Текст книги "Последняя роза Шанхая"

Глава 26

Эрнест

Влажным ноябрьским утром он направлялся к набережной, ветер трепал его длинные волосы. Он взглянул на стеклянную витрину ресторана. На него смотрел мужчина с вьющимися до плеч волосами и бородой. Эрнест потер подбородок. Он не брился два месяца, но, по крайней мере, выглядел опрятным, старше и солиднее, как мужчина лет тридцати. Неплохо для пианиста.

С того дня, как он поехал с Айи в гостиницу, он видел ее снова несколько раз. Каждый раз после их встречи она снилась ему: ее гибкое тело, лицо с гладкой, фарфоровой кожей и дразнящие улыбки. Она настояла, чтобы он отдохнул от работы, и оказала ему финансовую поддержку, чтобы он мог полностью вылечить свою руку. Следуя ее совету, он снова отправился в больницу. Католические монахини прониклись к нему симпатией. Они учили его французскому языку, рассказали о хороших французских ресторанах в этом районе и отправили его домой с дополнительными бинтами, аспирином и даже настойкой опия. Его рука заживала прямо на глазах. Мышечные судороги сошли на нет, дрожь прекратилась, и скованность исчезла.

Мириам все еще училась в школе. В следующем месяце начинались зимние каникулы, она должна была приехать погостить к нему в квартиру, в которой больше не было тараканов и мышей, поскольку он позаботился об этом. У Эрнеста было столько свободного времени, что у него вошло в привычку гулять до причала, где швартовались океанские лайнеры, и где он собирался встретить своих родителей, когда они приедут. Он не знал, когда они прибудут, потому что так и не получил от них ответа. И все же каждый день он ждал с нетерпением и с надеждой. Чтобы скоротать время, он брал с собой свою «Лейку». Не желая тратить впустую последнюю пленку, он сделал несколько снимков, а остальное время просто открывал для себя город через видоискатель. Образы «паккардов» и «бьюиков» и людской поток успокаивали его.

Он прожил в Шанхае почти год, и через месяц ему должно было исполниться двадцать. Ему нравился этот город, окутанный серой дымкой, смешанной с запахами арахисового масла, паров двигателей и женских духов, и наполненный человеческими голосами, скрипом рикш и громоподобным грохотом трамваев. Каким странным был этот мир. В Берлине ему было запрещено играть на пианино; здесь он был известен как пианист. В Берлине его преследовали кошмары и боль; здесь он был свободен мечтать, свободен любить. Поначалу, когда он только приехал в Шанхай, он думал, что когда-нибудь вернется в Германию, а теперь он не собирался уезжать. Теперь этот город был его домом – она была его домом.

Он мог немного говорить на шанхайском диалекте, знал нескольких простых китайских фраз и даже некоторые ругательства. Китайский был сложным языком, с меняющимися интонациями и тяжелой грамматикой, но он предполагал, что немецкий был таким же утомительным в изучении для иностранца. Как ни странно, английский, которому его научил отец, был более понятным, с разумной долей сложности.

Когда он прибыл на пирс, прозвучал гудок океанского лайнера. Его сердце забилось быстрее, он бросился к краю пирса, пристально наблюдая. Река не изменилась с тех пор, как он приехал, все тот же бурлящий желтый поток, стоянка для лодок, по форме напоминающих банан, с клетками с цыплятами, испачканные углем сампаны, груженные бочками с нефтью, и коммерческие суда. На дальнем причале на другом берегу реки, где пришвартовался океанский лайнер, по трапу спускался поток беженцев с чемоданами.

Он увидел желтое платье и радостно закричал:

– Мама! Мама! Хава! – Это ярко-желтое платье было ее любимым; она была в нем на платформе поезда, когда провожала их.

– Хава! – Он сложил ладони рупором у рта и закричал. Он не помнил себя от счастья. Она получила его письмо и приехала. Он не мог дождаться, чтобы обнять ее, станцевать хору. Но женщина не повернулась в его сторону и исчезла среди группы мужчин в черных пальто и шляпах, как раз в тот момент, когда он мельком увидел мертвенно-бледное лицо. Это была не его мать.

Внезапная тревога сдавила его сердце. Где она была? А его отец? Получили ли они выездные визы? Покинули уже Германию? Они должны уехать как можно скорее.

Но, возможно, они уехали в другую страну, а, может, все еще добирались в Шанхай. Они получили его письма, они знали его адрес, и они найдут его.

Он обернулся и увидел пришвартованный неподалеку японский военный крейсер «Идзумо» – массивная серая надпалубная часть с орудийными башнями и тремя огромными трубами, извергающими столбы черного дыма. Он и раньше видел этот военный корабль с флагом восходящего солнца и редко обращал на него внимание. Но теперь он разглядел ряды морских пехотинцев в белых одеждах, медленно размахивающих мечами в торжественном ритуале, их непонятные и пронзительные крики витали над бурлящей рекой, как облако.

«Идзумо» был не единственным военным кораблем на реке. Ниже по течению, вдали от японского военного корабля, за парусниками, сампанами и другими судами, стояли два крейсера: американский речной военный корабль «Вэйк» и корабль британских ВМС «Петерел». Три канонерские лодки, которые были собственностью трех разных стран, пришвартовались на реке, которая не принадлежала ни одной из них.

Глава 27

Февраль 1941

Айи

Однажды вечером, проходя мимо гардероба, я услышала несколько страстных стонов, доносившихся изнутри. Это могло означать только одно.

Танцоры: они вечно доставляли проблемы. В хорошие времена они были светочем моего бизнеса, а в плохие – катастрофой. Когда я приобрела клуб, бальные танцы уже были популярны, но бизнес был небезупречным, так как посетителям приходилось приводить своих партнеров. Нанятые мной профессиональные танцоры решили проблему с партнерами и принесли дополнительный доход. По сути, я создала первых профессиональных танцоров бальных танцев в Шанхае, которые затем стали независимым источником существования.

Я остановилась возле стойки и покашляла. У меня было строгое правило, что мои танцоры не должны вести себя неподобающе с посетителями. Мой клуб не был борделем.

Стоны прекратились, и из гардероба появилась фигура. Ланью, самая популярная танцовщица, застегивала на шеи пуговицы платья.

– О, мисс Шао. Я переодевалась.

Я могла бы уволить ее за такое. Но она потеряла мать и двух братьев во время бомбежки и содержала на свою зарплату отца.

– В следующий раз переодевайся одна. – Я сохранила ей работу.

Она устремилась прочь, бросив на меня взгляд, полный благодарности. Я надеялась, что с этого момента она больше не будет доставлять мне неприятностей.

Я уже подошла к бару, когда мельком увидела мужчину в броском костюме в узкую белую полоску, который стоял на краю танцпола лицом к сцене. Свет переместился, осветив его лицо. Суровое выражение лица, волевой подбородок, черная родинка под правым глазом. Враг моей семьи, враг моей страны.

– Мисс Шао. – В несколько шагов Ямазаки встал передо мной. Он выглядел вежливым, и его голос оставался спокойным и мягким, но меня охватил страх.

Он был помешанным Воином Духа, но притворялся самураем, придерживающимся кодекса Бусидо. Он отвешивал идеальные поклоны на сорок пять градусов, вытирал руки чистой салфеткой перед едой и указывал направление рукой, а не пальцем. Он никогда не сморкался на публике и не повышал голоса. Но я знала, что вежливость была лишь только прикрытием. Он был опасным человеком.

Синмэй говорил, что Ямазаки был родом из Осаки. Сын обедневшего рисового фермера, он вырос в разгар победоносного разгрома японцами русского Балтийского флота в 1905 году. В школе на уроках естественнонаучных дисциплин он узнал о фугасах, взрывчатых веществах и пулеметах, на физкультуре освоил боевые игры, на арифметике научился детально анализировать и находить оптимальные решения, необходимые в военном деле, а также, на уроках единоборств познал принципы храбрости и на уроках этики – абсолютную верность своему императору. В восемнадцать лет Ямазаки вступил в Квантунскую армию, часть безжалостной императорской армии Японии, чтобы стереть с лица земли Китай и Корею в кровавом стремлении своей страны расширить свою территорию. Он прошел путь от курьера до офицера кавалерии, который конфисковал состояние моей семьи. Теперь Ямазаки, по словам Синмэя, занимался надзором за иностранными предприятиями в Поселении.

Я молилась о том, чтобы никогда больше его не видеть. На моем лице застыла маска напряжения, и на мгновение я была слишком ошеломлена, чтобы говорить.

– Почему вы играете этот дрянной джаз? – Для японца он слишком хорошо говорил по-китайски.

– Ну, это американская музыка, – ответила я.

Казалось абсурдным находиться рядом с бешеным псом, который мог в любой момент укусить. Но я знала, почему Ямазаки был терпелив со мной. Типичный Воин Духа, он верил в иерархию. Его император был самым высокопоставленным, за ним следовали аристократия, армия и крестьяне, а затем в самом низу – неприкасаемые, такие как мясники и гробовщики. Зная о репутации моей семьи и моем общественном положении, он решил подарить мне, аристократке из страны, завоеванной его армией, долю своего терпения, но не уважения.

Как бы мне хотелось иметь право выгнать его, но вместо этого я была вынуждена сохранять спокойствие ради своих посетителей. Они, очевидно, еще не поняли, что Ямазаки в своем деловом костюме был японцем, иначе уже запаниковали бы. Учитывая ежедневные расстрелы и обезглавливания на улицах, меньше всего они хотели бы столкнуться в танцевальном зале с японским офицером.

– Музыка нищебродов. – Ямазаки хмуро оглядывал танцпол.

Я не могла понять, почему он удостоил мой клуб своим присутствием. Он все еще помнил меня, поэтому должен был знать, что конфисковал мое наследство, и, должно быть, он знал, что это тоже мой бизнес, поскольку я каждую неделю платила огромный налог на прибыль в местную налоговую инспекцию.

– Если вы не возражаете, я пойду скажу им, чтобы они сыграли другую песню.

– Вы останетесь здесь и скажете мне, мисс Шао. – Он пригвоздил меня взглядом к месту, его холодные глаза были на одном уровне с моими, так как он был довольно невысокого роста. Но его явное презрение заставило мою кровь закипеть. – Где белый человек?

– Я не совсем понимаю, о чем вы.

– Все китайцы продажные и лгуны, но я был о вас лучшего мнения, мисс Шао. Не заставляйте меня вытаскивать пистолет. – Он откинул нижний край своего пиджака, обнажив круглое дуло своего черного маузера в кобуре.

Я замерла в ужасе.

– Человек, чья фотография была напечатана в журнале. Я слышал, что он работает здесь. Есть ордер на его арест.

Арест? Эрнест?

– Пианист? Он работал здесь. Был очень популярным, соблюдал все правила. Налоговые инспекторы знают о нем. – Я хотела добавить, что, приняв его на работу, я не нарушала закон. – Здесь какая-то ошибка?

Я отвлеклась. Люди вокруг меня заметили пистолет и, потрясенно ахнув, улизнули. На танцполе танцоры разбежались кто куда, а тем временем оркестр неистово играл. Это была катастрофа. Все поняли, что со мной разговаривает японец с пистолетом. Вскоре они все разбегутся.

– Я не делаю ошибок, мисс Шао. Несколько месяцев назад у нас произошел конфликт с Чурбаноголовыми полицейскими, и один из наших солдат был убит. Убийца был ранен и скрылся. Мы не знаем, кто он был. Мы только знаем, что он был белым мужчиной с голубыми глазами, завербованным этими полицейскими. Мы ищем его. После нескольких месяцев расследования, у нас появился свидетель, который утверждает, что на утро после убийства, вашего пианиста видели на улице с Чурбаноголовым. Лицо пианиста было в крови, рука поранена. У него голубые глаза. Описание совпадает.

Все это звучало настолько надуманным, но Ямазаки не было смысла мне лгать. И все же, я не могла в это поверить. Эрнест не был жестоким человеком, и не стал бы ни в кого стрелять.

– Где он? – потребовал Ямазаки.

– Он уволился. – Рука Эрнеста медленно заживала, но каждый раз, когда я поднимала тему его возвращения на работу, Ченг отказывался. Я собиралась рискнуть вызвать гнев Ченга и снова нанять Эрнеста, так как некоторые постоянные клиенты перестали посещать мой клуб.

– Почему он уволился?

– На самом деле, я не знаю. Возможно, хотел больше денег.

– Как его зовут?

Я прикусила губу. Он уже знал, если читал статью. Эмили указала имя Эрнеста. Но Ямазаки хотел услышать подтверждение от меня. Если бы я сказала ему, Эрнест оказался бы в опасности. Но если бы я отказалась говорить, то была бы мертва.

– Эрнест Рейсманн.

– Лайсманн, Лайсманн, – пробормотал он со своим сильным японским акцентом.

– Откуда он? Из Америки? Англии?

– Я не знаю, откуда он… – солгала я.

Он отдернул руку и прикрыл маузер пиджаком.

– Он будет наказан за свое преступление. Приведите его ко мне.

– Я не знаю, где он.

– Вы найдете его. И затем приведете его ко мне, или я конфискую ваш клуб. Это ясно?

Его голос был низким, и в его будничном тоне не слышалось угрозы, но его непринужденность была сродни поведению человека, наблюдающего за рыбой, пойманной в пруду его собственного сада. Он вышел из танцевального зала.

Я подошла к бару, налила себе стакан разбавленного соргового вина и залпом осушила его. Алкоголь пробежал по горлу; горячая волна обожгла желудок. Я положила руку на грудь и резко выдохнула. Я все еще была жива.

Когда я снова подняла голову, смех, джазовая музыка и танцы прекратились. Темные фигуры за столиками исчезли, и яркий свет со сводчатого потолка падал на пустой танцпол бледными пятнами.

Я была настолько напряжена, что почувствовала сильную боль в шее. «Приведите его ко мне, или я конфискую ваш клуб».

* * *

В моем кабинете мы с Ченгом и Ином спорили, что делать.

– Отдай ему иностранца, – сказал Ченг, зажав сигарету между пальцев.

Я сидела на своем стуле с высокой спинкой.

– Я не знаю, где он, – солгала я. – Ты уволил его.

– Если ты не отдашь ему пианиста, ты потеряешь свой клуб.

– Ты думаешь, я этого не знаю? – В танцевальном зале оркестр играл «Summertime», и каждая нота вызывала у меня сильную головную боль. Должна ли я сказать Ямазаки, где жил Эрнест? Если я откажусь, он заберет мой клуб, но, если я отдам Эрнеста Ямазаки, он убьет его.

– Я позабочусь о Ямазаки, – сказал Ин, положив руку на выпуклость в кармане куртки. Он заставил меня нервничать еще больше. У японцев были истребители и пушки, а у нас – ничего. Столкновение с Ямазаки привело бы к тому, что нас всех убили бы. Война с ним не решила бы проблему. Выдача Эрнеста не решила бы проблему. Позволить ему завладеть моим клубом тоже не являлось решением проблемы. Решения не было.

* * *

На следующее утро я поехала в квартиру Эрнеста. Я верила ему. Поскольку он ночи напролет играл в моем клубе, у него не было бы времени вступать в сговор с полицейскими. Но необходимо было докопаться до истины.

День был пасмурным, воздух бледным, как дым. В переулке, ведущем к квартире Эрнеста, я долго ждала его, потому что его не было дома, и уже почувствовала на себе взгляды оборванных нищих. В конце концов я уехала. Следующим вечером я снова поехала к нему и нашла его. Я попросила своего шофера уйти, чтобы мы с Эрнестом могли остаться в машине одни. Мой шофер был верным мне человеком, и я могла доверить ему свою жизнь. Он кивнул и остался ждать снаружи на улице.

– Ты был связан с полицейским-сикхом? – спросила я Эрнеста.

– Джио? Он хороший человек. Мы столкнулись друг с другом некоторое время назад. Почему ты спрашиваешь?

Я рассказала ему о визите Ямазаки в мой клуб, о его требовании и угрозе.

– Убийство японского солдата? Я понятия не имею, о чем он говорит.

Как я и думала, Ямазаки ошибся.

– Ты должен быть осторожным, – предупредила я Эрнеста.

Он кивнул, но выглядел обеспокоенным.

– А что с твоим клубом?

Я не хотела думать об этом. Вместо этого я обхватила его лицо ладонями и поцеловала. Я никогда не считала себя распутной женщиной, но не могла оторваться от него. Я села на него сверху, потерявшись в его поцелуях, изголодавшись по его прикосновениям. Я занималась с ним любовью, даже не сняв обувь.

* * *

С момента визита Ямазаки прошло четыре дня. В темном, пропахшем сигаретами танцевальном зале музыканты сидели рядом со своими инструментами, а менеджеры шептались в углу. На танцполе лучи света сверкали, как потерянное серебро; вдоль стен пустые столы отбрасывали тени, похожие на мины. Я прошла по тиковому полу, оставляя за собой след глухих ударов каблуков.

Визит Ямазаки распугал посетителей. Этот пустой танцевальный зал будет мучительным зрелищем в течение нескольких месяцев, и потеря дохода создаст большие проблемы. Людям потребуется время, чтобы преодолеть страх и вернуться.

Но даже этот унылый танцевальный зал был роскошью. Шли дни, и я не сомневалась, что Ямазаки потеряет терпение, вернется и отберет мой бизнес, если я не выдам ему Эрнеста.

Тем вечером я поднялась на крышу здания со стаканом бренди, смешанным с содовой.

На улицах было темно, стояла напряженная тишина. В колеблющемся свете окон я могла разглядеть слабые контуры домов и особняков, частоколы магазинов и нечеткие кроны платанов. Не было ни шороха ночных существ, ни грохота пулеметов, ни глухого стука железных дорог – редкий момент тишины и покоя, наполнившего мое сердце и заставившего задуматься о невозможном. Что, если бы мне не пришлось выбирать? Что, если бы в Шанхае не было японцев?

Глава 28

Эрнест

Эрнест поднялся на лестничную площадку отеля Сассуна, на которую уже поднимался в прошлом году, и проскользнул во вращающуюся дверь. Вестибюль выглядел точно так же, как он помнил: золотой, элегантный, сверкающий мрамором и дорогим декором. В очередной раз он пришел сюда в поисках работы. Его рука полностью зажила, и ему не терпелось поиграть на фортепиано. Но когда они были в машине, Айи сказала, что для его безопасности было бы лучше, если бы он работал в другом месте.

Всего в нескольких шагах от него старик, одетый в свой обычный цилиндр и фрак, опираясь на трость, пересекал вестибюль. У Сассуна на шее висел фотоаппарат, а за ним следовал помощник, тащивший штатив.

– Добрый день, сэр Сассун, – с легкой улыбкой поприветствовал его Эрнест. Как бы грубо Сассун не обращался с ним раньше, Эрнест не испытывал к этому человеку ненависти и не желал ему зла.

Старик остановился.

– Молодой человек, я встречал вас раньше. Вы выглядите знакомым.

– Да, так и есть, сэр. В прошлом году я попросил разрешения поиграть в вашем «Джаз-баре». Я пианист. – Его глаза были прикованы к фотоаппарату Сассуна. Это была старая модель «Лейки». Его собственный фотоаппарат был новее и лучше.

– Вам нужна работа? Подождите, разве вы не работаете у мисс Шао?

– Больше нет, сэр. И да, я ищу новую работу.

Сассун улыбнулся. В его проницательных глазах появился, возможно, лишь видимый проблеск дружелюбия.

– Я рад, что вы пришли ко мне. «У Киро» не помешал бы такой пианист, как вы, но мой американский оркестр только что уехал из Шанхая. Возможно, вам было бы интересно поиграть в баре? Классическая музыка или джаз, все, что вам нравится. Сцена ваша. Пять американских долларов в неделю. К сожалению, вам нужно будет найти себе жилье, так как мое здание на Пешеходной набережной больше не общежитие. Что скажете?

Это было намного больше, чем то, что он получал в клубе Айи. Должно быть, потому что теперь он был знаменитым пианистом. А с учетом стремительно растущей инфляции и обменного курса, который в тот момент оказывал предпочтение американским долларам, за один доллар можно было получить сто китайских фаби. Эрнест широко улыбнулся.

– Когда я могу начать?

* * *

Все было так, как и обещал Сассун. «Джаз-бар» стал его сценой, где он играл все, что ему нравилось. Читая партитуры, которые он нашел на скамейке для фортепиано, он играл «Сцены из детства» Шумана, «Фантазию до минор» Моцарта, а затем «Ноктюрн ми-бемоль мажор» Шопена. Прекрасная мелодия Шопена открыла окно в его воспоминания: его последний концерт в эстрадном театре, когда он играл эту пьесу, а его забрасывали пивными бутылками и оскорблениями, но его руки ни разу не пропустили ни одной ноты. Тогда ему было тринадцать. После этого ему больше никогда не разрешали играть на сцене эстрадных театров.

Толпа в баре отличалась от той, что была в ночном клубе Айи. Многие из посетителей были британцами или американцами, которые слушали его выступления с восторженностью аудитории, ценящей классическую музыку. Во время перерывов Эрнест общался с ними, расспрашивая о войне в Европе. Работая в клубе Айи, он ничего не слышал о войне, а английские и немецкие печатные издания было трудно достать. По их словам, страны рушились под натиском Гитлера. Франция подписала перемирие и капитулировала в прошлом году, а Лондон бомбили в течение многих месяцев. Британия, отчаянно нуждавшаяся в людских ресурсах, приказала Сифортским хайлендерам[3]3
  Сифортские хайлендеры или Сифортские горцы (англ. Seaforth Highlanders) – британский линейный пехотный полк, личный состав которого набирался из Северного Хайленда (Шотландия). Полк существовал в 1881–1961 годах и принял участие в обеих мировых войнах и других конфликтах.


[Закрыть] в Шанхае отплыть в Сингапур, а оттуда они должны были направиться в Средиземное море для соединения с остальной флотилией.

Эрнест был потрясен. Если Сифортские хайлендеры покинули город, британские граждане в Шанхае остались без защиты, а военная мощь Поселения, поддерживаемая британскими войсками и 4-ой дивизией морской пехоты США, значительно ослабла.

Похоже, волны войны в Европе достигли берегов Шанхая.

Сассун часто приходил послушать музыку с компанией русских танцовщиц, одетых в едва прикрывающие тела, переливающиеся наряды. Они были сногсшибательными, их взгляды полны чувственности, их движения поражали воображение. Мужчины в баре сглатывали и пялились. Сассун осыпал женщин щедрыми подарками: флаконами духов, меховыми шубами, кожаными сумками и шоколадом. В полночь группа вбивалась в лифт, в то время как посетители вздыхали и шептались о студии Сассуна с ее фотолабораторией и фотографиями, которые он делал.

– Какие фотографии вы делаете, сэр? – спросил его Эрнест, когда тот снова появился в баре. Он был вне себя от радости. Сассун тоже был фотографом – любителем.

Сассун насторожился.

– Обнаженная натура. Вас это не устраивает, молодой человек?

Эрнест не стал бы заниматься таким видом фотографии, но кто он такой, чтобы судить.

– А в каком стиле вы себя пробуете? Новое видение? Формализм? Сюрреализм?

– Я ненавижу Брассая! Этот человек – мясник. Вы разбираетесь в фотографии?

– Только как любитель. Я принес свою «Лейку», самую лучшую модель. Надеялся показать вам. Вы хотели бы на нее взглянуть? – Он подошел к своей сумке возле скамейки, где оставил фотоаппарат. – Я купил его в тридцать пятом.

– «Лейка». Хороший фотоаппарат, хорошая компания. Я всегда восхищался Лейтцем, смелый человек. Позвольте взглянуть. – Сассун достал из кармана монокль, надел его и с явной завистью погладил фотоаппарат. – Лучшая тридцатипятимиллиметровая камера. Видоискатель, дальномер и регулируемая медленная выдержка. Таких фотоаппаратов, как этот, в Шанхае не так много. Я заказал несколько моделей по почте, но так и не получил их. С этим фотоаппаратом вы можете делать самые лучшие снимки, Эрнест.

Эрнест улыбнулся. Благодаря их одинаковому хобби, Сассун в каком-то смысле казался Эрнесту другом.