быть непременно проточная) с ведрами и кувшинами. Черпали воду на восходе солнца и перед домом сначала обливались сами, а потом будили мужа и взрослых детей, заставляя их также обливаться с головы (маленьких детей мыли в подогретой воде). Но сущности этого обычая оказывалось женщинам мало. Они, еще до выхода на реку, в ночной темноте пряли катушку ниток, ссученных в обратную сторону и, по совершении омовения, перевязывали этими нитками руки на запястьях, ноги на предплюснах и поясницу как себе, так и каждому из членов семьи – в уверенности, что все исполнившие обряд весь год не подвергнутся никакой болезни (носили эти перевязки обыкновенно до тех пор, пока они не изотрутся). В воспоминание о преломлении хлеба, каждый крестьянин подавал в церкви заздравную просфору, по силе своей равнозначную благовещенской. В иных местах этой просфоре приписывалось несколько иное значение, так как крестьяне верили, что в Великий четверг Господь невидимо благословляет тот хлеб, который в этот день подается к обеду. Поэтому крошки и куски, оставшиеся на столе, тщательно собирались и хранились как святыня, пригодная и полезная к употреблению во время болезни. Во всякой избе, во всякое время можно было найти хоть маленький кусочек четвергового хлеба. Кроме просфоры, пекли кое-где и особые катышки из теста, которые и давали скоту по одному, а овцам по два, чтобы принесли двяток-ягнят.

Независимо от обычаев, находящих объяснение в христианских верованиях, к Великому четвергу отнесены и иные, ничего общего с верой не имеющие. Среди них на первом месте следует поставить обычай (исключительно приуроченный к этому церковному празднику) первого пострижения волос у тех малых ребят, у которых они с первого дня рождения еще не стриглись и успели вырасти настолько, что потребовались ножницы. В этот же день подстригали у овец шерсть на лбу, у кур, у коров и лошадей – хвосты. Делалось это в той уверенности, что от подобных пострижек у овец будет руно длиннее и гуще; лошади не станут скакать через изгороди и портить колья, а у коров не потеряется молоко, и что, сверх того, сами животные не потеряются в лесных чащах, не заблудятся, не завязнут так, чтобы достаться легкой добычей медведю или волку и т. п.

Опасаясь таких домашних невзгод, в некоторых лесных местах, особенно там, где еще не обзавелись пастухами, добрые хозяева даже гадали о судьбе своей скотины, для чего в Великий четверг, до восхода солнца, примечали: если скотина лежит головой, обращенной на закат, то это добрый знак, и такая животина благополучно прогуляет все лето; та же, которая стоит или лежит головой к воротам – ненадежна для дома и может пропасть. Чтобы этого не случилось, малым ребятам велели с колокольцами в руках, три раза обегать во все лопатки кругом двора с криком: «Около двора железный тын!» А бегать надо было так, чтобы не упасть, ни с кем не столкнуться и не поскользнуться. В глухих деревнях это гадание обставлялось несколько иначе: бабы открывали печную трубу и, набрав в подол овса, взбирались на крышу и кричали в трубу: «Коровы-то дома?» Кто-нибудь из членов семьи подавал им из избы успокоительный ответ, и бабы «уговаривали»: «Так-то вот, коровушки, в лесу не спите, домой ходите». Затем, уйдя на двор, скармливали овес скотине. Для сбережения скотины прикармливали домового, для чего выпрядывали нитку в левую сторону, обводили ею кругом двора три раза, спутывали ноги цыпленка, также три раза, и обносили его кругом стола с приговором: «Чужой домовой, ступай домой, а свой домовой, за скотиной ходи, скотину паси!». Чтобы куры не теряли яиц, а неслись бы на своем дворе, кормили их зерном, насыпанным в обруче, а чтобы ястреб не таскал кур и цыплят, эту хищную и злобную птицу устрашали крынкой с выбитым дном, оставляя ее на огороде, к изгородям которого, по возможности ко всем кольям, привязывали, сверх того, нитки и, конечно, до восхода солнца, чтобы никто не видал, не сглазил и, таким образом, не утратили бы своей силы и могущества все эти заботы и хлопоты, заговорные слова, шепотки и действия.

А чтобы заговорное слово было крепко, ходили в лес (также до солнечного восхода) за вересом, или можжевельником, в который в лесных местностях верили повсюду. Могуществом своим можжевельник уступал лишь сору из муравьиной кучи, а чудодейственная сила его зависела от умения им пользоваться и доставать его. Прежде всего, войти в лес надо было с молитвой: «Царь лесной и царица лесная, дайте мне на доброе здоровье, на плод и род». Идти надо было, не умывшись, не помолившись, и соблюдать при этом строжайшую тайну, чтобы никто не приметил. Дома же принесенное из лесу надо было разбросать по двору и хлевам, и только в таком случае не постигнет семью никакая напасть и не стрясется никакой беды со скотиной. Впрочем, в некоторых местах даже и этих мер считалось недостаточно и для окончательного успокоения и уверенности соблюдался такой прием: принесенный из лесу верес, ранним же утром, до восхода солнца, поджигали на сковороде или жестяном листе посредине избы на полу, и все члены семьи скакали через этот огонь, запасаясь на весь год здоровьем и окуриваясь от дьявольщины, которая в этот день в особенности хлопотлива и проказлива: у колдунов и ведьм в эту ночь бывают самые важные свидания с нечистой силой, против которой можжевельник владеет благодатной охраняющей силой. И нет дня в году, наиболее удобного для тех, кто пожелает видеть нечистую силу и узнать от нее свое будущее. Советовали ночью прийти в лес, снять с себя нагрудный крест, закопать его в землю и затем говорить: «Владыко лесной, есть у меня до тебя просьба», – и леший не замедлит явиться. Крестьяне были уверены в его появлении лишь в том случае, когда, сидя на старой березе, надо было громко крикнуть три раза: «Царь лесной, всем зверям батько, явись сюда!» И тогда смело можно было спрашивать его о том, что тебе нужно – он откроет все тайны и объяснит все будущее.