Электронная библиотека » Виктор Ерофеев » » онлайн чтение - страница 14


  • Текст добавлен: 26 октября 2016, 01:00


Автор книги: Виктор Ерофеев


Жанр: Современная русская литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +18

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 14 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Куда-то они звонили. Откуда-то свалилась еще третья. Ее тоже быстро уговорили снять блузку, но вторая попросила меня ничего больше с ней не делать, потому что она еще маленькая. Третья посмотрела-посмотрела на танцы из кресла и юным басом сказала: оригинально. Она доводилась кому-то сестрой, по-моему, второй. Потом девки ушли в ванную и вышли в полотенцах. Потом полотенца с них съехали. Третья вообще не сдвинулась с кресла. К тому времени Женька напился. Он ушел с первой, потом пришел и заснул на диване. Тогда две первые девушки принялись друг у друга трогать груди, рассматривали их с нескрываемым интересом. Потом все мы, кроме спящего Женьки, трогали груди третьей, но не более этого. Потом третья устала от разврата, раззевалась, личико сморщилось, и она быстро уснула в кресле. Мы со второй пошли в спальню и делали все, но не трахались. Потом постучалась первая, просилась поспать на кровати без глупостей. Утром я проснулся с высокой и худенькой горьковчанкой, обрадовались друг другу и, как влюбленные, всерьез занялись ее узким и темным лобком, уходя все дальше и вглубь; первая нам помогала: томно вздыхала и щупала яйца, пока я не обнаружил, что все мы перепачкались в крови. Тут худенькая была вынуждена признать, что она только второй раз в жизни, а первый не получился. Она стала женщиной с псевдополяком, у которого утром выветрился акцент, как это бывает в фильмах, и никого это обстоятельство не удивило. Зато девственность худенькой бляди воодушевила меня, и мне захотелось сказать ей что-то хорошее, подарить сопутствующий подарок, просто что-нибудь выкрикнуть. Когда она с кровавым животом пошла мыться, я принялся было за первую, но та в решительную секунду объявила, что хочет писать, ушла и пропала, я нашел подруг в ванне, на полу валялась моя разбитая электробритва «браун», а третья вообще ушла рано, самостоятельно справившись с замком. В ванне худенькая имела сугубо торжественный вид. Из шести яиц мы пожарили глазунью и сожрали ее с удовольствием, в дружеской компании строя планы совместной жизни. Женька встал поздно, с головной болью, брюзжа, мы его не одобрили: он бесцельно слонялся.

Где-то в Нижнем Новгороде живет девушка с кровавым животом. Или уехала, голубушка, куда? После глазуньи мы расстались с ней навсегда. Писанье первой, а может, ее жалость меня уберегли.

Женька заразился сифилисом, лечился в Варшаве. Его отец узнал про сифилис и во всем обвинил меня. Он распускал обо мне страшные сплетни. Эвуня тоже решила, что я виновник всего, и заочно раздружилась со мной окончательно.

Когда Женька вылечился, он снова приехал в Москву, заглянул в Коптево и набил Ивану Сергеевичу морду за звонки жене. Кроме того, потребовал икону как рекомпенсацию за вред. Униженный отец обещал, но просил дать срок. Женька тихо жил у меня, испуганный недавним сифилисом, и ждал икону. Отец навещал нас. Он снимал ботинки в прихожей и сидел на кончике кресла, поджав под себя ноги в малиновых носках. Он носил нам конфеты и коньяки. Мы милостиво брали дань. Но вместе с ним не пили: гнушались.

За ее вывоз Женька предлагал доллары. Я не хотел об этом слышать. Я вообще побаивался долларов. Однажды, не снимая ботинок, Женькин отец сказал, что его днем обчистили, когда он был на службе, взяли икону. Женька недоверчиво захохогал. Иван Сергеевич предложил съездить, удостовериться, у него в глазах стояли слезы. Я не переживу этого, шептал он, пока мы ехали. Дверь была взломана. Посуда перебита. Осколки на полу. Бриллианты исчезли. Иконы нет. Я лишился всего. Мы молчали. Наводка, глухо сказал отец. Кто-то из близких. У тебя нет друзей, – сказал Женька. – Не ври! Отец молчал. Ты это сам сделал, зкурвысыне! – вдруг дико заорал Женька. Сорвался. Отец заплакал, словно от обиды. Женька пожал плечами. Мы вышли.

Я проводил его до Шереметьева. Он уже смирился с мыслью, что икона ушла у него из рук, только хмурился. Проклятая страна, сказал он на прощанье, еще хуже Польши.

Меня вызвал следователь где-то через полгода, и сразу, как они это умеют, давеж, замашки на психологизм столетней давности. Выкормыши русской беллетристики. Я не люблю эти дела. Я думал: из-за черной иконы. Не угадал. Мой телефон оказался в запиской книжке Женькиного отца, которого выбросили из тамбура вагона на Северном Кавказе, куда он поехал с ревизией. Северный Кавказ вызвал у меня изжогу, мне неприятны люди, у которых глаза легко наполняются кровью. Их золотые рты мне неприятны.

О взломе квартиры следователь не знал. Это был темный тип, насколько могу судить, заметил я. Он согласился. Я отделался несколькими общими фразами, не вдаваясь в известные мне подробности. В конце концов, я был вроде бы Женькиным другом. Следователь терпеливо ждал, пока из меня потекут сведения. Они не потекли. Нравится? – спросил следователь, увидев, что я поглядываю на его маленький антикварный «ремингтон». – Классная вещь! – Один журналист предлагал тыщу двести. – Какие-то двое парней с батоном в зубах шумно ввалились без стука. Следователь нервно выхватил пистолет из-под мышки. – Хотим сделать заявление, – сказали парни, жуя. – Вон! – рявкнул худенький (что-то все они у меня худенькие) следователь, пряча оружие. Те удалились, жуя. Я тоже удалился, с «ремингтоном» под мышкой, довольный. Может, он сам выбросился? – напоследок предположил я. – Хрен его знает, – произнес следователь. Мы сидим в шумном, тесном кафе на Монпарнасе.

– Дети у тебя крещеные?

– Да, а что? – удивился вопросу Женька.

– Значит, Тацит не прав? – усмехнулся я.

– Какой Тацит? Ах, Тацит! Ну, Эвка, конечно, хотела.

– А Тацит?

– Тут такая жизнь, брате. Тут Париж. Не до русских вопросов.

Забурев, полысев, он стал смахивать на отца, не хватало только отцовской совковости. Нашли, кто убил? – продолжаю я русские вопросы. – Нашли! Они никогда не найдут, – кривит Женька губы, – А что икона? – На икону, брате, я купил себе здесь квартиру. Хотя какой там пятнадцатый век! Насилу продал. Поедем? Эвка будет рада. – Мне завтра в Америку лететь, – говорю. – Не высплюсь.

Тогда он мне дал телефоны поляков в Лос-Анджелесе, и я записал, и на улице мы обнялись.

– Хочешь, тебя удивлю? – говорит Женька.

– Удиви, – без особого энтузиазма говорю я.

– Знаешь, кто прикончил отца?

– Кто?

– Догадайся, – смеется.

– Нет, – говорю я.

Он смотрит на меня почти вызывающе:

– Неужели не понял?

– Ты мифоман, – говорю я. – Тебя тогда не было в Советском Союзе.

– Я закрывал глаза и видел, как моя сперма течет у него по губам. Каждую ночь. Это было неприятно, брате. От этого хотелось освободиться.


1991

Комплект

1. Когда-то (в это трудно сейчас поверить) ее окружали глухие, труднопроходимые леса. Местность вязкая, в обилии растут вязы, но зато рядом холм, да какой: географы называют его самым высоким на Среднерусской возвышенности. Быть здесь городу-пограничью! В сооружении крепости приняли участие знаменитые мастера Антип и Мирон. Подземный ход дополнили винтовой лестницей, связывающей четыре боевых яруса. Нижний состоял из бойниц-печур. Шестиметровая толщина не перестает восхищать своей прочностью, которая проверена и временем, и огнем лихолетья – фашистская взрывчатка не возьмет монолит. Вчера Президент вручил мне Звезду Героя. Пусть нехотя, но взял, чтоб не обидеть.

2. Великолепным фоном для этого памятника старины является прибрежная зелень. Боковые фасады четверика расчленены на три прясла лопатками, на импосты которых опираются пять ложных закомар. У Тани день рождения. Ей стукнуло (она это скрывает) 35. Выше закомар проходит ряд профилированных кокошников килевидной формы. Таким же кокошником декорирован барабан главы в его основании. Главным мотивом резьбы стали виноградная лоза и стилизованные цветы.

3. Тихоструйная речка несет свои воды мимо древнего города, как и много столетий назад. Правительственно-патриотическое задание: в целях победы над беспорядком обработать «объект» шоколадом. Пришлось взять с собой немца-фотографа. Остановились на ночлег в гостинице «Юбилейная». Обилие кокошников, арочки с гирьками, парные полуколонки, фронтончики делают постройку чрезвычайно нарядной, праздничной, запоминающейся. Гостиница обладает прекрасной акустикой.

4. Церковь барочного стиля, интересная своими росписями XVIII века, сегодня известна еще и как здание, где Таня работает старшим научным сотрудником. По ее же инициативе на одной из стен музея установлена мемориальная бронзовая доска, которая сообщает о жестоком бое воинов русской армии с французским войском, происходившем неподалеку от храма. И враг, хотя имел численный перевес, не устоял под напором русского духа и русского оружия.

5. Что я знаю о Татьяне Николаевне? Она замужем, носит очки. Мы разговариваем с директором музея (Т.Н. запаздывает), которая щедро одаривает нас квадратными юбилейными значками.

6. Говорит активный участник войны 1812 года поэт Ф. Н. Глинка: «О славных подвигах русских воинов, самоотверженности горожан напоминает памятник героям 1812 года, открытый в столетнюю годовщину войны: неприступной скалой с двуглавым орлом на вершине встала Россия, гордая птица треплет штандарт поверженного французского войска». Неслышно входит Татьяна Николаевна. Сотрудницы наперебой поздравляют ее с днем рождения, Ф. Н. Глинка дарит ей цветы. Мы тоже с Гидо подходим, поздравляем, представляемся.

7. – Вы к какому лагерю относитесь? – спрашивает нас наш сегодняшний экскурсовод Татьяна Николаевна (10 ч. 30 м.). – Как вам рассказывать? – Расскажи, как самой себе, – задушевно говорю я. – Тогда начнем, – говорит она, выходя на главную площадь. В историю октябрьских дней вошла и страничка, написанная верой в правоту ленинского дела и мужеством местных большевиков, задержавших и разоруживших на станции 40 белоказачьих эшелонов, следовавших в Москву и Петроград на подавление революции. Молодой шофер Максим, слушая Татьяну Николаевну, ест пачку стратегического шоколада. Он всю дорогу страдает хроническим жором: ест что ни попадя. – Идите назад в машину, пока ее не угнали, – шепчу я ему с мягкой улыбкой, – и перестаньте, пожалуйста, есть шоколад. Он, обиженный, уходит. Доброе слово вождя революции будет вести в светлое завтра многие поколения трудящихся масс.

8. – Ты чего, нашу нищету снимать приехал? – нехорошо удивляется рыночная женщина, торгующая маслом. – Ты самого себя снимай, понял? – Очередь, состоящая из женщин со средневековыми лицами, как будто пригнанная на массовку, тоже угрожающе рычит в нашу сторону. На помощь приходит Татьяна Николаевна: – Потише, женщина! – говорит она неожиданно властным тоном, – Он снимает то, что ему полагается. От властного тона Татьяны Николаевны все теряются, мы проходим. Несмотря на золотую осень, мужики надели ушанки, готовы к холодам.

9. Мемориальный комплекс, сооруженный в честь народных ополченцев. Противотанковый ров, надолбы, дзот, отлитая из меди фигура солдата. Каждый из них помнил слова комдива Заикина, сказанные им, когда дивизия, отправляясь на фронт, получила боевое знамя: «Ополченец всегда должен помнить, что во время сражения над ним реет святая святых – наше красное знамя». – Так, теперь куда? – Десятки тысяч стеклянных банок австрийского высококачественного гранулированного кофе оказались разбросанными вокруг машины и в болоте. Сначала тихо и как бы нечаянно стали подбирать банки, оказавшиеся на обочине. Затем аппетиты разгорелись, и некоторые полезли на болотные кочки. Кофе вылавливали руками, полиэтиленовыми мешками. Особо ретивые женщины, сняв обувь и юбки, в колготках полезли в холодную болотную жижу, не боясь порезать ноги. Но беда, как говорится, не приходит одна. В этом матче за драку с поля был удален лучший бомбардир команд 3-й зоны 2-й лиги Валерий Соляник. И уже на следующее утро пришел жесткий приговор: дисквалификация на 5 матчей. – Увидите на рынке – торгуйтесь, – улыбается редактор Анатолий Алексеевич Головач, – ибо ничто так легко не отдается, как доставшееся даром.

10. Сожжено 1200 домов, 400 торговых лавок, около 20 мастерских, разрушены и осквернены храмы. Казалось, что городу не подняться. А он в который уже раз повторил свой подвиг.

Кожевенные заводы поставляют юфть, хром, надежный материал для одежды, обуви, упряжи. Пряничные фабрики изготовляют кондитерские изделия редчайшего вкуса, и посланникам английских королей приходится потратить немало усилий, чтобы посылки с пряниками поступали и на Британские острова. Вот-вот выйдут в свет переизданные трилогии Фридриха Незнанского «Ярмарка в Сокольниках» – «Операция „Фауст“» – «Ящик Пандоры» форматом, приближенным к классическому «покетбук», и в серийном оформлении «Русский триллер», а также все три книги о Незнайке и его друзьях.

11. Виктор Голубь – не только оригинальный живописец и график, но и чуткий поэт-самородок:

 
…Не хочу высоких званий,
И мечты завоеваний
Не тревожат мой покой!
Но коль враг ожесточенный
Нам дерзнет противу стать,
Первый долг мой, долг священный —
Вновь за родину восстать.
 

Мы долго стучались в его мастерскую, что через двор от газеты, в которой нам сказали, что проблема переименования улиц в принципе решена, однако откладывается на неопределенное время ввиду отсутствия табличек. Татьяна Николаевна в конце концов постучала сильно ножкой, обутой в черный сапог, и Голубь предстал перед нами во всей своей утренней красе. Немедленно подружились.

12. Тайная мысль моя обретает мало-помалу реальные очертания. Виктор тут же взялся показывать свои работы всех направлений: абстракцию, сюрреализм, поп-арт, символические полотна «Алчность», «Двоемыслие», «Догматик», а также ряд городских пейзажей, один их которых Гидо (по моей тихой просьбе) приобрел за 60 долларов для своей домашней коллекции в Мюнхене (в основном, чайные сервизы времен революции). Это скромная работа: деревянный забор, чертополох, заболоченная речка, – но от нее трудно отвести взгляд. У него есть также несколько «нюшек», сделанных с одной натуры, что не ускользнуло от моего внимания. Татьяну Николаевну я уже начинаю через раз называть Таней.

13. Короткостриженый, серебристый Гидо командирован правительством ФРГ мне в помощь, но я вижу, что он подавлен как бывшими позорными действиями своих земляков, так и погодой (пошел-таки снег). – Ну куда они поперлись? – бормочет он, разогревая дыханием окостеневшие пальцы (Таня вместе с нами и рыжим отцом Даниилом лезет на колокольню). – В сентябре метель. Гитлер – дурак.

14. Священник Шура, отец Даниил, учился с Таней не только в одном классе, но и в одном педагогическом институте. Мемориал находится на городском Екатерининском кладбище. Священное место для жителей города и его гостей: здесь похоронены бойцы революции и Гражданской войны, воины, погибшие в Великую Отечественную войну, люди, совершившие подвиги в мирное время, жертвы польско-литовских феодалов. Легенды ходят об учительнице-комсомолке Александре Барановой. Она ежедневно расклеивала на стенах домов листовки с советскими песнями. Враги выследили патриотку, на казнь она пошла с песней:

 
По всем океанам и странам развеем
Мы алое знамя труда!
 

Место для колокольни было выбрано наилучшим образом – на господствующей над городом западной высоте, но съемка города не удается. Валит снег. Таня огорчена. Я тоже стараюсь выглядеть разочарованным. Священник Шура приглашает выпить церковного вина. Будьте его гостями! Он зовет вас на улицы и площади, в тенистые аллеи парков. Прикоснитесь сердцем к старине, порадуйтесь цветущей юности. Я вижу, что его несколько жалит Татьянино «ты», но он смиренно справляется с обидой.

15. Таня ушла через площадь в музей. Вернется ли? Гидо требует суп. Шофер Максим ест все, что ни попадя, нахваливая Германию. У меня нет сил его слушать. Вскакиваю, иду в музей. Она пьет чай с сослуживцами. В углу стоит большая блестящая модель искусственного спутника. Некоторые школьники принимают его за самогонный аппарат, смеется Таня. Я громко, искренне смеюсь, хотя эта шутка мне известна.

16. В девять утра в районе Кувшинова еще шел бой, а в полдень бойцы и жители собрались на митинг, посвященный освобождению славного русского города. Пасля Вя-лiкай Айчыннай вайны горад адбудувауся занава, засяляуся новымi людзьмi тэта русюя, украшцы, белару-сы, яурэк Негледзячы на тое што каля 170 тысяч семяу стаяць у чарзе на атыманне жылля, у 1991–1992 гадах горад прытулiл каля 6 тысяч перасяленцау з раёнау, што пацярпелi ад катастрофы на Чарнобыльской АЭС.

17. Немец отпрянул. Таня выхватила из-под пояса юбки бутылку, решительно поставила на стол: – За мой день рождения!

18. – Милая Таня! Погода не благоприятствует наружным съемкам. Не отправиться ли нам снова к Голубю для фотографирования местной интеллигенции в творческом процессе?

19. Три надгробья – три биографии. Впереди у лауреата будут монумент «Воину-освободителю», грандиознейший мемориал в Волгограде, широко известная песня «Огромное небо», но первым памятником, посвященным подвигу народа, станет памятник Тани, а рядом тихо стану я (умный стратег, хитрый тактик, дерзкий командир).

20. Голубь принял нас как родных. Я сказал: – Для пользы дела нельзя ли вызвать вашу натурщицу? – Ленку, что ли? – Ну, Ленку – Ее нет в городе. – Нам нужна натурщица. Иначе все сорвется. – Понимаю. – Это очень важно, – подчеркнул я. Глаза Голубя забегали. Я затаил дыхание. Глаза Голубя бегали в правильном направлении. – Татьяна! – вскричал он. – А почему бы тебе не заменить Ленку? – В самом деле, – скромно заметил я. – Хорошая мысль. – Татьяна смерила нас взглядом, как сумасшедших. – А что тут такого? – сказал я. – В Европе давно уже все купаются голыми. – Я знаю, – сказала Татьяна. – Но мы не в Европе. Ни в коем случае! Как вам только в голову такое могло прийти?! – Голубь с жаром принялся ее убеждать. Он говорил о семейной усадьбе Грибоедова, маневровом диспетчере Я. М. Ларионове, организовавшем несколько крушений поездов, наконец, о паровозе ЭШ–4290, навечно вставшем на постамент рядом с вокзалом 9 Мая 1980 года. – Паровоз мог встать, а ты нет? И тебе нисколько не совестно? – ЭШ–4290? Это тот, что ли, с красными колесами? – Да! Да! С красными! – рассердился Голубь. Таня закусила губу – У тебя есть чистая простыня?

21. На подиум водрузили ярко-зеленую софу. Таня вышла в простыне, возбужденно попахивая подмышками. – Дайте мне водки. – Я выскочил во двор, растолкал Максима. Тот, обиженный, быстро уехал за водкой. Через пять минут я вошел в мастерскую с водкой и рюкзаком, набитым шоколадом. Я незаметно поставил рюкзак к батарее. Гидо уже расставил штатив, приготовился. Не зря он шесть лет проработал для немецкого «Плейбоя». Таня глотнула полстакана, сняла очки в голубой пластмассовой оправе, но в последний момент отказалась снимать простыню. – Я не буду делать это бесплатно. – Гонорар в размере месячной зарплаты, предложенный мною, рассеял последние сомнения женщины.

22. И когда, вскарабкавшись на софу, она бросила мне сверху простыню, я ахнул: она. Та, что мне надо. Схватившись за карандаши и яростно делая наброски, Голубь кричал, что у него никогда не было такой натурщицы, что ее с наслаждением писали бы Репин и Шишкин. Гидо вошел в раж, меняя объективы. Для меня было предельно ясно: именно ее во сне и наяву я мечтал всегда обмазать шоколадом.

23. Она не была совершенством. У нее был пожилой, дрябловатый, с порезом живот, почти до пупа поросший растительностью, что за беда! Местность вязкая, в обилии растут вязы, но зато рядом холм, да какой: географы называют его самым высоким на Среднерусской возвышенности. Вижу землянки, костры, партизанский отряд «дяди Кости», строительство железной дороги, виселицы, разбитые церкви, гнилые кресты, спаленную жниву, братские воинские захоронения монахов и большевиков.

24. Сначала она лежала скованная, зелено-серая, отпускала нервные, глупые шуточки провинциальной 35-летней тетки и приговаривала: – Меня же муж убьет, – но потом порозовела и поплыла.

25. 16 ч. 50 м. Ничего не объясняя, без предисловий я развязал рюкзак и стал натирать ее тело подтаявшим шоколадом. Техническое обеспечение подвело меня: мне выдали шоколад с орехами, и было не очень удобно мазать ее, потому что орехи мешали, но я ее мазал, мазал всю: ступни ног, икры, ягодицы, спину, ароматные нестриженные подмышки, шею, лоб, нос, подбородок, весомые, крепкие груди и этот дрябловатый, волнистый, неважный живот. Я мазал ее живот шоколадом, забыв об орехах, немце и Голубе, уронившем карандаши. Я мазал ее живот шоколадом, и она лежала на пляже, подставив тело шоколадному солнцу, и я ее мазал, намазывал шоколадом, размазывал жирный, коричневый шоколад, и снова мазал.

26. «Совершенный успех увенчал мое предприятие», – отстучал я телеграмму в Кремль с местного почтамта. Садясь в машину, я посмотрел на звездное небо и улыбнулся. Родина может спать спокойно.


1993


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации