Текст книги "Пленных не брать!"

2

«Держите, товарищи, порох сухим, возьмите свои клинки, готовьте коней к большим боевым походам...»

Из выступления Маршала Советского Союза С.М.Буденного к 20-летию Первой Конной, газета «Правда», 19 ноября 1939 г.

– Это не чья-либо злая воля, что география такая, какая она есть. Мы должны быть в состоянии блокировать вход в Финский залив. Если бы путь к Ленинграду не лежал вдоль вашего побережья, не было бы вообще нужды рассматривать вопрос об островах. Морская оборона основывается на недопущении доступа неприятельских сил в Финский залив. Это достигается посредством установления у входа в залив на обоих берегах береговых батарей. Если неприятельский флот проникнет сюда, оборона Финского залива станет невозможной. Вы спрашиваете, какая держава может напасть на нас? Англия или Германия. С Германией у нас хорошие отношения, но всё может измениться в этом мире... Я подозреваю, что вы не сможете оказаться в стороне от конфликта. Англия уже оказывает давление на Швецию, чтобы получить там базы. Аналогичным образом действует и Германия. Когда война между двумя этими державами окончится, флот победителя пойдет к Финскому заливу... Мы не можем передвинуть Ленинград, поэтому должна быть передвинута граница.

Сталин сделал паузу и внимательно посмотрел на финских делегатов. Паасикиви и Таннер, посланник Финляндии в СССР и министр финансов, также внимательно смотрели на него, и Сталин с удовлетворением понял, что их ответ будет в любом случае отрицательным. Он более всего опасался, что финны ни с того ни с сего примут советские условия, после чего любые действия со стороны СССР будут выглядеть странными. Не выступать же сразу с новыми требованиями... Но финны не согласятся. Ни в коем случае не согласятся.

Так и случилось – Сталин никогда не промахивался. Ожидания сбылись. Двадцать третьего октября, когда переговоры продолжились, Сталин, тщательно скрывая радость, выслушал ответное предложение финнов об обмене островов – Гогланда, Тютерсы, Сескара и Лавансаари, о переносе границы на Карельском перешейке на десять километров к северо-западу и о внесении изменений в существующий пакт о ненападении. Всё это выглядело как полумеры, и советская сторона заявила, что не может на них согласиться, ибо оговоренные накануне, четырнадцатого октября, предложения были минимальными.

– Вопрос о передаче территорий решается в Финляндии двумя третями голосов сейма, – сказал Паасикиви, бледный, понимающий, что решается в этот момент.

– Что ж... – сказал Сталин, и оспины на его лице как-то по-особому выделились, проявились, словно фотобумагу передержали в проявителе. – Что ж, вы получите больше чем две трети, плюс к этому учтите еще и наши голоса.

Все присутствующие прекрасно понимали, что означают эти слова. Понимали и ничего не могли изменить – с одной стороны, и не хотели изменить – с другой.

3

Воскобойников грыз московский ванильный сухарь и читал передовицу «Известий», когда в дверь купе постучали.

– Пожалуйста, – не отрываясь от газеты, буркнул Воскобойников. Сухарь был вкусный, поджаристый, такие он любил именно грызть, не размачивая в чае.

– Разрешите, товарищ полковой комиссар? Будем соседями...

Черноглазый лейтенант-летчик в новенькой форме, с рубиновыми кубиками в синих петлицах, смущенно топтался в проходе. В руке – еще более новый, чем форма, хромовый чемоданчик.

– Проходите, товарищ лейтенант, – Воскобойников шумно свернул газету и протянул попутчику руку. – Садитесь, пожалуйста. Воскобойников.

– Ивин, – отрекомендовался лейтенант и забросил на верхнюю полку свой чемоданчик. – Лейтенант Ивин.

Поезд дернулся и медленно пошел, задребезжала ложечка в стакане. За окном поплыл назад вокзальный дебаркадер, носильщики и провожающие на перроне, милая мороженщица, у которой Станислав Федорович купил зернистое сливочное, зажатое меж двух вафельных кружков.

– В Ленинград?

– Так точно, товарищ полковой комиссар, – сказал лейтенант, присаживаясь напротив.

– Получили назначение? Наверное, авиация Балтфлота?

Лейтенант замялся, и Воскобойников улыбнулся – само собой, подобные расспросы можно счесть подозрительными. Шпионы, шпионы. Однако молодец лейтенант, другой бы старшему по званию стал всё выкладывать, хвастаться.

– Не волнуйтесь, товарищ лейтенант, это и так видно.

Ивин виновато улыбнулся.

Москва совсем незаметно осталась позади; за окном проносился заснеженный лес, потом пошли поля, деревенька, переезд с замершей перед шлагбаумом «эмкой»... В дверь деликатно просунулся проводник:

– Может, чайку, товарищи командиры? Или что покрепче желаете?

– Не волнуйтесь, товарищ, у нас с собой есть, – сказал Воскобойников. – Стаканчики только принесите, пожалуйста. А вот чайку через часок примерно неплохо будет. Так, товарищ лейтенант?

Не дожидаясь ответа Ивина, Воскобойников раскрыл свой баульчик и достал оттуда бутылку коньяка, пару пива и пергаментные кулечки с копченой колбасой, огурчиками и бутербродами. Лейтенант полез было на верхнюю полку за своими вещами, но Воскобойников остановил его:

– Приберегите, товарищ лейтенант, потом будет очень кстати. Ехать долгонько... А у меня и так столько, что одному не съесть. Жена собирала, сами понимаете. Хотя вы-то небось холостой...

Про жену Воскобойников соврал – собирал он всё сам, не было у него жены. Для чего соврал? Для уюта, что ли. Пускай молодой летчик позавидует политработнику в чине полкового комиссара, о котором супруга так вот мило позаботилась. Глядишь, сам скоро женится... Женится-женится, красавец вон какой, у таких проблем не бывает... Герой-орел. Воскобойников разлил коньяк в принесенные проводником стаканчики и подвинул один к лейтенанту.

– За что выпьем, товарищ лейтенант?

– За ваше здоровье, товарищ полковой комиссар, – сказал тот.

– Да бросьте вы. Что это мы, как на плацу, званиями тарахтим... Меня зовут Станислав Федорович. А вас?

– Сергей. – Лейтенант смущенно повертел стаканчик в пальцах.

– Вот за знакомство и выпьем. И давайте без этого вашего «полкового комиссара»... Станислав Федорович, не забывайте.

Через четверть часа расхрабрившийся от выпитого лейтенант уже вовсю рассказывал, как он будет летать на «И-16», что он был одним из лучших курсантов и теперь обязательно станет одним из лучших истребителей в полку, и о том, что собирается жениться, но прежде обживется в части, а невеста его, между прочим, актриса, в Театре юного зрителя работает... Вот и жена будущая, подумал Воскобойников, будет огурчики и коньячок собирать... если будешь ты, товарищ лейтенант Ивин, живой. После всего. Служил бы ты, брат, на Дальнем Востоке или в Туркестане, всё бы у тебя сложилось хорошо, а теперь – не знаю, брат, не знаю...

Летчик продолжал рассуждать о перспективах советской авиации, Воскобойников жевал бутерброд и задавал малозначащие вопросы, чтобы как-то поддерживать беседу, а сам вспоминал вчерашний разговор с Мехлисом.

4

– Вы, Станислав Федорович, – сказал начальник Политуправления РККА, катая толстый химический карандаш по бархату стола, – один из немногих людей, которые сегодня точно знают: война с Финляндией неизбежна. В ноябре или декабре она обязательно начнется, и оттягивать это просто бессмысленно. Это понимаем мы, это понимают финны, и Каяндер сделает всё возможное, чтобы Красной Армии было как можно труднее. Я говорю всё это к тому, чтобы вы знали: действовать придется в боевой обстановке. У нас были варианты диверсионных отрядов, я лично прорабатывал это с товарищем Гоглидзе и товарищем Берией, но мы остановились на том, что лучше подождать. Подождать и затем разобраться с этим делом, так сказать, под шумок. Грубо, но верно.

Воскобойников не любил Гамарника, руководившего политуправлением до Мехлиса. Гамарник со своей длинной, неопрятной бородой напоминал местечкового раввина, бог весть зачем переодевшегося в военную форму. А когда Гамарник застрелился, никто не удивился – после властвования в политуправлении плохо кончивших «временщиков» – появлению на месте начальника Льва Мехлиса, человека ушлого, хитрого и определенно с большими планами на будущее. Неудивительно, что именно Мехлис взял на себя руководство операцией «Фьорд» – до определенных границ, естественно. Хотя «взял на себя» – неправильно сказано. Не взял Мехлис – ему доверили. Доверил, естественно, Сталин.

Впрочем, Мехлиса Воскобойников тоже недолюбливал. Как человек русский, он полагал, что и Политуправление РККА должен возглавлять человек русский – ну, в крайнем случае белорус или украинец. Тот же Смирнов был более приемлемой кандидатурой, но не усидел... Еще в гражданскую Воскобойников постоянно грызся со своим комиссаром Штумелем – оттуда, видимо, осталась неприязнь. Штумель был неприятным человеком. Сало не ел, водки не пил, без ведома Воскобойникова приказал расстрелять троих красноармейцев, ограбивших еврея-аптекаря... Правильно приказал, но среди красноармейцев был Сенька Шапкин, любимец всего отряда, героический парнишка, представленный к ордену и так и не получивший в результате свое «Знамя»... Что он у аптекаря украл? Мятные лепешки? Кстати, Мехлис и был похож на аптекаря, на молодящегося провизора. Черт, почему не Запорожец стал начальником политуправления? Запорожца Воскобойников тоже не любил, но тот хотя бы не еврей... Хотя черт их разберет.

Сейчас Штумель сидел. Бригадный комиссар, он довольно быстро обскакал Воскобойникова, но... Господа троцкисты, извольте бриться. Антисоветский военный заговор, как ни крути. Штумель хоть в лагере лес пилил, живой... Не думать об этом, не думать. Не вспоминать, наказал себе Воскобойников, глядя на Мехлиса.

– Вы, товарищ Воскобойников, езжайте в Ленинград, – продолжал тот. – Командировку от политуправления мы вам оформим, в Ленинграде встретитесь со Ждановым, Гоглидзе, а потом перебирайтесь в Кандалакшу. Остальное – в зависимости от того, как станут развиваться события. Кстати, у вас какое личное оружие?

– Пистолет «ТТ».

– Вот вам подарок. – Мехлис выдвинул ящик стола и достал оттуда небольшой «браунинг». Он покрутил его в руках, подбросил на ладони и сказал с улыбкой, нарочито подчеркнув еврейский акцент: – Таки пользуйтесь. Сам бы носил... Конечно, лучше бы вообще такими вещами не пользоваться, но время сейчас...

Он протянул Воскобойникову пистолет. Тот неловко сунул его в портфель и сказал:

– Спасибо, товарищ Мехлис.

– Значит, завтра в Ленинград, – подытожил начальник политуправления. – И еще... Я беседовал с командармом Мерецковым, он всячески будет вам содействовать. Не стесняйтесь, трясите командарма. Он послушный человек, умный.

«Послушный» прозвучало раньше, чем «умный». В этом весь Мехлис.

– С кем еще можно контактировать?

– Ни с кем. Пятое управление Проскурова не в курсе, разведотдел КБФ – тоже.

– Товарищ Мехлис... – Воскобойников замялся. – Лев Захарович, получается, мы начинаем войну из-за операции «Фьорд»?

– Кто начинает войну? Мы начинаем войну? – Мехлис тряхнул курчавой головой, строго посмотрел. – Войну начинают финны, Станислав Федорович. Финны. Советское государство не ведет захватнических войн. И я полагаю, что финны начнут войну... ну, скажем, двадцать шестого ноября. Или двадцать седьмого ноября. Вы уже будете там.

– Понял вас, товарищ Мехлис.

Воскобойников понимал, что ему только что была доверена ужасная тайна. Неоценимая.

– Так что вы едете на войну, Станислав Федорович. Ваша миссия имеет большое значение, возможно, мы даже не знаем истинной цены вероятного успеха. Постарайтесь, прошу вас.

Мехлис говорил жестко, и «прошу вас» в его устах прозвучало как приказ. Это и был приказ – Воскобойников прекрасно понимал, что в случае провала операции «Фьорд» его по головке не погладят. Поэтому придется выкладываться, придется делать всё, что можно и чего нельзя. И с Мерецкова, и с других нужно требовать по полной программе. Без церемоний.

– А что касается причин... Мы с вами материалисты, Станислав Федорович. Марксисты. Неужели вы полагаете, что для нас причины «Фьорда» столь важны? Нет, не так. Если из этого что-то получится – хорошо. Не получится – и черт с ним. Тем более что черта, как и бога, с нашей точки зрения не существует. Но про главную нашу цель, про то, о чем мы с вами столько раз говорили, вы не забывайте. Не имеете права забывать.

5

– Что? Что вы спросили, Сергей? – Воскобойников оторвался от воспоминаний и вернулся в теплое купе с мелькающими за окном заснеженными соснами. – Извините, задумался...

– Я говорю, хотел на Дальний Восток, това... Станислав Федорович, а меня вот сюда... – сказал лейтенант и, не спрашивая, разлил коньяк. Лицо его раскраснелось, на носу выступили мелкие капельки пота.

– Зачем же на Дальний Восток?

– Самураев бить, – решительно заявил Ивин. – Моей сестры муж на Халхин-Голе воевал, медаль «За отвагу» имеет. Танкист. Сам товарищ комкор Жуков вручал. А тут – тишь да гладь.

– Да божья благодать... – завершил Воскобойников и взял со столика стаканчик. – А вы читали речь Молотова в Верховном Совете?

– Нет... – смутился Ивин.

– Напрасно. Так вот, товарищ Молотов сказал буквально следующее: «Наши отношения с Финляндией находятся в особом положении». И что граница в тридцати двух километрах от Ленинграда – это плохо. Как военному человеку, вам вряд ли нужно объяснять, что это означает.

Он улыбнулся, увидев, как расплылось в глупейшей улыбке лицо лейтенанта. Радуется, стервец, что пострелять ему придется. Хороший же парень, только пороху не нюхал. Небось уже вовсю финнов во сне сбивает. А потом в школе своей будет выступать, рассказывать восторженным пацанам, как бил гадов...

– Не страшно?

– Нет, товарищ полковой комиссар!

– Ну, тогда за силу нашего оружия, – предложил Воскобойников.

Коньяк приятно обжег язык, скатился по пищеводу в желудок, Воскобойников с удовольствием закусил огурчиком (пошлость, пошлость, французы удавились бы, глядя, но они и не пробовали вот так закусывать свой коньяк перченым, укропным, крепким огурчиком!) и, хрустя, поинтересовался:

– А что, случись вправду с финнами воевать, много самолетов собьешь, лейтенант?

– Конечно, – с уверенностью сказал Ивин. – Против наших истребителей их «фоккеры» совсем ерунда.

– Так уж и ерунда?

– По техническим характеристикам – сущая, товарищ полковой комиссар. А что насчет летчиков ихних, так это я не знаю. Но думаю, хуже наших.

– Ихних... – беззлобно передразнил Воскобойников. – Хуже... А что, как не хуже?

– А не хуже, так всё равно будем бить, если товарищ Сталин прикажет, – ответил лейтенант.

Безо всякой бравады, без плакатного патриотизма ответил. Умный, наверное, человек этот лейтенант Ивин. Понимает, что к чему... Бить-то надо, значит, будем бить. Даже если не хуже.

Качались тяжелые шторы на окнах, таял в принесенных проводником стаканах с чаем голубоватый рафинад, и Воскобойников, наливая коньяк, подумал о пакете, что лежал до поры в его чемоданчике.

Что в нем?

Жизнь? Смерть? А если смерть – то чья?

– Давай, товарищ лейтенант Ивин. Давай дернем просто так, без тостов, просто за ради выпить, – сказал Воскобойников, глядя в темнеющее окно.

– Не чокаясь?

– Почему не чокаясь? Не чокаясь, как ты правильно подумал, только за покойников. А мы с тобой, брат Ивин, живые. Просто – без тостов... Потом станем тосты говорить. Я думаю, будет повод. Будет.

6

За немногими переездами и пересадками Воскобойников, привыкший в принципе к передвижениям по огромной стране, неожиданно устал. Расставшись с жизнерадостным лейтенантом, он ехал дальше в пустом купе и откровенно скучал, то и дело пресекая мысли о том, чтобы попросить у проводника коньяку или водочки. Обещанная Мехлисом встреча со Ждановым и Гоглидзе не состоялась – добродушный человек в звании старшего майора ГБ поприветствовал Станислава Федоровича, выпил с ним коньяку в привокзальном буфете, закусил курицей и бутербродами с паюсной икрой и сказал, что ситуация неожиданно изменилась: Воскобойникова срочно ждут в Кандалакше, никаких промежуточных встреч не будет, насчет этого распорядился лично товарищ Мехлис.

Мехлис так Мехлис.

Перед самой Кандалакшей он не выдержал и выпил – но это уже могло считаться как «с приездом», не придерешься. Не таракан на ниточке, с которым обычно пьют алкоголики «за приезд», однако близко. Но всё равно не таракан.

Совсем немного с ним проехал похожий на земского врача старенький усатый человечек, отрекомендовавшийся Гусевым. Гусев пить не стал, всё читал книжку Мариэтты Шагинян и никак более в памяти Воскобойникова не остался. Неудачный попутчик...

Кандалакша оказалась городком сонным, промерзлым, как и ожидал полковой комиссар. По перрону, покрытому ледяной коркой, прошли двое стрелков железнодорожной охраны, за ними протопала квадратная баба в телогрейке и мохнатых платках, с каким-то бочонком на санках. Воскобойников постоял, чувствуя, как после вагонного тепла мороз – градусов двадцать пять, не меньше – впивается в нос и щеки, и двинулся в направлении небольшого вокзального здания.

Присланную к приходу поезда «эмку» он нашел без труда, молчаливый водитель лишь традиционно осведомился:

– Как доехали, товарищ полковой комиссар?

– Без приключений, – ответствовал Воскобойни ков.

После этой несложной беседы всю дорогу молчали. Зато комбриг Задвиган встретил Воскобойникова радушно, хотя раньше они совсем не были знакомы. Теоретически в хозяйство Задвигана можно было и не заезжать, но в Москве посоветовали познакомиться с комбригом и присмотреться к нему – так, мимоходом. Присмотреться так присмотреться, дело нехитрое...

Встретились на улице, под тихим мягким снежком. Воскобойников представился.

– Стало быть, из столицы, – сказал Задвиган, пожимая руку.

– Из нее, родимой.

– Не спрашиваю, с какими целями. Не спрашиваю, хотя догадываюсь.

– Догадываетесь? – прищурился Воскобойников. – Знаете, товарищ комбриг, я до Питера ехал с летчиком, молодой совсем пацаненок, так он тоже догадывался. Что ж получается?

– А мы все газеты читаем, вот что получается, товарищ полковой комиссар, – без улыбки сказал Задвигин. – В основном «Правду».

– «Мы отбросим к черту всякую игру политических картежников и пойдем своей дорогой, несмотря ни на что; мы обеспечим безопасность СССР, не глядя ни на что, ломая все и всяческие препятствия на пути к цели», – процитировал на память Воскобойников.

– Именно. Память у вас... Фотографическая. То-то же, что все препятствия. Вот только извините, товарищ полковой комиссар, – уверенно сказал Задвигин, разрубая большой ладонью стылый воздух, – но я буду говорить прямо. Посмотрите, командиры какие к нам идут. Только-только после училищ, топографией не владеют, карта для них не полезнее портянки, стрелять не обучены, требовательности к подчиненным никакой. Я понаблюдал две недели за такими двумя: лейтенанты Курочкин и Боков. Были лейтенанты – и нет лейтенантов.

– Это как же? – заинтересованно спросил Воскобойников.

– А так. Смешались с красноармейцами, и не видно их, особенно на фоне старослужащих. Авторитета не имеют, и я уж боюсь про боевую обстановку думать... Надо систему подготовки в училищах менять – вот что скажу вам. А физподготовка? Шибздики, товарищ полковой комиссар, вы уж извините, лучше не скажешь. Мне сорок шесть скоро, жалко, турник мерзлый стоит, я б вам показал... – Задвиган посопел, хмыкнул. – А эти... На турник подсаживать надо, висят, как сосульки, дрыгаются. Красноармейцы смеются...

– Семен Ильич, всё я прекрасно понимаю, – искренне сказал Воскобойников. – И вас понимаю, да что сейчас изменишь? Дело такое – воевать придется с тем, что есть. Потом сделаем выводы, пересмотрим...

– Поздно не будет ли, товарищ полковой комиссар? – насмешливо спросил Задвиган. Он так и не перешел на имя-отчество, отчего Воскобойников решил, что комбригу он не слишком понравился. – Да, вот еще... – нахмурившись, продолжал Задвиган. – Лыжи-то. На лыжах умеете ходить, товарищ полковой комиссар?

– Приходилось. Медалей не возьму, конечно...

– А мы, представьте, не умеем, – развел руками комбриг. – Учения проводили, смотр подготовки, так там ведь всё больше на плече дрова эти тащишь. А тут – снег по яйца, что делать?

– Учитесь, пока можно.

– Учитесь... Инструкторов нет, ничего нет. Лыжи, словно дрова.

– Я сообщу товарищу Мехлису, – кивнул Воскобойников, но комбрига его ответ явно не удовлетворил.

– Раньше нужно было, раньше... Что теперь товарищ Мехлис сделает?.. Супу хотите? – неожиданно перешел он на обыденные бытовые вещи. – Сейчас суп будет готов, повар доложился, харчо сегодня... Повар у нас грузин, умеет. Знает дело. Пальчики оближете.

– Был бы рад, Семен Ильич, но время поджимает, – искренне извинился Воскобойников.

Он и сам хотел бы остаться здесь, в тепле, в компании грубоватого, но разумного комбрига, похлебать острого кавказского супчика, выпить по сто граммов, покурить... Но нужно было лезть в «эмку» и ехать к Дорохову. Хорошо, хоть в вагоне перекусил.

– «Эмку» дадите, Семен Ильич?

– «Эмку»?! – недоуменно переспросил Задвигин. – Какая, к хренам, «эмка»... Есть у людей вездеходные, так то у людей, а нас – простые... Танк дам, коли пожелаете, на танке поедете. Конечно, комфорта никакого, но иначе никак не доберетесь. Дороги, снега.

– Танк?

– Именно что танк. «Т-26», устроит? Других нету, хотя в «Т-28», конечно, просторнее, и проходимость получше...

– Ну ладно, «двадцать-шестерка» так «двадцать-шестерка». Она и пошустрей.

– У нас как раз горячая для таких случаев стоит, – сказал Задвиган.

– Горячая?

– Сейчас посмотрите, – с таинственной улыбкой произнес комбриг.

В полумраке Воскобойников, сопровождаемый Задвигиным, едва не наткнулся на полуземлянку, в которой и прятался танк. Под днищем «Т-26» был разведен костер, который согревал боевую машину, позволяя, как понял Воскобойников, запустить двигатель при любом морозе. А он стоял солидный, морозец-то.

– Блохин! Блохи-и-ин! – крикнул комбриг. Откинулась крышка люка, и из башни выбрался тощий чернолицый танкист.

– Придремали, товарищ комбриг, – виновато сказал он, спрыгнув с брони и подойдя к командирам. – Здравия желаю, товарищ полковой комиссар!

– Придремали... Угорите там на хрен!

– Угореть можно, если двигатель работает. А когда ему костер задницу греет, угореть никак невозможно, – рассудительно ответил Блохин. – Нету угарного газа, согласно всем химическим законам.

– Я тебе дам задницу, Бойль-Мариотт! – рявкнул беззлобно Задвиган. – Так взогрею, мало не покажется, почище вашего костра. Давай раскочегаривай машину, повезешь товарища полкового комиссара к Дорохову.

– Срочно, товарищ комбриг?

– Более чем срочно. Одна нога тут, другая уже там.

Танк раскочегарили очень быстро, и Воскобойников забрался внутрь, словно в тесный железный погреб. Экипаж «двадцать-шестерки» составлял три человека, и для того, чтобы взять полкового комиссара в качестве пассажира, пришлось оставить механика-водителя, сонного белобрового парня. За рычаги уселся сам Блохин, радушно предоставив Воскобойникову целый ворох какого-то тряпья для умягчения сиденья и сказав:

– Щас посвободней стало, товарищ полковой комиссар. Раньше тут задний башенный пулемет торчал, башкой об него стукаться очень удобно было. Теперь нету, это новая модель, тут и боекомплект побольше, и двигатель помощней.

– А без пулемета как же?

– Да он скорее ни к чему. Хотя врать не стану, в боевой обстановке не испытывал, – сознался Блохин.

– Комбриг сказал, кроме вашей тачанки, больше ни на чем не проехать, – пробормотал Воскобойников, устраиваясь в пропахшей машинным маслом темноте.

– Правильно сказал. Снег тут, целина. А что, товарищ полковой комиссар, скоро финна будем воевать? Всё к тому идет, на мой взгляд.

Блохин, судя по вопросу, был человек прямой, бесхитростный. Можно было и не отвечать, и Блохин бы небось понял, но Воскобойников ответил:

– Может, что и скоро. А что, лейтенант? Воевать охота?

– Да это... – Блохин помолчал, чем-то лязгая и щелкая. – Своей земли не отдадим, но и пяди чужой...

– Тридцать два километра. Тридцать два километра от Ленинграда граница, лейтенант, – сухо сказал Воскобойников. – Понимаешь?

– Понимаю, – буркнул Блохин. – То есть будем воевать, товарищ полковой комиссар?

– Скажут – будем. Не скажут – не будем. Тебе-то что волноваться, лейтенант, у тебя работа такая.

Танк задом попятился из своего укрывища, заревел, дернулся, преодолевая наметенный вокруг плотный сугроб, и Воскобойников поехал к Дорохову.

Он еще не знал, что зимняя война уже началась.