Текст книги "Политтехнология стальной эпохи. Маршал Берия и политрук Хрущев"

Экс-союзники СССР – американцы и англичане – конечно же, не собирались делиться атомными секретами. Их украл опять же немец Клаус Фукс. Учёные, создававшие атомную бомбу в Германии, ковавшие оружие для вермахта, прекрасно сработались с советскими специалистами. Не в этом ли злая ирония судьбы?

Группа Николауса Риля вылетела в Москву 9 июня 1945 г. Их разместили в подмосковном санатории, затем на вилле «Озера», принадлежавшей когда-то бывшему миллионеру Рябушинскому, а в 1930‑е гг. занятой наркомом внутренних дел Ягодой. После окружения немецких войск под Сталинградом в этом доме находились пленённые фельдмаршал Паулюс со своими штабными офицерами.

Риль с удивлением описывает тот необычайно тёплый приём, который оказали в Москве немецким физикам. Через несколько дней после приезда «нас, то есть Герца, Вольмера, фон Арденне и меня с женами пригласили в Большой театр на оперу Бородина «Князь Игорь» <…> Ещё несколько недель назад мы ютились в нищете поверженного рейха, а теперь слушали советский гимн среди опьяненных победой союзников!»[192]192
   Риль Н. 10 лет в золотой клетке // Николаус Риль в атомном проекте СССР / авт. – сост. В.Н. Ананийчук. Снежинск: Изд-во РФЯЦ-ВНИИТФ, 2011. С. 20.


[Закрыть].

Вскоре Рилю вместе с семьей выделили небольшой особняк в Москве на улице Пехотной. В июле 1945 г. он в качестве начальника научно-исследовательской лаборатории возглавил работы по переоборудованию завода № 12 в Электростали для производства чистого металлического урана для первого советского уран-графитового реактора.

А группы Герца и фон Арденне отправились работать в субтропики Сухуми – в лаборатории, размещённые в санаториях, созданных Берией в бытность его хозяином Закавказья, а затем Грузии на берегу Чёрного моря. Это были почти райские условия.

Берия в качестве руководителя советского атомного проекта был, что называется, на своём месте, как и американский генерал Лесли Гровс. Неудачу немецкого атомного проекта Риль объяснял «относительно слабым интересом к проекту со стороны интеллектуально примитивного Гитлера и его людей. Они понимали только в ракетах, которые мчатся с большим шумом…»[193]193
   Риль Н. 10 лет в золотой клетке // Николаус Риль в атомном проекте СССР / Авт. – сост. В.Н. Ананийчук. Снежинск: Изд-во РФЯЦ-ВНИИТФ, 2011. С. 21.


[Закрыть].

Берия, как и генерал Гровс, не был специалистом по физике атомного ядра, но оба они являлись прекрасными организаторами. Естественно, Сталин не мог доверить создание атомной бомбы учёным, как настаивал великий физик, но не выдающийся организатор академик Капица. Направляющей волей и опытом реализации гигантских проектов в СССР обладало только НКВД. Беломорканал, Волго-Донской канал, Березовский химкомбинат, различные ГЭС, Норильский комбинат и т. д. – все эти огромные стройки были в руках всемогущего комиссариата. Берия не только имел уникальный управленческий опыт, будучи в конце войны главным организатором всех военных отраслей промышленности и разведки, но и пользовался доверием Сталина. К тому же он, благодаря могучему интеллекту, мог быть по-восточному искуснейшим дипломатом и находил общий язык с учёными.

Его как прагматика совершенно не смущала биография никого из светил науки. Юлий Харитон, который в Арзамасе-16 руководил работами по окончательной сборке атомной бомбы, по анкетным данным тянул не на один десяток лет лагерей. Отец Харитона – пассажир «философского парохода» 1922 г. Жил в Риге. В 1940 г., после вступления в Прибалтику советских войск, был арестован и отправлен в лагерь, где и погиб. Мать – актриса. Уехала на гастроли в Германию и не вернулась. Сестра оказалась на оккупированной фашистами территории, что в те времена считалось преступлением. К тому же Харитон был беспартийным и вдобавок ко всему евреем. Любой, даже самый заурядный, следователь «ведомства Берии» мог обвинить его и в шпионаже, и в предательстве Родины. Не многим лучше были анкетные данные и у его подчинённых.

Да, с такими людьми «органам» всегда было удобно работать – они были, что называется, на крючке, но на одном страхе атомную бомбу не сделать. Хорошо известно, что это именно Берия предотвратил разгром советской физики под видом борьбы с идеализмом в квантовой механике, который готовился в марте 1949 г. по образу и подобию разгрома генетики. Физики не знали, как защититься, и обратились к Берии, предупредив, что нужно выбирать – либо дискуссия, либо бомба. Сначала он расценил это как ультиматум, но ему всё объяснил Курчатов: «Мы делаем бомбу, действие которой основано на теории относительности и квантовой механики. Если от них отказаться, придется отказаться и от бомб». Берия дошёл с этим тезисом до Сталина, вождь всё понял, дискуссия была отменена, советская физика спасена, атомная бомба сделана[194]194
   Сонин А.С. Совещание, которое не состоялось // Природа. 1990. № 3. С. 99.


[Закрыть].

Академик Жорес Алферов, хорошо знавший Николая Риля и общавшийся с ним в середине 1960‑х гг., вспоминал, что тот очень хорошо отзывался о Берии и высоко ценил его как организатора и администратора. А вот как сам Риль описывает свои встречи с Берией:

«Первая, относительно краткая встреча, состоялась вскоре после нашего прибытия в Советский Союз. Берия пригласил к себе для знакомства Герца, Фольмера, фон Арденне и меня. Нас приглашали по одному в его кабинет, где кроме него было ещё человек 20, преимущественно ученые и несколько министров.

Берия принимал нас очень любезно. Его поведение было очаровательным…

В начале нашей беседы Берия сказал, что нужно забыть о том, что наши народы ещё совсем недавно воевали между собой. Он думает, что немцы очень корректные люди и всегда точно выполняют приказы. Никто им просто не отдал приказа о прекращении стрельбы, и поэтому они продолжали стрелять. Он рассказал даже шутку о корректности немцев: «Немцы штурмуют вокзал. Но вдруг штурм прекратился. Генерал посылает своего адъютанта узнать, все ли там в порядке. Адъютант возвращается и сообщает: «Причины для беспокойства нет. Команда покупает перонные билеты».

Больше во время разговора не было ничего интересного. В глаза бросилось только напряженное внимание всех присутствующих. Особенно примечательным для меня был мужчина с темной бородой и блестящими черными глазами, который смотрел на меня с искренним дружелюбием. Позднее я узнал, что это был Курчатов»[195]195
   Риль Н. 10 лет в золотой клетке // Николаус Риль в атомном проекте СССР / Авт. – сост. В.Н. Ананийчук. Снежинск: Изд-во РФЯЦ-ВНИИТФ, 2011. С. 32.


[Закрыть].

Как же это описание Лаврентия Берии не соответствует подлой выдумке его убийц о «кровавом монстре»!

Вторую же свою встречу с Берией, состоявшуюся три года спустя, Риль вспоминает гораздо подробней. Дело в том, что у него была особая миссия, о которой он и не подозревал. В тот день учёный находился дома на больничном, так как сильно простудился, заболел гриппом и выходить на работу не собирался. Однако директор завода настоял, чтобы он присутствовал на совещании. Уговоры – дайте поболеть, я и так три года отработал без одного больничного – не помогли.

Делегация под руководством Берии, приехавшая на завод, была весьма представительной, начиная от министров, заканчивая директорами производств. Берия узнал Риля: «Как дела?» – спросил приветливо Берия. «Плохо, – ответил я, – у меня грипп». Берия сказал, что он знает одно средство от гриппа, и он его мне передаст»[196]196
   Там же. С. 33.


[Закрыть].

Дальше началось совещание, на котором довольно раздражительный Риль чувствовал себя не в своей тарелке из-за болезни и не выкуренной утром сигары, которая его всегда успокаивала.

«Ситуация с самого начала была не лишена комизма. Чувствовалось, что все дрожали перед Берией. Даже Завенягин был тише воды, ниже травы. Что же касается меня, то «объект» данного мероприятия не вызывал у меня страха…

Берия начал разговор с вопроса, чем мы сейчас занимаемся, и как у нас идут дела. Я кратко сообщил о текущей работе, которая была уже связана не с природным ураном, а с ураном-235 и плутонием, но это все у Берии не вызвало никакого интереса. Потом он спросил, есть ли у нас какие-нибудь жалобы. Я сказал о совершенно безобидной жалобе, которую выразил в виде одной русской истории. Эта история начинается с того, что русские пришли к варягам и сказали: «Наша страна большая и богатая, однако, там нет порядка. Приходите к нам и управляйте нами». Я сказал: «Ваша страна большая и богатая, однако нет чистых химикатов». Берия засмеялся над шутливой формулировкой, но никто его не поддержал. Меньше всех был склонен веселиться министр химической промышленности Первухин (позднее он был послом в Восточном Берлине, а затем членом ЦК), который сидел рядом с Берией. Берия посмотрел на него вопросительно, а Первухин сказал, что проблема известна и что необходимо организовать в Министерстве особый отдел по чистым химикатам. Тема была закрыта.

Берия сказал, что не может быть, чтобы была всего одна жалоба. Я выискал ещё одну жалобу, что отсутствие в Советском Союзе высокотемпературных тиглей является серьёзным препятствием для нашей работы. Реакция Берии была ещё слабее, чем на чистые химикаты. Он наседал на меня, и было ясно, что ему нужна какая-нибудь «неприятная» жалоба. Это стало ещё понятнее, когда он сказал, что я до сих пор говорил только о служебных жалобах, но я же могу пожаловаться и на что-то личное, касающееся немецкой группы. Я холодно и резко ответил: «Мы сыты, не мерзнем. У нас нет жалоб». Чтобы читателю было понятнее, я должен сказать, что требование какой-либо льготы или привилегии затянуло бы нас, немцев, глубже в советские сети. Тогда уже стало ясно, что, так как я стремился выпутаться из этой сети, то будет лучше, если мы ничего не будем просить, кроме жизненно важных вещей или того, что касается здоровья. «Это невозможно, – сказал Берия, – каждый человек всегда может на что-то пожаловаться!» Он наседал на меня и дальше, и наконец, я сказал: «Если Вы так на этом настаиваете, чтобы я на кого-нибудь пожаловался, тогда я это сделаю. У меня жалоба на Вас!» Эффект был потрясающий. Все окружение Берии оцепенело, а сам он с наигранным испугом спросил: «На меня?!» Я сказал, что он сам приказал ввести строгий режим секретности и контроля, и поэтому наша свобода ужасно ограничена, и мы от этого страдаем. Берия начал советоваться со своими соседями, нельзя ли сделать для моей группы какие-либо исключения, однако я махнул рукой и подумал, что это только разговор. Он меня вынудил, и я не стал его ни о чем просить. Когда я рассказал об этом моим сотрудникам, то никто не сделал мне ни одного упрека, хотя я чувствовал, как у всех скрежетало внутри…

О дальнейших подробностях разговора с Берией я уже не помню. Все пошли осматривать завод. Завенягин хотел, чтобы я тоже пошел, но Берия сказал: «Человек болен, он должен быть в постели».

Завенягин отстал немного. Он пожал мне руку и экспансивно поблагодарил меня. За что он меня так благодарил, я не понял.

Я вообще не понял глубокий смысл и цель всего мероприятия и разговора с Берией. Позднее мне рассказали о причине этого. Советские ученые, особенно из академических институтов, упрекали Завенягина в том, что он больше доверяет советам немцев, чем советским специалистам. Эта реакция была понятна, так как и среди них были отличные ученые. Эти жалобы вынудили Завенягина продемонстрировать своему шефу Берии успехи немецкой группы, и таким образом оправдаться перед ним. Очевидно, данная демонстрация удалась. И за это была чрезмерная благодарность со стороны Завенягина»[197]197
   Риль Н. 10 лет в золотой клетке // Николаус Риль в атомном проекте СССР / Авт. – сост. В.Н. Ананийчук. Снежинск: Изд-во РФЯЦ-ВНИИТФ, 2011. С. 33–34.


[Закрыть].

Как видите, атмосфера страха Рилем описана достаточно красочно, и поэтому поведение Завенягина, который вытащил больного человека из постели, чтобы снять с себя подозрения в «неоправданном» доверии к немцам, понять можно. Этот страх имел под собой реальную почву, только вот никто из участников атомного проекта не пострадал, разве что Пётр Капица, пошедший на конфликт с Лаврентием Берией. Возможно, это произошло из-за искреннего непонимания необходимости ведущей роли в проекте крупного организатора, а не академиков, а возможно, ради того, чтобы не участвовать в создании смертоносного оружия. Впрочем, Капица остался на свободе, правда, без своего института, и был вынужден заниматься физикой на даче.

Кстати, о взаимоотношениях Берии с учёными ходит много легенд. Например, в книге Льва Лурье есть воспоминания Евгения Александрова, племянника академика Анатолия Петровича Александрова. Он рассказывает, что когда Капица был снят с уранового проекта и отстранён от руководства институтом, занимавшимся проблемами низких температур, то встал вопрос – кого назначить на его место. Выбор пал на Анатолия Александрова. Он очень не хотел принять эту должность, так как знал, что на него ополчится вся Академия наук, почитавшая Капицу, но и отказаться не мог.

Его племянник вспоминает рассказы дяди о методах бериевского руководства. На одном из совещаний обсуждалось строительство нового завода по сжижению водорода и выделению из него дейтерия (тяжёлого водорода). Завод, построенный Капицей, взорвался. Катастрофа повлекла за собой большие жертвы. Причина была найдена – недостаточная очистка водорода от примеси кислорода. Тут же был разработан новый проект завода.

«Берия читал эти бумаги и говорил: вот Александров собирается строить завод, а Александров знает, что предыдущий завод взорвался? За него начальник отвечает: да, знает. И Александров знает, что если завод взорвется, то он пойдет туда, куда Макар телят гоняет? Тогда Александров со своего места говорит – да, знает. Александров своей подписи не снимает. Не снимает? Строить. Подписано Берией, на этом все кончалось, вся экспертиза»[198]198
   Лурье Л.Я. Лаврентий Берия. Кровавый прагматик. СПб.: БХВ-Петербург, 2015. С. 437.


[Закрыть]. На бюрократические проволочки времени просто не было.

* * *

Несмотря на секретность советского атомного проекта, информация всё-таки проникала наружу. В августе 1943 г. были введены ограничения передвижения сотрудников внутри Лаборатории № 2 АН СССР. Сотрудники допускались только в те помещения, которые были обозначены соответствующим штампом в удостоверении: «якорь», «пятиконечная звезда», «треугольник» и т. п.

Однако, несмотря на принимаемые меры, секретная информация проникала даже в прессу. Так, заметки о циклотронах были опубликованы в газете «Известия» за 22 и 23 июня 1944 г. В газете «Московский большевик» за 10 августа 1944 г. появилось следующее сообщение: «Ленинград. На заводе, где директором тов. Мухин, закончена сборка первого в Советском Союзе циклотрона для Физико-технического института… Он предназначен для изучения природы атома, расщепления его ядра и исследования внутриатомной энергии…»[199]199
   Кузнецов В.Н. Немцы в советском атомном проекте. Екатеринбург: Банк культурной информации, 2014. С. 185–186.


[Закрыть] Кроме того, в радиопередаче 9 августа 1944 г. прозвучало сообщение об окончании сборки циклотрона в Физико-техническом институте АН СССР.

О недопустимости публикаций по вопросам, связанным с урановой проблемой, 11 августа 1944 г. М.Г. Первухин обратился к председателю правительства В.М. Молотову и начальнику Советского информационного бюро А.С. Щербакову[200]200
   Там же. С. 186.


[Закрыть].

Племянник академика Александрова вспоминает: «Я приходил в десятилетнем возрасте вынимать отца из пивной. И вот мы сидим с отцом, и вдруг раздается громкий гонг в соседнем корпусе Физтеха, один из забулдыг ставит кружку и говорит: «Это чего?», а другой говорит: «Да, это нам заключенные атомные бомбы делают за забором». Это при всей бешеной секретности. Отец страшно смеялся, потому что забулдыга был недалек от истины»[201]201
   Лурье Л.Я. Лаврентий Берия. Кровавый прагматик. СПб.: БХВ-Петербург, 2015. С. 440.


[Закрыть].

А в принципе вся секретность советского атомного проекта была скопирована с американского. Но естественно, что разведку США не мог не интересовать советский атомный проект. С окончанием войны и вовлечением в проект десятков тысяч сотрудников соблюдать секретность становилось всё труднее. Более того, к этому времени перестал действовать введённый Франклином Рузвельтом запрет на разведывательную деятельность на территории СССР.

Самое удивительное в том, что, несмотря на «секретную паранойю», царившую при Сталине, немецкие физики пользовались невероятной свободой. Берия разрешил им отправлять посылки и писать письма в Восточную и даже Западную Германию.

Получить там эти письма ЦРУ не составило труда. Хотя послания подвергались цензуре, американские аналитики получили материал, на основании которого можно было определить местоположение, условия проживания и характер работ немецких физиков-атомщиков.

Клаус Тиссен вспоминал: «Так называемое обеспечение секретности, такой режим отчасти сумасшедший, смехотворный. Принес ли он пользу, мы не знаем. Он был строжайший. Мы должны были каждый вечер листы бумаги, на которых были сделаны чертежи, сдавать в специальном конверте с печатью, каждый лист <…> Но нам разрешено было фотографировать в лабораториях, сколько мы хотели, и сдавать пленки нам не нужно было. У меня сохранилось много фотографий, которые я снял. Это было несколько нелогичным. Мы могли сколько угодно писать писем в Германию, даже позднее в ФРГ, везде. Каждое письмо читалось, подвергалось цензуре, это мы знаем, потому что наши друзья и родственники сохранили письма. И на них можно найти зачеркнутые места, где описывалось, что человек жил в Сухуми на Черном море. Место Сухуми нельзя было называть.

Не знаю, принесли ли эти тайны какую-то пользу.

Доходило до смешного, каждый на улице в Сухуми знал, где мы работаем, что мы немцы, что мы работаем над условиями создания атомной бомбы и при этом мы должны были хранить молчание…»[202]202
   Лурье Л.Я. Лаврентий Берия. Кровавый прагматик. СПб.: БХВ-Петербург, 2015. С. 484.


[Закрыть]

Тиссен, конечно, многое не знал и удивлялся такому «дырявому» режиму секретности в ведомстве Лаврентия Берии. Вряд ли кто-то догадывался, что на самом деле все эти «послабления» для немцев имели целью дезинформацию американцев.

Там, где было необходимо, существовал и абсолютно другой уровень секретности. Строжайше запрещалось фотографировать, писать письма и звонить по телефону. За колючей проволокой были целые города, например, Саров, за пределы которого практически невозможно было выйти. В этом списке Свердловск-45 (Лесной), Красноярск-45, Нижний Тагил-39 (посёлок Свободный), Челябинск-40 (Озерск) и т. д. Такие города были фактически стёрты с карты страны. Они неоднократно меняли свои названия, их не было в транспортных расписаниях, хотя к ним ходили поезда, летали самолёты. Секрет был прост: к такому городу прокладывается железная дорога, но она якобы ведёт к другой станции. Аэродром около него тоже относился к другому населённому пункту.

Борис Альтшулер, сын знаменитого физика Льва Альтшулера, вспоминал: «Секретность была, конечно, суровая и очень серьезная. Я помню, как для нас произнесение слова Саров, Сатис-речка, это все было табу. Мы знали названия, мы, сидя в этом Сарове на берегу речки, шепотом друг другу их говорили. А уж когда уезжал наружу, категорически никогда ничего нельзя было говорить, это было полное табу»[203]203
   Лурье Л.Я. Лаврентий Берия. Кровавый прагматик. СПб.: БХВ-Петербург, 2015. С. 492–493.


[Закрыть].

Да что там города, из которых нельзя выехать! Весь Советский Союз был тогда огромной секретной территорией, покинуть пределы которой было практически невозможно. И вдруг в начале 1947 г. Москва делает Вашингтону неожиданный подарок. Четверо немецких учёных не сумели прижиться в советском атомном проекте, и их отпустили домой, в Восточную Германию. Немцы тут же бегут на Запад. Их допрашивают американские спецслужбы и получают огромное количество информации: подробные планы сухумских институтов и лабораторий, выясняют даже штатное расписание сотрудников.

Сведения немецких учёных позволили американцам сделать «точный» прогноз, когда же будет готова советская атомная бомба. Это было очень важно. США, обладая монополией на атомное оружие, в условиях холодной войны разрабатывали планы атомных бомбардировок СССР. Бомбы изготовлены, бомбардировщики на аэродромах. Весь вопрос в том – когда? Ясно, что войну надо начать до того, как у Советского Союза будет потенциал нанесения ответного удара.

Американские аналитики строили прогнозы, и выходило, что СССР будет обладать атомной бомбой не раньше середины 1950‑х гг. В ЦРУ полагались на утечки из Сухуми, и на основе их были построены неверные прогнозы, в чём они смогли убедиться 29 августа 1949 г., когда на Семипалатинском полигоне в Казахстане прогремел взрыв первой советской атомной бомбы.

Сухуми не был центром, где она разрабатывалась. Вся утечка была спланированной дезинформацией. Таким образом, Лаврентий Берия попросту обвёл ЦРУ вокруг пальца.

Понятно, что Советский Союз без участия сторонних учёных всё равно бы смог создать атомную бомбу, но с немцами получилось быстрее. Когда дело было сделано, встал вопрос о дальнейшем использовании этих специалистов в СССР. Здесь надо пару слов сказать о том, в каких условиях они жили и работали.

Немцы, как и все работавшие над атомным проектом, получали должностные оклады, установленные Постановлением СМ СССР от 13.01.1947 г. № 78—30сс. Но их зарплаты отличались от заработка советских учёных и инженеров. Если отечественные специалисты получали от 1,5 до 2,5 тыс. руб., то у немецких сотрудников зарплата была существенно больше – от 4 тыс. руб. до 6,5 тыс. руб. Даже специалисты из числа военнопленных имели оклады в размере 4 тыс. руб. Для сравнения, заведующий научным отделом Н.В. Тимофеев-Ресовский имел оклад 2,5 тыс. руб. и только с 1951 г. стал получать оклад в 4,5 тыс. руб. В этот период средняя заработная плата в промышленности СССР составляла 703 рубля. Николаус Риль в сентябре 1950 г. уже в статусе Героя Социалистического Труда получал зарплату на 14 тыс. руб. больше, чем начальник ПГУ при СМ СССР[204]204
   Кузнецов В.Н. Немцы в советском атомном проекте. Екатеринбург: Банк культурной информации, 2014. С. 148–149.


[Закрыть].

Две группы немецких учёных работали на курорте. В предместьях Сухуми – Агудзерах и Синопе – были организованы два секретных института. Они расположились в зданиях бывших санаториев, окруженных парками. Институт в Синопе получил название «Институт А» по имени фон Арденне, а второй, в Агудзерах, институт «Г» – для Густава Герца, кстати, получавшего 10 тыс. руб. в месяц. За «неудобства», связанные с секретностью, тоже платили, и довольно хорошо. Надбавка была в размере 25–50 % от основного оклада. Кроме того, по желанию немецких специалистов, работающих с секретными сведениями, до 75 % от заработной платы, а также премии за успешное выполнение порученных им заданий разрешалось переводить в Германию[205]205
   Там же. С. 177–178.


[Закрыть].

Клаус Тиссен, сын знаменитого учёного Петера Тиссена, с которым он вместе жил в Абхазии и участвовал в советском атомном проекте, рассказывал, что немцам разрешалось брать с собой семьи и вообще всех, кого они хотели – друзей, родственников. Сам он в Германии был студентом и уже в качестве лаборанта мог трудиться у отца: «Конечно, очень быстро, после того как мы приехали в 1946 году, наш институт был обнесен забором. И, конечно, объект нам разрешено было покидать только при наличии удостоверения и в сопровождении офицера МГБ, позднее КГБ. Поездки в Сухуми на рынок за свежими овощами или фруктами или походы в рестораны сопровождались также людьми из госбезопасности. Конечно, мы могли туда спокойно пойти, но с сопровождением…

Нас с самого начала немного удивляло то, что по отношению к нам было абсолютное доверие. Ни один из наших начальников, ни один из офицеров КГБ, никто из коллег, никто из них не был по отношению к нам подозрительным или недоверчивым, что мы могли бы устроить какие-то саботажи или могли бы работать не так, как полагается…»[206]206
   Лурье Л.Я. Лаврентий Берия. Кровавый прагматик. СПб.: БХВ-Петербург, 2015. С. 464.


[Закрыть]

Клаус Тиссен видел Лаврентия Берию. Вот как он описывает наркома: «Он приезжал много раз в Сухуми, я сам его видел там два раза. Мы стояли тогда в коридоре, когда он приехал, он создавал неприятное впечатление. На нем был серый пуловер с воротником-стойкой, он выглядел как сова со своим неподвижным лицом, со своим пенсне. Но он не производил впечатление человека, который собирается арестовать людей или послать в Сибирь в лагерь…

И мы совершенно не могли заметить, что Берия может, а что нет. Он был тем, кто заботился о том, чтобы все функционировало, чтобы машина была всегда «на ходу». У него был доступ ко всему. У нас складывалось впечатление, что функции Берии заключались не в преследовании людей, а в заботе о том, чтобы все было.

Если нам нужны болты определенного диаметра, определенной длины, определенного качества, тогда для поисков подключали аппарат Берии, который делал все, чтобы найти соответственно нужные болты во всем мире в советской оккупационной зоне, либо в Сибири, либо Чехословакии. Так что болты привозили на следующий же день специальным самолетом. Я могу предположить, что у Берии была задача, чтобы все функционировало, поскольку у него была неограниченная власть организовать все тотчас же. И только поэтому проект по созданию бомб мог действительно функционировать…»[207]207
   Лурье Л.Я. Лаврентий Берия. Кровавый прагматик. СПб.: БХВ-Петербург, 2015. С. 466–467.


[Закрыть]

Немецким учёным не проводили политзанятий, не заставляли вступать в партию, никто не интересовался их политическими взглядами, по словам Клауса Тиссена. Немцы жили в Абхазии прекрасно. «С самого начала мы много праздновали, и было достаточно всего: вино, шампанское, водка, пиво. Пиво было очень плохое. Мы не могли его пить»[208]208
   Лурье Л.Я. Лаврентий Берия. Кровавый прагматик. СПб.: БХВ-Петербург, 2015. С. 473.


[Закрыть]. Им не запрещали праздновать ни Рождество, ни Пасху, но и от советских праздников они не отказывались. В итоге праздников у немцев выходило в два раза больше.

Да, они были в клетке, но, как верно заметил Николай Риль, клетка эта была «золотая». Да, немецких учёных можно было назвать «пленными», но они были относительно свободными, в отличие от советских.

Немецкие специалисты работали со свойственными им педантичностью, дисциплинированностью, аккуратностью и строго придерживались установленных правил и инструкций. Это в свою очередь передавалось и советским коллегам, которые во многом учились у немцев этим качествам. Атмосфера была доброжелательной и деловой. Большинство немцев не знало русский язык, но к ним были прикреплены переводчики, да и часть наших учёных владела немецким.

Как советские, так и немецкие учёные после удачного испытания атомной бомбы были усыпаны наградами и премиями. Лаврентий Берия представил 33 участника проекта к званию Героя Социалистического Труда с вручением ордена Ленина и золотой медали «Серп и молот». Лауреатами Сталинской премии стали фон Арденне, Тиссен, Штейнбек. Риль вместе с золотой звездой и премией получил автомобиль, дом в Москве в личную собственность и дачу в Жуковке, а также право бесплатного проезда для него самого, жены и несовершеннолетних детей по всей территории Советского Союза. Награждённые руководители и деятели науки 18 ноября 1949 г. направили И.В. Сталину благодарственное письмо, в котором говорилось: «…Горячо благодарим Вас за высокую оценку нашей работы, которой Партия, Правительство и лично Вы удостоили нас…»[209]209
   Благодарственное письмо Л.П. Берия, ученых и специалистов И.В. Сталину за высокую оценку работы в области производства атомной энергии и создания атомного оружия от 18 ноября 1949 г. // Атомный проект СССР: документы и материалы. В 3 т. / Под общ. ред. Л.Д. Рябева. Т. 2. Атомная бомба. 1945–1954. Кн. 1. Саров: МФЯЦ-ВНИИЭФ, 1999. С. 658–659.


[Закрыть]

Любопытен следующий факт. В конце письма расположен список из более чем 80 фамилий, включая Л.П. Берию, И.В. Курчатова, Ю.Б. Харитона, Б.Л. Ванникова, Я.Б. Зельдовича, В.И. Алфёрова, Л.Д. Ландау и других. В левом верхнем углу письма начертанное красным карандашом замечание и автограф И.В. Сталина: «Почему нет Риля (немец)?» Подписи Риля под письмом не было. И «неблагодарного» никак не наказали. Известно, что большую часть своей Сталинской премии, составлявшей тогда 700 тыс. руб., Риль потратил на закупку и передачу продуктов немецким военнопленным, работавшим на строительстве объектов в Электростали.

После пуска производства урана на Заводе № 12 Риль предпринимал попытки вернуться на историческую родину. Он отказался работать на Советский Союз с 1 июля 1952 г. В начале года его вызвали в Москву, где Завенягин предложил ему полную свободу выбора вида и места деятельности, если вопрос о выезде из СССР не будет больше ставиться, и дал время на обдумывание предложения. Через несколько месяцев Риля вызвали в Москву, где он вновь встретился с Завенягиным, сообщившим, что в связи с актуальностью секретных сведений, к которым были допущены немецкие специалисты, выехать в Германию в ближайшее время им не представляется возможным, и пообещал этот вопрос обсудить с Лаврентием Берией. Кроме того, учёный был проинформирован, что имеются планы размещения немцев, принимавших участие в атомном проекте СССР, на время «карантина» в Сухуми на два-три года, для участия в несекретных работах. Завенягин сообщил также, что семье Риля подарен дом в Подмосковье, готовый к заселению, но немец отказался от подарка.

В итоге Риль был отправлен в «карантин» на Чёрное море, где, символически работая в Сухумском физтехе, исследовал физику твёрдых тел. Жил он в доме Густава Герца, а в подаренном ему доме в Подмосковье жил сам Герц, который согласился продолжить работу по секретным проектам.

Конечно, сразу после успешного испытания атомной бомбы не отпустили никого. После выполнения основного задания с немецкими специалистами заключали индивидуальные договора с точным сроком возвращения домой, который зависел от времени завершения работы. Например, профессору Максу Фольмеру было предложено принять участие в постройке на комбинате № 817 промышленной установки по выделению плутония из облучённого в реакторе урана. Срок договора составил два года, до 1 июня 1952 г. Договор, конечно, предусматривал и секретность, и отказ от права на все открытия и изобретения, сделанные в СССР. Запрещались публикация материалов и реализация проектов за пределами страны без согласия советского правительства, которое получало на них право собственности. Но и платили за это 9 тыс. руб. в месяц, жил Фольмер в служебной квартире, отпуск имел 36 рабочих дней. Он мог отправлять половину своего оклада (по курсу в немецких марках) родственникам, жившим в Германии[210]210
   Кузнецов В.Н. Немцы в советском атомном проекте. Екатеринбург: Банк культурной информации, 2014. С. 178–179.


[Закрыть].

Физик Макс Штеенбек работал над центрифугой для разделения изотопов урана центробежным методом. В договоре с учёным были предусмотрены примерно такие же условия, какие были у Фольмера, с той лишь разницей, что переводить денежные средства в Германию разрешалось в сумме до 60 % от месячного оклада. При успешном завершении предложенного метода в промышленном масштабе ему передавался дом-особняк в Восточной Германии, куда уже была отправлена его семья. Это, кстати, было одним из условий, на которых он остался работать в СССР. В письме Берии от 13 августа 1949 г. Штеенбек описал технические перспективы разделения изотопов по методу ультрацентрифуги. Он гарантировал при соответствующей поддержке успешное выполнение неразрешенных технологических задач[211]211
   Там же. С. 179–180.


[Закрыть].

С такой же просьбой отправить семью на родину обратился и Хайнц Барвих. Учёные обосновали свои просьбы ухудшившимися семейными отношениями из-за долгого пребывания вне родины и желанием, чтобы их дети могли расти в таком окружении, из которого они сами происходят.

На письмо Штеенбека Берия наложил резолюцию следующего содержания: «…Емельянову, Звереву и Сазыкину. Вызвать Стенбека в Москву вместе с тт. Кочлавашвили и Кузьминым. 2. Дайте: а) подробную справку о результатах работы Стенбека, оценку и предложения по развитию работ по методу Стенбека; б) справку о семейном положении и информацию о настроении Стенбека и его группы»[212]212
   Письмо А.П. Завенягина Л.П. Берии о результатах работы Стеенбека по центробежному методу разделения изотопов урана с приложением писем Стеенбека от 1 апреля 1950 г. // Атомный проект СССР: документы и материалы. В 3 т. / Под общ. ред. Л.Д. Рябева. Т. 2. Атомная бомба. 1945–1954. Кн. 5. Саров: МФЯЦ-ВНИИЭФ, 2005. С. 613–616.


[Закрыть].

После завершения основных научно-исследовательских и практических работ по внедрению результатов в производство и установленного срока «карантина» немецкие специалисты, с особого разрешения, начали постепенно покидать пределы Советского Союза. Существовало письмо советскому правительству, в котором после смерти И.В. Сталина в 1953 г. канцлер ФРГ Конрад Адэнауэр просил вернуть немецких учёных на родину. При их возвращении в Германию между правительствами был согласован список из 18 человек, которые обязаны были вернуться только в ГДР. В этот список входила вся группа Риля.