Текст книги "Имена"

*

Завод оказался огромным кирпичным сараем, схожим со складом, в котором Генка получил картошку. Никакого забора вокруг не было. В роли ограждения выступали кучи металлолома, наваленные по периметру здания. Из куч торчали трубки, швеллеры, уголки и прочая железная мелочевка.

Люди заходили в сарай и растворялись в нем. В основном, мужчины. Женщин было мало и, как впоследствии узнал Генка, занимались они только уборкой и другими, не связанными с металлом делами.

Перед входом образовалась небольшая очередь. Там стоял дед Макарыч и, сверяясь с блокнотом, говорил каждому входящему, что тому предстоит делать.

Выглядело это следующим образом:

– Фамилия! Пендрыкин Юлиан? Сверлильный станок номер пять. Фамилия! Завтрак Марцелл? Пресс номер один. Фамилия! Нато́птанный Леонард? Сверлильный станок номер двенадцать. Фамилия! Лягушкина Эсмеральда? Уборка в седьмом секторе. Фамилия! Киркор Пугачев? Сортировка металлолома. Фамилия! Бездидько Афродита? Контроль над уровнем воды в баках!

Генка с Грузином встали в очередь.

– Фамилия!

– Карасев Автандил.

– Доставка хлама на отбраковку!

Андрюха юркнул в двери цеха.

– Фамилия!

– Кабанов Геннадий, – сказал Генка.

Возникла заминка. Дед Макарыч, тупо глядя в блокнот, сказал:

– Нет тут никакого Геннадия. А вот Гений есть.

Он поднял глаза, посмотрел на Генку и заявил:

– А, веселый парень. Ты это брось. Как написано, так и представляйся. Понял?

– Понял, – сказал Кабанов.

– Итак, – вернулся дед к блокноту. – Кабанов Гений. Ознакомительный день под руководством наставника. Следующий!

Генка шагнул через порог и оказался в огромном цеху с высоким потолком. Стены внутри здания по периметру подпирали станки, основная часть которых была предназначена для сверления дырок в металле. Некоторые из них выполняли работу, связанную с фрезеровкой, а один служил прессом. В центре цеха находились баки. Было их много и размеры баков разнились от маленьких к большим.

Во все емкости была налита вода, уровень которой не превышал метра от пола. В самом центре – между баками – стоял длинный железный стол, и место это было главным на всем заводе. Здесь распоряжался дед Макарыч.

Андрюха Карасев подвозил тачку, нагруженную различными железяками, и вываливал ее содержимое на пол. По указанию пальца Макарыча он выкладывал на стол интересующие Макарыча детали. После пристального осмотра таких железяк дед либо оставлял их на столе, либо бросал в тачку.

В последнем случае он говорил:

– Никуда не годится! В ширпотреб.

Грузин укатывал тачку, ставшую наполовину легче, за порог и привозил следующую. За время, пока он ездил, дед успевал разметить мелом каждую из оставленных на столе железок. Причем сразу писал размеры отверстий, которые необходимо было просверлить.

Подъезжал другой раб божий с тачкой, грузил в нее отмеченные железяки, и развозил их по станкам, где остальные рабы божьи усердно сверлили дырки в указанных Макарычем местах.

– А какой смысл всей работы? – спросил у деда Кабанов.

Он уже больше часа наблюдал за деятельностью всего завода и никак не мог понять принципа этой деятельности.

– Это будет заметно после того, как привезут уже просверленные заготовки, – пояснил Макарыч, хитро сощурив глазки. – У тебя как со слухом?

– Да вроде нормально, – сказал Генка.

– Нет, с другим слухом. С музыкальным.

– Есть, – кивнул головой Генка. – Я играю на фортепиано. Музыкальную школу окончил. И на гитаре тоже могу.

Кабанов опять поразился тому факту, что память выдает всякие необязательные сведения именно тогда, когда нужно.

– Вот и хорошо, – дед подобрел лицом. – Глюкало – точная штука. Высокохудожественное произведение искусства! Это, можно сказать, музыкальный инструмент, живущий собственной жизнью. Но красота его звучания доступна только эстетам – корифеям слуха и звука, которых, к сожалению, так мало во вселенной.

Дед печально закивал головой.

– Но они есть! – вдруг резко воспрянул он. – И для них мы производим дивные музыкальные инструменты, хрустальным звуком своим бередящие души и зажигающие сердца!

Первым дивным музыкальным инструментом оказался сорокасантиметровый кусок швеллера, продырявленный тонкими сверлами в шести местах по краям. В центре его зияло большое круглое отверстие. Дед, бережно взяв в руки швеллер, подошел к самому здоровому баку и позвал Генку.

– Эй, Кабанов, подойди-ка сюда!

Генка подошел.

– Сейчас ты услышишь музыку небесных сфер! – заявил истинный корифей слуха.

С этими словами дед разжал пальцы. Швеллер, кувыркаясь, шлепнулся в воду, издав при этом звук, чем-то похожий на «бульк». И утонул.

– Ну как? – с гордым видом поинтересовался дед.

– Потрясающе! – нашелся с ответом Генка.

– Да? – Макарыч с подозрением смотрел на Кабанова. – Слух, я вижу, у тебя действительно есть. Но вот качество его вызывает сомнение. Неужели ты не услышал, что левая часть швеллера сыграла в диссонансе с правой? А центр заглушил своим хлюпом весь боковой «глюк» и произвел только «бульк»?

– Услышал, конечно! – пошел ва-банк Генка. – Но все равно швеллер достаточно перспективен с позиции музыкальности. Надо только еще дырок насверлить в нем!

– Это подход неуча! – завелся дед. – Не стоит сверлить новые дырки! Нужно просто с левого края расширить их с шестерки до восьмерки, а в центре сделать десятку рядом с основной дырой! И только тогда варварский «бульк» превратится в эстетический «глюк» неземной красоты!

– Да! – важно покачал головой Генка, соглашаясь с дедом. – Мне кажется – вы полностью правы. Именно этого не хватает изделию.

– Доставай! – потребовал Макарыч.

Генка, нагнувшись через бортик бака, поднял швеллер со дна и дед, пометив нужные места мелом, отправил заготовку на доработку. А дальше дело пошло веселее.

Грузин подвозил к столу новые и новые тачки, Генка бросал в воду всякие уголки, швеллеры, распиленные обрезки труб, а Макарыч слушал и вносил коррективы в звучание плюхавшихся в воду предметов. Но Генка тоже не зевал. Он нет-нет, но подсказывал деду, а иногда даже позволял себе спорить с ним!

Один раз он даже повысил голос.

– Нельзя здесь сверлить дырку! – заорал Генка, размахивая ржавой крестообразной железякой. – Лучше фрезой вырезать борозды по каждому лучу и тогда вся конструкция, брошенная плашмя, глюкнет так, что у слушателей от эстетического наслаждения уши порвутся на мальтийские кресты!

Дед, глядя на Кабанова с легким обалдением, восхищенно заметил:

– Ну, наконец-то понимающий человек объявился! Помощником моим будешь!

И страшно Генку зауважал.

К двум часам дня у деда весь стол был завален готовыми образцами глюкал. Причем многие из них – по выражению самого деда – стали натуральными шедеврами глюкального искусства, и заслуга эта была приписана Генке.

– Ну, сынок, порадовал ты меня! – тряс генкину руку дед, когда прозвучал двухчасовой гудок. – Все! Отныне постоянно работаешь здесь. Я распоряжусь.

Генка, выйдя из цеха, дождался Грузина, и они зашагали по дороге к поселку.

– К Бублику сначала зайдем, – сказал Андрюха. – Проведаем.

Генка не возразил, и они свернули на дорожку, по которой утром ушел Рыжий.

*

Мебельная фабрика ничем особым от механического завода не отличалась. Сарай сараем. И ограда была похожа, только вместо металлолома состояла из отходов древесной промышленности. Из куч, опоясывавших сарай, торчали какие-то криво распиленные доски, дверцы от шкафов, листы прессованного картона и куски фанеры различной формы.

Обойдя это захламленное место справа, Генка с Грузином увидели еще одно строение, и Кабанов заключил, что возникший перед ними сарайчик одновременно похож на курятник в сортире и сортир в курятнике. Так сказать – смотря с какого ракурса посмотреть. Кабанов глядел с ракурса сортира, а Грузин с ракурса курятника. Они открыли дверь, шагнули через порог и обнаружили внутри сарая героя фестиваля.

Коля Ватрушкин оказался обычным русоволосым парнем. И хотя лицо Бублика было пока еще одутловатым, в чертах его угадывалась правильность и даже некоторая симпатичность.

Он лежал в кровати, будучи одетым в новый мешок. Руки и ноги его уже зажили и были покрыты тонкими полосками шрамов. Глаза Бублика весело блестели, а губы растянулись в довольной улыбочке. Бутыль, принесенная Денисом, была уже пуста и улыбочка Бублика свидетельствовала о том, что последний глоток из нее был сделан совсем недавно.

Коля уселся в кровати и дружески обнялся с Грузином, после чего поздоровался с Генкой за руку.

– Ну что? – вместо приветствия спросил он. – Все еще хочешь набить мне лицо?

– Уже нет, – махнул рукой Генка, – хотя, возможно, и следовало бы. Но по сравнению с Довбенем ты – ангел небесный.

– О, поумнел – кивнул головой Бублик. – А Довбеню мы еще набьем. Вот увидишь. Теперь нас четверо. Возьмем еще парочку пузачей-соседей, потом армяно-таджикско-еврейскую троицу, выловим эту гниду и устроим бойню ему, и его свинской банде!

– Я всегда за! – потер руки Андрюха.

– Так у вас же с ним договор! – напомнил Генка.

– Был, – со злостью произнес Коля. – Прикиньте, только меня вчера положили в кровать, как в два часа дня заявился Довбень со своими бандитами. Типа – проведать и посочувствовать. Ага, как же! Ржали полчаса, тыча в меня пальцами! А Довбень обзывал котлетой в тесте! И кто-то из его шестерок предложил настрогать из меня кебаба для шаурмы, дескать, все равно заживет. Ну, сволочи! Измывались – как могли. Я этого так не оставлю!

– Слушай, а за что ты получил путевку на фестиваль? – перебил его Генка. – И Андрюха предупреждение имеет, а Рыжий, я так понял, даже два. Ну, подрались с Довбенем. А остальные проступки?

– Я как Рыжий! – сказал Грузин с гордостью. – Столько же имею.

И он для наглядности показал Генке два выпрямленных пальца на правой руке.

– Хм, – усмехнулся довольно Коля. – Хорошо тогда повеселились. Мы выловили их за клубом, где они собирались сделать какую-то очередную пакость. Быстренько напали на Довбеня и наложили ему так, что он целый час в кустах валялся. Ну а потом его бандиты насовали нам. Но Собачкина все видела. По идее – нас трое было, и при отсутствии свидетелей никто бы не доказал, что трое напали на толпу. Но Собачкина честная. И хотя она имела зуб на гопников, поскольку за день до этого они нарисовали краской на ее тачке большие буквы «ТД» (у компьютерщиков такая аббревиатура расшифровывается как «тупая дура»), не смогла соврать и рассказала Козлаускасу правду. Вот нам троим и дали по предупреждению, но у Рыжего тогда уже одно было.

– А остальные за что?

– У всех по-разному, – ответил Коля.

– Я, например, получил второе за Радия-Палладия, – радостно сообщил Грузин. – Они с Петлюрой повадились расклеивать на дверях листовки, в которых призывали народ к свержению очкасовластия. Бумагу мерзавцы брали в библиотеке, где варварски обдирали первые и последние чистые листы книг, а присобачивали их к дверям, используя древесную смолу. Это было недавно. Сначала Лада устала соскребать листовки с двери, а потом заставила меня это делать. Вот тут я не выдержал! Выбрал ночь с субботы на воскресенье и спрятался в санузле. Ждал долго, но оправданно. Под утро появились, сволочи. Петлюре удалось сбежать. А вот Радию-Палладию не посчастливилось. Сначала я насовал ему как положено, а потом вышвырнул в окно. Поскольку мы с Ладой жили на втором этаже, этот дрищ сломал ногу. Ну, и пару ребер. А еще я послал его к ч… очкасовой матери. Вот все и вылилось в предупреждение.

– А Рыжий получил первое за рыбалку, когда нас здесь еще не было, – сказал Бублик. – Он сунул подключенный к трансформатору кабель в канал.

– Ну и что? – удивился Генка. – Он мне рассказывал. Подумаешь, пиявкам встряску задал!

– Га-га! – ржанул Коля. – Пиявки-то как раз не обиделись. Но дед Макарыч за соседним кустом с удочкой сидел. Насадил, значит, червячка на крючок, сунул в речку руки, чтоб помыть, и на тебе! Так помыл, что даже на следующий день у него дым из ушей валил! Бедняга. Остановил производство глюкал на два дня, так как со слухом проблемы возникли!

Все загоготали, включая Бублика. Но последний смеялся осторожно, с гримасой на лице. Видимо, внутренние органы его восстановились не полностью, и боль еще не до конца оставила избитое тело.

– Немедленно прекратите! – прозвучал вдруг резкий женский голос.

Троица смолкла. В дверях стояла Инесса Андрисовна. Лицо ее было недовольным, а в руках она держала глиняную миску с картошкой, над которой поднимался пар.

– Разве можно смешить больного? – спросила она строго.

Козлаускене подошла к столу, поставила на него миску и тут же увидела пустую глиняную бутылку. Взяв ее в руки, она поднесла горлышко к носу, нюхнула и скривилась лицом.

– Негодяи! – гневно воскликнула Инесса Андрисовна, опуская бутылку на стол. – Мало того, что вы смешите человека, у которого все болит, вы позволяете себе накачивать его всякой гадостью! Вон отсюда!

Генка с Андрюхой вскочили на ноги и вынеслись из сарайчика. Отбежав на приличное расстояние, они остановились.

– Что теперь будет? – спросил Кабанов. – Накажут?

– Не парься, – ответил Грузин. – За такие мелочи не наказывают. У нас личное время и ничего мы не нарушили. А что больным нельзя закладывать за воротник – нигде про это не говорилось и не запрещалось… Так. Знаешь, я тоже проголодался. Пойдем обедать. Только сначала надо к Рыжему в трансформатор заглянуть.

– Зачем?

– Там увидишь.

Они пошли по тропинке в сторону реки.

– Так за что Бублик остальные предупреждения заработал? – спросил на ходу Генка.

– Первое за известную тебе драку, – сообщил Грузин. – Второе за то, что с Орнеллой потанцевал. И не только потанцевал, но успел еще и полапать. Плюс – на следующий день смылся с работы и был пойман Собачкиной возле склада у дверей Орнеллы.

– Ага…

– Вот тебе и ага! Дураку было понятно – хватит! Через пару дней его поймал сам Очкасов. Только уже внутри склада, где они с Орнеллой целовались взасос. Это было третье предупреждение за аморальное поведение в общественном месте, недостойное раба божьего. А потом она не пришла ночевать, и Бублик получил билет на фестиваль за промискуитет. Она, кстати, тоже получила. Но предупреждение.

– И бросила Очкасова?

– Нет, вернулась к нему, – ответил Грузин задумчиво.

Дальше они пошли молча. Но через несколько минут Андрюха не выдержал.

– Он ее реально любит, – сказал он.

– Бублик?

– А-а-а, – раздраженно взмахнул рукой Грузин. – Для Бублика Орнелла – спортивный интерес. Он тут уже почти со всеми свободными бабами переспал. И с несвободными тоже… Очкасов ее любит. Сандалии на ней видал? Лично делает обувь. Своими руками колодки вытачивает, сам плетет.

– Почему тогда не женится?

– Она не хочет. Живет с ним, а замуж не идет. И скандалы по вечерам ему закатывает. Иной раз такой концерт со второго этажа доносится, что Козлаускасы бегают мирить их.

– Слушай! – воскликнул Генка. – Получается, Очкасов – ярый промискуитетчик!

Андрюха остановился так резко, что Генка чуть не налетел на него.

– Это ты промискуитетчик! – ткнул пальцем в Кабанова Грузин. – И я. И Рыжий. Да кто угодно, хоть Довбень с Собачкиной. Но только не он. Потому что очкас… Тромбон ему в таз!

Он пошел дальше, а Генка последовал за ним.

Тропинка, протоптанная через лес, вынырнула на поляну, посреди которой торчала высокая каменная башня. Грузин остановился и задрал голову вверх. Кабанов сделал то же самое.

– Обиталище Довбеня, то есть водокачка, – сказал Андрюха. – Он и живет здесь. Самое интересное – только ему можно. А Рыжему в трансформаторе нельзя. Как Довбень добился такого права? Непонятно.

– Будто донжон норманнского барона, – сказал Генка, разглядывая мощную кладку и стреловидные окна башни. – Прямо как обитель злого рыцаря Фрон де Бефа.

– Чего-чего? – удивленно покосился на Генку Грузин.

– Да так… – смутился Кабанов. – Это персонаж одной из книг Вальтера Скотта. Рыцарь был такой же сволочью как Довбень. Только правами обладал не в пример бо́льшими, чем и пользовался в свое удовольствие.

– И откуда ты это знаешь?

– Я же тебе говорил – само появляется.

Грузин недоуменно покачал головой и двинул прямо через поляну. Генка направился за ним. Они спокойно прошли мимо башни и снова оказались в лесу.

Через двадцать минут Кабанов с Грузином уже возвращались в поселок, и Рыжий был с ними. Как оказалось, самогонный аппарат находился именно в трансформаторе, где Денис и занимался приготовлением стратегического продукта из не менее стратегического сырья, то есть сахара.

Остальные владельцы самогонных аппаратов (их, кстати, было не так уж много, поскольку руки из нужных мест росли далеко не у всех) гнали сивуху во дворах своих домов, и разрешалось это делать только по субботам. Денис же гнал когда хотел. То есть каждый день, если наличие сахара позволяло.

На вопрос Генки, почему его еще не поймали с таким нарушением, он ответил, что у Козлаускаса самогонного аппарата нет. А поскольку последний любит закладывать за воротник не хуже других, ему приходится пользоваться продуктом денискиного производства.

– Заметь, не на халяву! – сказал Рыжий. – Сахар таскает исправно. И немало. Бухает, правда, тоже не по-детски. Мне почему-то кажется – он не один участвует в процессе. Если судить о количестве приносимого сахара и потребляемого им продукта – мы по сравнению с ним кажемся начинающими пьяницами. Видимо, Козлаускас пьет с Очкасовым и своей женой.

– А разве они не трезвенники?

– Как же! По утрам все трезвенники…

Друзья посмеялись над последней фразой Рыжего, и принялась составлять меню для предстоящего обеда. Поскольку из ингредиентов для приготовления блюд у них имелись только растительное масло, соль и картошка, решено было отправить сложную кулинарию в область несбыточных желаний, а сейчас просто намять толченки, используя в качестве пестика бутылку с самогоном.

Что и было сделано.

Глава шестая

После обеда, обильно сдобренного выпивкой, Рыжий с Грузином спросили у Генки, чем он собирается заняться.

– Не знаю, – сказал Кабанов. – Пойду, наверное, прогуляюсь. Я человек здесь новый. Посмотрю, что люди делают.

Вообще-то он собирался навестить клуб. Этот день был четвергом, а Собачкина приглашала на лекцию именно сегодня. Но Генка решил не говорить новым друзьям о своем желании, помня их негативные высказывания насчет самой Саманты, клуба, где она собиралась читать лекцию, и придурков, которые в нем собираются.

– Нормальные люди идут во дворы, – заявил ему Денис. – Они играют в различные игры. На сахар.

Генка пришел к выводу, что юные террористы Петлюра и Радий-Палладий сильно ошиблись, определив существующий мир как цивилизацию картошки. Здесь развилась цивилизация сахара.

– И какие игры не запрещены? – спросил Кабанов.

– Многие, – ответил Грузин. – Например: нарды, домино, шашки, шахматы, городки и бадминтон – если сам себе ракетки сделаешь.

– А футбол и волейбол?

– Шиш! – отрицательно качнул головой Андрюха. – Такие игры разрешены в более козырных филиалах. А в окончательно праведных, говорят, даже в карты режутся!

– Ну, тогда я сегодня не буду играть, – сказал Генка. – Да и не на что. Все равно сахарного пайка лишили.

– Ну и что?! – вскричал Грузин. – Мы тебе отсыплем! Ты теперь с нами, значит, все общее. А сахар потом отдашь. Когда женишься.

– Да отстань ты от него со своим сахаром! – сказал Рыжий. – У нас пока есть, да и Козлаускас приволок немало. Иди, Зеленый, прогуляйся. Должен же человек осмотреться, наконец. Только на стартовую космическую площадку не ходи.

Они разбрелись у подъезда в разные стороны. Денис с Андрюхой направились к ближайшему столику, за которым сидела кучка мужиков, яростно стучавших костями домино по столешнице, а Генка вышел на улицу.

На площади было оживленно. Даже пары гуляли. Правда – преклонного возраста или ближе к нему. Генка посмотрел на клубные часы. Они показывали семнадцать ноль-ноль. До лекции оставался ровно час, и Генка решил зайти в библиотеку, которая, по слухам, находилась в здании клуба.

– Извините, как пройти в библиотеку? – вежливо спросил он у первого встречного.

Первым встречным оказался Иннокентий Гуревич, с которым Генка познакомился у речки, когда последний был в патруле.

– А тебе зачем? – ответил Иннокентий.

– За книгами, – сказал Генка.

– Вон та дверь, – Гуревич указал пальцем нужный боковой вход.

– Спасибо, – поблагодарил Кабанов.

– Пожалуйста, – ответил Гуревич ерническим тоном.

– Издеваешься?! – приподнято поинтересовался Генка.

– Нарываешься?! – не менее агрессивно осведомился Гуревич.

– Пошел ты в…

– Куда? – заинтересованно спросил Гуревич.

Генка, перебирая в уме различные идиомы, никак не мог подобрать нужную, которая не относилась бы к мату или божьему закону. Но у него ничего не получалось, поскольку в русском языке других ругательств не существует. Русские обычно проходятся либо по боженьке (вкупе с нарисованными воображением противоположностями), либо по папеньке с маменькой.

Да! Есть еще животные, среди которых первое место по праву занимает козел, отличающийся от столь нелюбимого английскими парламентариями осла наличием длинных рогов, но такого рода оскорбления имеют ярко выраженный детский – а потому несерьезный – характер и звучат не совсем обидно…

Вдруг мозг Кабанова озарился каким-то давним воспоминанием, и он выдал следующую фразу:

– Да пошел ты в царство свободы!

Гуревич, с ухмылкой наблюдавший за генкиными умственными потугами, тут же изменился в лице и удивленно произнес:

– Да ты мастер слова?! Уважаю!

Он протянул руку, и Генка тут же ее пожал.

– Ты же Кабанов, насколько я помню? – спросил Гуревич.

Генка, обрадовавшись, что его впервые не назвали Зеленым, кивнул головой.

Гуревич сказал:

– В библиотеке ни фига интересного нет. Единственный, кто стоит внимания – библиотекарь. Только не наливай ему. До смерти заговорит. А еще лучше – не смотри ему в глаза. Дураком станешь. Кстати, через час Собачкина в актовом зале очередную лекцию читать будет. Вот там будет интересно. Приходи.

И ушел. А Генка направился к боковому входу, указанному Гуревичем.

За столом, стоявшим справа от двери, сидела тень. Генка даже не заметил ее сначала. Он увидел огромный зал без окон со стеллажами, заставленные книгами, и потому на стол никакого внимания не обратил. Полки уходили вверх, упираясь в потолок стоявшими на них томиками, и, казалось, в этом книжном царстве нет больше никого.

Генка неосознанно рванулся вперед, но вдруг справа, откуда-то из-за двери, прозвучал голос.

– Стоять! Фамилия!

Голос был необычайно глубоким и требовательным.

Генка, резко остановившись, перевел взгляд на звук и увидел, что там сидит человек. Точнее – тень человека. Бледная, худая и строгая.

– Что непонятно?! – спросила тень жестко. – Фамилия, дом, комната.

– Кабанов, двадцать три, восемь, – ответил Генка и, вспомнив об Андрюхе, тут же добавил, – а!

Тень, наклонившись над столом, открыла толстую тетрадь, сделала в ней пометку и заявила:

– Листы не вырывать, книги не трепать, страниц не загибать. Брать разрешается только одну книгу. С двух до восьми вечера в будни. У тебя еще три часа. Потом – к очкасу отсюда. Все.

Тень откинулась на спинку стула. Кабанов подошел к столу и внимательно посмотрел на того, кто сидел за ним. Осмотр был неутешительным. Там расположилась зануда высочайшего класса.

В роли последней выступал человек с большой седой головой. Черты его лица невозможно было запомнить, так как взгляд любого посмотревшего на него посетителя мгновенно встречался с огромными серыми глазами, которые, казалось, занимали все пространство зала. Глаза эти обхватывали, тискали, переворачивали человека с ног на голову, потом возвращали обратно в прежнее положение и поглощали любые чувства охваченного ими существа.

Генка, оказавшись во власти этих глаз, сначала поддался их воле и завертелся в устроенном ими круговороте, но спустя некоторое время нашел в себе силы остановить вращение ментальной центрифуги и, напрягшись, выскочил из нее.

Встряхнувшись, он, не глядя больше в глаза тени, сидевшей за столом, спросил:

– А что у вас можно почитать?

– Все, что стоит на полках, – мрачно ответила тень.

В голосе ее сквозило нескрываемое разочарование. Видимо, ей не понравилась хорошо организованная психическая оборона, которую применил Генка.

Кабанов, глядя на правую скулу тени, представился:

– Геннадий Кабанов.

– Я знаю, – ответила тень, не собираясь представляться в ответ.

– Еще меня зовут Зеленым, – добавил Генка на всякий случай.

– И это я знаю, – сказала тень.

Человек явно не хотел разговаривать с Генкой. Кабанов понял, что библиотекарь, по всей видимости, обладает даром гипноза и любит им пользоваться. Потому он решил больше никогда не смотреть ему в глаза.

– А что у вас есть из серьезной литературы? – спросил Генка у библиотекаря.

– Незнайка, – прозвучал ответ.

– А серьезней?

– Незнайка на Луне. Там Пончик становится капиталистом.

– А еще серьезней?

– Александр Дюма-отец, – предложил библиотекарь. – Третий стеллаж справа, полка номер два снизу.

– И это серьезная литература? – удивился Генка.

– Представьте себе, да, – неожиданно перешел на «вы» библиотекарь, и голос его наполнился теплыми нотками.

– А что-нибудь существенней? – спросил Генка с иронией.

– Запросто, – в интонации библиотекаря пропала всякая прохлада. – Есть еще сказки народов мира.

– И это вы называете литературой? – удивился Кабанов.

– Конечно! – библиотекарь уже не выглядел тенью.

Он выскочил из-за стола и оказался невысоким худощавым человеком среднего возраста. Человек этот встал перед Генкой и попытался поймать его взгляд, но не смог, потому что Кабанов дураком не был и смотрел теперь собеседнику исключительно в рот.

– Сказки – самая серьезная литература в мире! – заявил библиотекарь. – Стеллаж номер один слева, полки снизу четвертая, пятая, ну, и так далее – до потолка.

– И вы считаете, что сказки народов мира серьезнее любого произведения Дюма? – спросил Генка.

– Конечно, – ответил библиотекарь. – Ведь Дюма делал сказки из истории, а настоящие сказки к истории никакого отношения не имеют! Потому что сказки – вехи эпох. А эпохи – не история. Эпохи – ступени мира.

– Возможно, – дипломатично ответил Генка. – Но я бы хотел перечитать что-либо знакомое раньше. У вас фантастика есть?

Лицо библиотекаря, наполнившееся ранее красками, вдруг опять побледнело и осунулось.

– Дерьма навалом, – сказал он. – Стеллажи номер три, четыре, пять. Детективы – стеллажи номер семь, восемь, девять, десять и так далее – до правой стенки.

Генка пошел по рядам.

Роясь в полках, он краем глаза видел библиотекаря, следовавшего за ним. Последний никак не мешал ковыряться в книгах, но находился рядом и был все время как бы за углом: за стеллажом, за складной лестницей, на которую иногда приходилось взбираться. Сначала это напрягало, но потом Генка перестал обращать на него внимание.

Через полчаса Кабанов пришел к выводу, что библиотекарь прав. Никакой серьезной литературы здесь не водилось. Полка Дюма была наполнена всякой чепухой и не могла похвастаться даже «Тремя мушкетерами», а остальные стеллажи содержали откровенное чтиво, которое не имело отношения к жизни, а уж к интеллекту – и подавно.

Зато детективов прошло через руки – сколько угодно. Только Конан Дойля среди них не было. Как и других именитых авторов типа Сименона, Кристи, Честертона и По. Даже Чейза не нашлось, не говоря уже о каких-то давно забытых Вайнерах и Семенове. Но дамскими криминальными романами библиотека была укомплектована хорошо.

А уж фэнтези оказалось – пруд пруди. Генка, перебирая книги, читал аннотации и уже на сороковой минуте так устал от драконов, эльфов и доблестных рыцарей с крыльями за плечами, что собрался было покинуть библиотеку, не солоно хлебавши, как вдруг в руку ему попался небольшой серый томик, и он ощутил его тепло, даже не раскрывая.

На обложке большими буквами значилось: «Роберт Шекли».

Генка, открыв книгу, сразу же понял, что находится в теме, потому что рассказы, вошедшие в сборник – не лучшие, так как написаны были в период проживания автора на острове Ибице, где, как известно, не то что рассказ – письмо маме нормально написать не сможешь. Но в конце сборника спряталась повесть, которая называлась «Билет на планету Транай», и Генка обрадовался. Он даже облизнулся! И библиотекарь, подглядывавший из-за угла, заметил это.

Когда Кабанов предъявил книгу, которую выбрал, библиотекарь, пролистав ее, поинтересовался:

– Специально искали?

– А вы специально спрятали? – ответил Генка вопросом.

– Нет! – эмоционально ответил библиотекарь. – Я сам не знал, что в этом дерьмовом сборнике спрятана жемчужина. Теперь знаю. Потому потрудитесь вернуть книгу завтра!

– Почему так скоро? – удивился Генка.

– Потому что повесть короткая! – ответил библиотекарь с вызовом. – И умному человеку прочесть ее – пары-тройки часов хватит, а выводы сделать – еще меньше времени потребуется.

– А насладиться? – поинтересовался Генка.

– Вы, я вижу, библиофил? – вкрадчиво поинтересовался библиотекарь.

– Гурман-библиоман! – с вызовом ответил Генка.

Библиотекарь встал и торжественно объявил:

– Если б у меня была шляпа, я снял бы ее перед вами в знак истинного уважения! – и, подумав немного, вдруг добавил, – сэр!

Генка чуть не остолбенел от такого обращения.

– Но поскольку у меня ее нет, – продолжил библиотекарь, – вернете книгу завтра!

Генка рассмеялся.

– Хорошо, – сказал он, почувствовав в библиотекаре родственную душу. – Как вас зовут?

– Чингачгук, – ответил библиотекарь.

– Да ладно? – не поверил Генка.

– Так уж повелось, – развел руками библиотекарь.

– А на самом деле? – спросил Генка.

– Меня всегда называли Чингачгуком, – рассказал библиотекарь. – Я к этому привык. И здесь, и там, скорее всего. Потому что мои родители, дай им очкас здоровье, назвали меня Индианой. Только в русском мужском варианте мое имя звучит как Индиан. Что, странно? Всякое бывает в жизни. Американский герой Индиана Джонс все на свете мог. Классный парень, не так ли?.. Если тебя назовут, к примеру, Автандилом, ты сможешь представляться Андреем. Правильно? Да. Если Клаусом, то, соответственно, Колей. А в случае с Индианом кем быть? Только Чингачгуком. Ну, может, каким-нибудь Инчучуном, но первое имя мне больше нравится. Ближе к американской классике. Ведь Фенимор Купер жил гораздо раньше автора романов об Инчучуне. Так и повелось: я – натуральный Чингачгук.

– А фамилия? – спросил Генка, заранее напрягаясь, чтобы не засмеяться.

– Колюбакин.

Генка прыснул смехом. Чингачгук нисколько не обиделся.

– Из-за такой приятной жизни вы, наверное, так рано поседели? – поинтересовался Кабанов.

– Нет, – ответил Колюбакин, печально улыбнувшись. – Это гены. Есть люди, которые рано седеют. Я отношусь к ним.