Текст книги "Имена"

– Ну, во-первых, ее зовут не Ладой, а Усладой, – сообщил, ухмыльнувшись, Рыжий.

– Услада Чемурдосова? – поднял брови Генка.

– Да, – кинул головой Денис. – А во-вторых, не думай, что она такая спокойная, какой кажется на первый взгляд. На самом деле у нее в заднем месте тоже торчит шило. Может, оно не такое кривое как у Собачкиной, но уж длина-то его намного больше! Да и раскалено оно сильнее.

– Не может быть!

– Еще как может, – сказал Денис. – Жила она в каком-то городе, расположенном на берегу большой реки. На мосту через эту реку ее дружок-коммерсант устроил аттракцион с резинкой. Ну, когда тебя привязывают за ноги и дают пинка. Ты летишь вниз головой и останавливаешься всего в нескольких метрах от воды. Зная, что аттракцион проводится под «черным флагом», то есть – не сертифицирован, а потому незаконен, она все равно решилась на прыжок. Острых ощущений захотелось. Да и бесплатно же для нее. А река-то была судоходной! Как раз в момент прыжка под мостом проходила баржа. А баржа-то выше воды! Но коммерсант этого не учел! Вот Чемурдосова и впечаталась в палубу.

– Бедная девушка! – покачал головой Генка.

– Ве-ечна-а-я па-а-мять рабе божьей Усла-а-де! – провыл Рыжий дурным голосом.

В правую стенку тут же застучали шваброй.

– Кто это? – спросил Генка.

– А, не обращай внимания, – махнул рукой Денис. – Там два сорокалетних маразматика живут. Они постоянно смотрят политического эксперта Скворцова по телеку, вот и поехали разумом. Пошли они в япону икону. Еще восьми вечера нет. До отбоя имеем полное право шуметь.

– Кстати, почему Чемурдосова? Если она замужем, должна быть Карасевой.

– Гм! – поперхнулся Рыжий. – Здесь фамилии не меняются. Бывает – замужество слишком мало длится. Если менять фамилии каждый день – у Очкасова с Козлаускасами крыши поедут, а кладовщики все перепутают.

– Телепередачи здесь показывают в записи?

– Наверное. Там, откуда мы прибыли, жизнь продолжается. Но здесь крутят всего три канала. По первому только политические программы со Скворцовым, каким-то языкатым Компотовым и прочими такими же; по второму мексиканские и индийские сериалы, а по третьему спорт: керлинг и шахматы. Все.

– А футбол или хоккей?

– Этого мы не заслужили, потому что придурки. Футбол, хоккей и единоборства показывают в более козырных филиалах рая. А для придурков – придурочное телевидение. Говорят, что российские сериалы крутят в поселках, где живут не совсем праведники, но и не такие как мы. Типа – середнячки. Мы называем их полупридурками. Один из таких поселков находится по железнодорожной ветке дальше нас и, представь себе, деду Макарычу иногда позволяется съездить туда к кому-то в гости. Но нашим жителям телевидения в принципе хватает. Вон, соседи за стенкой насмотрятся политических передач и начинают спорить. До драк доходит. Хотя и дураку понятно – здесь политика закончилась. Даже Петлюра с Радием живут душа в душу, так как Компотова не смотрят, а занимаются собственной подпольной деятельностью, ибо даже дураку понятно: если смотреть с утра Компотова, а вечером Скворцова, никакой революции не получится.

Дверь открылась, и в комнату вошел Андрюха Грузин. В руках он держал картонную коробку от писчей бумаги. Денис с Генкой удивленно уставились на него.

Андрюха поставил коробку в угол, достал из нее кружку и уселся за стол на свое прежнее место.

– Все! – сказал он, стукнув кружкой. – Я опять холостой. Предлагаю это дело отметить.

– Гы-ы! – отреагировал Рыжий, наливая Грузину. – Выгнала?

– Выгнала, – кивнул Андрюха. – Собралась оладушек сладких нажарить из картошки. Кинулась за сахаром, а его нету. Я его вчера весь тебе на самогон отдал. Побежала в мэрию разводиться.

– Это так быстро делается? – удивился Генка.

– Ничего нет проще, – ответил Андрюха. – В любое время суток. Там на крыльце коробка стоит. Туда бросаешь заявление. Пишешь день недели и время. Все. Утром раба божия Козлаускене регистрирует в специальном журнале. Хочешь – женитьбу, а хочешь – развод. Курьер относит на склад ведомость.

– Баран ты! – воскликнул Денис. – Не мог два дня до пятницы подождать? Получил бы сахара в пятницу и потом – разводись, сколько хочешь.

– Сам ты баран, – миролюбиво ответил Андрюха. – Попробуй ужиться с этой стервой!

– Кстати, – Рыжий налил в остальные кружки самогона. – Зачем ты со своими вещами сюда приперся?

– А куда еще? – недоуменно поинтересовался Андрюха. – Я же тут жил раньше.

Денис сунул под нос Грузину кукиш. Подождав, пока тот налюбуется им, убрал и заявил:

– Вот тебе «жил раньше»! Я, по-твоему, кто? Идиот, чтобы болтаться с квартиры на квартиру? Дудки! Теперь я тут живу.

– А мне куда деваться?

– Ребята! – сказал Генка. – Зачем вы ругаетесь? У меня, вон, койка свободная.

– И то дело, – Андрюха почесал затылок. – Надо будет завтра заявление о переезде написать.

– У вас тут всегда заявления пишут?

– Да. Все через заявление. Это же надо будет номер на тачке перерисовывать. Так и живем.

Они выпили.

– А что это за патрульная троица сегодня была? – спросил Генка. – Сколько я здесь людей видел – вроде все русские. Ну, Петлюра не в счет, поскольку украинец от русского ничем кроме штампа в паспорте не отличается. Даже амбиции одинаковые: мы исключительные, весь мир нас хочет нагнуть и Христос – укроросс. Но эти трое совсем не наши!

– Наши-наши, – сказал Денис. – Почти. Размик Айрапетов – обрусевший армянин, не знающий армянского языка, Кеша Гуревич – крещеный еврей, а вот Додихудо Назархудоев – таджик. И не просто таджик, но даже мусульманин. Последний, возможно, оказался здесь по ошибке, принимая во внимание обстоятельства его смерти. Но мне кажется – балансодержатель не ошибается. Только филиалы у него разные есть. Может, филиал для мусульман переполнен был, вот Додик сюда и загудел. И вообще. Козлаускене говорила, что все заветы остались в той, земной жизни. Мы жили по ним, молились, трудились. А теперь ничего этого не нужно. Раз мы не фестивалим, значит – все заветы выполнили. Теперь пора отдыхать.

– С тачками! – заметил Андрюха.

– Да, с тачками. Ну, а моральный облик жителя рая должен соответствовать моральному облику жителя рая. Вот за этим Козлаускене и наблюдает. А за тачками следит Козлаускас…

– Снаряд ему в хвоста́ускас! – добавил Андрюха и загоготал довольно.

Генка с Денисом переглянулись. Кабанов начал жалеть, что пригласил Грузина жить к себе.

– Ну что ты за человек! – недовольно сказал Рыжий. – Так и прет из тебя солдафонщина.

– Это здоровый армейский юмор, – оправдался Андрюха.

– Если по этому юмору судить об армии, получится, что все военные – педики, зоофилы и дол… понятно кто. Я вот тоже служил, но почему-то юмор у меня приличный. Или взять того же Бублика – никакого хамства от него не услышишь!

– Откуда ты знаешь, что служил? – поинтересовался Андрюха. – Вот мы с Бубликом точно служили, поскольку знаем, как погибли. А ты?

– Да я это просто чувствую!

– Кстати, – вспомнил Генка, – я, когда оказался в вагоне, точно знал, что от армии откосил. Даже рожу военкома, которому деньги заряжал, вспомнил. Выходит, память сообщает о чем угодно кроме информации о родителях и месте жительства.

– Так ты, значит, косильщик от армии? – спросил недобро Андрюха.

Глаза его начали наливаться кровью.

– Ша! – рявкнул Денис. – Все, что было там – там и осталось.

В стенку справа опять застучали шваброй.

– Вот гады! – злость Грузина моментально переключилась на соседей. – Пообщаться не дадут! Ну, сейчас я политинформацию устрою, очкас им в глаз!

Он вскочил на ноги, опрокинул стул и пулей вылетел в коридор.

Рыжий, театрально вскинув руки к потолку, пропел красивым баритоном:

– А я люблю военных – красивых, здоровенных!

В коридоре раздался грохот, похожий на звук ломаемой двери. Рыжий вскочил на ноги и выскочил вслед за Грузином, ну, а за ним подался и Генка.

*

Потрогав пальцами заплывший глаз, Кабанов припомнил, что это повреждение он получил не от довбеневцев. Соседи справа оказались двумя пузатыми мужиками. Каждый из них весил за сотню килограммов и потому в драке, случившейся в тесном коридоре, они получили неоспоримое преимущество.

Сначала пузачи отдубасили Дениса, Грузина и Генку (его умение драться не помогло, потому что удары увязли в животах оппонентов), а потом предложили выпить мировую и в результате вылакали весь находившийся в комнате запас самогона.

Из дальнейшего разговора Генка понял, что Рыжий с Грузином неоднократно отоваривались тумаками у соседей. И Бублик с ними. На вопрос Кабанова: «Зачем участвовать в мазохистском шоу с заранее известным концом?» Грузин недоуменно развел руками, а Рыжий ответил: «Сами не знаем, просто получается так».

– М-да, – протянул Генка, трогая рукой челюсть.

Она слегка побаливала.

Дверь открылась, и в комнату с полотенцем на голом плече бодрой походкой вошел Грузин. Его мешок был элегантно обмотан вокруг бедер.

– Проснулся?! – сказал он веселым голосом. – Первый гудок – семь утра. Иди, умывайся. Через тридцать минут мы должны быть на площади, а надо еще успеть позавтракать.

– Кто тебя разбудил? – спросил Генка.

– Никто. Со временем сам привыкнешь просыпаться за десять минут до подъема.

Лицо Грузина было слегка опухшим, и на правой скуле чернел уходивший в сторону полного исчезновения синяк.

– Ага, – сказал он. – Тут у тебя три вареных картошки есть. Ну, вот и чудесно! Ничего готовить не надо. Дуй умываться!

Генка сходил. В помещении с санузлами он оказался один, из чего заключил, что остальные жители уже здесь побывали. Он посетил туалет и с ужасом вспомнил, что забыл в комнате туалетную бумагу. Но окинув кабинку пристальным взглядом, Кабанов нашел под унитазом не до конца использованный старый рулончик, а также самодельный ершик с деревянной ручкой. Сказав про себя слово «спасибо» супругам Прищепкиным, он отправился умываться.

Вернувшись в комнату, Генка обнаружил, что Андрюха уже позавтракал. Но съел он ровно полторы картошки, а генкину порцию очистил от кожуры, положил в миску, и мусор сгреб тряпкой в ведро.

Такие честность и хозяйственность понравились Кабанову.

– Давай, ешь, – сказал Андрюха, подвигая тарелку к Генке. – Советую полить растительным маслом и посыпать солью. Вкуснее будет. Меня этому бабушка научила. Они после войны плохо жили, сливочного масла не было. А мне нравится. Вот дай мне сейчас пачку сливочного масла…

Грузин на секунду задумался.

– Нет, – продолжил он. – Сейчас бы не выкинул. В прошлой жизни – запросто. А теперь я бы его кусками жрал! Как пирожное.

Генка полил картошку растительным маслом, посыпал солью и, разломив ее деревянной ложкой, быстро съел.

– Очень вкусно, – сказал он.

– Ну, пойдем! – воскликнул Грузин, довольный достигнутым взаимопониманием.

Глава пятая

Перед подъездом стояло более десяти тачек. Грузин сказал, что они им сейчас не понадобятся.

– Я тоже сегодня работаю на глюкальном заводе. Там свои тачки есть. И на мебельной фабрике также. Вообще-то личные тачки требуются всего три раза в неделю. Два при разгрузке поезда по средам и воскресеньям и третий раз в пятницу для получения картошки, сахара и соли.

Они медленно пошли по улице в сторону площади. По пути Генка спрашивал, а Грузин отвечал.

– Каким образом мусульманин оказался здесь?

– Как и все – дурацким, – охотно пояснил Андрюха. – Он был гастарбайтером. А такие рабочие не выбирают поле деятельности. Фирма заключила подряд – вперед ишачить! Вот и выпало на его долю красить колокольню одного из православных храмов. А накануне у него случился день рождения. Естественно, он его отметил по обычаю страны, в которой работал. То есть нажрался водки. Утром, опять-таки по обычаю – похмелился. И полез на колокольню.

– Надо полагать – свалился? – весело поинтересовался Генка.

– Не перебивай! – обиженно воскликнул Андрюха. – Это же не главное! А главное – в этот момент под церковью проходил Кеша Гуревич. Еврей теперь говорит, что сон, который ему приснился, показал, будто шел он на встречу с церковным старостой. Последний, будучи жуликом от религии, пообещал продать ему какую-то редкую икону. Увидев на колокольне красившего крест Назархудоева, Гуревич остановился и принялся давать тому советы. Додик его обматерил. Завязалась ругань. Ну, Додик захотел послать советчика еще и фигурально, взмахнул рукой и жахнулся вниз, прибив собой еврея. Вот так они сюда и попали. Теперь Гуревич поясняет, что пытался спасти Додика своим телом как подушкой, но никто в это не верит.

– А Размик? – поинтересовался Генка.

– А Размик совсем не Размик! – раздался голос Рыжего.

Денис присоединился к ним возле своего дома и тут же встрял в разговор. Они поздоровались.

Рыжий моментально перехватил инициативу и продолжил вместо Грузина:

– Он обрусевший армянин, обосновавшийся в каком-то городе России. И фамилия у него Айрапетов. Но в горах, где до сих пор идет война (мы сошлись во мнениях, что имеется в виду Карабах) живут его родственники, которые армянский язык знают хорошо. В отличие от него. По предположению Размика – в день его рождения из Карабаха прибыл какой-то важный дедушка и назвал его армянским именем Мраз. Родственник, видать, был авторитетным и потому в паспорте так и записали: Мраз Айрапетов.

– Бедный ребенок! – пожалел младенца Генка.

Они неторопливо шли к площади и рядом, обгоняя их, двигались другие люди. Но троица не обращала на них внимания, поскольку была увлечена разговором.

– Где-нибудь в Армении это, может, и является нормой. Но не в России, поскольку уменьшительным именем служит слово Мразик. А с таким именем, согласись, даже в детском саду делать нечего. Вот родители и переназвали его Размиком. Кстати – распространенное армянское имя. Переводится как «воин».

– А это случайно не форма имени Рамзес? – поинтересовался Генка. – Армяне вообще-то специалисты по отбиранию имен у соседей.

– Да хоть Гамлет! – воскликнул Рыжий. – В России все равно лучше, чем Мраз.

– И как он умер? – спросил Кабанов.

– С его слов – по-дурацки.

– Это понятно. Все здесь такие, как я погляжу. Конкретнее.

– Пожалуйста, – с готовностью продолжил Денис. – В один прекрасный момент он вспомнил о своей исторической родине и поехал воевать. Видимо – в Карабах. Скорее всего – из-за неудач в личной жизни. Сон, который ему приснился, рассказывает, будто он бухал в палатке с сослуживцами и вспомнил о подвиге адмирала Нельсона, который в разгар Трафальгарского сражения появился на палубе флагманского корабля в адмиральском мундире. Ну – в роли мишени. А Размик вышел из палатки, взобрался на бруствер окопа и справил малую нужду в сторону противника. Снайпер, естественно, не смог пропустить такую цель. Вот и все.

– Ну, вообще-то Нельсон все сражение провел в адмиральском мундире, – сказал Генка, – хотя ему предлагали одеться обычным офицером. С точки зрения военного дела – полный идиотизм. А с точки зрения примера и воодушевления – чистая комиссарская жертвенность. А вот насчет Размика могу сказать – он не первый. Существует много случаев идиотизма подобного рода. Вот, например, отец французского короля Генриха Четвертого Антуан Бурбон. Он тоже бухал в палатке с офицерами, а потом вышел за палисад и справил малую нужду в сторону противника. Там и снайпера не понадобилось, потому что противник был совсем рядом. Геройство, скажешь?

– Слушай, – вмешался в разговор Андрюха. – Откуда ты все это знаешь?

– Что знаю? – удивился Генка.

– Ну, все это. Про Нельсона, и про этого, как его? А! Бурбон – флакон ему в кордон!

Генка задумался на несколько секунд.

– Не помню, – наконец ответил он. – Само в голове появляется. Как будто там и было.

– Но у меня в голове такое почему-то никогда не появляется, – сказал Андрюха.

– Потому что в твоем чайнике кроме военных команд сроду ничего не болталось, – сказал Рыжий. – А у него есть. Значит, человек занимался интеллектуальным трудом, в отличие от тебя, дурака военного.

– Что вы все: дурак да дурак?! – возмутился Андрюха. – Если военный, значит, по-вашему, сразу дурак?

– Нет, что ты?! – примирительно воскликнул Денис. – Военные – вершина человеческой эволюции. Все, потом поговорим…

Они вышли на площадь.

Перед крыльцом мэрии стояла толпа, вытянутая полукольцом. Генка окинул взором площадь и пришел к выводу, что здесь собралось около четырехсот человек. Толпа была неплотной и говорливой. Люди, разбившись на небольшие кучки, негромко беседовали, и от этого над площадью повис тихий гул.

Гул вдруг резко смолк. Люди обратили свои взгляды в сторону крыльца.

– Пойдем скорее! – сказал Грузин, дернув Генку за локоть. – Сейчас начнется.

Они быстро подошли к толпе и заняли место в одном из проходов, разделявших кучки.

Из-за угла мэрии вышел человек, в котором Генка узнал одного из членов вчерашнего патруля. Им оказался Додихудо Назархудоев, неудачно покрасивший колокольню. В руках он держал какую-то лохматую тряпку.

Остановившись перед крыльцом, Додихудо встряхнул тряпку, и она развернулась в коврик, сплетенный из ветвей ивы. Постелив коврик на асфальт, таджик встал на него коленями, стукнулся лбом в мостовую и над площадью понеслись звуки молитвы, произносимой на арабском языке.

– Ты же говорил, что все обеты выполнены и потому здесь молиться не надо, – обратился Генка к Денису.

– Ты смотри-смотри, – шепнул ему Рыжий. – Он это каждый день вытворяет. Дальше будет интересней.

Двери мэрии распахнулись, и на крыльцо вышла чета Козлаускасов. Если с Юрисом Екабовичем Генка уже успел познакомиться, то Инессу Андрисовну он увидел впервые, и она сразу же произвела на него отталкивающее впечатление.

Козлаускене представляла собой ту категорию зрелых женщин, которых в народе принято называть мымрами, грымзами, стервами, ну и так далее, и в том же духе. Она была стройна, высока и даже по-своему красива, но от ее красоты веяло холодом и надменностью. Зато одевалась Инесса Андрисовна не в пример остальным обитательницам поселка.

Она была одета в костюм, состоявший из блузки с длинной юбкой, и изящного пиджачка-безрукавки, а голову серьезной дамы украшала маленькая соломенная шляпка с несколькими бутончиками свежих роз, пришпиленных к тулье. Сандалии, правда, были обычными, но Генка уже привык не обращать внимания на такие мелочи.

Тем временем Додихудо, заметивший появление начальства, резко перешел на русский язык, но этим не ограничился. Он увеличил громкость голоса, и молитва стала отчетливо слышна каждому, кто находился на площади.

– О горе мне, горе! – вопил таджик. – Зачем, о Всевышний, заточил ты меня среди этих неверных?! Они настолько убоги, что могут мечтать только о жареной свинине! О Милостивый, сжалься надо мной, и отправь в наш рай, мусульманский! Ведь если я в раю – мне положены гурии! А у меня их нет! Значит – это не рай…

Козлаускас, сойдя по ступенькам вниз, остановился перед таджиком и сказал:

– Назархудоев! Опять ты затеял балаган?

Додихудо приподнял голову над землей и сообщил без пафоса:

– Я молюсь. Не мешай мне, неверный.

– Тебе же сказали, что молиться уже не надо. Там нужно было молиться.

Козлаускас указал пальцем руки вниз.

– Я молился усердней всех! – опять завыл таджик. – Я соблюдал заповеди!

– Хоть бы здесь не врал! – с негодованием произнесла с крыльца Инесса Андрисовна. – А кто на колокольню пьяным лазил? И это мусульманин, которому алкоголь запрещен?

– Мне пьяным можно, – снова без пафоса сказал Додихудо, – я исмаилит.

– Да хоть сталактит! – рявкнул Козлаускас. – Я тебе триста раз говорил, что Господь один для всех, и он не ошибается! Сколько ты еще будешь мозги полоскать?!

– Пока мне не выдадут положенных Писанием гурий! – заявил Назархудоев.

– Да оглянись вокруг! – потребовал Козлаускас. – Здесь гурий – только выбирай.

– Не-е, – протянул таджик.

Он уже стоял на ногах и водил указательным пальцем перед носом Козлаускаса.

– Эти гурии – сами себе гурии, – продолжал Додик. – А мне нужны собственные. Как в Писании сказано!

– Ну, бери и женись! На любой! Хотя бы вот на этой!

И Козлаускас ткнул пальцем в первую попавшуюся женщину, стоявшую ближе всех. По какой-то странной случайности ей оказалась Зарубаева.

– Ну уж нет! – вскричали хором Додихудо и Снежана.

Их взгляды встретились, и между ними промелькнула почти ощутимая молния.

Генка, наблюдавший за происходящим с еле сдерживаемым смехом, пришел к выводу, что Снежана и Додихудо друг друга не любят. По всей видимости, они уже сталкивались на почве половых отношений, и опыт обеих сторон теперь носил в себе какую-то нехорошую карму.

– Почему? – спросил Козлаускас.

– Потому что она гурия даже не сама себе, – сказал Назархудоев, – а сама всем. И еще националистка в придачу!

– Зарубаева! – строго воскликнул Козлаускас. – Ты националистка?!

– Нет, – покачала головой Снежана. – Просто он не в моем вкусе.

– Потому что таджик? – спросил Козлаускас.

– Вот вам жена ваша нравится? – вдруг поинтересовалась Зарубаева.

Генка, стоявший напротив Козлаускаса, увидел, как от неожиданно заданного вопроса тот застыл, будто его поразил гром. Глаза заместителя мэра прищурились, уши покраснели, а под скулами заиграли желваки.

– Грм! – прочистил он горло. – Нравится, конечно!

Инесса Андрисовна, замершая на крыльце, с облегчением выдохнула воздух.

– Значит – она в вашем вкусе, – пояснила Снежана, мило улыбаясь. – А он нет! Не мой тип. Вот и все.

Здесь Козлаускасу, по-видимому, надоела беседа, и он гаркнул на таджика:

– Пошел вон отсюда!

Уловив кардинальную перемену в настроении начальника, Назархудоев мгновенно скрутил коврик и юркнул в толпу. Козлаускас, продолжая пылать ушами, поднялся на крыльцо и занял место рядом с женой, которая, как только что выяснилось, была полностью в его вкусе. И здесь случилось явление!

Двери еще раз открылись. На крыльцо медленно вышел человек.

Не худой и не толстый. Не низкий и не высокий. Не блондин и не брюнет. Даже не седой, но так – с проседью. А возраст? Не молодой и не старик. И если что-то в его облике бросалось в глаза – только аккуратные бакенбарды, спускавшиеся с висков.

А одежда на нем была простой. Как у Козлаускаса: бежевая рубашка с короткими рукавами и брюки. Но ноги его были обуты в настоящую обувь! И пусть это были обычные теннисные туфли, но они были именно туфлями и ничем иным!

Над толпой пронесся легкий шепот, в котором можно было угадать единственное слово – «очкас». Наступила гробовая тишина.

Человек открыл большой блокнот, поднес его к лицу на вытянутую руку и принялся негромко, но выразительно читать. Слова, срывавшиеся с его языка, были слышны всем.

– Внимание! – начал он хорошо поставленным голосом. – Начнем с приятного. За добросовестное соблюдение господних установок и ответственное отношение к охране райского порядка в муниципальном образовании поселке Райский Кущ рабе божьей Саманте Собачкиной объявляется очередная – сорок седьмая по счету – благодарность. И премия в размере двух килограммов сахара.

Толпа вяло захлопала в ладоши.

– Слыхал?! – возбужденно сказал Генке Андрюха Грузин. – Вот на ком тебе надо жениться. У нее сахара – вся комната завалена!

– Ты на ней женись! – предложил Грузину Денис, посмеиваясь. – Не желай зла товарищу, и сам его не получишь.

Аплодисменты стихли и Очкасов продолжил:

– А теперь о тварях, допустивших вопиющие нарушения! Тварь господня Радий Бочкин приговаривается к неделе ассенизационных работ за поползновение к тунеядству.

Никто не захлопал.

Очкасов обвел толпу взглядом и стал читать дальше:

– Твари господней Снежане Зарубаевой за постоянный промискуитет объявляется третье предупреждение. Далее. Твари господней Усладе Чемурдосовой за стрижку волос на голове объявляется первое предупреждение. Вроде бы на сегодня все. Ах, нет… Кто это у нас? Ну-ка, Ну-ка… Гений Кабанов!

Очкасов поднял голову и свысока принялся оглядывать толпу. Генка растерялся.

– Гений Кабанов! – повелительно позвал Очкасов.

Рыжий пнул Генку коленом, и тот, очнувшись, громко крикнул:

– Здесь!

– Выйди сюда, – сказал Очкасов. – Мы на тебя посмотрим.

Генка на негнущихся ногах вышел из толпы и застыл перед крыльцом, чувствуя затылком четыре сотни взглядов, уткнувшихся в него. Очкасов с Козлаускасами рассматривали его спереди.

Мэр заглянул в блокнот и произнес:

– Ты, Кабанов, всего сутки здесь, а уже нарушаешь.

Генка молчал.

– Молчишь? – спросил Очкасов. – Правильно. Объявляю: за использование вчера имени и названия божьего всуе, выразившееся в произнесении фраз «бог в помощь», «ей-богу» и «Христос – укроросс» на первый раз раба божьего Кабанова тварью господней не называть, но замечание объявить! Свободен!

Генка быстро встал на место.

– Всем приступить к облагораживающему труду! – скомандовал Очкасов, и толпа тут же развалилась на ручейки.

– Пойдем! – Грузин ударил Генку по плечу.

– Я с вами, – заявил Рыжий. – В трансформатор всегда успею, а вот Бублика надо навестить. Мебельная фабрика как раз по пути к глюкальному заводу.

И он похлопал себя рукой по правому карману, из которого торчало горлышко глиняной бутылки.

– Ты смотри, осторожнее там, – беспокойно сказал Грузин. – Накачаешь Бублика, он дыхнет на Инессу Андрисовну, в рот ей барбарисину, она и упадет!

– Не упадет, – уверенно ответил Рыжий. – Козлаускас на нее каждый день тем же самым дышит. Привыкла, небось.

– Ребята! – очнулся, наконец, Генка.

Он стоял, опустив руки, и непонимающе смотрел на товарищей.

– Что, никак в себя не придешь? – спросил Рыжий. – Не парься, все нормально!

– Что такое замечание?

– В смысле наказания – пустой звук, – пояснил Грузин. – А вот сахара ты в пятницу не получишь. Одно замечание – минус недельная пайка. Лучше бы ты в дерьмовозы угодил! Вон, Радий-Палладий хоть и с запахом – зато с сахаром. Остается тебе одно: срочно жениться на Собачкиной, а то не нальем. Га-га-га!

– Да ладно, ладно тебе, – поддержал Генку Рыжий. – Шутит он.

Они шли по неширокой асфальтовой дороге, проложенной через лес.

– И кто же меня сдал с этими словами? – размышлял Генка вслух. – Ну, первую фразу я сказал деду Макарычу, по-моему. Вторую в беседе с Довбенем, а про Христоса я рассуждал по поводу Радия и Петлюры.

– Я же тебе говорил: у Очкасова в кабинете есть факс, – сказал Денис. – Туда и приходит каждое утро информация о сквернословах.

– Получается, все разговоры пишутся?

– Наверное.

– И здесь нет покоя от спецслужб!

– Ха-ха-ха! – рассмеялся Рыжий. – Да. Только земные спецслужбы даже в подметки не годятся райской службе, у которой из всех атрибутов контрразведки имеется только факс!

– И как вами зовется хозяин этих мест?

– Балансодержатель.

– ?!

– У кого на балансе содержание поселка? У него. Вот и все. Мы здесь не мудрствуем лукаво. Имя ли всуе, название – один очкас. Лучше не экспериментировать.

– Кстати, а почему я Довбеня с утра не видел? – спросил Генка.

И Рыжий с Грузином рассказали.

Оказалось – Довбень занимает положение, подобное положению Рыжего. Но если последний был работником, обслуживающим трансформатор, Довбеня закрепили за водокачкой, которая находилась за глюкальным заводом. Им обоим не нужно было появляться по утрам перед мэрией, и сегодня Рыжий заглянул туда только потому, что шел навестить Бублика, а площадь располагалась по пути.

Довбеню от роду было двадцать шесть лет и появился он здесь за год до Рыжего. Большего хулигана и пакостника в поселке не существовало, но все ему сходило с рук. Это было связано с его редкой пронырливостью и умением организовать вокруг себя круг людей, согласных ради него отправиться куда угодно – хоть в огонь, хоть в воду.

А звали его Святозавром. Нет, не Светозаром, а именно Святозавром. То ли родители его были неграмотны, то ли паспортист оказался чересчур веселым человеком; а может, совпали оба фактора, но Святозавр Довбень пошел по жизни пружинящим от бодрости шагом и теперь отзывался только на фамилию.

Банда его насчитывала около двадцати парней и девушек, и все они были реально опасны, так как по одному нигде не ходили.

– Погоди, – непонимающе сказал Генка. – Но ведь драки здесь запрещены. Ведь за такие проступки можно отправиться на фестиваль!

– И отправляются, – ответил Рыжий. – Но только не он. Или вину на себя берут, или Очкасов спускает их проделки сквозь пальцы.

– И как же вы живете? Боитесь его и обходите стороной?

– Нет, – усмехнулся Денис. – С нами у него договор. Он нас не трогает. После того как он Бублика с Андрюхой в космос запустил, у нас война была.

– Чего-чего? – не поверил Генка. – Так я не один таким дураком оказался?

– Ты же сам заметил, что здесь сплошь идиоты собрались, – сказал Грузин. – Чем мы тебя хуже или лучше?

– И что, вы по-очереди…

– Нет. Довбень показал нам сухой лист конопли. Потом выяснилось, что он его вырезал из кленового листа и высушил. Короче, этот козел нас так охмурил, что мы полезли по кабелю гуськом. Сначала Бублик, а сразу за ним и я.

Генка, остановившись, принялся смеяться. Поскольку смех заразителен, Рыжий тут же поддержал его, а следом присоединился и Андрюха. Люди, обходя смеющуюся троицу, застывшую посреди дороги, недоуменно косились, но не препятствовали свободному изъявлению чувств.

Отсмеявшись, троица двинулась дальше.

– Сначала мы втроем попытались набить Довбеню рожу, – рассказывал Рыжий. – Набили нам, потому что их было много. Мало того – мы заработали по предупреждению каждый, поскольку явились организаторами мордобоя. Тогда я сходил к Инессе Андрисовне и попросил записать нас в вечерний патруль на всю неделю. Здесь есть правило – патрульный неприкосновенен. И мы устроили охоту за шайкой. Следили за Довбенем, куда бы он ни пошел, и реагировали на любое хулиганство. Это ему надоело, и он заключил с нами устный договор. Теперь Довбень нас не трогает.

– А чем они вообще занимаются? – спросил Генка.

– Ну что здесь может делать молодежь? На танцы они не ходят, так как музыка им не нравится. Книг не читают. В клубе, кстати, есть библиотека. Просто безобразничают. Вон, недавно Довбеню пришла в голову мысль разнообразить пищевой рацион. Для этого он решил наловить пиявок, с целью пожарить их. Поймали они Петлюру с Радием и загнали в реку, чтобы последние выступили в роли живцов. И так несколько раз. Их поймала Собачкина, будучи в патруле. Естественно, Довбень перевел стрелки на своих бандитов. На следующий день все стулья в клубе оказались вымазаны дерьмом. Собачкина, бедная, плакала, отмывая. Она заведует клубом. Добровольно и в личное время. Теперь даже Собачкина старается не трогать эту банду.

Они подошли к перекрестку, от которого вправо уходила асфальтовая дорожка.

– Ну, мне сюда, – сказал Рыжий. – После работы встретимся.

– Мы тоже зайдем к Бублику, – кивнул головой Грузин. – В два часа.

Денис свернул на дорожку, а Генка с Андрюхой пошли прямо.