Текст книги "Я ни о чем не жалею…"

Виктор Чекмарь
Я ни о чём не жалею…
очерки, стихи, рассказы, мысли

© В. Чекмарь, 2020

© Интернациональный Союз писателей, 2020

Предисловие от автора

Странное ощущение получаешь, когда перечитываешь (пусть даже через совсем короткий промежуток времени) свои собственные мысли, изложенные на бумаге. Возникает ощущение, что это не ты написал, что это мысли другого, более зрелого и умудрённого жизнью человека.

О вере

«Люди, развращённые умом, невежды в вере» (2-е послание к Тимофею святого апостола Павла, глава 3, стих 8).

Это гениально. Воистину, всё гениальное просто. Умничающий индивидуум всё и вся всегда подвергает сомнению, потому что считает себя умнее всех, ничего не принимает на веру, всё пробует на зуб… и всё равно сомневается. А в результате он просто не способен верить. Не верит людям, не верит в сверхъестественное, не верит в нечистую силу, не верит в чудеса, и не дано ему по-настоящему верить в Бога. А нет истинной веры – нет и жизни человека в Боге. Гордый, спесивый, развращённый ум – трагедия для человека.

Вера (или по-другому самовнушение) способна творить чудеса, открывает безграничные возможности для развития внутренних резервов человека, его духовных и физических сил. Пример тому – йоги и тибетские монахи. Можно внушить себе, что ты един с природой, – и не замёрзнешь голым даже в самый лютый мороз (Порфирий Иванов). А вот, например, неверие в свои силы в экстремальных случаях всегда приводит к печальным последствиям, потому что человек начинает паниковать и даже в простой ситуации не может найти правильного решения.

Вера – это спасение души.

* * *

 
Люди, развращённые умом, —
так сказал пророк, – невежды в вере.
Не отягощённые Творцом разумом —
невежественны в мере.
 
 
Атеизм – не дай Бог никому! —
явно дьявольское наважденье.
Фанатизм вполне сродни ему —
оборотной стороны явленье.
 

* * *

 
Кончилась поездка на Афон…
Две недели с Господом общенья
пронеслись, похожие на сон, —
наступает время пробужденья.
 
 
Снова захлестнёт мирская жизнь,
постепенно дух ожесточая,
из высот потянет камнем вниз,
душу к вратам рая не пуская.
 
 
Хочется по заповедям жить:
не грешить хотя бы в самом важном.
Как-то важное определить,
кроме Господа никто не скажет…
 
 
Надо двигать собственным крылом,
вглубь расти, не прерывая бденья,
чтоб, забыв на время о мирском,
ощутить духовное прозренье.
 
 
А иначе – холод, пустота:
внешне ты живой, мертвец душою.
Чтоб начать всё с чистого листа,
на Афон поехали со мною?…
 

Бессонница – это недуг либо совсем неверующих, либо маловерующих людей. Посылая эту благодать, Господь пытается заставить человека заглянуть в себя: человеку в это время никто не мешает вникнуть в собственную суть, поговорить с Богом, понять свою душу. Это не наказание, это – благо свыше.

А как благодатно в такие часы молиться… Ты действительно погружаешься в молитву, по лицу твоему текут слёзы. Это ли не счастье?

О женщинах

В каждой женщине что-то есть… но главное – глубоко не копать.

* * *

Я люблю умных женщин, я тащусь от них. Умные женщины – моя слабость. Правда, за тридцать восемь лет я встретил только двух таких, которые любили меня, и которых любил я.

Я ненавижу глупых женщин, а красивые дуры вызывают во мне прямо-таки физическое отвращение (вплоть до рвоты), и таких масса.

Сначала меня это просто убивало: я никак не мог принять того, что в прекрасной форме – совершенной фигуре с лицом богини, практически полностью отсутствует содержание. Эти красивые сосуды до краёв наполнены беспросветной тупостью. «Так не должно быть!!! – кричало всё мое естество. – Здесь какая-то ошибка».

Но оказалось, что никакой ошибки нет. Уже в зрелом возрасте я понял, что в природе всё уравновешено, и если Господь переборщил в одном месте, то он обязательно недодаёт в другом.

Если вы замечали, то умные женщины внешне, как правило, некрасивы. Хотя из любого правила есть исключения: встречаются женщины и умные, и красивые одновременно, но они никогда не бывают счастливыми, они всегда несчастны. Так устроена жизнь.

Я думаю, многие женщины, прочитав эти строки, недовольно поморщатся, поэтому следует пояснить, что я вкладываю в понятие «женского» ума. Образование и даже эрудиция – это ещё далеко не всё, да и не самое главное. «Женский» ум для меня – это квинтэссенция поразительного такта, тонкой иронии, умопомрачительной интуиции, открытости и общительности, естественности и наивности почти детской, обострённого чувствования фальши и мгновенной реакции на неискренность. Короче, это – гармония внутреннего мира. Достаточно нескольких минут общения с такой женщиной, и ты уже совершенно не видишь её физических недостатков. Ты влюбляешься в человека, а не в его оболочку.

* * *

 
Нет хорошего в ней ничего —
почему-то меня зацепила.
Всякий раз удивляюсь: с чего
возникает «подъёмная сила»?
Ни лица, ни фигурки какой,
сразу видно: ошибка природы.
В первый раз подходил «как святой
принимать у отверженной роды».
 

МАДОНОВА

 
Мудрая, что главное,
А по виду – так…
Добрая и славная,
Отважная, как
Насреддин и Робин Гуд,
Откроет двери…
Все что-то про неё лгут,
А я не верю…
 

Время лечит

 
Я помню все наши встречи,
прогулки, вечерний сад,
о жизни и смерти речи,
мечты, твой влюблённый взгляд.
Нас как магнитом тянуло —
юных, счастливых, слепых.
Весна «любите» шепнула,
сделав родными чужих.
Если б она только знала,
на что обрекает нас:
адские муки, скандалы,
шипенье ревнивых фраз.
И всё-таки ты любила…
Всё было у нас с тобой…
Свет яркий любви затмила
тайна интрижки пустой…
Ругай, говорил тебе, бей,
если так худо вышло.
Чёрным мыслям, просил, не верь,
и «уходи!» услышал.
Домой, к чёртовой матери
от этих треволнений…
Словом, дорога скатертью, —
и никаких сомнений.
Хворал и криком исходил
полгода при народе.
Отмяк потом… отголосил…
расслабился… СВОБОДЕН!
 

* * *

Дама, уверенная в себе, кокетливо:

– Виктор Михайлович! Я, знаете ли, сегодня совершенно свободна. Мы могли бы провести этот вечер вместе.

Кавалер резко:

– Нет.

Дама недоумённо:

– Что так?

– Не хотелось бы обижать вас, сударыня, но у вас не мой размер.

Дама озадаченно и капризно:

– ???… Да вы, оказывается, привереда. А как же Лера?

– Лера?… А что Лера? Лера – случай особый. Лера – красивый человек (душа), а в таких женщин настоящие мужчины влюбляются, невзирая на их возраст и внешнюю атрибутику. Их просто не замечают.

Дама возмущённо:

– Но вы же меня совсем не знаете! Может быть, я тоже красивый чел…

– Исключено.

Дама обиженно и возмущённо:

– Почему?…

– Закон сохранения энергии, теория вероятности… называйте как хотите. Богом ли, природой ли, но количество красивых людей на единицу территории ограничено. Их вообще очень мало. По моим примерным прикидкам – не более одного на сотню.

Дама, подумав и неожиданно воспрянув духом, лукаво и с надеждой:

– А ведь мы с Лерой в разных коллективах работаем.

Кавалер обречённо:

– Это ничего не меняет, потому что в вашей конторе такой человек уже есть.

Дама с иронией:

– И кто же это, если не секрет?

– Татьяна Семёновна Мемячкина.

Немая сцена, как в «Ревизоре».

* * *

Я не являюсь женоненавистником, но меня всегда удивляло, что умных женщин – единицы. Отсюда я делал вывод, что Господь наделил их красотой, но взамен обделил разумом. Это заблуждение рассеялось в тридцать три года, когда неожиданно для себя я вдруг понял, что умных мужчин не больше.

Первая любовь

Эх, юность, юность… Есть ли в жизни что-то более ценное и достойное наших воспоминаний?

Пора надежд, жажда острых ощущений, желание самоутвердиться и почувствовать себя личностью, юношеский максимализм и непримиримость, отвращение к компромиссам, деление мира только на чёрное и белое, дружба – самая крепкая, святая и бескорыстная… и, наконец, любовь – самая первая, самая запоминающаяся, самая трепетная, самая нежная, самая подлая, отвратительная и коварная, самая гнусная, лживая и жестокая, и всё же самая прекрасная, самая-самая… Потому что первые чувства по твоей неопытности и наивности – самые чистые и светлые, самые возвышенные и благородные. А существо противоположного пола? – Это что-то божественное, которого ты ну никак не достоин. И как одолеть эту робость, как превозмочь себя? О, как ты завидуешь местным ловеласам и литературным волокитам!..

А начитавшись всего этого дерьма, где похождения бравых молодцов – не что иное, как невинные шутки, забавы и шалости, никак не можешь потом понять: почему тебя вдруг называют подлецом, и отчего тебя самого мучают угрызения совести?…

* * *

С чего же начать?…

Ах да: мне шестнадцать лет, и я весьма недурён собой. Это без всякого бахвальства. Девчонки нашего посёлка, которые постарше, на своей «сходке» определили троих самых симпатичных ребят, и я оказался в их числе. Хотя, как это ни странно, я себя таковым не считаю и вижу в себе такое количество недостатков (как физических, так и нравственных), что буквально схожу с ума и начинаю комплексовать. Это моё самоедство сослужило мне в жизни дурную службу, многое исковеркало, искромсало, изломало меня, напакостило другим… Ну, да это тема отдельного разговора. Благо, я всё равно ни о чём не жалею, моя юность была прекрасной…

Нельзя сказать, что до шестнадцати лет я вообще не жил и вдруг начал с чистого листа. Совсем нет. Интерес к особам противоположного пола возник значительно раньше. Я помню: была в нашем классе девочка по имени Марина. Наверное, в каждом классе есть свои королевы, но у нас ею стала Марина, в которую были влюблены все мальчишки.

Помню, как я писал ей анонимные записки и объяснялся в любви, а когда она меня вычислила и открыто подошла ко мне, предлагая свою дружбу, я почему-то струхнул, жутко возненавидел себя за свою слабость и оттолкнул её, отрёкся от своих записок и стал посылать ей другие – похабного содержания.

В этом переходном возрасте в мальчике, становящемся юношей, борются два начала: желание любить и боязнь показаться смешным в глазах товарищей. Ты хочешь быть ласковым и преклоняться перед своей избранницей, а среда заставляет тебя быть грубым и взращивает в тебе презрительное отношение к женщине, как к грязной самке.

Но я отвлёкся. Хотя я очень люблю философию и психологию и даже пытался читать Фрейда, мне не хочется в этом моём повествовании залезать глубоко в дебри подсознания. Я, например, до сих пор не могу понять (и даже теперь не пытаюсь), почему мне легче и совершенно не стыдно делать больно, оскорблять, унижать, иронизировать, подкалывать, острить над любимыми мною людьми, и в то же время я никогда не позволю себе таких вольностей в отношении незнакомого или неприятного мне человека.

Помню, я всё же набрался храбрости и напросился к Марине в гости, и она опять-таки пошла мне навстречу.

Господи, какая же это была пытка! Я сидел у нее в доме, пил чай и боялся не так повернуться, не то сказать. Мне казалось, что я не достоин здесь быть. Любой ничего не значащий жест либо смешок, не имевший ко мне ни малейшего отношения, я истолковывал превратно, не в свою пользу… и в то же время я был счастлив. Как я завидовал этим людям: её отцу, матери и брату, которые могут жить с нею в одном доме, могут ежечасно общаться с нею – с этим неземным, как мне казалось, существом.

Меня хватило всего на два посещения, после чего мой комплекс неполноценности одержал верх над моими чувствами, и я поставил на себе крест, сочтя себя недостойным.

В то время мне было тринадцать лет.

* * *

Её звали Наташей. Это имя так и осталось самым любимым для меня женским именем на всю оставшуюся жизнь. И этой белокурой бестии было всего четырнадцать лет.

В свои четырнадцать, не имея еще никакого любовного опыта, она уже умела стрелять глазами. О, эти блядские, завораживающие глаза, этот ни с чем несравнимый, игривый, призывный, пронизывающий тебя до дрожи в коленях, мимолётный, как бы нечаянно, вскользь брошенный на тебя взгляд… Далеко не каждая женщина может так смотреть, хотя со временем практически все они худо-бедно осваивают технику стреляния глазами и что-то похожее изображают. Но взгляды этих «технарей» – лишь жалкое подобие, всего лишь имитация взглядов тех женщин, которым это искусство дано от рождения. Именно такие особы способны околдовать, присушить, сделать мужчину своим рабом и помыкать им как тряпкой.

Я всегда чувствую этот взгляд всеми порами тела и в таких женщин влюбляюсь моментально, вне зависимости от степени их привлекательности, возраста и других факторов и обстоятельств.

Но, как правило, это очень опасные, циничные и коварные создания, они – хищницы. Хотя бывают и исключения, однако крайне редко, и исключения эти я бы назвал ангелами во плоти безо всякого преувеличения, потому что я таких женщин тоже встречал, но любим ими, к большому сожалению, не был.

Итак, вы поняли: едва увидев Наташу, я был покорён.

В тот год лето стояло жаркое. Я ненавидел день и не мог дождаться вечера, когда вновь увижу её.

Ежедневно возвращаясь домой около трёх-четырёх часов, я до позднего утра не мог заснуть, перебирая в памяти её жесты, взгляды, смех, фразы, поступки… Всё в ней казалось мне прекрасным и совершенным, а грудь мою терзало щемящее чувство, в котором сплелись воедино восторг и обожание, неясные беспокойство и опасения, страх и надежда. Мне достаточно было только находиться рядом с нею – и я уже парил в небесах. А иногда неосторожно сказанное ею слово, даже малейший оттенок интонации, могли ввергнуть меня в пучину страданий, и тогда я становился самым несчастным человеком.

С той поры моим любимым изречением стало «мне всё равно, страдать иль наслаждаться». Потому что человек по-настоящему живёт только тогда, когда любит. Если любовь взаимна, он ликует, он счастлив. Если безответна, он страдает и почти гибнет. Но только в эти мгновения, часы, недели, месяцы любви он понимает, что значит жить. Любовь – это величайшее из творений Господа. Ради того, чтобы испытать это чувство (а вернее, только ради этого), стоило рождаться на свет.

Я очень уважаю и люблю писателя Эдуарда Тополя. Но его «Россия в постели» – не что иное, как просто пособие по технике секса, облачённое в художественно-повествовательную форму. Это пособие учит, как получить от секса максимум удовольствия. Я никоим образом не хочу сказать, что книга непристойна, упаси Бог, я не ханжа. Вполне возможно, что она даже очень нужна. Но есть в ней «перехлёст». И поэтому после прочтения остаётся неприятный осадок. Остаётся он потому, что люди в этой повести ничем не отличаются от животных. Так и хочется спросить: «Уважаемый автор, а где же любовь?… Почему всё так по-скотски?»

В этой книге нет самого главного: нет любви. А что касается удовольствий, то человек способен испытывать массу удовольствий не только в сексе. Например, процесс дефекации (особенно в «позе орла») доставляет огромное наслаждение, а если припёрло и успел добежать, то это вообще ни с чем несравнимый кайф. Неплохо было бы написать книжонку на эту тему под таким, к примеру, названием: «О технике отправления естественных надобностей» или «Как получить максимум удовольствия при дефекации», а лучше всего – «Россия на горшке».

Но вернёмся к Наташе…

В то же время все мои внутренние переживания никоим образом не соотносились с внешней стороной моего поведения. Я осознавал себя мужчиной, то бишь лидером, являющимся в отличие от женщины хозяином своих чувств. С высокомерным пренебрежением взирая на слабую половину человечества, я представал в роли этакого Дон Жуана, готового покорять, но не способного покоряться.

И надо сказать, эта роль мне удалась. Я сыграл её блестяще (себе во вред, как потом выяснилось). Но это было справедливо: за любую ненатуральность рано или поздно приходится расплачиваться. Неискренность чревата.

Я, например, в угоду своему имиджу мог позволить себе при всех обратиться к любимой с вопросом: «Наташа, а не беспокоит ли вас изжога?», искренне при этом беспокоясь о её здоровье. Моя выходка потрясала окружающих и убивала Наташу. Таким образом я самоутверждался.

Первая реакция – испепеляющий, полный ненависти, так любимый мною взгляд прекрасных карих глаз, затем – откровенный флирт на моих глазах с каким-либо пацаном и исчезновение с ним на некоторое время, этакая изощрённая месть. Боже, она доводила меня до исступления. Я бесился… и вот уже когда, казалось, был на пределе и мог сотворить чёрт знает что, вдруг тихо: «Шурик, проводи меня». Она звала меня Шуриком, и звук её голоса, произносившего моё имя, был для меня самой сладкой музыкой. И я срывался и бежал за нею вдогонку, потому что после этих слов Наташа никогда не утруждала себя ожиданием, а тут же разворачивалась и своим скорым «скачущим» шагом начинала быстро удаляться в сторону своего дома. Как я теперь понимаю, это был заключительный аккорд её маленькой мести, она всегда одерживала надо мной верх.

Короче, мы вели опасную игру: я на мои нежность и обострённость чувств накинул личину грубости и сарказма, а Наташе в отместку за мои чудачества очень сильно хотелось заставить меня покориться, признать перед всеми, что я её люблю до беспамятства и готов ради неё на всё.

 
Любить всем сердцем на пределе сил —
довериться, оставшись без защиты.
И если б мог я, только б так и жил,
не злясь и не копя в душе обиды.
 

А я не смог… Любя Наташу больше жизни, я не сумел ей поверить и не захотел перед нею раскрыться. Я продолжал бравировать, открыто насмехаясь и над нею, и над самим собой, и… доигрался.

Через три месяца мы расстались: я – продолжая её любить; она – окончательно во мне разочаровавшись.

* * *

 
Тебя измены разве что смешат…
Когда не любишь, ты в себе уверен.
Ты равнодушен, не бываешь гневен,
до лампочки – что скажут, как глядят.
 
 
Приходит время – хочется опять
почувствовать, как мир вокруг чудесен.
Любовный без любви напиток пресен.
Ну что ж, вперёд: довольно отступать!..
 
 
Боюсь вначале, что не полюблю,
спугну любовь, не дав цветку раскрыться.
А полюбив, себя на том ловлю,
что вновь боюсь, – теперь уж оступиться.
 
 
Любить всем сердцем, на пределе сил —
довериться, оставшись без защиты.
И если б мог я, только б так и жил,
не злясь и не копя в душе обиды.
 
 
Финал не нов: любимой не любим.
Её любовь – мое воображенье.
Открылась ложь в минуту откровенья.
Растаял грёз печально-сладкий дым.
 
 
Не захлебнулся, как в потоке лжи,
глотнув изрядно?… – редкая удача.
Вот это жизнь! Вот это виражи!
Смеюсь, благодарю за всё и плачу.
 
 
Ну, сколько можно шишки набивать?!
Давно не мальчик, опытный повеса.
А стоит ли так сильно горевать?!
В приятных грёз закутавшись завесу,
 
 
Желанье б было – влюбишься опять…
Была б охота – влюбишься опять…
Когда-нибудь ты влюбишься опять…
 

* * *

 
Когда люблю, я сильно мучусь,
терзаем страхами…
Мерещатся обиды мне,
измены, пораженья…
страшусь разлук,
боюсь интриг и сплетен…
Я наделён больным воображеньем.
Адреналина явно выше нормы,
и грудь горит огнём…
Бессонница… и мозг
рождает непрестанно сцены,
видения, фантазии, полёты
в настолько ярких красках…
Я бодрствую во сне,
я грежу наяву…
Любим ли я?
 

Джульетта

Я вернулся из армии весной. Был май.

С Джульеттой я познакомился в квартире своего товарища Виктора. Квартира была очень удобной. Наша компания предпочитала времяпровождение в ней всем другим видам забав. К Виктору можно было приходить запросто, а его мать никогда не мешала нам заниматься тем, чем мы хотели. Впрочем, нашим любимым занятием была игра в карты: в «дурака», в «козла», в «девятку», в «три листа». Играли не на деньги, а для удовольствия.

В первый раз после двухлетнего перерыва мы собрались вчетвером. Мы резались в карты, разговаривали, вспоминали доармейскую жизнь, службу и строили планы на будущее.

Неожиданно с приходом Джульетты идиллия закончилась. Во всяком случае, я почувствовал себя неуютно.

Витя, Володя и Миша знали её уже месяц – с того самого времени, как она переехала со своей семьёй в четырёхкомнатную квартиру в новостройке нашего посёлка, я же пришёл из армии последним.

В то время ей исполнилось двадцать лет. Это была смазливая девчонка, знающая себе цену, с чёрными как смоль волосами, рассыпанными по плечам. Беглого взгляда оказалось достаточно, чтобы понять: мои друзья покорены, они её боготворят. Парни сразу забыли обо мне, и моё самолюбие взбунтовалось.

Сев за стол, Джульетта повела себя словно помещица среди лакеев. Видя, что мои друзья воспринимают это как должное, я понял, что она ведёт себя так всегда, когда ей это позволяют, что здесь она не впервые, что к её выходкам уже успели привыкнуть… и всё это начало бесить меня ещё больше.

Место за карточным столом Джульетте уступил Виктор, и игра возобновилась. Виктор суетился вовсю: то предлагал сигарету, то подносил спичку, притащил отдельную пепельницу, откуда-то вдруг извлёк бутылочку вина… Он был предупредителен до приторности, и я сразу понял, что его карта бита. Виктор никогда не умел обращаться с женщинами. Девушка его просто не замечала.

Слухи о Джульетте ходили разные. Но достоверно было известно, что в свои двадцать лет она уже успела побывать замужем за мотогонщиком и развестись. А до замужества около трёх лет её имя и имена двух её подруг гремели по всему городу. Они были оторвиголовами, дрались наравне с ребятами, девчонок на танцах в парке держали в страхе, гоняли на мотоциклах, и в то же время умудрялись оставаться милыми красивыми созданиями, сводившими с ума табуны парней.

Володя до прихода Джульетты юморил, рассказывал анекдоты, но с её появлением его шутки потеряли свою остроту. Он очень хотел ей понравиться, и поэтому у него ничего не получалось. Не получалось оттого, что Володя не был уверен в себе и заранее запрограммировал себя на неудачу. Но надежда, маленький шанс «а вдруг?» тлела внутри, и он, не в силах удержать себя и одновременно злясь и презирая себя за это, делал робкие потуги обратить на себя её внимание. Выходило некрасиво и жалко, и я поставил на нём второй крест.

Миша – самый симпатичный из нас – оставался, как всегда, невозмутим. Он был единственным среди нас, кто вёл себя естественно. Они с Джульеттой беседовали между собой как старые друзья. Делать какие-либо выводы в отношении намерений Миши – это всё равно что искать иголку в стоге сена. Миша непредсказуем, он никогда не показывает своего отношения к женщине при всех.

Я больше помалкивал, не успев определиться, как вести себя, как вдруг Джульетта попросила пить. Виктор, рука которого покоилась на её плече (я кожей чувствовал, как она у него затекла от напряжения и неестественности), мигом вскочил, и уже было ринулся на кухню за квасом, но Джульетта мягко остановила его и, глядя мне прямо в глаза, твёрдо сказала: «Я хочу, чтобы мне принёс попить Саша».

– Я в лакеях не служил, сударыня! – это первое, что пришло мне на ум. Очень уж мне хотелось проучить эту самоуверенную девицу.

Возникла неловкая пауза.

– А вот это уже хамство, за которое можно и по физиономии схлопотать, – перестала улыбаться Джульетта, и я понял, что я её достал.

Но меня эта её фраза тоже вывела из себя, и я отпустил тормоза.

– Слушай ты, крыса, – чеканя слова, процедил я сквозь зубы, – тебя кто сюда звал? Дёргай отсюда и не погань атмосферу.

– Шурик!.. ты что… зачем?… Не надо! – ребята, зная мой бешеный нрав, наперебой успокаивали меня. Но я уже закусил удила.

– Витя, если не уйдёт она, уйду я! – И я направился к выходу.

Это был удар ниже пояса. Виктор молился на меня, и я это знал. Он кинулся за мной: «Шурик…» Других слов он не находил. У него было такое умоляющее лицо, что мне стало его жалко. Потом кинулся к ней: «Джульетта…» – и то же иконописное выражение лица.

Я взялся за ручку двери.

– Извини… ты ведь этого хотел? – ударил мне в спину голос Джульетты.

– Да, – ответил я.

– Ты доволен?

– Вполне.

– А теперь пойдёмте-ка на пруд, – разряжая обстановку, предложил Миша (самый мудрый из нас).

Джульетта была без купальника, а потому смотрела на нас с берега вместе с Виктором, который вообще не умел плавать.

Вечерело.

– Мне пора, – сказала она.

– Я провожу, – Виктор, как всегда, на подхвате и в первых рядах.

У меня заныло под ложечкой, и тут я услышал: «Я хочу, чтобы меня проводил Саша».

И я пошёл. Я уже почти любил её!..

* * *

Любовь сильна как смерть, но совершенно не обязательна как смерть.

Многие только думают, что они любят.

А на самом деле просто наступает пора жениться.

Виктор Лихоносов

Мне уже за тридцать. Наверное, мужчина может полюбить не тогда, когда находит достойный обожания объект, а когда приходит время влюбиться.

Виктор Черняк

Иронически-пародийное

 
Мне кажется, люблю и ту, и эту.
Вот не гадал, что можно двух любить.
Мир выткан красками добра и света…
я счастлив… я растерян… как же быть?!
Амур, должно быть, надо мной смеётся:
то ни одной, то сразу две любви.
При встрече с первой сердце жарко бьётся,
вторая будоражит ток крови.
Так не бывает, скажете?… – бывает.
На радость только или на беду?
Меня ведь обе любят. Кто же знает,
кого в конце концов я предпочту?
К какому берегу ладью направлю,
кого единственною назову?
Но если, не дай Бог, не ту оставлю,
не ту в шалаш зелёный позову?
Набатом в мозг стучит преданий память:
влюбился в двух – хорошего не жди,
змей-искуситель всё равно обманет…
То шепчет он: «Не ту берёшь, пожди»,
то говорит мне: «Не копай глубόко.
Ведь если долго будешь выбирать,
лишишься всех, любовь к таким жестока.
Проснёшься ты – она заляжет спать».
О, вечный выбор! Кто же снимет с мели?
«Уверенность в себе, куда же ты?»
«Мораль гласит: одну люби в постели,
я – к отступленью наводить мосты.
А впрочем, в жизни всякое бывает.
Мораль моралью – это полбеды.
Законы двух любить не дозволяют».
«Проклятье мне!.. читаешь мысли ты?»
«За многожёнство в наше время судят».
О, дьявольское наважденье! Сгинь!
Одна простит, другая позабудет.
Бегу… решился… Господи! Аминь!
 

Кира

 
Ресторан, нетрезвый шалман,
публика разношёрстная,
люстры, свет, вино и бокал,
музыка несерьёзная.
 
 
Столик, танцы, цыгане, зал,
снятое напряжение,
лица, встречи, взглядов накал,
женское притяжение.
 
 
Не отвести друг от друга глаз —
вспышка… разряд… улыбка.
Я разглядел в конце зала вас —
радость… испуг… ошибка?…
 
 
Робкий кивок и ответный взмах —
чуть приоткрылись дверцы.
Встали, друг к другу направив шаг,
взгляды впуская в сердце.
 
 
Медленный танец. – Кто ты? – Любовь.
– Я это понял сразу.
Сашенька. – Кира. Приподнял бровь:
– Даже не слышал ни разу.
 
 
– Папа назвал. Он оригинал…
в честь коммуниста Кирова.
– Знаешь, мне нравится, – я сказал.
Смех зазвучал как лира.
 
 
– Как мы друг друга нашли с тобой?…
Молча ко мне прижалась.
Нежность в душе, истома, покой —
и никого не осталось.
 
 
Словно одни парим в высоте.
Шума не слышно. Глушь.
Музыка лишь в святой немоте,
и единение душ.
 
 
И прикоснулись уста к устам,
выпить готовые боль —
взлёт на мгновение к небесам,
и возращения соль.
 
 
Музыка стихла. Люди снуют,
бережно нас обходя.
Кто-то завидует, те жуют,
третьи, с восторгом глядя,
 
 
рады за нас. Я и сам хмельной!
Схлынул поклонников вал,
вившихся возле Киры толпой…
и мы покидаем зал.
 

Случайные связи

Случайные связи… Нет, не те, о которых потом вспоминаешь с упоением. Другие – что на трезвую голову никаких чувств, кроме омерзения, у тебя не вызывают. Ты сам себе противен, да и вспомнить-то толком, как всё случилось, не можешь.

Это всё равно как в анекдоте:

«Лестничная площадка многоэтажного дома. Услышав шум, жилец одной из квартир смотрит в глазок и видит, как его сосед в невменяемом состоянии пытается вставить свой член в замочную скважину. У него никак не получается, и он страшно ругается. Жилец открывает дверь и укоризненно говорит: „Иван, это же не ключ“. Иван, с удивлением посмотрев на него, переводит взгляд на находящийся в его руках половой орган и вдруг неожиданно изрекает: „Во… А чем же я тогда Марью Ивановну… того?“»

Малый по прозвищу Уточка – унтер Пришибеев нашей «гостиничной» компании. Никто его всерьёз не воспринимает, дружить с ним никто не хочет, но как-то он к нам прилепился, скорее по причине нашей демократичности и сострадания. Оттолкнуть жалко, совсем потеряется. В принципе он парень неплохой, но ни к реальной жизни (если не считать умения заваривать чай), ни даже к простому человеческому общению абсолютно не приспособлен. Короче, через край закомплексован, не уверен в себе, всегда всё усложняет, а привычка подстраиваться под других чувства симпатии к нему не вызывает. Маленького роста, слабенький, вырос без отца, вечно обиженный, хотя хорошо начитан и умеет складно излагать свои мысли на бумаге.

Ко всем его горестям следует добавить основную: неумение общаться с девушками. И так как девушки внимания на него не обращают, игнорируют его и попросту не замечают, то влюбляется он сразу же в первую встречную, которая, как ему кажется, благосклонно к нему отнеслась – то бишь выслушала, улыбнулась либо позволила идти рядом с нею до института.

Три часа ночи. Утром у меня экзамен, а я, как последний дурак, вместо того, чтобы выспаться, торчу в холле гостиницы с учебником в руках. Уточка ещё часов в одиннадцать вечера слёзно попросил меня покинуть номер, чтобы дать ему возможность пообщаться с некоей Наташей.

В номере три кровати, обшарпанный круглый стол и два стула. На одной койке храпит сдавший сегодня экзамен Шайба, на радостях упившийся до неприлично-свинского состояния. Он, естественно, «влюблённым», сидящим за столом и распивающим бормотуху, не мешает. Я же трезв, как стёклышко, по причине предстоящего испытания знаний.

Уточка меня стесняется, а пуще всего боится, что я отобью у него вышеозначенную особу. Жалко парня, жалко ломать ему кайф, но в конце концов всему есть предел, и моё терпение лопается. Я уже дважды заходил в комнату, и каждый раз он умолял меня погулять ещё немного.

Я решительно открываю дверь. Уточка, стоя на одном колене, целует у пьяной Наташи руки и вдохновенно повторяет раз за разом: «Наташа… ты… ну, просто подарок!». Она что-то ему говорит, но он не слушает, он в нирване, он глупо улыбается, кивает, поддакивает, со всем соглашается и, как попка, талдычит: «Подарок…»

Уточка счастлив. Он испытывает неземное блаженство, потому что общается с Женщиной наедине. Он чувствует себя таким же мужиком, как и ВСЕ, он ощущает себя полноценным.

Всё это я очень хорошо понимаю, но у меня нет другого выхода, и я говорю:

– Всё, лавочка закрывается. Мадам, брысь отсюда.

Уточка моментально вскидывается на защиту:

– Саша, я всегда говорил, что ты хам, но не до такой же степени. Будь человеком, пусть останется.

– Ладно, – уступаю я, потому что мне жаль Уточку, – но я устал ждать, когда вы уляжетесь, и поэтому делаем так. Я ложусь и засыпаю, а вы сидите хоть до утра, я на внешние раздражители во время сна не реагирую.

Не дожидаясь ответа, я тут же скидываю с себя рубашку и брюки и с удовольствием плюхаюсь в кровать. Засыпая, успеваю подумать: «А всё-таки Уточка в свои двадцать четыре года ещё девственник, хоть и утверждает обратное…»