Текст книги "Имена"

Он указал рукой на дверь и предложил:

– Советую вам сходить в актовый зал. Там сейчас состоится интересная лекция. Я тоже пойду слушать и потому библиотеку закрою.

– А вам за это ничего не будет? – спросил Генка сочувственно. – А-а-а! Вы, наверное, на общественных началах работаете здесь?

– Нет, – отрицательно покачал головой Чингачгук. – Это моя постоянная работа. С двух дня до восьми вечера по будням. Никто не хотел здесь сидеть. Вечно отлынивали и получали взыскания. Чтобы прекратить текучку, Козлаускас начал искать постоянного работника. Я и вызвался. А то что я иногда закрываю библиотеку и слушаю лекции – нарушением не считается. Ведь я нахожусь рядом, и если кому-либо срочно понадобится библиотека, все знают, где меня найти. Тем более, таких рабов божьих – единицы. Здесь, кстати, немало постоянных рабочих мест. Трансформатор, например, или водокачка. Да и кладовщики тоже… Пойдемте.

Они вышли на крыльцо и Чингачгук запер дверь огромным висячим замком. Увидев изумление в глазах Генки, библиотекарь счел своим долгом пояснить:

– Это с недавних пор. После того как два идиота, оболваненные революционным порывом, надергали пустых страниц из книг. Обработали, приблизительно, две сотни. Содержание этих книг нисколько не пострадало, поскольку и содержанием-то назвать его сложно, а книги эти не книги, а так – развлекалочка для кретинов, но предупреждение я получил. За недобросовестное исполнение своих обязанностей. А я разве сторож? У меня должность – библиотекарь! Я обратился к деду Макарычу. Он сделал замок, и теперь мне спокойно.

Они неторопливо пошли в сторону главного входа.

– Ну и как вам тут? – спросил Чингачгук.

– Не знаю пока, – честно ответил Генка. – Я ведь здесь недавно. Иной раз кажется, будто меня окружает сюрреалистическая сказка.

– О, нет! – воскликнул библиотекарь. – Запомните, молодой человек, аксиому: сказки могут быть либо добрыми, либо страшными. И даже если в сказке присутствуют одновременно ужас и добро – она все равно вписывается в предыдущее определение. А вот никаких – то есть серых – сказок не существует. Серой бывает только действительность. И это печально.

Они подошли к дверям актового зала и Генка, потрясенный рассуждениями библиотекаря, вежливо пропустил его вперед. Чингачгук уселся на стул в последнем ряду и затих. Кабанов, стоя в дверях, осмотрелся.

*

Зал был небольшим, но достаточным, чтобы вместить сотню человек. Видимо, тот, кто определил количество завсегдатаев этого помещения, трезво оценил умственное развитие жителей поселка и в ранг двойных придурков возвел всего одну четверть населения. Но Генка пришел к выводу, что этот распорядитель сильно ошибся в расчетах, поскольку в зале находилось не более тридцати человек.

У противоположной от двери стены стояли короткий стол с креслом и аккуратная деревянная трибуна. Далее находились пять рядов стульев, три из которых занимали слушатели. В помещении было шумно. Генка тихо прошел вперед и уселся на крайний справа стул в третьем ряду.

Соседкой слева оказалась женщина неопределенного возраста, и он шепотом спросил, не помешает ли ей его присутствие. Женщина так же шепотом ответила, что нет, и мило улыбнулась. Видимо, вежливость среди дважды придурков была обязательной и приятной нормой.

Оглядев затылки сидевших впереди людей, Генка определил, что женщин и мужчин присутствует приблизительно поровну. Никого из знакомых он сначала не нашел. Подумав над этим вопросом, Генка догадался, что наблюдение его ничего не значит, так как знакомых у него здесь пока еще мало, и потому затылки совсем не способствуют обнаружению последних.

Всмотревшись более внимательно, Кабанов все-таки узнал кудрявую голову Гуревича, которая вертелась в первом ряду слева и находилась между такой же кудрявой головой Размика Айрапетова и гладким черноволосым затылком Додихудо Назархудоева. Такой факт почему-то сильно обрадовал Генку, и он подсознательно связал его с возникшей в голове мыслью, что не один он затесался в сомнительное общество посетителей актового зала.

Здесь, правда, он вспомнил о библиотекаре, который недавно стал его знакомым, и о Собачкиной, пригласившей на лекцию. Но последние двое как раз легко вписывались в денискино определение придурочной придурковатости, и потому Генка решил о них пока не думать.

Справа от него вдруг пронесся вихрь, от которого приятно пахнуло цветочной свежестью, и у трибуны возникла Собачкина. Волосы ее слегка растрепались от спешки, а руки были заняты каким-то бумажным барахлом. Озорно задрав вверх носик, она извинилась за небольшое опоздание и в два счета повесила на стенку плакат, пестревший большими красными буквами.

Надпись на плакате гласила: «Что в имени тебе своем?» Снизу было приписано буквами помельче: «Интеллектуально-познавательная лекция».

Собачкина положила на трибуну груду исписанных листков и вслед за этим в руке ее возникла короткая деревянная указка. Она задорно треснула указкой по трибуне, призывая к вниманию, и оглядела зал. Шум тут же стих, а Собачкина обнаружила библиотекаря, сидевшего на отшибе.

– Колюбакин! – строго сказала она. – Что вы вечно в конце сидите? Пересаживайтесь поближе.

– Нет-нет, милая Саманта, – ответил Чингачгук, вежливо улыбнувшись. – Я как-никак на работе. Вдруг кто-то захочет посетить библиотеку. Тогда я выйду, никому не помешав.

– Ну, как знаете, – ответила Собачкина. – Хотя еще ни разу не было такого случая, чтобы вас выдернули отсюда. Тем, кто сейчас там, – она ткнула указкой в сторону одного из окон, – кроме сахара ничего не нужно…

И здесь взгляд ее встретился с генкиным. Собачкина запнулась, щеки ее почему-то залились румянцем, но она перевела глаза на первый ряд и быстро справилась с собой.

– Итак, уважаемые обитатели поселка, – продолжила Собачкина. – Тема лекции указана на плакате. Имя человеческое – важный атрибут его жизни. И часто бывает, что родители, дающие имена, обрекают своих чад на существование, которое в лучшем случае может называться преисподней. Но они в этом не виноваты. Ведь каждому родителю хочется, чтобы его ребенок стал самым умным, самым красивым и самым значимым среди других людей. Потому фантазия их работает так мощно, что дает форы даже бывалым сказочникам. Возьмем, к примеру, армян. Этот древний народ…

– Минуточку! – раздался вдруг голос из первого ряда. – Извините, но почему когда речь заходит о древности, армяне тут же выскакивают из всех щелей? А евреев, значит, опять в грош не ставят?!

Возмутителем спокойствия оказался Гуревич.

– Вы, Иннокентий, не перебивайте! – сказала Собачкина. – О евреях речь пойдет позже.

– Почему это позже? – не сдался Гуревич. – Мы древнее армян, потому начинать надо именно с нас.

– Это кто древнее?! – возмутился Айрапетов. – Да вас в помине не было, когда мы появились!

– Когда появились армяне – евреи начали задыхаться от недостатка кислорода! – заявил Гуревич.

– Ничего подобного! – не согласился с ним Размик. – Армяне существовали еще до Адама. Господь их создал тайно, чтобы они не страдали от еврейской зависти. А ты, Кеша, первый завистник на свете! Все знают!

– Э-э-э, – раздался новый голос. – Что вы спорите? Ведь давно известно – расселение народов пошло из Памира.

Айрапетов и Гуревич повернули головы к Додихудо.

– Армянами и евреями вы стали после того, как забыли таджикский язык, – добавил Назархудоев.

Армянин и еврей онемели от такой наглости, но здесь Собачкина от души врезала указкой по трибуне, и раздавшийся треск вернул спорщиков к действительности.

– Прекратите бросаться древностями! – сказала Собачкина. – Лекция совсем о другом! На примере армянских традиций я хотела показать…

– Вот-вот! – снова перебил ее очухавшийся Гуревич. – Именно об этом я и говорил! Почему когда дело касается какого-либо примера, надо обязательно начинать с армян? Почему не с евреев или, скажем, таджиков? Додик, разве я не прав?

– Да-да, – Додик усиленно закивал головой. – Поддерживаю!

– Да потому что армяне придумали все на свете! – вскричал Размик. – А остальные просто украли у нас плоды мудрости! Даже имена украли. Например – был Мовсес, а стал Моисей…

– Чего-чего?! – взвился Гуревич.

Они уже стояли друг перед другом и намерения обоих явно не имели отношения к благости. Генка, млея от еле сдерживаемого смеха, завороженно наблюдал за возникшей ситуацией. Клуб действительно был интересным местом!

– Я сейчас патруль вызову! – звонко крикнула Собачкина.

– Не надо! – хором заявили спорщики и плюхнулись на стулья.

Собачкина с минуту смотрела на Гуревича прищуренными глазами, а потом продолжила спокойным тоном:

– Итак, каждый родитель хотел, чтобы его ребенку досталась добрая судьба. Потому имена рождались не только из понятий родного языка, но и от титулов, принадлежавших знатным вельможам своего и соседних народов. Таким образом, у армян встречаются имена типа: Князь, Герцог, Граф и подобные им. А самое распространенное – Сурен. Ведь произошло оно от должности, существовавшей при дворах парфянских царей, где словом «сурена» называли второго человека в государстве. И ничего зазорного в таких именах не было. По крайней мере – среди армян.

– А как было у евреев? – опять не выдержал Гуревич. – Все армяне да армяне. Когда мы перейдем к евреям?

– Пусть продолжает! – воскликнул Размик. – Не надо нам никаких евреев! Одного тебя за глаза хватает!

– Тихо! – щелкнула указкой Собачкина. – К евреям можно перейти прямо сейчас. Иннокентий имя латинское. Выходит, ваши родители украли его у римлян. Довольны? Кстати, римлян случайно в зале нет?

– Получил?! – победным голосом осведомился Размик у Гуревича.

– Я крещеный еврей, – пояснил Иннокентий с достоинством. – Потому и имя такое. Но я требую справедливости! Я хочу, чтобы мировая история освещалась не в угоду каким-то армянам, а равноправно. И вообще, любая несправедливость начинается с мелочи. Сегодня, например, начали обсуждение вопроса с армян, забыв о евреях, а вчера Айрапетова назначили старшим патруля. Получается – везде армяне! Я человек скромный и говорю не о себе. Но почему не назначили старшим того же Додика? Дискриминация, граничащая с расизмом!

– Да! – согласился Назархудоев. – Почему не меня? Дискриминация!

– Какая дискриминация?! – закипел от возмущения Размик. – Начальниками должны быть люди с образованием. Как у меня. А у него оно какое?

– Я учился плитку класть, – сообщил Додик.

– Где, в обойно-плиточном институте? – язвительно поинтересовался Размик. – В горно-кишлачном мегаполисе на заочном факультете с дистанционно-пастбищной формой обучения!

– А у тебя какое? – осведомился Гуревич.

– Высшее! – гордо ответил Размик.

– Высшее армянское? И откуда ты это знаешь?

– Приснилось!

Они снова стояли друг перед другом, сжав кулаки, а слушатели уже шумели вовсю. Стало еще интересней!

– Прекратить! – раздался вдруг сзади окрик.

Люди в зале повернули головы к двери. На пороге стояла Инесса Андрисовна.

Она молча обошла ряды стульев слева, уселась за стол, стоявший возле трибуны, и строго посмотрела на застывших спорщиков. Генка, провожая ее взглядом, неожиданно заметил какое-то несоответствие в окружавшей его действительности. Оглянувшись еще раз, он понял, какое. В заднем ряду не было Колюбакина.

Тем временем Козлаускене, по всей видимости, слушавшая перепалку, находясь в дверях, обратилась к Собачкиной.

– Саманта, проясните, пожалуйста, суть спора, – попросила она.

– Я начала лекцию с разбора армянских имен, – сказала Собачкина. – А Гуревичу это не понравилось.

– И что ему надо?

– Справедливости, Инесса Андрисовна! – влез разгоряченный Гуревич. – Армяне лезут в любые дырки! Даже здесь. Вон, лекцию начали с армянских имен, а о еврейских даже не вспомнили! Сплошной армянский шовинизм!

– Все «измы» в раю запрещены! – строго заявила Козлаускене.

– Да дело даже не в шовинизме! – горячо продолжил Гуревич. – Дело в именах!

– Ах, в именах? – зловеще спросила Инесса Андрисовна. – Только и всего? Тогда начнем с вашего имени. Как вас зовут?

– Иннокентием, – резко упавшим голосом сказал Гуревич.

– Вот здесь вы врете. Имя ваше – Акакий. Саманта, что оно значит, не помните?

– Сострадание божье, – тут же ответила Собачкина. – Ах, нет, простите, ошиблась… Состраданье божье это Ананий. Акакий же – добрый, то есть не злой.

– Ага! – победно вскричал Размик. – Так ты, Кеша, оказывается, Акакий-Ананий? Сострадаю!

Зал грохнул хохотом, который моментально перерос в сумбур! Генка, вскочив на ноги, пулей вылетел на улицу. Прижав обеими руками к животу томик Шекли, он принялся отводить душу. Он хохотал так, будто смеялся впервые в жизни, ощутив, что ничего лучше смеха на свете не существует.

Только минут через пять Кабанов смог прийти себя. Голова у него кружилась, а в ушах звенело. Сначала он хотел вернуться в зал, но вдруг заметил, что дверь библиотеки открыта настежь и потому, изменив решение, направился туда.

И вдруг из этой двери вышел Довбень!

Генка резко остановился и огляделся. Вблизи не было ни одного человека и это играло Кабанову на руку. Он нисколечко не боялся двухметрового верзилы, пока тот был один. Генкины мышцы мгновенно собрались в узлы, и тело послало в мозг сигнал о готовности к действию, а боевая злость, возникшая в голове, добавила решимости.

Единственное, что мешало приступить к осуществлению акта немедленного возмездия – книга, зажатая в руках. Довбень неторопливо приближался к Генке и последний решил легонько бросить томик на газон, но вдруг передумал. Поведение Довбеня выглядело странным до крайности!

Голова верзилы была задрана подбородком вверх и повернута направо, а глаза скользили взглядом по клубной крыше и горели каким-то оловянным блеском. Несмотря на то, что Довбень совершенно не глядел себе под ноги, он продолжал уверенно двигаться вперед, спокойно обходя встречавшиеся на его пути клумбочки.

Но самая большая странность заключалось в том, что опущенные вниз руки верзилы держали толстенную книгу! Они бережно и хозяйственно прижимали ее к животу. На секунду Генке показалось, будто по тротуару к нему шагает гвардеец со знаменем в руках, марширующий по Красной площади с обязательным в таких случаях равнением на трибуну.

А Довбень приближался к Кабанову, и надо было срочно что-то делать. Он был уже совсем рядом! Генка сделал шаг в сторону и встал на газон. Ну не мог он ударить человека с книгой в руках!

Довбень, ничего вокруг не замечая, поравнялся с Генкой.

– Эй, сволочь! – обратился к нему Кабанов.

Верзила, продолжая пялиться в крышу, молча прошел мимо строевым шагом и, четко выполнив поворот, скрылся за углом. Генка, находясь в полном изумлении, почесал рукой затылок.

– Ну как вам зрелище? – раздался сбоку голос Чингачгука.

Кабанов очнулся. Рядом с ним стоял Колюбакин. Он широко улыбался, и вид имел довольный.

– А-а-а, – протянул Генка, догадавшись. – Ваша работа?

– Моя! – гордо сказал Чингачгук. – Довбень раньше никогда не заходил в библиотеку. Это совсем не значит, что он дурак. Просто не образован, наверное. Зато житейски достаточно сметлив. Вон какую банду вокруг себя сколотил! Я все ждал, когда он мне попадется вблизи. Они меня боятся. Впрочем, меня многие боятся… А сегодня, представьте, Довбень прокрался в зал и панибратски похлопал меня по плечу. Мы вышли и он заявил, что ему срочно понадобился учебник неорганической химии!

– В библиотеке есть учебники? И вы ему выдали?

– Нет, конечно! И учебников нет, и ничего я ему не выдал бы, даже если б имел. Не хватало, чтобы эти бандиты освоили неорганическую химию и взорвали единственную водокачку! Здесь Радия Палладия с Петлюрой хватает, но последним такие учебники не нужны, они и так все о взрывчатке знают.

– Тогда что за книга была у Довбеня в руках?

– Сперва я хотел запустить его в путешествие по стране Оз. Но потом подумал – надо начать с чего-нибудь попроще. И всучил ему Винни Пуха.

Он довольно хмыкнул.

– Книга в его руках была слишком толстая, – сказал Генка.

– Потому что с картинками, – пояснил Чингачгук. – С роскошными иллюстрациями!

– И вы думаете, у него появится желания ее прочесть?

– Никуда он не денется, – зловеще процедил Колюбакин. – И желание его никакого значения не имеет. Я его крепко ухватил!

Генку передернуло. Беседуя, они стояли боком, и друг на друга не смотрели.

– Скажите честно, у вас это со всеми получается? – спросил Генка.

– Почти, – усмехнулся Колюбакин. – Правда, я не дурак, и к Очкасову с Козлаускасом не лезу. А вот с дедом Макарычем не выходит.

– Как со мной?

– Ха-ха-ха! – рассмеялся Чингачгук. – Не тешьте себя иллюзиями, молодой человек. Вы просто очень осторожны, и умеете вовремя включить заднюю передачу. А с дедом по-другому. Он непробиваем.

– Как так?

– Не за что ухватиться. Ныряешь в него, хвать! А там какие-то углы, жгуты непонятных конструкций и все скользкое, будто мокрое глюкало. Я, если честно, и сам этого не понимаю. Первый случай в моей практике.

– И с женщинами у вас так же хорошо получается? – вдруг спросил Генка.

– Хм, а вы как думаете? – вопрос Чингачгука прозвучал издевательски.

– И с Собачкиной? – сердце Кабанова почему-то похолодело.

– О нет, – печально сказал Колюбакин. – Не записывайте меня в категорию конченых мерзавцев. Саманта – чистая девушка, сознание которой задержалось в черно-белом подростковом периоде. Отсюда вся ее честность и желание сделать окружающий мир лучше.

– Короче – дура? – у Генки отлегло от сердца.

– Нет. Блаженная… Ну что, вернемся в зал?

– Мне хватило, – сказал Генка. – Я лучше Шекли почитаю.

– Ну и правильно, – подержал его Колюбакин. – Быстрее вернете. А потом еще что-нибудь интересное найдете, а то я сам до конца не знаю, что на полках затерялось.

Они распрощались. Чингачгук пошел в зал, а Кабанов, зажав под мышкой вожделенную книжку, отправился домой.

Цивилизация сахара

Глава первая

Генке снился сон, будто он стоит за углом клуба и держит в руке большую котлету, зажатую между двумя тоненькими кусочками хлеба. Слюни у него текут от вожделения, он оглядывается и видит – вокруг никого нет. Значит, пора!

Генка открывает рот, подносит к нему сандвич с котлетой и в этот пропитанный голодной страстью момент из-за угла вдруг выносится Собачкина с тромбоном в руках.

Она останавливается перед Кабановым и гневно кричит:

– Не сметь! Мясо в раю не положено!

Но Генка уже не может остановить поступательного движения руки и потому сандвич благополучно врезается ему в зубы. Он кусает, одуряющая вкусовая волна растекается по нёбу, полностью отключая мозг, а значит, и зрение, поскольку Собачкина мгновенно куда-то пропадает.

Но голос ее остается на месте и буравит слух:

– Ах, так?! Ну, тогда вот тебе!

И раздается противный рев тромбона!

Генка, подпрыгнув в кровати, уселся и протер глаза пальцами. Никакой Собачкиной рядом не было. Равно как и сандвича в руках. Но есть хотелось неимоверно. Принюхавшись, он понял, что в комнате жарится картошка.

Возле плиты стоял Андрюха. Мешая деревянной ложкой картофель в сковородке, он смотрел на Генку и улыбался.

– Ты мне должен будешь, – сказал он.

– За что? – тупо спросил Кабанов.

– За то что я тебя второй день нянькаю, – ответил Андрюха.

– И как же ты меня нянчишь?

– По утрам. Ты просыпаешься, а завтрак уже готов. Почему? Потому что я раньше встал. Запомни – здесь без завтрака не проживешь. Шесть часов без перерыва вкалывать надо. А времени всего полчаса с момента гудка до сбора на площади.

– А-а-а, так это я от гудка проснулся? – спросил Генка, вспомнив тромбон Собачкиной.

– Да, – кивнул головой Грузин. – Но вставать нужно до него. Картошка, знаешь ли, не банан. Кожуру снял и готово! Картошку приготовить – время требуется. Можно, конечно и с вечера заняться, но – не получается!

– Почему? – спросил Генка. – Ведь никто не запрещает. Сварил и лег спать. Или, например, пожарил.

– Что ж ты вчера не пожарил? – поинтересовался Андрюха.

– Ну, не знаю, – ответил Генка, задумываясь.

Мысли его блуждали непонятно где и ничего не проясняли. Он даже не помнил, как лег спать! Как уходил из клуба – помнил. А как ложился в кровать – нет.

– Ох! – схватился он за голову. – Андрюха, извини. Ничего не помню!

– Ха-ха-ха! – рассмеялся Грузин. – Дуй умываться! Потом приходи завтракать.

Генка вскочил с кровати, надел на себя мешок, валявшийся почему-то на куче картошки, и убежал в санузел. Там, моя руки, он увидел, что костяшки его правой кисти покрыты свежими ссадинами, многие из которых только-только начали заживать. И память сразу включилась.

*

Как оказалось – вчера он решил домой не идти, поскольку ему хотелось читать, а в комнате это сделать вряд ли бы получилось по вполне понятным причинам. Потому Генка отправился к речке.

Углубившись в лес, он нашел маленькую полянку с чудесным пеньком. Усевшись на него, Кабанов открыл книгу и принялся читать. Но продолжалось это недолго. Через десять минут кусты раздвинулись, и на полянку вышел один из юных гопников.

– О, Зеленый! – воскликнул он. – Довбеня не видал?

– Не видел, – ответил Генка.

– А что это ты делаешь?

– Читаю.

– А-а-а…

Гопник покрутил у виска пальцем и скрылся. Кабанов вернулся к чтению. Но через пять минут на поляне возник следующий бандит, и вопросы повторились с точностью диктофонной аудиозаписи.

– О, Зеленый! Довбеня не видал? А что это ты делаешь? А-а-а…

После шестого раза Генка понял, что надо менять место, но здесь из кустов появилась Снежана Зарубаева. Вопросы ее несколько отличались от прежних, правда – не принципиально.

Речь Снежаны была такой:

– О, Зеленый! Довбеня не видал? А что это ты делаешь? А-а-а… Страстной любви хочешь? Нет?! Ну и дурак!

Покрутив у виска пальцем, она исчезла в кустах. Осатаневший Генка, матерясь про себя, положил книжку на пенек, встал перед кустом, из которого появлялись гопники, и принял боевую стойку. Долго ждать не пришлось.

Очередной бандит, вышедший из куста, успел сказать только одно:

– О, Зеленый!..

Генка без лишних слов врезал ему кулаком в ухо, и гопник улетел туда, откуда появился. Двух следующих искателей Довбеня Кабанов отправил точно по тому же адресу. Потом в течение десяти минут никто не появился, но настроение читать успело улетучиться и Генка, сунув книгу под мышку, пошел домой.

В комнате было весело, потому что кроме Рыжего и Грузина в ней находился еще и Бублик. Оказалось, его лечение закончилось, и он выпущен на трехдневную реабилитацию с освобождением от всех видов работ. Зато в понедельник Коля приступает к исполнению обязанностей старшего ассенизатора, где будет руководить двумя младшими ассенизаторами, то есть Радием-Палладием и неким Душилой Родгером, посмевшим обозвать Козлаускаса «очкасом лысым».

– Довбеня не видал? – хором осведомились все трое.

Генка скрипнул зубами от злости.

– Видал! – рявкнул он и рассказал, где и при каких обстоятельствах с ним встретился.

Компания поддержала его рассказ дружным хохотом. Как выяснилось, юные гопники в поисках главаря банды уже пошли по комнатам и успели заглянуть даже сюда.

Выпив основательную штрафную порцию, Генка поинтересовался:

– А чем тут занимаются ассенизаторы?

Рыжий с Грузином опять заржали, а Бублик ответил:

– Фиалки разводят!

– Нет, я серьезно! – воскликнул Генка. – Здесь что, очистные сооружения есть?

Из дальнейшей беседы Кабанов узнал, что поселковая канализация преспокойно выходит в речку ниже по течению, а очистных сооружений не существует. Ассенизаторы чистят трубы там, где они засоряются, используя для этого тросы и палки.

– Но как же экология? – удивился Генка.

На что ему было заявлено следующее: раб божий должен заниматься тем, что от него зависит, то есть перегонкой сахара в самогон. А экология – проблема балансодержателя, создавшего и заселившего Райский Кущ № 69.

– Не может быть! – возмутился Генка.

Еще как может! А чтобы Кабанов лучше ощутил глобальность действительности, ему было сообщено: поселок Фестиваль № 13 расположен выше по течению речки и там кроме здания вокзала нет никаких строений, а есть огромный палаточный лагерь, обитатели которого гадят прямо в воду с мостков, сооруженных исключительно для этой физиологической цели.

Затем Кабанову пояснили, что дальше Райского Куща № 69 по рельсам находится поселок Манник Небесный № 7, а еще дальше – хутор Светлый Дух № 77, где канализация устроена таким же образом и сливается в ту же речку. И мутный цвет этой речки зависит не от глинистости берегов, а от вышеперечисленных обстоятельств.

И в завершение Бублик сказал:

– А сколько филиалов ада находится вверх по течению перед Фестивалем № 13 – одному очкасу известно! Ведь кроме рокеров есть куча другого народа, по которому плачут поселки подобного типа.

– Вот вам и рыбалка! – ошалело ляпнул Генка.

Компания тут же с ним согласилась и Рыжий откупорил новую бутылку.

Далее речь пошла об увлечении Кабанова книгами, и никто его за это не осудил. Но каждый их трех новых товарищей посчитал своим долгом предупредить об опасности частого посещения клуба и встреч с Чингачгуком, который – по мнению всех обитателей поселка – настоящий ч… очкас в чистом виде, засланный сюда фестивальной братвой с явно шпионскими, а может даже и диверсионными целями.

Когда прозвучал последний гудок, все члены компании уже тяжело ворочали языками, и потому было принято коллегиальное решение – немедленно разойтись. Денис с Колей отправились домой, а Кабанов с Грузином пошли их провожать. Миссия выполнилась успешно, в связи с чем была распита еще одна бутылка, только мероприятие состоялось в комнате у Рыжего и Бублика.

Неизвестно, сколько бы продолжались такие проводы, если б соседи справа не пообещали набить всей компании рожи, а соседи слева не пригрозили бы вызовом патруля. Генка с Грузином отправились домой, но каким-то образом вдруг очутились на площади, где узнали о двух крайне интересных вещах: на часах уже два ночи, а сами они обнаружены патрулем.

В связи с последним обстоятельством дальнейший путь домой продолжился диким кроссом по пересеченной местности с использованием кустарника для маскировки. Патруль состоял из трех женщин преклонного возраста и потому Генке с Грузином повезло. Они благополучно защелкнули дверь комнаты крючком, упали на койки и захрапели в такт.

*

На площади было оживленно. Но в этот раз толпа образовывала круг, в центре которого находился Бублик. Размахивая руками, он рассказывал, куда и сколько раз его били.

– Сюда кнутом двести раз, здесь приложились ломом, и ребра ка-ак хрустнут! Но когда притащили железнодорожную шпалу и размахнулись ей, я вспомнил не только раба божьего Очкасова, но и его маму родную! Вместе с бабушкой…

Женщины взвизгивали от ужаса, а мужики содрогались от ненависти к проклятым фестивальщикам. Да, Бублик выглядел героем и с наслаждением пользовался этим!

Но здесь из-за угла мэрии появился Додик с дежурным ковриком под мышкой и Бублик тут же лишился основной части аудитории. Видимо, таджик пользовался большей популярностью, чем очередная жертва фестивальной терапии.

Додик расстелил коврик и принялся негромко молиться на арабском языке, периодически стучась головой в асфальт. Двери мэрии открылись, выпустив на крыльцо чету Козлаускасов. Юрис Екабович привычно сбежал по ступенькам вниз и остановился перед Назархудоевым. Последний, заметив это, перешел на русский язык и поставил голос на достаточный уровень громкости.

– О, Всевышний, Всемилостивейший и Наидобрейший! – начал он. – Сжалься надо мной и забери меня к себе, в рай для мусульман, где не будет никакой дискриминации и расизма…

– Опять ты за старое? – поинтересовался Козлаускас.

– Отойди, неверный, – попросил Додик. – Не мешай мне, несчастному, общаться с Премудрейшим.

– Что опять не так? Что не устраивает?

– Рай должен быть раем, – сообщил Назархудоев, задрав голову. – А здесь не рай, а колония-поселение с ежедневной чисткой картошки. О, Всевышний! – возопил он, воздев руки к небу. – Пошли мне барана! Только не человеческого, которых здесь полный поселок, а животного… Хоть курицу полудохлую пошли! Или забери к себе и лиши меня чувства голода!

– Хватит! – гаркнул Козлаускас.

– Да, хватит! – рявкнул в ответ Додик, вынудив Козлаускаса отшатнуться. – Хватит морить меня этой мерзкой картошкой! Я тебе не русский, чтобы жрать всякую ботву и при этом хвалить власть!

Заместитель мэра нагнулся, цапнул Додика рукой за ухо и молча поволок того в сторону толпы. Назархудоев успел подхватить коврик и покинул молельное место без потерь. Козлаускас, отпустив ухо, выдал таджику пинок футбольной мощности, отчего последний влетел в толпу подобно мячу, пробитому с пенальти по воротам.

Толпа чмокнула, и приняла Додика с обычной легкостью, как это всегда бывает, когда в нее попадает отбитый у полицейских демонстрант. Козлаускас же с чувством хорошо выполненного долга поднялся по ступеням и занял место рядом с женой.

На крыльцо вышел Очкасов и ознакомил рабов божьих с текущими делами. Оказалось – тварей господних за сутки не попалось ни одной и потому женщинам из ночного патруля было объявлено по замечанию каждой. Генку начало накрывать некое чувство вины перед ними, но дальше получили замечания все члены остальных трех патрульных смен и неловкость, посетившая Кабанова, тут же улетучилась.

– У них что, план по вылову нарушителей есть? – спросил он у Андрюхи.

– Конечно! – ответил Грузин. – Как же без него? Без плана патруль будет в домино резаться или самогон пить.

На глюкальном заводе Генка радовал Макарыча ровно половину смены. Потом работу пришлось прекратить, так как испытательные баки вышли из строя. Это случилось потому, что они были дырявыми, и для поддержания уровня приходилось доливать в них воду, которая подавалась по трубам. Но в одиннадцать утра вода поступать перестала.

На столе у деда скопилась куча просверленных образцов, а испробовать их на музыкальность не получилось.

– Да что за дьявольское наваждение! – вскричал дед, грохнув кулаком по углу стола. – Что за бардак, черт его возьми?!

– Макарыч! – воскликнул Генка, прикладывая палец к губам. – Тс-с-с! С богохульством аккуратней! Факс завтра придет.

– Это тебе он завтра придет! – рявкнул Макарыч. – А мне по-барабану, что придет, а что нет! Главное – глюкала должны глюкать безостановочно!..

Далее Макарыч, продолжая ругаться черными словами, объявил перерыв и послал Андрюху Грузина на водокачку узнать, почему прекратилась подача воды. Генка, смутно догадываясь о причине аварии, решил не лезть не в свое дело и, выйдя во двор, присел на первую же подвернувшуюся железяку. Через пять минут рядом с ним уселся Макарыч.

– Ну как тебе здесь? – спросил дед.

– Пока весело, – честно ответил Генка. – Но это будет длиться недолго.