Текст книги "Реинкарнация. Хроника – сага – человеческая трагикомедия"

A. C. Пушкин (Эпиграммы) – 1817–1820

 
Всей России притеснитель, /Губернаторов мучитель
И Совета он учитель/ А Царю он – друг и брат.
Полон злобы, полон мести, /Без ума, без чувств, без чести,
Кто ж он? Преданный без лести, / Бххди грошевой солдат.
 

Печатается по: Пушкин. Т. 1. С. 363. (Непечатным словом названа Минкина).

C. Пушкин (Эпиграммы) – 1819

 
В столице он капрал, в Чугуеве – Нерон./
Кинжала Зандова везде достоин он.
 

Печатается по: Пушкин. Т. I. С. 396. Чугуев упомянут в связи с бунтом военных поселян в 1819 г. Немецкий студент Карл Занд (1795–1820) 23 марта 1819 г. в Мангейме убил известного немецкого драматурга А. Ф. Коцебу (тот активно пропагандировал политику Священного союза, и в Германии его считали шпионом Александра I).

К. Ф. Рылеев: К ВРЕМЕНЩИКУ (Подражание Персиевой сатире «К Рубеллию») – 1820

 
Надменный временщик, и подлый и коварный,
Монарха хитрый льстец и друг неблагодарный,
Неистовый тиран родной страны своей,
Взнесенный в важный сан пронырствами злодей!
Ты на меня взирать с презрением дерзаешь
И в грозном взоре мне свой ярый гнев являешь!
Твоим вниманием не дорожу, подлец;
Из уст твоих хула – достойных хвал венец!
Смеюсь мне сделанным тобой уничиженьем!
Могу ль унизиться твоим пренебреженьем!
Коль сам с презрением я на тебя гляжу
И горд, что чувств твоих в себе не нахожу?
Что сей кимвальный звук твоей мгновенной славы?
Что власть ужасная и сан твой величавый?
Ах! лучше скрыть себя в безвестности простой,
Чем с низкими страстьми и подлою душой
Себя, для строгого своих сограждан взора,
На суд их выставлять, как будто для позора!
Когда во мне, когда нет доблестей прямых,
Что пользы в сане мне и в почестях моих?
Не сан, не род – одни достоинства почтенны;
Сеян и самые цари без них – презренны,
И в Цицероне мной не консул – сам он чтим
За то, что им спасен от Катилины Рим…
О муж, достойный муж! почто не можешь, снова
Родившись, сограждан спасти от рока злого?
Тиран, вострепещи! родиться может он,
Иль Кассий, или Брут, иль враг царей Катон
О, как на лире я потщусь того прославить,
Отечество мое кто от тебя избавит!
Под лицемерием ты мыслишь, может быть,
От взора общего причины зла укрыть…
Не зная о своем ужасном положенье,
Ты заблуждаешься в несчастном ослепленье,
Как ни притворствуешь и как ты ни хитришь,
Но свойства злобные души не утаишь.
Твои дела тебя изобличат народу;
Познает он – что ты стеснил его свободу,
Налогом тягостным довел до нищеты,
Селения лишил их прежней красоты…
Тогда вострепещи, о временщик надменный!
Народ тиранствами ужасен разъяренный!
Но если злобный рок, злодея полюбя,
От справедливой мзды и сохранит тебя,
Всё трепещи, тиран! За зло и вероломство
Тебе свой приговор произнесет потомство!
 

Впервые опубликовано в журнале «Невский зритель» (1820. № 10). О реакции современников на эту сатиру можно судить, в частности, по мемуарам И. Н. Лобойко, состоявшего, как и Рылеев, в Вольном обществе любителей российской словесности: «Летом, по выходе из заседания литературного нашего общества ночью в 11 часов, пригласил он (Рылеев) меня к себе на квартиру дослушать окончание своей поэмы)«Войнаровский» <…> По окончании чтения я спросил его: где эта поэма будет напечатана? Рылеев отвечал: «В Москве». – «Отчего же не здесь, в Петербурге?» – «Разве вы не знаете, что за мною подсматривают? Оттого окна моей квартиры в нижнем этаже выходят на Мойку. Я их не закрываю, и полицейские агенты могут всегда чрез окна видеть, чем я занимаюсь и кто у меня бывает». – «Да за что же вас подозревают?» – Разве вам неизвестно, что я навлек на себя гнев графа Аракчеева?» Я не знал, по какому поводу, и Рылеев объяснил мне его следующим образом: «Вы знаете, что я напечатал в «Невском зрителе» Пропорция сатиру [ошибка: подзаголовок стихов Рылеева отсылает к несуществующей сатире Персия) в переводе стихами, под заглавием «Временщику»? Граф Аракчеев принял ее на свой счет, и она во всем Петербурге сделалась гласною. То те, то другие стихи, которые можно было обратить в укор Аракчееву, повторялись, Аракчеев, оскорбленный в своем грозном величии неслыханною дерзостию, отнесся к министру народного просвещения князю Голицыну, требуя предать цензора, пропустившего эту сатиру, суду. Но Александр Иванович Тургенев, тайно радуясь этому поражению и желая защитить цензора, придумал от имени министра дать Аракчееву такой ответ: «Так как ваше сиятельство, по случаю пропуска цензурою Проперция сатиры, переведенной стихами, требуете, чтобы я отдал под суд цензора и цензурный комитет за оскорбительные для вас выражения, то, прежде чем я назначу следствие, мне необходимо нужно знать, какие именно выражения принимаете вы на свой счет?» – Тургенев очень верно рассчитал, что граф Аракчеев после этого замолчать должен, ибо если бы он поставил министру на вид эти выражения, они не только бы раздались в столице, но и по всей России, ненавидевшей графа Аракчеева» (цит. по: Писатели-декабристы в воспоминаниях современников. М., 1980. Т. 2. С. 47–48). Ср. также воспоминания Н. А. Бестужева: «В «Сатире на временщика» открывается все презрение к почестям и власти человека, который прихотям деспота жертвует счастием своих сограждан. В том положении, в каком была и есть Россия, никто еще не достигал столь высокой степени силы и власти, как Аракчеев, не имея другого определенного звания, кроме принятого им титла верного царского слуги; этот приближенный вельможа, под личиной скромности, устраняя всякую власть, один, не зримый никем, без всякой явной должности, в тайне кабинета, вращал всею тягостью дел государственных, и злобная, подозрительная его политика лазутчески вкрадывалась во все отрасли правления. – Не было министерства, звания, дела, которое не зависело бы или оставалось бы неизвестно сему невидимому Протею – министру, политику, царедворцу; не было места, куда бы не проник его хитрый подсмотр; не было происшествия, которое бы не отозвалось в этом Дионисиевом ухе. Где деспотизм управляет, там утеснение – закон, малые угнетаются средними, средние большими, сии еще высшими; но над теми и другими притеснителями, равно как и над притесненными, была одна гроза: временщик. <…> В таком положении была Россия, когда Рылеев громко и всенародно вызвал временщика на суд истории; когда назвал его деяния, определил им цену и смело предал проклятию потомства слепую или умышленную покорность вельможи для подавления отечества. – Нельзя представить изумления, ужаса, даже, можно сказать, оцепенения, каким поражены были жители столицы при сих неслыханных звуках правды и укоризны, при сей борьбе младенца с великаном. Все думали, что кары грянут, истребят и дерзновенного поэта, и тех, которые внимали ему; но изображение было слишком верно, чтобы обиженному вельможе осмелиться узнать себя в сатире» (Там же. С. 65–66). Текст стихотворения «К Временщику» печатается по изд.: Рылеев К. Ф. Поли. собр. соч. М.; Л., 1934. С. 89–90. В 1823–1824 гг. Рылеев в соавторстве с А. Бестужевым сочинял имитирующие фольклор агитационные песни; две из них также содержат нападки на А.: 1) «А граф Аракчеев / Злодей из злодеев!» (песня «Царь наш – немец русский…»; сводный текст, предложенный Ю. Г. Оксманом, цит. по: Лит. наследство М. 1954. Т. 59. С. 79) и 2)

Персии Флакк (34–62) – римский сатирик. Подзаголовок Рылеева – двойная мистификация: он отсылает не к какой-нибудь сатире Персия (у того нет сочинений с подобным названием), а к стихотворению М. В. Милонова «К Рубеллию. Из Персия» (1810), в котором указание на источник тоже вымышлено.

Сеян Луций Элий (ум. 31 до н.э.) – префект преторского конвоя при императоре Тиберии; организовал заговор против Тиберия, за что и был казнен.

Надо отметить при этом, что хотя в советское время формировалось в целом достаточно позитивное отношение к «декабристам», – но были среди них, как известно, разные люди (как патриоты своей Родины, так и ее ненавистники). И для тех и для других граф Аракчеев был знаковой мишенью для нападок и жесткой критики.

Существовал и еще ряд подобных произведений неизвестных авторов (Конец 1810-х – начало 1820-х;– а также так называемые народные песни). Характеристику песен-сатир об А. см.: Русское народное поэтическое творчество. М-Л., 1955. С. 285–298. Записаны разными «исследователями»: А. С. Пушкиным в с. Болдино Нижегородской губернии в 1830– 34 гг. Печатается по: Исторические песни XIX века. Л., 1973. С. 150;

В. И. Далем в Оренбургской губернии. Печатается по: Исторические песни XIX века. С. 153–154. Другие варианты см.: PC. 1872. № 11. С. 594 (по словам записавшего текст Я. П. Безукладникова, пелась в 1830-х гг. солдатами Оренбургского линейного батальона); Русские исторические песни. М„1985. С. 185–186; Русская историческая песня. Л., 1987. С. 322–323,450. Записана в 18701880-х гг. П. П. Романовичем от бывшего военного поселенца в д. Нечаино Старорусского уезда Новгородской губернии. Печатается по: Русская историческая песня. Л., 1987. С. 324. Печатается по: PC. 1874. № 1. С. 200 (с указанием: «Из рукописного сборника начала XIX в). Печатается по той же публикации. С. 201 (в рукописном сборнике между стихотворениями была помешена виньетка, изображавшая змею с высунутым жалом). Печатается по: PC. 1872. № П. С. 596 (с указанием: «Из рукописной» сборника начала XIX в.»). Печатается по: PC. 1872. № 9. С. 241 (запись со слов Я. Н. Сухотина). Баратынский Евгений Абрамович (1800–1844) – поэт. Эпиграмма сочинена, скорее всего, в ноябре 1824 – январе 1825 г., во время пребывания Баратынского в Гельсингфорсе при штабе генерал-губернатора Финляндии А. А. Закревского; текст приводится по: Баратынский Е. А. Стихотворения. Поэмы. М„1982. С. 328. Подробную характеристику идейного контекста этой эпиграммы см. в статье ее первого публикатора К. В. Пигарева в: Звенья. М.; Л., 1935. Вып. 5.

С.188–202. (Публикуется по изданию: Аракчеев: Свидетельства современников М.: 2000).

* * *

Итак, чаще всего имя Аракчеева ассоциируется с военными поселениями, учрежденными в царствование Александра I. Идея поселений принадлежит самому императору, который почерпнул ее из книги французского генерала и военного министра Жозефа Сервана. Для Аракчеева книгу, по распоряжению императора, перевели на русский язык. Основная идея военных поселений состояла в том, что жившие в них крестьяне должны были сочетать военную службу и земледелие. Это должно было уменьшить расходы на содержание армии и избавить крестьянство от рекрутской повинности⁸.

* * *

Фрэнсис Бэкон (подробнее о нем см. далее, – для краткости в дальнейшем используется обозначение – Ф. Б.) О распорядительности¹⁹: …«Всякое дело слагается из трех частей: подготовки, обсуждении и совершения. Если надо быстро выполнить, то лишь среднюю часть следует поручать многим, а первую и последнюю – доверять немногим. Секрет подлинной распорядительности: в порядке, в распределении обязанностей, в расчленении разбираемого вопроса. Не расчленяя, невозможно вникнуть в суть, а расчленяя чрезмерно, невозможно его распутать».

* * *

Реализация плана началась в 1816 году. Постепенно под военные поселения была выделена часть земель Новгородской, Петербургской, Могилевской, Слободско-Украинской и Херсонской губерний. С земель, отведенных под поселения, помещики и другие землевладельцы должны были перенести свои усадьбы на другие, специально указанные им земли, а все строения принудительно покупались казной. Численность военных поселян достигала 375 тысяч. Жизнь в поселениях была строго регламентирована, даже растапливать печи и гасить ночью свет полагалось в установленное время. За любые проступки виновные подвергались телесным наказаниям. Сельскохозяйственные работы также должны были начинаться по приказу офицеров, поэтому часто хлеб осыпался на корню, а сено гнило от дождей. Прошло несколько лет, и в поселениях начались бунты. Наиболее известен бунт в Чугуеве 1819 года, жестоко подавленный Аракчеевым.

* * *

Ф. Б. О смутах и мятежах ¹⁹:… «Пастырям народов надлежит разбираться в предзнаменованиях политических бурь, которые обычно сильнее, когда дело идет о равенстве. Предвестия смуты – пасквили и крамольные речи, ложные слухи… Обсуждения, отговорки, придирки к распоряжениям – все это упражнения в неподчинении (особенно, когда сторонники законов робки и нерешительны, а противники – дерзки). Когда распри, раздоры и столкновения происходят открыто и дерзко, – это признак того, что уважение к властям утрачено… Государь не должен отождествлять себя с одной из партий, ибо обязан быть отцом всем своим подданным… Когда расшатан любой из четырех столпов, которыми держится государство, – религия, правосудие, совет и казна, – людям остается только молиться, чтобы их миновала беда… Причинами и поводами может быть все, что возбуждая недовольство, объединяет народ на общее дело… Первым из лекарств будет устранение всеми возможными средствами голода и нищеты в стране… Вообще надобно заботиться, чтобы население государства не превышало средств к его существованию… Надлежит заботиться, чтобы деньги и драгоценности не скоплялись в руках немногих. Даровать народу некоторые вольности, возможность приносить жалобы и изливать недовольство тоже будет спасительной мерой… В то же время, искусно и ловко тешить народ надеждами будет мудро для правительства, когда оно не может удовлетворить нужды, – любое зло можно смягчить надеждой… Неплохое средство – раскалывание всех враждебных союзов и партий, забота, чтобы у недовольных не оказалось подходящего вожака… В трудные минуты государю нужно высказываться очень осторожно, ибо резкое слово тоже может стать поводом. Хорошо также иметь при себе надежных лиц, известных военной доблестью, для подавления мятежей в самом начале». (Последнюю рекомендацию Аракчеев и выполнил, – авт. В. Д.).

* * *

Свидетельство очевидца: «Когда Грузинское имение поступило к нему, то равнять и стричь было главною его заботою: ни одно дерево в саду, по дороге и деревням не смело расти выше и гуще назначенного ему Аракчеевым; сад и все деревья в имении стриглись по мерке. Деревни все он вытянул в прямую линию, и если случалось по необходимости сделать поворот, то он шел или под прямым углом или правильным полукругом. Все старое было истреблено с корнем – следов не осталось прежних сел и деревень. Даже церкви, если они приходились не по плану, были снесены, а кладбища все заравнялись так, что не осталось и следов дорогих для родных могил. Немало было пролито и слез, когда солдаты ровняли кладбища: многих старух замертво стаскивали с могил, так они упорно отстаивали эту, по русскому поверью святыню. Берега реки Волхова, на которых располагалось имение, были покрыты лесом. Аракчеев приказал вычистить берега: лес рубился на свал и сжигался на месте. Все распоряжения были невозможно бестолковы. Так, канавы копались зимою, во время морозов, дороги насыпались в глухую осень под проливными дождями, деревни строились разом и с такою поспешностью, будто к смотру». Как результат, «аракчеевщина» стала обозначением жесткого командования и палочной дисциплины. Это в основном верно, ведь и сам Аракчеев был убеждён: «Только то и делается, что из-под палки». Его репутация, как жестокого сатрапа, сложилась ещё при жизни Аракчеева. (Пушкин написал на него три злые эпиграммы, притом две из них с выразительными отточиями вместо матерных слов). Михаил Пыляев⁸

* * *

//Надо сказать, мой отец Дружинин Фёдор Алексеевич, мир праху его, был вполне схожего с Аракчеевым нрава (грубый, жестокий), мне от него много доставалось в детстве, в т. ч. и побои были. Но это был простой человек, вроде бы. (Однако, был двоюродным братом известного киноактёра, артиста театра советского времени Георгия Степановича Жжёнова, который иной раз позиционировал себя как потомок «графа», – у меня точных данных на этот счёт нет). В мирное время отец работал водителем грузового авто, а в годы Великой Отечественной войны – «водитель – механик танка Т-34», прошел всю войну, дошел до Берлина. Конечно нервы (наше общение было в послевоенные годы), – но сегодня, в мои 80 +, я его понимаю и давно простил и сам у него просил прощения, – видимо, сам я и заслужил жесткое обращение. Кстати, сегодня, при написании книги обнаруживаю и в себе некоторые черты возможного знаменитого родственника – А. А. Аракчеева. Вообще, в нашей семье действительно наличествует какая-то концентрация «аракчеевщины», – и в маме, и во мне, – возможно, по генетике, и в отце – с позиций психологии. – авт. В. Д. /

Отец Дружинин Фёдор Алексеевич – 53 года (1955 г.)***

Однако вернемся к Аракчееву А. А.

Существуют и более нейтральные отзывы об А. А. Аракчееве, в частности:

П. П. фон Гёце: Князь А. Н. Голицын и его время

//Голицын Александр Николаевич (1773–1844), государственный деятель.//

Граф Алексей Андреевич Аракчеев (р. 1769), единственный из временщиков царствования Александра пользовавшийся постоянным его благорасположением и неограниченною доверенностью, был человек самый заурядный. Основою его характера была неумолимая, часто доходившая до жестокости строгость. По свидетельству графа Толя (в его записках, которые издал Бернгарди), Аракчеев, будучи молодым офицером, уже вырывал у солдат усы за какую-нибудь ошибку в полковом ученье. Он презирал людей вообще, чиновников в особенности, и придавал цену только соблюдению внешности и предписаний. Унизить кого-либо, наделать кому-либо неприятностей было для него наслаждением. Но если кто из подчиненных показывал, что его не боится, того он оставлял в покое. Аракчеев не мог внушать к себе приязни. Старый генерал Бухмейер считался якобы другом его молодости, но и тому жестоко доставалось от него в случае неисправности.

Французский язык знал он очень плохо, зато любил похвастать знанием немецкого языка. Выписал он к себе в военные поселения молодого врача из Германии, и когда тот ему представлялся, он спросил его: «Sund Sie jtinger Mann?» («Молодой ли вы человек?»). Это он хотел узнать, женат ли врач или нет. Во внешнем виде Аракчеева не было ничего внушительного. Он глядел пожилым гарнизонным офицером; но его появление наводило страх и ужас. Александр считал, что без его помощи ему не усмотреть за тем, что делается в государстве, и непреклонная строгость Аракчеева служила Государю ручательством в уничтожении всякого мятежного зуда. Аракчеев жил на Литейной, на углу Кирочной, насупротив нынешнего Главного Казначейства, в принадлежавшем артиллерийскому ведомству деревянном доме, в зале которого были зеркальные стекла (дом не сохранился). У подъезда появлялись иногда царские сани, и довольно часто являлись туда высокие сановники на поклон к всесильному временщику. Прохожие, зная, кто тут обитает, пробирались мимо него тихонько, а иные и не без страха. При Павле Аракчеев был уже бароном, потом графом, имел Александровскую звезду и получил в подарок Грузино, бывшее некогда поместье князя Меншикова, в 2000 душ мужского пола (женский пол при крепостном праве не считался). Крестьян этих считал он своим рабочим скотом, угнетал их барщиною и поборами. Личная прислуга получала пощечины и палочные удары даже без вины, а просто когда он был не в духе. В так называемом арсенале стояли всегда бочки с соленою водою, в которой мочились розги и палки для наказания за малейшую оплошность. Если кто провинялся в третий раз, того наказывали в барском кабинете, стены которого дрожали от стука ударов и оглашались криками наказуемых. За особенное упущение отсылал он виновных в казарму, где должность палача исполняли самые коренастые из солдат, а когда наказанные возвращались домой, то Аракчеев сам осматривал окровавленные их спины. Хотя Павел указывал своему наследнику на Аракчеева как на особенно надежного слугу, однако при нем он два раза подвергся опале и был увольняем от службы. Первая опала продолжалась всего несколько недель и состоялась по прихоти Государя, вторая вызвана самим Аракчеевым. В артиллерийском арсенале сберегалась, в числе всякого старья, повозка, в которую ставились знамена и которая за ветхостью больше не употреблялась. Кто-то из солдат тайком от часовых пролез за решетку, ободрал с повозки бархат, золотые кисти и позументы и был таков. Тогда о самом незначительном проступке надо было докладывать Государю, что и следовало сделать Аракчееву как инспектору артиллерии. Начальник отвечал за проступки своих подчиненных, а начальником того батальона, из которого были ротозеи-часовые, служил тогда родной брат Аракчеева. Чтобы не подвергать его взысканию, Аракчеев доложил, что часовые были взяты из полка, которым командовал генерал Вильде. Сей последний, немедленно дневным приказом уволенный от службы, обратился к графу Кутайсову, прося его доложить Государю, как несправедливо с ним поступлено. Кутайсов, некогда пленный турчонок, камердинер и брадобрей Императора Павла, до того ему полюбился, что в короткое время получил графское достоинство и стал влиятельным лицом при дворе; но, будучи вельможею, он продолжал брить Государя, который однажды выразился: «В России нет вельмож, кроме тех, с кем я разговариваю и покуда я с ними разговариваю». Впрочем, все, близко находившиеся к Павлу, утверждают, что вопреки своему странному нраву, в домашнем быту, в обращении с людьми он всегда был человеком вежливым; но относительно Кутайсова он не забывал, что этот новый граф был прежде камер-лакеем, и когда случалось ему этого лукавого и хитрого человека уличить во лжи, то он изволил всемилостивейше колотить его из собственных рук палкою, как некогда Петр Великий Меншикова. Кутайсов, поссорившись недавно с Аракчеевым, рад был случаю ему повредить и потому исполнил желание генерала Вильде. В тот же вечер на балу в Гатчине Государь увидел Аракчеева и приказал флигель-адъютанту немедленно выпроводить его из дворца, а на следующий день, 1 октября 1799 года, высочайшим дневным приказом Аракчеев уволен от службы за фальшивый рапорт Его Императорскому Величеству. Он более не видал Павла. Собравшиеся к дневному вахтпараду офицеры поздравляли друг друга с удалением ненавистного Аракчеева. К ним подошел наследник и спросил генерала Тучкова, слышал ли он, что Аракчеев уволен, и кто на его место. Тучков назвал генерала Амбразанцова. «Каков он?» – спросил великий князь. Тучков отвечал, что Амбразанцов пожилой человек, вероятно, мало смыслит во фронтовой службе, но нрава честного. Наследник заметил, что назначения делаются большею частью наудачу, и прибавил: «Слава Богу, что на этот раз выбор пал не на такого мерзавца, как Аракчеев». (Сомнения относительно достоверности этого источника высказывались еще в 1896 г. – сохранилось чрезвычайно дружеское письмо наследника к А., написанное 15 октября 1799 г., т. е. через две недели после его отставки: «Я надеюсь, друг мой, что мне нужды нет тебе при сем несчастном случае возобновлять уверение о моей непрестанной дружбе; ты имел довольно опытов об ней, и я уверен, что ты об ней не сомневаешься. Поверь, что она никогда не переменится. <…> Прощай, друг мой Алексей Андреевич, не забывай меня, будь здоров и думай, что у тебя верный во мне друг остается»). После того понятно, что Александр, вступив на престол и возвратив на службу всех уволенных отцом его, не вызвал Аракчеева. Не раньше 1803 года вспомнил он, что некогда говорил ему Павел про Аракчеева. 14 мая Аракчеев принят вновь на службу и в прежнюю должность. Однако же прошло еще несколько лет, прежде чем Аракчеев появился на виду, и никто не мог тогда предвидеть, какое исключительное положение займет он в царствование Александра. В противоположность известным по истории любимцам счастия, которые с ненасытностью пользовались милостями своих государей, Аракчеев не старался о своем внешнем возвышении, не накоплял богатства и постоянно отклонял царскую щедроту. В 1807 году он отказался от Владимирского ордена 1-го класса, в 1808 году от ордена Андреевского и взял себе на память только рескрипт, орденские же знаки возвратил, отозвавшись, что не почитает себя достойным носить украшение. В то время жива была еще старуха-мать его. Чтобы почтить заслуги сына, управлявшего тогда Военным министерством, хотели назначить ее статс-дамою. Аракчеев отклонил и эту милость. «Итак, ты не желаешь ничего принять от меня?» – с упреком сказал ему Государь. Аракчеев заявил на это, что мать его постоянно живет в деревне, не знает придворного быта и будет только посмешищем для дворцового женского общества. (Очевидцы вспоминали о «почтительности, можно сказать, благоговении», с которым А. принимал на прощание благословение матери: «Когда он здоровался или прощался с нею, он делал сначала перед нею земной поклон, а после этого уже подходил к руке»). Александр пожаловал ему свой портрет для ношения на груди; он отослал в Кабинет драгоценные бриллианты, которыми осыпан был портрет, и носил его в простой золотой оправе. В 1813 году он отказался от звания фельдмаршала. Правда, он никогда не командовал лично и армейским корпусом в военное время, но самые озлобленные его противники отдают справедливость его заслугам по артиллерийской части и сознаются, что благодаря ему русская артиллерия доведена была до высокой степени совершенства. Особенно ненавидели его за военные поселения. Говорят, что первая мысль о них принадлежала самому Александру и что Аракчеев сначала даже не соглашался приводить ее в исполнение. Но далее при устройстве поселений и в управлении ими он действовал с беспощадною жестокостью. По его понятию, крестьянин должен был считать себя счастливым, меняя свою избу на новый дом. Но в этом наскоро построенном холодном доме нельзя было согреться и высушить перемокшую в поле от дождя и тумана одежду. Доселе и крепостной крестьянин, отбыв барщину, был хозяином у себя в избе и в своей семье. Крестьянину же поселенцу педантически указан весь распорядок дня, и за всякое уклонение от этого порядка его жестоко наказывали. Бабу штрафовали за не подтертое пятно в избе или за не сметенную пыль, за сбежавшую курицу, за то, что горшок поставлен не на предписанном месте. Неудивительно, что крестьянин-поселенец чувствовал себя злосчастнее каторжника, который, по крайней мере, в тюрьме своей мог двигаться, как хотел. Заведены были таблицы бракоспособных девок и вдов, которых венчали по определению начальства, нисколько не справляясь о взаимной склонности брачующихся. (Что это? Садизм, на первый взгляд, или примитивные опыты по генетике и евгенике, что тоже нельзя исключить! – авт. В. Д.) Аракчеев постоянно доносил Государю об успехах и процветании военных поселений. Однако, например, в отчетах за 1821 год значится в поселениях 69 случаев внезапной смерти и 12 самоубийств. По деревням выли, как скоро приходила весть, что их отдадут под военное поселение, и когда Государю в его путешествиях по России случалось проезжать по таким деревням, его вместо обыкновенных радостных криков встречали молчанием. Государь не мог не знать, что, вопреки докладам Аракчеева, мужики волновались и приходилось их обуздывать. Явное возмущение произошло, когда заводились поселения в казацких селах близ Чугуева. Туда двинули значительное число войска. Аракчеев доложил Государю, что бунтующие вообразили, будто обращают их в военных поселян по требованию его, Аракчеева, и потому грозились убить его. Поэтому он не ездил в Чугуев, а оставался в Харькове, а когда бунт был подавлен, нарядил военный суд, которым приговорено к смерти 275 человек. Казнь заменена прогоном сквозь строй в 12 тысяч ударов (наказанию шпицрутенами подверглись 54 человека, из них 29 были забиты насмерть). Сам Аракчеев мог обольщаться мнимыми успехами своей деятельности по этой части, и тут дивиться нечему, потому что никто не осмеливался говорить ему о военных поселениях иначе как с величайшею похвалою. Сперанский, некогда его совместник в милости царской, благодаря ему возвращенный из незаслуженной ссылки и обязанный ему за то благодарностью, объезжал в 1822 году военные поселения. Суть дела не могла от него укрыться, и в дневнике своем он записал слова: «Fumus ex fulgore» («Дым из пламени» (лат.). Аракчееву же твердил он иное, и позднее даже напечатал (но не пустил в свет) книжку о военных поселениях. (в начале 1825 г. появилась составленная им брошюра «О военных поселениях», отпечатанная малым тиражом и без указания имени автора). Житейская мудрость превозмогла в нем над любовью к правде, ибо противоречить Аракчееву значило погубить себя в мнении Государя. Даже Кочубей, гордый Кочубей, в одном дошедшем до нас письме к временщику воскурял фимиам устройству и управлению поселений. (Кочубей Виктор Павлович (1768–1834) – граф (1799), князь (1831); отставлен из-за интриг А. В следующее царствование – председатель Государственного совета и Комитета министров (1827–1834). Прошло немного лет, и Аракчеев был еще жив, когда произошли старорусские кровавые ужасы. Впрочем, Аракчеев не чужд бывал государственных соображений. Он умел довольно удачно отыскивать и употреблять нужных для дела людей. Надо также отдать ему справедливость в том, что он не делал столько зла, сколько мог, и, конечно, зная, как ненавидят его те самые люди, которые пред ним преклонялись, он не пользовался своею силою, чтобы раздавить их. А ведь у него были бланкеты с царскою подписью, и ему ничего не стоило отправить в ссылку неугодного человека. (Бланкет – чистый лист бумаги с подписью). При суровости нрава ему, однако, знакомо было чувство благодарности. Люди, принимавшие его дружески в то время, когда он был незначащим офицером, пользовались и позднее его расположением и покровительством. Память Павла была для него священна, и он обожал Александра, который неизменно к нему благоволил, несмотря даже на то, что прекрасная Марья Антоновна Нарышкина иной раз не скрывала своего отвращения к этому его любимцу. (Нарышкина (урожд. княжна Святополк-Четвертинская) Мария Антоновна (1779–1854) – жена обер-егермейстера Д. Л. Нарышкина, фаворитка Александра I с 1804 г). Не зная благороднейших человеческих ощущений, не нуждаясь в любви, дружбе, общении с людьми и развлечении, Аракчеев с железною настойчивостью занимался делами, которые поручал ему его повелитель. Им обладала одна только мысль: как бы сохранить за собою исключительную милость его. Совместников он не терпел и сумел отстранить двух людей, пользовавшихся значительным влиянием на Александра: начальника Главного штаба князя П. М. Волконского и министра финансов графа Гурьева. Их места заняли Дибич и Канкрин. Что он помог возвыситься этим людям, надо причислить к его государственным заслугам. Совместником в царской милости оставался для него только князь А. Н. Голицын. (В бытность Голицына министром Синод был фактически подчинен одному из отделений Департамента духовных дел). К его устранению Аракчеев воспользовался негодованием той части духовенства, которая желала, чтобы Министерство духовных дел было упразднено, находя, что лицо, управлявшее этим министерством, то же для Св. Синода, что министр юстиции для Сената. Не надо, впрочем, думать, чтобы Аракчеев сочувствовал монашескому изуверству. Оно ему было нужно только как орудие. Незлобивый князь Голицын и не подозревал, какие облака сгущались над головою его. Именно тогда передавал он Тургеневу и мне, в день нашего доклада, что он вел с Аракчеевым долгую беседу и что Аракчеев сообщил ему забавный анекдот о государственном канцлере графе Румянцеве. Этот человек, как известно, отменно богатый, тратил большие деньги для целей ученых, но, хотя не имел прямых наследников, отличался иногда необыкновенною мелочною скупостью. Один офицер мелкого чина, израненный на войне и получавший ничтожную для него и для его семейства пенсию из инвалидного комитета, обратился к нему с просьбою о пособии. Эту просьбу граф Румянцев переслал при письме своем к Аракчееву, который, рассказывая о том князю Голицыну, выражал удивление, как граф Румянцев не усмотрел из самой просьбы офицера, что от казны ему дается все, что следует, и что офицер обращается к его благотворительности, а он, Аракчеев, тут ни причем. Князь Голицын сказал на это, что если бы граф Румянцев обратился к нему с такою бумагою, он отвечал бы просто уведомлением, что, по его мнению, следует послать инвалиду столько-то денег…