Текст книги "Русский праздник. Традиции и обычаи"

Пасха Христова

Величайший из христианских праздников – Святая Пасха является вместе с тем и любимейшим народным праздником, когда душа русская как бы растворяется и смягчается в теплых лучах Христовой любви, и когда люди всего больше чувствуют живую, сердечную связь с великим Искупителем мира. На церковном языке Святая Пасха называется торжеством из торжеств, и название это как нельзя больше соответствует общенародному воззрению на этот праздник. Еще загодя начинал православный люд готовиться к этому торжеству, чтобы встретить его достойным образом, с подобающим благолепием и пышностью. Но особенно деятельно хлопотала и приготовлялась деревня, где живее чувствовалась связь со старинными обычаями. В продолжение всей Страстной седмицы крестьяне, что называется, не покладали рук, чтобы соскоблить, вымыть и вычистить обычную грязь трудовой обстановки бедных людей и привести свои убогие жилища в чистенький и по возможности нарядный вид. Мужики с первых же дней Страстной недели заготовляли хлеба и корм для скотины на всю Светлую седмицу, чтобы в праздник не приходилось хлопотать и чтобы все было под рукой. А бабы и девушки хлопотали в избах: белили печи, мыли лавки, скоблили столы, вытирали мокрыми тряпками запыленные стены, обметали паутину. Разгар бабьих работ выпадал на Чистый четверг, который признавался не просто днем Страстной недели, а каким-то особенным угодником Божьим, покровительствующим чистоте и опрятности.

В этот день, по народному убеждению, даже «ворона своих воронят в луже моет». На этом же основании и бабы считали своим долгом мыть ребят, а иногда и поросят, а также чистить избы. «Если в Чистый четверг вымоешь, – говорили они, – весь год чистота в избе водиться будет». Девушки мылись в Чистый четверг, твердо веруя, что если на утренней заре хорошенько вымыться, вытереть тело полотенцем и отдать затем это полотенце оброшнику, то от женихов отбою не будет, и в самом скором времени непременно выйдешь замуж. Кроме всеобщего мытья, крестьяне старались приурочить к Чистому четвергу и убой скота и свиней, предназначенных для праздничного стола и для заготовления впрок. Это делалось на том же основании, как и мытье избы: Чистый четверг сохраняет мясо от порчи, в особенности если к нему обратиться со следующей короткой молитвой: «Чистый четверг, от червей и от всякого гада сохрани и помилуй на долгое время».

Покончив с убранством избы, бабы приступали обыкновенно к стряпне. В богатых домах жарили и варили живность, пекли куличи, украшая их мармеладом, монпансье и другими цветными конфетами. В бедных же семьях эта роскошь считалась не по карману, и здесь куличи, в виде обыкновенной, без всякой сдобы, булки, покупались у местных лавочников или калачников. Но так как калашники развозили по деревне свои куличи примерно за неделю или за 3–4 дня до праздников, то на пасхальном столе крестьянина-бедняка обыкновенно красовалась плоская и твердая, как дерево, булка, ценой не свыше пятиалтынного или двугривенного. Но бывали, впрочем, случаи, когда крестьяне не могли позволить себе и этой роскоши, не выходя из бюджета. Таким беднякам обыкновенно приходили на помощь более богатые родственники, которые, из чувства христианского милосердия, не допускали, чтобы Светлый праздник омрачался «голодными разговинами», да еще в родственной семье. Впрочем, и посторонние не отставали от родственников, и в Страстную пятницу совсем не редкость было видеть шныряющих по селу баб, разносящих по домам бедняков всякие припасы: одна принесет молока и яиц, другая творогу и кулич, а третья, гляди, притащит под фартуком и кусок убоины, хотя и накажет при этом не проговориться мужу (в деревнях убоиной распоряжался мужик, и баба без спросу не смела подступаться к мясу).

Что касается мужиков среднего достатка, то они, хотя и не прибегали к помощи зажиточных соседей, но редко обходились без займов, а еще охотнее продавали что-нибудь из деревенских продуктов (дрова, сено, мятую пеньку и прочее), чтобы разжиться деньгами и купить четверть или полведра водки, пшеничной муки для лапши и пшена на кашу. Но вырученные деньги расходовались бережно, с таким расчетом, чтобы было на что «купить Богу» масла и свечей и заплатить священнику.

Все хозяйственные хлопоты заканчивались к вечеру Великой субботы, когда народ спешил в церковь слушать чтение «страстей». Читать «страсти» считалось за честь, так как чтец перед лицом всего народа мог засвидетельствовать свою грамотность. Но обычно чаще всего читал какой-нибудь благочестивый старик, которого окружали слушатели из мужиков и целая толпа вздыхающих баб. Долго длилось это монотонное, а иногда и просто неумелое чтение, и так как смысл читаемого не всегда был доступен темному крестьянскому уму, то усталое внимание притуплялось и многие покидали чтеца, чтобы помолиться где-нибудь в углу или поставить свечку святой Плащанице (бабы уверяли, что Плащаница – это Матерь Божья) или же просто присесть где-нибудь в притворе и задремать. И если в церковных притворах и темных углах храма народ действительно спал, так что храп мешал иногда молящимся, то нужно принять во внимание, что эти спящие люди были истощены строгим деревенским постом, что многие из них приплелись из далеких сел по ужасной весенней дороге и что, наконец, все они донельзя утомлены предпраздничной суетой и хлопотами. Большинство же толпилось в темноте церковной ограды и деятельно хлопотало над наружным украшением храма. Во всю пасхальную ночь здесь были слышны говор и крики; народ расставлял смоляные бочки, приготовлял костры. Мальчишки суетливой толпой бегали по колокольне и расставляли фонари и плошки, а самые смелые мужики и парни, с опасностью для жизни, лезли даже на купол, чтобы осветить и его. Но вот фонари расставлены и зажжены, вся церковь осветилась огнями, а колокольня горит, как исполинская свеча, в тишине пасхальной ночи. На площади перед церковью густая толпа народа глядит и любуется своим разукрашенным храмом, и слышатся громкие восторженные крики. Вот послышался и первый, протяжный и звонкий удар колокола, и волна густого колеблющегося звука торжественно и величаво покатилась по чуткому воздуху ночи. Народная толпа заколыхалась, дрогнула, полетели с голов шапки, и радостный вздох умиления вырвался из тысячи грудей. А колокол тем временем гудит, гудит, и народ валом валит в церковь слушать утреню. Через какие-нибудь пять минут в церкви делается так тесно, что негде яблоку упасть, а воздух от тысячи горящих свечей становится жарким и душным. Особенная давка и толкотня наблюдается у иконостаса и около церковных стен, где расставлены принесенные для освящения куличи, яйца и всякая пасхальная снедь. Когда отойдет утреня, ровно в 12 часов в ограде палят из пушки или из ружей, все присутствующие в церкви осеняют себя крестным знамением, и под звон колоколов раздается первое «Христос воскресе!» Начинается процесс христосования: в алтаре христосуется причт, в церкви – прихожане, затем причт начинает христосоваться с наиболее уважаемыми крестьянами и обменивается с ними яйцами. (Последнее обстоятельство особенно высоко ценилось крестьянами, так как они верили, что яйцо, полученное от священника, никогда не испортится и имеет чудодейственную силу.)

После окончания литургии все, с куличами на руках, выходили из церкви и строились в два ряда в ограде, в ожидании причта, который в это время в алтаре освящал пасхи более зажиточных и чтимых прихожан. Ждали терпеливо, с обнаженными головами; у всех на куличах горели свечи, у всех открыты скатерти, чтобы святая вода попала непосредственно на куличи. Но вот причт освятил уже куличи в алтаре и во главе со священником выходил наружу. Ряды колыхались, начиналась давка, крик, кое у кого вывалилась пасха из миски, кое-где слышалась сдержанная брань рассерженной бабы, у которой выбили из рук кулич. А причт межу тем читал молитву и, обходя ряды, кропил святой водой пасхи, за что ему в чашу кидали гривны и пятаки.

Освятив куличи, каждый домохозяин считал своим долгом, не заходя домой, побывать на кладбище и похристосоваться с покойными родителями. Отвесив на родных могилках поклоны и поцеловав землю, он оставлял здесь кусок творогу и кулича для родителей и только потом спешил домой христосоваться и разговляться с домочадцами. Дети с родителями христосовались трижды, и только с женами целоваться при всех считалось за большое неприличие. К разговению матери всегда будили маленьких детей: «Вставай, детеночек, подымайся, нам Боженька пасочки дал», – и заспанная, но все-таки довольная и радостная детвора садилась за стол, где отец уже разрезает пасху на куски, крошит освященные яйца, мясо или баранину и оделяет всех. «Слава Тебе, Господи, пришлось разговеться нам», – в умилении шепчет крестьянская семья, крестясь и целуя освященную пищу.

С первого же дня Пасхи, на протяжении всей Светлой седмицы, в деревнях обязательно служили так называемые пасхальные молебны, причем духовенство расхаживало по крестьянским избам непременно в сопровождении оброшников и оброшниц, которые иначе назывались «богоносцами». Оброшники вербовались чаще всего из благочестивых стариков и старух, которые или дали обет всю пасхальную неделю «ходить под Богами», или же желали своим усердием вымолить у Бога какую-нибудь милость: чтобы перестала трясти лихорадка, чтобы сына не взяли в солдаты, чтобы муж не пьянствовал, не дрался во хмелю и не бил домочадцев. Все оброшники, прежде чем приступить к своему делу, обязательно испрашивали благословения священника и только, когда священник разрешит, принимлись за свои обязанности: один носил свечи для продажи, другой – кружку, в которую собирал деньги «на Божью Матерь», третий нес другую кружку, куда причт складывал весь свой доход, предварительно записав его на бумаге, четвертый, наконец, носил кадило и подкладывал ладан (этот последний оброшник считался крестьянами самым почетным: в редком доме ему не подносили стакана).

Все оброшники подпоясывались белыми полотенцами, а оброшницы, кроме того, повязывались и белыми платками, в память святых жен-мироносиц, которые, по мнению крестьян, были также покрыты белым. Когда все «богоносцы» выстраивались у церкви, появлялся в облачении священник, и вся процессия, с пением «Христос воскресе!», под колокольный звон, шествовала в первый, ближайший от храма, двор. К этому времени в избе, перед образами зажигались свечи, стол покрывался белою скатертью, причем на стол клали ковригу или две хлеба, а под угол скатерти насыпали горсть соли, которая, по окончании богослужения, считалась целебной и давалась от болезней скоту. Хозяин без шапки, с тщательно умащенной и прилизанной головой, выходил навстречу процессии, а какая-нибудь молодайка, с пеленою в руках, «сутречала» на пороге избы Божью Матушку и, приняв икону, все время держала ее в руках, пока служился молебен. Во время молебна мужики очень строго следили и считали, сколько раз пропели «Иисусе, Сыне Божий», и если меньше 12 раз, то хозяин при расчете не преминет выговорить священнику: «Ты, папаша, только деньги с нашего брата брать любишь, а сполна не вычитываешь». Но зато к чтению кондаков крестьяне относились с большим равнодушием и, если священник не дочитывал до конца каждый кондак, то хозяева не обижались: «Ведь и язык прибрешешь – в каждом дворе одно и то же», – говорили они и расставались со своим священником самым миролюбивым образом, оделяя его деньгами и лепешками.

Кроме молебна в избе, многие крестьяне просили отслужить еще один молебен, уже на дворе, в честь святых, покровительствующих домашним животным: Власия, Мамонта, Фрола и Лавра. Для этой цели на дворе ставили столы, накрывали их скатертями, а поверх клали «скотскую» пасху, предназначенную для домашних животных. После молебна эта пасха разрывалась на мелкие куски и скармливалась домашним животным и птице, а скатерть, на которой стояла пасха, псаломщик, по просьбе баб, подбрасывал вверх: чем выше он подбросит, тем выше уродится лен.

По окончании молебна иконы выносили со двора, причем матери клали в воротах детей для исцеления от болезней, а взрослые только нагибались, чтобы над ними пронесли образа. Но если в каком-нибудь дворе богатый хозяин заказывал молебен с водосвятием, то матери ни за что не упускали случая и непременно умывали детей святой водой, утирали полотенцем и «вешали его на Божью Матерь» (то есть жертвовали) или же утирали концом холста, который также жертвовали на церковь.

Хождение с иконами продолжалось по всем дворам, до самого вечера первого дня Пасхи. А на второй день, после литургии, которая кончалась очень рано, иконы несли на «поповку» (место, где расположены дома притча), и после молебна в доме священника крестьяне получали угощение от своего духовного отца. На «поповку» в таких случаях собиралось все село. Шум стоял на всю улицу, кто благодарил, а кто ругался, оставшись недовольным за малое или плохое угощение. Впрочем, недовольных бывало очень мало, так как священники не скупились на угощение, дорожа расположением прихожан и желая, в свою очередь, отблагодарить их за радушие и гостеприимство. С «поповки» иконы несли по ближайшим и дальним деревням, обходя решительно весь приход, причем каждая деревня заранее предупреждалась, когда к ней «боги придут», чтобы крестьяне успели изготовиться.

Чтобы закончить характеристику пасхальных молебнов, необходимо упомянуть, что иконы на ночь приносились на хранение или в училище, или в дом какого-нибудь зажиточного и уважаемого крестьянина, который обычно сам напрашивался на эту честь и просил священника: «Батюшка, отпусти ко мне Богородицу ночевать». Нередко случалось, что по ночам в помещении, где хранятся иконы, прихожане уже сами устраивали нечто вроде всенощного бдения: старухи со всей деревни, богомольные мужики и девушки, вымаливающие хороших женихов, собирались сюда и возжигали свечи, пели молитвы и коленопреклоненно молились Богу. В прежнее время сюда же приносились так называемые «кануннички» (маленькие кувшинчики с медом), которые ставились перед образами на стол для поминовения умерших. Кануннички ставились с большими свечами, и при этом рассуждали так, что, все главные боги (образа) здесь налицо, и если им зажечь по свечке каждому, то они сразу начнут молиться за покойника и непременно вымолят для него у Господа прощение.

Пока духовенство не отслужило у крестьянина в доме молебна, ни он, ни его домочадцы, ни под каким видом, не смели предаваться никаким праздничным развлечениям – это считалось за большой грех. Но затем, когда «иконы прошли», в деревне начинался широкий пасхальный разгул. Взрослые «гостевали» друг у друга, выпивали, пели песни и с особенным удовольствием посещали колокольню, где и трезвонили с раннего утра до пяти часов вечера. Посещение колокольни вообще считалось излюбленным пасхальным развлечением, так что в течение всей Светлой седмицы на колокольне толпились парни, девушки, мужики, бабы и ребятишки: все хватались за веревки и подымали такой трезвон, что батюшка то и дело посылал дьячков унять развеселившихся православных и прогнать их с колокольни. Другим пасхальным развлечением служило катание яиц и отчасти качели и игра в орлянку и карты. Катали яйца преимущественно ребятишки, да разве еще девушки, которые соскучились без хороводов и песен (на Пасху светские песни и хороводы считались неприличными). Зато на качелях катались решительно все. Где-нибудь в конце деревенской улицы парни устраивали так называемые «общественные» качели (в складчину), и возле этих качелей образовывалось нечто вроде деревенского клуба: девушки с подсолнухами, бабы с ребятишками, мужики и парни с гармонями и «тальянками» толпились здесь с утра до ночи; одни только глядели да любовались на чужое веселье, другие веселились сами. Первенствующую роль играли здесь девушки, которые без устали катались с парнями. Но так как толпа почти всегда приходила сюда изрядно подвыпивши, и так как качели раскачивались не самими катающимися, а зрителями, то нередки были случаи, когда от пьяного усердия доска с катающейся парочкой перелетала через перекладину и происходили несчастья – увечья и даже смерть.

Наконец, из числа пасхальных развлечений деревенского народа нельзя не указать на обязательное приглашение в гости кумовьев и сватов. В этом отношении Пасха имеет много общего с Масленицей, когда точно так же хозяева считали долгом обмениваться визитами со сватами. Но на Пасху приглашали даже будущих сватов, то есть родственники обрученных жениха и невесты приглашали друг друга в гости, причем, как и на Масленицу, во время обеда жениха с невестой сажали рядом в красном углу, поили их обоих водкой и вообще делали центром общего внимания. Обычай требовал при этом, чтобы жених ухаживал за невестой, но так как ухаживание это носило, так сказать, ритуальный характер, то естественно, что в нем много было натянутости и чего-то деланого, почти фальшивого: жених называл невесту обязательно на «вы», по имени-отчеству, или просто «нареченная моя невеста», сгребал руками сласти с тарелки и потчевал ими девицу, а после обеда катался с ней по селу, причем опять-таки обычай требовал, чтобы нареченные жених и невеста непременно катались, обнявшись за талию.

Как самый большой и наиболее чтимый христианский праздник, Пасха, естественно, группирует вокруг себя целый цикл народных примет, обычаев, суеверий и обрядов, не известных церкви, но пользовавшихся большой популярностью в деревенской среде. Общая характерная черта всех этих народных праздников – все то же двоеверие, которым пропитаны религиозные понятия русского простолюдина: крестная сила хотя и побеждает нечистую силу, но эта побежденная и поверженная в прах темная сила держала в своей власти робкие умы и наводила панический ужас на робкие души.

По мнению крестьян, в пасхальную ночь все черти бывают необычайно злы, поэтому с заходом солнца мужики и бабы боялись выходить на двор и на улицу: в каждой кошке, в каждой собаке и свинье они видели оборотня, черта, перекинувшегося в животное. Даже в свою приходскую церковь мужики избегали ходить в одиночку, точно так же, как и выходить из нее. Злятся же черти в пасхальную ночь потому, что уж очень им в это время солоно приходится: как только ударит первый колокол к заутрене, бесы, как груши с дерева, сыплются с колокольни на землю, «а с такой высоты сверзиться, – объясняли крестьяне, – это тоже чего-нибудь да стоит». Сверх того, как только отойдет заутреня, чертей немедленно лишают свободы: скручивают их, связывают и даже приковывают то на чердаке, то к колокольне, то во дворе, в углу. Чертям это, разумеется, не нравится, тем более что заклятые враги их, православные люди, любят посмотреть, как мучаются привязанные черти, а посмотреть они имеют полную возможность, если только догадаются прийти на чердак или в темный угол двора с той самой свечой, с которой простояли пасхальную утреню. Можно, впрочем, обойтись и без свечи, но тогда не увидишь, а только услышишь мучения нечистой силы, так как в ночь на Светлое воскресенье чертей принудительно замуровывают в церковные стены, где они «шустрятся», то есть возятся и мечутся, не будучи в состоянии убежать из тягостного плена. Наконец, в распоряжении людей имелся и еще один способ поглумиться над нечистой силой: для этого стоило только выйти с пасхальным яйцом на перекресток дорог и покатить яйцо вдоль по дороге – тогда черти непременно должны будут выскочить и проплясать трепака.

В таком же затруднительном положении оказывались в пасхальную ночь и ведьмы, колдуны, оборотни и прочая нечисть. Опытные деревенские люди умели не только опознавать ведьм, но могли даже с точностью определить весь их наличный состав в деревне: для этого нужно было только с заговенным творогом встать у церковных дверей и держаться за дверную скобу – ведьмы будут проходить и по хвостам их можно сосчитать всех до единой. Что касается колдунов, то опознавать их еще легче – достаточно во время пасхальной заутрени обернуться и поглядеть на народ: все колдуны будут стоять спиной к алтарю.

Другая группа пасхальных суеверий раскрывает пред нами понятия крестьянина о загробной жизни и о душе. Повсеместно существовало убеждение, что всякий, кто умрет в Светлую седмицу, беспрепятственно попадет в рай, какой бы грешник он ни был. Столь легкий доступ в Царствие Небесное объясняется тем, что в пасхальную неделю врата рая не закрываются вовсе и их никто не охраняет. Поэтому деревенские старики, и в особенности старухи, мечтали как о величайшем счастье, чтобы Господь даровал им смерть именно в пасхальную седмицу.

В крестьянской среде глубоко укоренилось верование, что в пасхальную ночь можно видеться и даже беседовать со своими умершими родственниками. Для этого следовало во время крестного хода, когда все уйдут из церкви, спрятаться в храме со страстною свечою так, чтобы никто не заметил. Тогда души умерших соберутся в церковь молиться и христосоваться между собой, и тут-то и открывается возможность повидать своих усопших родственников. Но разговаривать в это время с ними нельзя. Для разговоров есть другое место – кладбище.

Особняком от этих суеверий стоит целая группа пасхальных примет, которые можно называть хозяйственными. Так, наш народ твердо был убежден, что пасхальные яства, освященные церковною молитвой, имеют сверхъестественное значение и обладают силой помогать православным в трудные и важные минуты жизни. Поэтому все кости с пасхального стола тщательно сберегались: часть из них зарывали в землю на пашнях, с целью предохранить нивы от града, а часть хранили дома и во время летних гроз бросали в огонь, чтобы предотвратить удары грома. Точно так же повсеместно сохранялась головка освященного кулича, для того чтобы хозяин, выезжая в поле сеять, мог взять ее с собой и съесть на своей ниве, чем обеспечивался прекрасный урожай.

В некоторых местностях обычай брать в поле головку пасхи превратился даже в своеобразный ритуал. Когда приходило время ржаного сева, хозяин вставал на заре, умывался и молился Богу, а хозяйка накрывала скатертью стол, приносила головку пасхи, ковригу хлеба, ставила соль и, собрав всех домашних, зажигала свечку, после чего все присутствующие клали по три земных поклона и просили у Бога: «Зароди нам, Господи, хлебушка». Затем головка пасхи заворачивалась в чистую тряпочку и торжественно передавалась хозяину, который и уезжал с ней в поле. Урожай обеспечивался также и теми зернами, которые во время пасхального молебна стояли перед образами. Поэтому хороший хозяин, приглашая в свой дом батюшку «с богами», непременно ставил ведра с зернами и просил батюшку окропить их святой водой.

Наряду с крестьянами-домохозяевами, имели свои приметы и бабы-хозяйки. Так, во всю Светлую неделю каждая хозяйка должна была непременно прятать все освященное съестное таким образом, чтобы ни одна мышь не могла взобраться на пасхальный стол, потому что если мышь съест такой освященный кусочек, то у нее тотчас вырастут крылья и она сделается летучей мышью. Во время пасхальной утрени хозяйки наблюдали: какая скотина в это время лежит смирно – та ко двору, а которая возится и ворочается – та не ко двору. Во время пасхальной же заутрени крестьянки имели обыкновение «шугать» с насеста кур для того, чтобы куры не ленились, а пораньше вставали да побольше яиц несли. Но наибольший интерес представляет обычай изгнания из избы клопов и тараканов, точно так же приуроченный к первому дню Пасхи. Делалось это таким образом: когда хозяин приходил после обедни домой, он не должен был входить прямо в избу, а сперва постучаться. Хозяйка же, не отворяя дверей, спрашивала: «Кто там?» «Я, хозяин твой, – отвечал муж, – зовут меня Иван. Ну что, жена, чем разговляться будем?» «Мы-то разговляться будем мясом, сметаной, молоком, яйцами». – «А клопы-то чем?» – «А клопы клопами». Крестьяне были уверены, что, подслушав этот диалог, клопы или испугаются и убегут из избы, или набросятся друг на друга и сами себя съедят. Существовал еще и другой, более упрощенный, способ изгнания клопов и всяких паразитов: когда хозяева шли с обедни с пасхами, какая-нибудь старуха брала веник и кричала: «Прусаки и тараканы, и всякая гадина, выходите вон из избы – Святая Пасха идет». Это восклицание должно было быть повторено три раза, причем старуха усиленно мела веником к порогу и трижды махала им за порог. Когда же Пасха приходила уже на порог, старуха швыряла веник за порог как можно дальше, тем самым намечая путь отступления для всякой избяной нечисти.

Что касается деревенских девушек, то и у них имелись свои пасхальные приметы. Так в дни Пасхи не брали соли, чтобы руки не потели, умывались водой с красного яйца, чтобы быть румяной, при этом становились на топор, чтобы сделаться крепкой (говорили, это удивительно помогает, и девушка делалась такой крепкой, что, по пословице, «хоть об дорогу ее бей – а ей все нипочем»). Так же девушки верили, что все обычные любовные приметы на Пасху сбываются как-то особенно верно: если, например, девица ушибет локоть, то уж непременно ее вспомнит милый; если в щи упадет таракан или муха – наверняка жди свидания; если губа зачешется – не миновать поцелуев; если бровь чесаться станет – будешь кланяться с милым.

Даже «лихие» люди – воры, бесчестные игроки в карты и прочие – и те имели своеобразные приметы, приуроченные к Пасхе. Так, воры прикладывали все усилия, чтобы во время пасхальной заутрени украсть какую-нибудь вещь у молящихся в церкви, и притом украсть так, чтобы никому и в голову не пришло их подозревать. Тогда смело воруй целый год, и никто тебя не поймает. Игроки же, отправляясь в церковь, клали в сапог под пятку монету, с твердой надеждой, что эта мера принесет им крупный выигрыш. Но чтобы сделаться непобедимым игроком и обыгрывать наверняка всех и каждого, нужно было, отправляясь слушать пасхальную заутреню, захватить в церковь карты и сделать следующее святотатство: когда священник покажется из алтаря в светлых ризах и в первый раз скажет: «Христос воскресе!», пришедший с картами должен ответить: «Карты здеся». Когда же священник говорил во второй раз: «Христос воскресе!», безбожный картежник отвечал: «Хлюст здеся», и в третий раз – «Тузы здеся». Это, по убеждению игроков, может принести несметные выигрыши, но только до тех пор, пока святотатец не покается.

Наконец, и охотники точно так же имели свои пасхальные приметы, которые сводились к одному главному требованию: никогда не проливать крови в великие дни Светлой седмицы, когда вся тварь земная вместе с людьми радуется Христову Воскресению и по-своему славит Бога. Нарушители этого христианского правила подчас жестоко наказывались Богом, и бывали случаи, когда охотник, снарядившись на охоту, или нечаянно убивал себя, или не находил дороги домой и без вести пропадал в лесу, где его мучила нечистая сила.

Чтобы закончить характеристику пасхальных суеверий, обычаев и примет, необходимо еще остановиться на тех, которые связаны с пасхальным яйцом. Наши крестьяне повсеместно не знали истинного значения и символического смысла красного яйца, что оно знаменует собой мир, обагренный кровью Христа и через то возрождающийся для новой жизни. Объясняя происхождение этого христианского символа по-своему, крестьяне говорили, что яйцо ввели в употребление еще первые апостолы. «Когда Пилат распял Христа, – рассказывали они, – то апостолы очень испугались, что Пилат и до них доберется и, чтобы смягчить его сердце, накрасили яиц и принесли ему в подарок, как еврейскому начальнику. С тех пор и пошел обычай красить на Пасху яйца». В других местностях крестьяне, объясняя происхождение пасхального яйца, подходили ближе к истине. «Перед Пасхой, – говорили они, – Христос был мертв, а потом в пользу христиан воскрес. Вот и яйцо точно так же: оно мертвое, а, между прочим, из него может живой цыпленок выйти». Но на вопрос, почему же яйцо окрашивается в красный цвет, отвечали: «Так ведь и сама Пасха красная, в Священном Писании прямо ведь сказано: „Пасха красная, праздник из праздников“. Ну, кроме того, и звон пасхальный тоже зовется „красным“». Зато несравненно обстоятельнее и подробнее отвечали крестьяне на вопрос о тех приметах, которые связаны с пасхальным яйцом. Нельзя, например, есть яйцо и выбрасывать (а тем более выплевывать) скорлупу за окошко на улицу, потому что на протяжении всей Светлой седмицы сам Христос с апостолами, в нищенских рубищах, ходит по земле, и по неосторожности в него можно попасть скорлупой (ходит же Христос с целью наблюдать, хорошо ли православные исполняют его завет – оделять нищую братию, и награждает тороватых и щедрых, а скупых и немилостивых наказывает). Еще крестьяне повсюду верили, что при помощи пасхального яйца души умерших могут получить облегчение на том свете. Для этого надо только сходить на кладбище, трижды похристосоваться с покойником и, положив на его могилу яйцо, разбить его потом, покрошить и скормить «вольной» птице, которая в благодарность за это помянет умерших и будет просить за них Бога. При помощи пасхального яйца получают облегчение и живые от всех болезней и напастей. Если яйцо, полученное при христосовании от священника, сохранить на божнице в течение трех и даже 12 лет, то стоит только такое яйцо дать съесть тяжелобольному – всю хворь с него как рукой снимет. Помогает яйцо и при тушении пожаров: если человек, отличающийся праведной жизнью, возьмет такое яйцо и троекратно обежит горящее здание со словами: «Христос воскресе!», то пожар сразу утихнет, а затем и прекратится сам собой. Но если яйцо попало в руки человеку сомнительного образа жизни, то пожар никоим образом не прекратится, и тогда остается только одно средство: бросить яйцо в сторону, противоположную направлению ветра и свободную от строений, – тогда ветер утихнет, изменит направление и сила огня ослабеет настолько, что возможно будет с ним бороться. Но всего больше помогает пасхальное яйцо в земледельческих работах: стоит только во время пасхального молебна зарыть такое яйцо в зерна и затем выехать с этим же яйцом и зерном на посев, чтобы обеспечить себе прекрасный урожай. Наконец, яйцо помогает даже кладоискателям, потому что всякий клад, как известно, охраняется специально приставленной к нему нечистой силой, а завидев человека, приближающегося с пасхальным яйцом, черти непременно испугаются и кинутся врассыпную, оставив клад без всякой защиты и прикрытия, – тогда только бери лопату и спокойно отрывай себе котлы с золотом.