Текст книги "Последняя роза Шанхая"

Глава 22

Эрнест

Выйдя из ее кабинета, пройдя по коридору и поднявшись на сцену, он чувствовал себя ошеломленным. Его сердце бешено стучало, а разум пульсировал от чувства абсолютного блаженства при воспоминании о том, как он держал ее в руках. Она была электрическим зарядом для его молнии, путеводной звездой для его беспросветного пути и музыкой для его молчания, и каким бы немыслим это ни казалось, все это работало и наоборот.

Только услышав голоса посетителей, он осознал, в какую ловушку загнал Айи. Ей придется объясняться с Ченгом. Он вовсе не собирался вбивать клин в их отношения, но все же Эрнест был бы не против заполучить ее, и был готов побороться за нее.

Он начал играть ее любимую песню, «Последняя роза Шанхая», не обращая внимания на удивлённые лица мистера Ли и других музыкантов оркестра. Это было его признание. Его обет – он принадлежал ей.

* * *

На следующий день в своей квартире Эрнест написал письмо родителям и вложил в конверт купюру в два американских доллара, которую обменял в банке недалеко от набережной. Он еще раз повторил свой адрес в Шанхае и спросил, когда они прибудут, прежде чем запечатать конверт. Ему наконец-то удалось найти немецкое почтовое отделение, так что он собирался отправить письмо сегодня.

Эрнест скучал по родителям. Его отец, Тевье Рейсманн, обожал копаться в земле. За многие годы пребывания на солнце его лицо и руки приобрели грязноватый оттенок; куртки и брюки были постоянно испачканы землей, и когда он снимал пальто в гостиной, комья грязи падали на пол. Даже выкурив пять сигарет, от него пахло землей. Будучи археологом, он посвятил все свое внимание раскопкам, выкапывая реликвии и находя руны, и часто совершал многомесячные поездки за границу. Он был немногословным человеком, редко носил талит, только по субботам, и его больше привлекали могилы и камни, чем политика и религия. «Все люди – творения земли: короли и фараоны, раввины и священники», – часто говорил он.

Его мать, ну, она была совсем другой. Он любила броский макияж: желтые и синие тени для век, красные румяна и фиолетовую или черную помаду. Ее наряды представляли собой вихрь цветов – изумрудно-зеленый, лазурный, золотисто-коричневый или темно-фиолетовый. Она была дочерью ювелира, преподавала театральное искусство и свободно говорила на немецком, идише, французском и итальянском языках. Будучи экстравертом, она могла болтать без умолку с незнакомыми людьми, пока покупала фаршированную рыбу. В Высокие Праздники она велела его сестрам посещать часовую службу в синагоге, но только в Высокие Праздники, поскольку в остальные дни была слишком занята своими общественными обязательствами. Она была похожа на свое имя: Хава. Жизнь.

Будучи строгой матерью, она дотошно расспрашивала его о том, с кем он общается, и требовала, чтобы он ежедневно занимался игрой на фортепиано. Она возлагала на него большие надежды. Верила, что однажды Эрнест выиграет международные музыкальные конкурсы и станет всемирно известным пианистом.

Это было до «Хрустальной ночи», до ареста его отца. На их последнюю Пасху, на следующий день после того, как его отец, встревоженный и изможденный, был освобожден из трехмесячного заключения, она отдала дань празднику, съев кусочек мацы и задумчиво прочитав пасхальную Агаду. Ее обычно хорошо поставленный голос звучал натянуто, а длинные черные волосы, которые она часто заплетала во французскую косу, были растрепаны. Ее голова была низко опущена, спина напряжена, в глазах плескался океан печали.

Когда его мама приедет в Шанхай, она снова станет самой собой, общительной и дружелюбной. И без сомнения снова начнет учить, что ему делать. Он засомневался, не слишком ли много рассказал об Айи в своем письме. Его мать определенно стала бы отговаривать его от общения с Айи – он даже представлял ее шок: «Нееврейка! Китаянка! Зачем тебе встречаться с кем-то подобным?» «Ты мог бы найти кого-то получше, Эрнест». «Ради всего святого, Эрнест, ты можешь перестать с ней встречаться?» И так далее, и тому подобное.

Но Эрнест не был религиозным человеком. Он предпочитал пиво шнапсу и считал бритье более гигиеничным, чем отращивание волос на лице. Он ел некошерную курицу и всегда считал, что некошерная еда вкуснее. Он вступил в возраст бар-мицвы, но после вечеринки оставил деньги себе и забыл оба баруха Торы. Его не волновало, что Айи не была еврейкой. Она скрывалась за маской отчужденности и роскошными нарядами, но была гораздо искреннее любой женщины, которую он когда-либо встречал.

Глава 23

Айи

На следующее утро после поцелуя с Эрнестом я надела свободные брюки и длинную тунику и направилась в приемную для гостей поговорить с Пэйю. С опухшими от слез глазами и растрепанными волосами я рассказала ей самым спокойным голосом, на какой была способна, о том, как вел себя Ченг в машине.

Пэйю ела подслащенный суп из семян лотоса с сушеными цветами хризантемы. Весной она родила девочку и в течение нескольких месяцев оставалась в постели. Сегодня она впервые смогла пройти такое большое расстояние из своей спальни в приемную.

– Понятно. Ченг, должно быть, разозлился. Что ты сделала?

– Я ничего не делала.

Она отправила в рот ложку супа. Каждый раз после родов она в течение шести месяцев ела суп из семян лотоса, а потом жаловалась на свою талию.

– Значит, он остановился, когда ты сказала ему. В чем тогда дело? Он ни к чему тебя не принуждал. Ничего не произошло. Он молодой человек, а у молодых мужчин есть желания, у них есть потребности. Они отличаются от женщин. Кроме того, твоя свадьба состоится следующей весной. Я распечатала приглашения. Они в ящике стола. Ты сможешь приложить к каждому из них ремарку и свою личную печать? Ты пробовала этот суп?

Я потеряла дар речи. Неужели я слишком остро отреагировала?

Она съела еще одну ложку супа.

– Он ждал достаточно долго.

С этим я не могла поспорить. Мы давно уже поженились бы, если бы не внезапная смерть моих родителей, нежданная война, неожиданная оккупация, не столь внезапное уменьшение богатства моей семьи и вполне предсказуемый и необходимый процесс подбора благоприятной даты бракосочетания с учётом дат нашего рождения и наших животных, а также знаков Небесных стволов и Земных ветвей.

– У меня снова молоко потекло. Где ребенок? Мне не следовало отпускать кормилицу. Не забудь отправить почтой приглашения на свадьбу со своей ремаркой и личной печатью, Айи. – Она заковыляла прочь на своих крошечных, деформированных ногах.

* * *

Я вытащила стопку приглашений и сложила их рядом с миской супа из семян лотоса. Это был мой брак, мое будущее, только оно походило на бомбу замедленного действия.

– Что случилось? – Передо мной появилась Эмили Хан. Ее голос был прокуренным, и говорила она неспешно, как Синмэй. Но она выглядела трезвой, ее взгляд проницательным. На ней была темно-синяя хлопчатобумажная рубашка с матросским воротником и широкие черные брюки с кушаком в стиле моей любимой кинозвезды Хепберн.

– Ничего. – Я собрала приглашения. Она не часто появлялась здесь.

– Ты не собираешься поблагодарить меня за статью? – Она подошла и села в кресло из розового дерева, подарок покойной императрицы ушедшей династии.

Эмили многое сделала для моей семьи. Когда японцы выиграли войну, они пытались конфисковать печатный станок Синмэя, доставленный из Германии, который являлся образцом самой продвинутой технологии. Без него его бизнес потерпел бы крах. Эмили пошла на многое, чтобы спасти его. Она представила свидетельство о браке с Синмэем, заверенное печатью Американского консульства, и утверждала, что станок принадлежит ей, американской гражданке, поэтому он не подлежит конфискации. И ей это удалось. Она перевезла станок на склад, расположенный во Французской Концессии, и тем самым, по сути, спасла печатный бизнес Синмэя.

– Думаю, да. Но разве это было одолжение?

Она прикурила сигарету.

– Ты права. Это не одолжение. Я написала ее, потому что, как ты и сказала, это стоило опубликовать. Так что, спасибо тебе, малышка, за наводку. Честно говоря, я была довольно удивлена. Китайская аристократка посмела нанять на работу еврейского беженца, который, каким-то образом, умудрился завоевать признательность разношёрстный местной публики. Для меня это было неожиданностью. Хорошая получилась статья. Ты – деловая женщина и с мозгами. Ты подросла.

Удивительно слышать это от нее, но довольно приятно. Возможно, теперь Эмили стала бы мне другом. Мне очень хотелось снова иметь подругу. Чтобы вместе ходить по магазинам, выпить в баре или почаевничать.

– Значит, ты больше не будешь называть меня малышкой?

– Это ласковое прозвище, но так и быть, Айи.

Ее владение китайским впечатляло. Она даже мое имя произнесла правильно.

– Итак, ты видела моего пианиста. Он бесподобен, согласна? Великолепный пианист. Я никогда не встречала никого, похожего на него.

Эмили пристально посмотрела на меня. И в тот момент я поняла, почему она зарабатывала на жизнь журналистикой.

– Небольшое предупреждение, Айи. Влюбиться – это все равно что балансировать на краю пропасти с завязанными глазами. Это замечательно, но может привести к опасным для жизни травмам.

– Понятия не имею, о чем ты говоришь. – К счастью, Пэйю не было поблизости.

– Не хочешь, чтобы я говорила о твоём секрете? Я расскажу тебе о своем.

– Ты беременна.

Она чуть не подавилась от дыма.

– С чего ты это решила?

– Ты очень редко бываешь здесь. Должно быть, у того есть веская причина.

– И поэтому ты решила, что я беременна? И почему вы, китайцы, так сильно любите детей? Синмэй хочет, чтобы я забеременела. Он сказал, что китайцы любят детей.

– Но не я. – Я терпеть не могла этих бесконечно надоедливых сопляков. Однажды мой племянник запустил петарду в моей спальне, а другой племянник накидал мне в чай крысиный помет. Я уже молчу про все конфеты, которые они стащили из ящика моего стола. – У меня никогда не будет детей.

Она пожала плечами.

– Я приехала сюда, потому что несчастна. Мне больше не нравится Шанхай. Когда-то меня обожали поэты и олигархи, подруги и друзья-мужчины. Взгляни на меня теперь – изгой общества, одинокая и бедная. – Она снова превратилась в ту женщину на диване «Честерфилд» – отстраненную и вспыльчивую.

– Ну же. Все не так плохо. У тебя все ещё есть работа.

Она шмыгнула носом, ее хриплый голос пропитался печалью.

– На самом деле, я ее только что лишилась.

Я не знала, что сказать.

– Думаю, эта поговорка правдива: «Соль и сахар нельзя смешивать». Помни об этом. – Она засмеялась, приоткрыв рот и чуть высунув язык. Ее голос сочился горечью.

Вошёл Синмэй, полы его длинного халата развивались.

– Вот ты где, моя любовь. Выглядишь так, будто тебе необходимо хорошо затянуться. Идём?

– Я больше не могу так жить. Я хочу уехать. Синмэй, ты должен поехать со мной в Гонконг. Умоляю тебя. Если ты не поедешь со мной, я умру. – Ее короткие волосы колыхались вокруг ушей, а помада делала губы похожими на шрам.

Синмэй что-то прошептал ей на ухо. Мне показалось, в его глазах отразилась мука. Каким бы эгоистичным братом он не был по отношению ко мне, он любил Эмили. Но он был отцом шестерых детей, первенцем семьи Шао.

Меня осенило – они оказались в ловушке. Эмили была несчастной в Шанхае, а Синмэй был несчастен из-за нее. «Вот что происходит, когда ты выбираешь кого-то, кто тебе не подходит?» Я взяла приглашения и вышла из комнаты.

В своей спальне я разожгла мамину курильницу для благовоний и бросила их все в огонь.

Глава 24

Эрнест

Несколько дней спустя Эрнест закончил работу и спустился на мозаичный пол пустого атриума. Он собирался уже отправиться домой, когда кто-то окликнул его сзади. Ченг спускался по мраморной лестнице, его чёрно-белые кожаные модельные ботинки выстукивали по ступенькам фальшивую мелодию.

– Ты уволен, – заявил Ченг.

Эрнест подумал, что ослышался. Дела в клубе шли хорошо, и Айи была довольна.

– Я не понимаю.

– Ты уволен. Теперь понимаешь? И не приходи сюда больше. – Эрнест заволновался. Ему нужна была эта работа, чтобы обеспечивать Мириам, к тому же, он не хотел оставлять Айи. Ченг, который его недолюбливал, должно быть что-то подозревал, и Эрнест тоже не испытывал особой любви к жениху своего босса, раздражительному и деспотичному человеку. Он спросил бы у Айи, но она, как говорили, приболела и не выходила на работу после их поцелуя.

– Айи об этом знает?

– Если увидишься с ней снова, я тебя убью. – Ченг закатал рукава своей рубашки.

Он вел себя, как избалованный школьник. Если им суждено было подраться, так тому и быть. Эрнест шагнул вперед.

– Если я одержу победу, я останусь.

Удар Ченга был быстрым и тяжёлым. Эрнест отбил его. Второй ногой в живот вызвал у Эрнеста стон. Но он отплатил ему, сделав подсечку. Ченг упал плашмя на пол и громко выругался.

Улыбнувшись, Эрнест протянул руку.

– Мир?

Глаза Ченга метали молнии, но он принял протянутую руку, забинтованную, и вместо того, чтобы подняться на ноги, он потянул Эрнеста на пол и ударил по ней локтем.

Ослеплённый мучительной болью, Эрнест взвыл, катаясь по полу. Сквозь туман в глазах, он разглядел над собой красивое лицо Ченга.

– Отвали, чужестранец.

Эрнест поднялся на ноги и, пошатываясь, вышел на улицу. Утро было холодным, предрассветный воздух колыхался вокруг него, словно темная вода. Он проиграл поединок и потерял работу, которая обеспечивала Мириам. И квартиру. Выселят ли его? У него не осталось никаких сбережений.

И Айи. У него не было возможности увидеть ее после того, как он поцеловал ее.

* * *

Он ковылял по улице, когда услышал тихий голос:

– Тяжёлый день?

Подняв голову, он увидел полицейского-сикха, который арестовал его много месяцев назад. Тот стоял возле трамвайной остановки и курил.

– Доброе утро, сэр, – настороженно ответил Эрнест. – Все в порядке?

– Лучше и быть не может. Не волнуйтесь. Я здесь не для того, чтобы арестовать вас. Тут продают лучшую самосу в городе. Сигарету? – Он взглянул на забинтованную руку Эрнеста. Кровь пропитала серую повязку, запачкав его рукава.

– Спасибо. – Эрнест поежился. Боль в правой руке сводила с ума, пальцы онемели. Он прижал ее к животу и взял предложенную сигарету левой рукой.

Сикх прикурил ее для него от дорогой серебряной зажигалки.

– Вытрите лицо. Вы весь в крови.

Сикх, возможно, и был самым здоровенным мужчиной в Шанхае, но он обладал самым мягким голосом. Он был хорошим полицейским, несмотря на все, что между ними произошло.

– Меня зовут Эрнест Рейсманн, сэр.

– Джиотирадитья Мирчандани. Зови меня Джио.

– Джио. – Эрнест курил, глядя на улицу, где начали появляться одноколесные тачки, велосипедисты и продавцы тофу. Им навстречу ехал грузовик с японскими солдатами в форме цвета хаки, которые держали в руках винтовки со штыками. – Я сегодня потерял работу.

– Тяжёлый день.

Грузовик проехал мимо. Несколько солдат пристально посмотрели на его лицо и окровавленные бинты.

Джио потянул его за руку.

– Повернись и продолжай идти, Эрнест.

– Что происходит?

– Ничего. Волноваться не о чем. Прошлой ночью произошло столкновение между японскими солдатами и членами совета. К счастью, мы были там, но мой сослуживец застрелил солдата. Японцы ведут расследование. К тебе это не имеет никакого отношения, но лучше держаться подальше от их глаз. По возможности избегай их.

Эрнест кивнул. Они свернули в переулок.

– Не уходи. Давай докурим.

* * *

Вернувшись домой, Эрнест вспомнил, что на следующий день у Мириам должна была состояться бар-мицва. Поэтому он встал рано утром, умылся и надел свою последнюю хорошую оксфордскую рубашку, стараясь беречь правую руку. Она опухла и болела. Он боялся, что ему понадобится очередной визит в больницу.

Когда он приехал в школу, Мириам вышла навстречу ему, одетая в его другую оксфордскую рубашку, единственную приличную рубашку, которую он ей отдал, и черные брюки. Выглядела она несчастной.

– Ты готова? – Он собирался купить для нее приличную одежду для девочек, когда найдет новую работу.

– Ты опоздал, Эрнест.

– Во сколько церемония? Ты говорила, что она состоится утром, разве нет?

– Да. Но церемония была вчера. Вчера!

Ему хотелось пнуть себя. Он забыл о бар-мицве Мириам. И она прошла через самый важный ритуал в своей жизни в одиночестве.

– Прости меня, Мириам. Я был…

– Тебе наплевать на меня. Никому нет до меня дела. Служба была ужасной. Не такой, как бар-мицва у мальчиков. У нас не было полной алии к Торе, нас заставили всех собраться вместе не позволяли мне читать Тору. – Она всхлипнула.

– Но это все равно…

– Меня все здесь ненавидят.

Бедняжка Мириам. Она хотела найти работу, но ее ограбили, затем она хотела провести настоящую бар-мицву, но ей разбили сердце. Она была лишена чтения Торы, лишена присутствия своей семьи.

Он извинялся снова и снова, но Мириам лишь рыдала и рыдала. Когда она наконец успокоилась, он спросил ее о школе. Она ответила безразличным голосом, что изучала молитвы, музыку и английский язык и только что начала играть на скрипке. Она хотела сдать оксфордский и кембриджский международные экзамены перед окончанием школы, поскольку мистер Блэкстоун сказал, что, как только она их сдаст, то сможет поступить в Вассарский колледж в Америке. Мистер Блэкстоун даже позволил ей позаимствовать свой словарь Вебстера, и она каждый вечер читала его перед сном.

– Америка? – Именно оттуда мистер Блэкстоун был родом, но это было так далеко.

– Так сказал мистер Блэкстоун.

– Что ж, он хороший человек. Ты должна быть ему благодарной. Я ему благодарен. – Эрнест счел обязательным сказать это, пусть даже он не слишком хорошо знал мужчину с баритоном. – А как миссис Блэкстоун?

Монотонным голосом Мириам ответила, что миссис Блэкстоун мучалась мигренями, не любила шум и целыми днями лежала в постели. Но они хорошо питались, иногда ели горох, каждый день выпивали по стакану молока и по воскресеньям ели мясной хлеб.

Когда пришло время уходить, Эрнест попытался обнять ее, но она холодно посмотрела на него, отвернулась и ушла.

* * *

Ближе к вечеру Эрнест отправился в ночной клуб. Он хотел увидеть Айи и объяснить, почему его не было на рабочем месте. Возможно, он мог бы вернуть свою работу. Он отчаянно нуждался в деньгах, чтобы внести ежемесячную плату за школу, экзамены, о которых упоминала Мириам, оплатить посещение больницы и, конечно же, арендную плату. Но самое главное, он хотел увидеть Айи.

Когда он подошел к зданию, менеджер Ванг поприветствовал его. Сожаление было написано на его лице. Он сказал, что Эрнест, пожалуй, был у него единственным другом из другой страны, но он не мог позволить ему войти в клуб. Ченг отдал такой приказ.

– Мисс Шао лучше себя чувствует? – спросил Эрнест. Менеджер Ванг пожал плечами.

Глава 25

Айи

Два дня спустя я вернулась к работе. Но Эрнест исчез. Я была в не себя от ярости. Впервые в жизни я поругалась с Ченгом.

– Почему ты его уволил? Разве ты не видишь, какой успех он принес клубу?

– Клуб прекрасно обойдется и без него, – тихо, но раздраженно возразил Ченг.

– Ты не должен был этого делать. Это мой клуб.

– Я твой жених.

– Я собираюсь снова взять его на работу!

Ченг ослабил свой фиолетовый галстук и с яростью посмотрел на меня, подобно животному, которое было готово наброситься, но сдерживалось.

– Тогда я снова его уволю.

Я схватила свою сумочку, сбежала вниз по лестнице и села в свой «нэш». Затем велела своему шоферу ехать к дому Эрнеста как можно быстрее. Пока машина петляла по узким улочкам, огибала здания из красного кирпича и мчалась мимо платанов, каждый визг повозок рикш, каждый гудок трамваев и каждый скрип тележек к, запряженных волами, пронзал меня страхом, что я никогда больше не увижу Эрнеста.

Я нашла его квартиру – он все ещё был там!

– Пойдёмте, – сказала я, подозвав его кивком головы.

– Айи! Меня уволили, вы знали об этом?

Он был бледным, но выглядел счастливым. Его глаза были ясными, как изысканная голубая глазурь на фарфоровой вазе.

– Только что узнала. Это обидно. Но вы согласитесь пойти со своим бывшим работодателем?

– Куда мы пойдем?

– В кино.

Но когда «нэш» подъехал к кинотеатру «Катей», увешанному афишами фильмов, я велела шоферу продолжить движение.

* * *

Это была небольшая одноэтажная гостиница, спрятанная в переулке среди рядов жилых домов – место для тайных свиданий, временное пристанище для бедных приезжих, где они могут остановиться, прежде чем встанут на ноги. Во общем, ничего похожего на роскошный отель.

Уверенными шагами я вошла внутрь и попросила номер у хозяйки, невысокой женщины с волосами, собранными в пучок, которая то и дело поглядывала на Эрнеста, стоящего рядом со мной. Как только мы вошли в номер, я заперла дверь на засов, сбросила туфли на высоких каблуках и поцеловала его с безрассудством, о котором предостерегали девочек моего воспитания. Меня переполняла смелость, которая, казалось, была его частью, и проницательность, которая была мне незнакома. Я была счастлива, благодарна и хотела, чтобы он навсегда остался рядом.

– Я тебя люблю, – признался он. Сила его слов вторила страсти, с которой он поклонялся моему телу.

Счастье, облегчение и благодарность струились по моим венам. Я рассталась со своей девственностью. И была рада. Именно об этом я и мечтала: видеть его лицо, слышать его голос, чувствовать его ласки, нежиться в его объятиях, обладать им. Я поцеловала его, прижавшись к его груди, ближе к сердцу, кожа к коже.

– Отныне, я пойду за тобой, куда бы ты меня не повела, останусь с тобой там, где ты решишь, полюблю все, что любишь ты. – Его голос был прекрасной музыкой в моих ушах, и я провела руками по его раненной руке, предплечьям, твердым мышцам и бледному плечу. Я засмеялась.

– Но я не хочу, чтобы ты куда-то уезжал. Ты останешься в квартире, которую я сняла. Хорошо? Если ты переедешь в другое место, не сказав мне, я не смогу тебя найти. Кроме того, это будет пустой тратой денег. Я уже заплатила за ещё один год.

– Я никуда не съеду, но я хотел бы работать. Я найду другую работу.

– Ты не можешь. Пока нет. Сначала пусть твоя рука заживёт. Возьми отпуск на пару месяцев или столько, сколько понадобится. Я говорю серьезно. Рана выглядит не очень, – отметила я. – И ты сделаешь так, как я скажу, потому что я как была твоим боссом, так им и останусь.

Он засмеялся.

– Выходи за меня замуж, Айи.

У меня перед глазами появилась фотография мамы и сердитое лицо Ченга. С самого детства меня учили, что я, женщина, до свадьбы принадлежу своим родителям и буду принадлежать Ченгу после свадьбы. Я совершила непростительный грех, по мнению Ченга.

– Я не могу.

* * *

В клубе все шло своим чередом. Когда посетители спрашивали об Эрнесте, я говорила, что он взял перерыв, заверяла их, что он вернется и призывала их купить еще выпивки. Клиенты были разочарованы, но моего обещания было достаточно, чтобы они продолжали посещать клуб, и танцпол каждый вечер был полон. Ещё я приобрела новый запас алкоголя на черном рынке.

Я с трудом могла смотреть в лицо Ченгу. Испытывая чувство вины, я слушала его с большим терпением и, чтобы угодить, даже надела китайский бюстгальтер. Взгляд Ченга, как обычно, был критичным, но благодаря его замкнутой натуре мне удалось избежать многих неловких моментов. Возможно, я ошибалась, но мне казалось, что он не подозревал меня в обмане.

В своем кабинете, глядя в окно на проезжающие по улице военные джипы японцев, я напевала джазовые мелодии и покачивала бедрами в такт. Мой клуб вновь набирал популярность, что не могло не радовать. И я нашла в Эрнесте новую одержимость. Это было немыслимо, и, вполне вероятно, в будущем меня ждали серьезные последствия. Но кто сказал, что нельзя следовать любовной песне собственного сердца по мрачным реалиям жизни?