Текст книги "Энциклопедия русской души (сборник)"

Нас многократно предупреждали о катастрофе, приводили доводы. Мы только отмахивались. Самых умных объявили сумасшедшими. Русская культура имеет удивительную особенность: у нее короткая память. Знания не копятся. Они сливаются, как помои.

Русская мысль – следы на песке. Наговорят, накурят, вспомнят Тютчева, похохочут, расскажут анекдот, поругают власть, поспорят, потанцуют, поцелуются, подерутся и разойдутся по костям, по могилам.

Придет следующее поколение – и всё опять «от яйца». Опять накурят, опять вспомнят Тютчева.

Мысль Пушкина, что в русских есть «равнодушие ко всякому долгу, справедливости и истине, это циничное презрение к человеческой мысли и достоинству – презрение ко всему, что не является необходимостью» (черновик письма к Чаадаеву), до сих пор звучит как в первый раз.

Мы никуда не продвинулись в наших рассуждениях, может быть, прежде всего потому, что по-прежнему впускаем в себя эту отраву местоимения «мы».

Мы убиваем без счету, но не только не каемся, но даже не помним. Пример с Катынью. Тот же Пушкин как национальный поэт участвовал в брошюре «На взятие Варшавы».

Сейчас происходит формирование той странной массы людей, которая расселена на территории России. Эти люди схожи в одном: они не готовы помочь друг другу. Но они не готовы помочь и самим себе. Говорят, русские щедры. Но грузинское гостеприимство сильнее русского. Говорят, русские – бессребреники. Но индусы еще более бескорыстны. Русских скорее объединяют дурные качества: лень, зависть, апатия, опустошенность.

Насрать. Не думать. Плыть в своей лодке.

Сигареты

Конечно, если в начале 90-х Серый торговал сигаретами, то Серый – король.

А вы что об этом знаете?

Кто платил милиции за побел стен?

Радость убийства

Русский раздирается между самоуничижением и волей к насилию. Помню, как у нас дома большой советский сановник вставал на колени перед нашей домработницей. Это его возбуждало до такой степени, что Пал Палыч превращался в пунцовое животное.

Трудно представить себе народ, который был бы более благосклонен к мучениям себя и других. Русский любит испортить другому жизнь, засадить в тюрьму или хотя бы измотать нервы. У русского глубоко в душе спрятано желание убивать. Русский всегда любил публичные казни. Всегда переживал и за палача и за повешенного. Он был пополам. Это и есть русский национальный театр, а МХАТ – это только Чехов.

Нет ничего роднее блатного трафарета: убить, грабануть, пропить и в кабаке поплакать о душе, о любви. Серый уважал блатную музыку.

Дружба народов

В советские времена фарцовщики уважали американцев и «бундес». Теперь – прошло. Фактически «наши» никого не уважают. Традиционно не уважают соседей. Дружбу народов советские коммунисты насаживали показушно и насильно и по-своему были правы.

Молитва

– Бог, зачем ты сделал Серого?

– Для потехи.

Когда Серый просыпался, я засыпал. С заспанным лицом он просыпался, а я засыпал. Когда я просыпался, он уже спал. Никак не получалось поговорить. Он был с детства обрюзгший.

Сибирь

Серый ушел в тайгу на целый день. Он открывал пивные бутылки большим пальцем.

– Серый, это ты разбил окно?

– Ну.

Серый жил с какой-то женщиной. У той был сын от первого брака, но Серый уже давно утопил его в Оби, чтобы малый не мешался.

– Серый, поехали в Москву? – сказала невеста с зубами.

– Запросто, – сказал Серый.

Сестра

У Серого была сестра – парикмахерша из Омска. Когда они напивались, он к ней приставал, рвал одежду, ища промежность. Ее звали Олей. Она хохотала. Ее промежность – тоже. Серый ходил по двору и прятал деньги в коровьи лепешки, чтобы никто не догадался. А тетя Варя, их мать, залезая на пихту, кричала Серому:

– Гитлера на тебя нет! Сталина на тебя нет!

– Чтоб ты сдохла, старая, – огрызался Серый.

– Чтоб ты сам поскорей околел! – кричала с пихты мать.

– Ну, как тут с утра не пить? – риторически спрашивала себя сестра и снова хохотала промежностью.

Субботник

Серый отсидел за убийство десять лет, освободился, поехал в Москву на субботник. Серый любил прижигать соски проституткам американскими сигаретами.

– Девки, – говорил он проституткам, – вы мне всю любовь истоптали.

Есенин

Из книг больше всего Серый уважал Есенина.

Масоны

Масоны поручили мне обмануть Серого. Евреи приказали мне сделать из него мацу. Американцы предложили мне расчленить Серого.

Я получил много заданий. Некоторые из них хорошо оплачивались.

Я стал агентом мирового заговора против Серого.

Волки

Серого не устраивали ни правые, ни левые, ни военные ястребы, ни демократы. Ему нравились бритоголовые фашисты. Вот хорошие ребята. Охотнорядовцы, погромщики, большевики. С ними не скучно.

Я волновался за свою страну. Мне не хотелось, чтобы она превратилась в кровавое месиво. Мне надо было убить Серого. Убить Серого – кастрировать Россию. Мне нравилась идея кастрированной родины.

Уважение

Серый угонял автомобили. Случилось, проламывал головы хозяевам автомобилей.

– Ну это так хорошо – измываться!

Люди боялись и уважали его.

Тишина

Серый притих.

Как быстро спасти Россию?

Раньше, когда в России зевали, крестили рты, чтобы черт не влез вовнутрь. Чтобы быстро спасти Россию, нужно заново крестить рот. Крестите рты! Крестите рты! Крестите рты! Крестите рты! Крестите рты! Крестите рты! Крестите рты! Крестите рты! Крестите рты! Крестите рты! Крестите рты! Крестите рты! Серый любил зевать. Он зевнул.

Армия

В детстве Серый служил в армии и дослужился до того, что его наказали. Тюрьма лучше армии, но армия лучше тюрьмы.

Равнодушие

Серый очень устал. Усталые люди – равнодушный народ.

Церковь

Серый зашел в церковь и в душе почесался. Серый перднул в церкви. Церковь осталась. Я тоже остался.

Баня

Серый не любит мыться. Он моется с трудом. С сосков стекает гной-янтарь-смола.

– Сколько кусков на рыло? – бычатся «синяки».

– Уёбисто.

– Ну, тогда заверни!

В паху у Серого затор: училки-педрилки и школьницы-мандовошки.

Александр Иванович

К Серому пришел Александр Иванович.

– Серый, подъем!

Серый встал, постоял.

Дороги

Серый знал, что дорога – это мучение.

Деревенская жизнь

– Сашок, – сказал Серый, – светает.

– Темнеет, – ответил мужик.

Лучше не будет

Серый был очень подозрительным по жизни. Он правильно делал – был подозрительным.

Хлеб

Эти, которые пришли, они зачем пришли? Серый обнял родину. Но глаз был тухлый. Серый не спеша ел хлеб. Ему зачем торопиться? Хорошо бы еще кого-нибудь смутить.

Менты

Менты попрятались в овраге. Они разделись и разбежались.

Над оврагом долго стоял запах служебного пота.

Любимый писатель

Русское отношение к слову провернуто через историческую мясорубку. Из такого фарша можно свалять любую котлету. Какому слову еще верят на Руси? Никакому. С другой стороны, почти всякому. «Я верю, что я не верю, что я не верю…» – и так до бесконечности, но эта цепь обрывается в какой-то случайный момент, и тогда, как с ромашкой: когда «верю», когда «не верю».

Я не верю ни одному русскому слову: ни официальному, ни печатному, ни оппозиционному, ни независимому, ни бытовому – каждое слово содержит в себе подвох, угрозу, насилие, опасность для жизни. Я научен, естественно, горьким опытом, но я невольно поддаюсь слову, потому что, как у всякого русского, у меня тоска по надежде.

В такой неловкой ситуации, с воспаленными нервными окончаниями я изобретаю для себя субъективно авторитетное слово, которое становится со временем авторитарным. Я ищу и пытаю его методом исключения из исключения: прогоняю через медные трубы, вывариваю в кипятке, проверяю на запретность и разрешенность, сверяюсь с друзьями, перечеркиваю и воскрешаю. Или, забыв обо всем, просто влюбляюсь в слово и верю ему «на слово».

У каждого русского есть свой «любимый писатель». Русский спит с ним, как дети – с мишкой. «Любимый писатель» – это и есть то неразлучное, обсосанное слово, что в России на первый взгляд прочнее прочного. Мы за «любимого писателя» глотку перегрызем. Мы воздаем ему сверхбиографию, громоздим сверхрепутацию. Конечно, лучше всего быть гонимым, непонятым. Гумилев сдал поэтический экзамен на вечность только одним фактом своего расстрела. Но в основной интеллигентский иконостасный набор МЦАП он все равно не вошел.

МЦАП одно время был сильнее крылатых ракет. МЦАП принимали на коленях как просфиру. Это была большая пушистая кошка – МЦАП-царап. Немножко, как видно теперь, сиамская и истеричная. МЦАП-ценности стали когда-то фортом-либерти и для меня, о чем не жалею. С МЦАПом мог конкурировать только Набоков благодаря идеальному эстетическому нонконформизму и абсолютно непроходимой, по старым международным, а также советским меркам, «Лолите».

Набоков был у нас обожествлен подпольно, в катакомбах. Позже я и сам принял участие в «набоковизации» всей страны, составив его четырехтомник, вышедший тиражом 1 700 000 экземпляров. Нас тянет, как на падаль, на «культ личности». Слово Набокова стало сакральным, несмотря на сопротивление очевидности. Если любить – то «без извилин», иначе не русское это дело.

«Любимый писатель» не бывает голым королем. Может быть, это и составляет сильную сторону русских, но тотальная любовь через одно-два поколения невольно взрывается, и уже более не любимый писатель становится совсем голым и совсем незаслуженно, как сначала Максим Горький, а потом и пафосный МЦАП, над которым теперь волен глумиться всякий продвинутый автор. У нас нет той комнатной температуры культуры, при которой не лопаются краски, а только восторги и взрывы на пустом, в общем-то, месте.

Дом Серого

Серый не любит хаоса – но хаос любит Серого во все дыры. В доме у Серого нет правильного вида вещей. Они у него наползают: вещь на вещь. Зверски синего цвета стены. Ковер наползает на стену, стена – на диван, нож – на скатерть, собака – на будку, грядка – на лук, огурцы – в ароматных пупырышках. Лампа висит криво, иконы висят вверх ногами, земное притяжение – не указ, ватерпас отменен, табуретки неровные, калитка покачнулась, забор рухнул, зубы черные, выключатель отвалился, буквы гнутые, проводка искрит, у вилки нет ложки. Щеколды щелкают. Подоконник потрескался. Плитка колотая. Пищат школьницы-мандавошки.

– Цыц, юные суки!

Все на скорую руку. Дом нетерпения. Построить все неровно – большая забота. Серый справился, блядь, но устал, он теперь отдыхает.

Серый – богатый

Серый решил быть богатым. Украл деньги, построил себе Гастроном. В Гастрономе продавались разные продукты. Он докупил Галантерею. Его посадили в тюрьму. Серый докупил и тюрьму.

Паралич воли

Можно обойтись без многих вещей. Можно обойтись без всего. Без папирос можно тоже обойтись.

Хотел ли он? Он чего-то хотел. Но хотел ли того, чего он хотел?

Членовредительство

Серый зашел в гараж. В гараже висели старые шины. Пахло аммиаком. Автомобиля нигде не было видно. Серый взял с полки ржавые кусачки. Откусил кусачками мизинец левой руки.

– Больно! – Серый стиснул зубы.

Затем – безымянный палец. Затем – все остальные. Он отрезал себе руку, потом две ноги. Когда Серый пошел поступать в Московский университет, в приемной комиссии ему сказали, что у людей без трех конечностей документы не принимают.

Богоносец

На пруду Серый повстречался с богоносцем. Богоносец – это такое животное, вроде свиньи.

Серый на севере

Серый всегда на севере.

Серый в мыле

Внешность Серого равна нулю.

– Разве это жизнь? – сказал Серый. – Я ем гадость, пью гадость. Все, что можно было уничтожить, мы уничтожили. Мы уничтожили семью, Бога, традиции. Нельзя сказать, что нам было много что уничтожать. Русский Бог качался, как зуб, и большевики его вырвали разом.

Клей

В доме у Серого никогда не было клея. Невеста с зубами, ковыряя в носу, вешала трусы на батарею. Закатывала их специальным образом. Чтобы быстрее сохли. Козявками стреляла в Серого. Ради потехи.

– Смешная ты, – оборонялся Серый.

Собаки и кошки

Серый прилетел к собакам и стал молодой. Он запел и пел долго, так долго, что задремал.

Русская формула-1

– Еще «Шабли»? – спросил Саша, когда ожила и задвигалась картинка клубной жизни. – Хотите устриц?

– Хочу.

– Мне одинаково противны оба: и Грегори, и Серый, – сказал Саша. – Нам, молодым, нужна отчетливая страна. Решайтесь.

– Не хочу, – сказал я.

– Убейте гада!

– Сами убейте.

– Вы верите в формулу России?

– Тютчевскую?

– Нет. Что бы вы сделали с человеком, который вывел русскую формулу-1?

– Это невозможно.

– А если возможно?

– Жить в разгаданной России? – Я покачал головой.

– Да вы любитель острых ощущений! – вскричал Саша, подливая в бокалы «Шабли».

– Нет, но пресная жизнь, такая, как везде, – не мое.

– Вывод?

– С одной стороны, убил бы, – усмехнулся я. – С другой…

– Другая сторона меня не волнует, – заметил Саша.

– Ваши устрицы, референт, очень вкусные, – продолжил я клубную жизнь.

Лебединое озеро

Мы встали до рассвета, когда на небе в нетронутом виде сохранялась звездная чистота. Выпили банку парного молока, съели вкусной чесночной колбасы и – в лес. Облака терлись друг о друга предутренними нежными боками. Как заколдованные цапли, летала крупная мошкара. Черные елки пахли растительным счастьем. Простой мужик с чудными глазами встретился нам по дороге. В руках он держал маленькую стерлядь с умным лицом.

– Где поймал?

– На Лебедином озере.

Нагруженные грибами и букетами, мы с Серым перемигнулись, побежали и – заблудились. Аукались до хрипоты. На счастье, Нюрка шла топиться, получив двойку по рисованию. Мы с уважением отнеслись к решению зареванной пятиклассницы.

– Дяденьки! – с надеждой спросила Нюрка. – Вы умеете мяукать?

– Нет, – развели мы руками.

Серый раздвинул грозди рябины: это было самое узкое и самое красивое озеро в мире. Нюрка быстро разделась и в одном рваном лифчике кинулась в воду. В костюмах Адама, без аквалангов, мы с Серым полезли спасать ее душу.

Я не думаю

Откуда берется безмерное самомнение? Нет, пожалуй, ни одного русского человека, который бы не считал Россию первой страной.

Так нельзя

«Это невозможно» – формула Европы. От французов: «Ce n’est pas possible» до поляков: «To nemozliwe». У них там рыцарство самоограничения. И даже хохол потянулся за рыцарством:

– Я тоже рыцарь. И наш Гоголь – рыцарь. Он отомстил за вашу оккупацию страшной местью и мертвыми душами.

Новость. Хохол встал у края Европы, а не с нашего края.

У русских «это невозможно» имеет другой смысл. Невозможно – значит «не получается сделать то, что хочется». Для Запада «невозможно» значит переход границы самоидентификации. Самоистребление. Для Серого все возможно.

Распад внешних запретов произошел очень быстро и незаметно. По скорости избавления от табу Россия за последние десять лет прошла дистанцию в несколько столетий. Были незаметно отменены не только советские, но традиционно русские запреты.

«Бандит» – ласковое имя.

Запад оказался в оборонительной позиции. Сила Запада – в нестандартных решениях. Русский в сущности придерживается ломового развития. Я что-то не припомню, чтобы русский придумал в последнее время что-нибудь полезное для людей. Например, более удобную форму дуршлага или новый тип велосипеда. У него не придумывается.

Европа акробатически гибка.

Интеллигенция

Пора подвести предварительные итоги. Цикл существования интеллигенции закончился. Она выполнила свои задачи настолько блестяще, что самоликвидировалась за ненадобностью.

Когда-то «Вехи» ее одернули. Только однажды ее по-настоящему и одернули. Вышло несколько изданий этого одергивания. Ничто не изменилось. Разве что несколько ренегатов откололось.

Интеллигенция осталась верной себе. Целью ее деятельности была забота о счастье народа. Теперь, когда ясно, что это счастье никогда не наступит, деятельность интеллигенции можно признать благородной, но недальновидной.

Русская духовность уходит в небеса. В архив сдаются рулоны светлых помыслов. Сворачиваются в трубу миллионы стихов, прогрессивных рецензий, статей с направлением. Разорвалось сердце поэзии, отказывается работать печень прозы. Остановились миллионы часов кухонных бесед. Над всем бессрочный луч надежды. Пронзительные прожектора веры. Кафельные стены дружбы. Трупы великих писателей. Спите спокойно. Глубокая заморозка. Некрасов. Белинский. Добролюбов. Самые чистые.

 
Какой светильник разума угас!
Какое сердце биться перестало!
 

Одни светильники. Лампочки перегорелые. Прозекторская. Еще долго будут изучать внутренности наставников. Ковыряться в устройстве. Русская культура – пятизвездочный морг. Не стыдно показать. Устроить экскурсию. Есть чем гордиться. Вечная память!

Товарный поезд

– Есть страны, – задумался Серый, – где люди балдеют от сильных растений. Мистика России – в другом.

– Мистика? – усомнился я.

– Ты входишь в милицию, тебя встречают с цветами. Приехал забрать жену из роддома с ребенком, тебя встречают в штыки. Бандит дарит тебе шоколадку, а первоклассник отрезает тебе тупым ножом яйца.

– Зачем? – спросил я.

– Не задавай в России этот вопрос, – сказал Серый. – Если ты однажды получишь на него ответ, этой страны не станет.

– Пароль: нехилость? – спросил я.

Серый поморщился.

– Русский – бесконечное явление. Он, как товарный поезд, которого ждешь у переезда, пока он весь не пройдет.

Похороны

Хоронили Серого трое. Дядя Миша, еще кто-то и я.

– В гроб кладут не тебя, а твою смерть, – сказал мне как-то на досуге Серый.

Серый в порядке

Русь визжащая

Весной, когда снег в Москве превращается в сочную грязь и бледнолицая молодежь в модных тряпках выходит на двор порезвиться в сумерках, я снова слышу удивительный русский звук, никем еще до сих пор не описанный. Он возникает в весеннем воздухе такой запредельно высокой, пронзительной нотой, что ему не сыскать аналога в звуковой культуре.

Когда русских девок щекочешь, обливаешь ледяной водой, подглядываешь за ними, догоняешь, срываешь с них одеяло или просто пугаешь по-хорошему, когда они хотят тебе приглянуться, – они визжат, как визжали и встарь, дрожа всем своим естеством, конвульсируя, визжат в беспамятстве, с отлетевшим в канаву сознанием. Визжать не выучишься, это с рождения, визгом не овладеть, он – от невладения собой. Визги вырываются совершенно непроизвольно, с неслыханной силой, сравнимой разве только с фонтаном кита. Они поражают меня своей экстремистской архаикой. Визг – хтоническое образование. В обоих смыслах слова «образование».

Маленькие девочки визжат, видя дохлую мышь. С маленькими девочками все ясно – их визг одномерен. Но чем дальше, тем больше двусмысленности в учащенном сердцебиении. Девки визгом отзываются на любовное применение силы. Замужние женщины не визжат – им уже все равно.

Визги девок рождаются от испуга, переходящего в наслаждение, и от наслаждения, переходящего в испуг, – изначальная амбивалентность русского желания. Визгами зазывают, визгами отпугивают. Это бурное объяснение скорее не в чувствах – в инстинктах. Визг – докультурная модель «оборонки», первобытное перераспределение страстей. Визги – холодное оружие русских девок. Они парализуют агрессора, как укус африканской ящерицы. Визги – распечатанная страсть русских девок. Когда девка визжит, на ней нет лица, все лицо в визг уходит и визгом становится. Визги проносятся по стране как цепная реакция, гормональный взрыв, связка русской истории, эстафета девичьих поколений, перекличка столетий. В России визги сильней рок-н-ролла.

Тонок лед русской бытовой культуры. По нему лучше не ходить, и ступать на него не надо; на него лучше любоваться при чтении книг, стоя на берегу. Визг пробивает изоляторы воспитания, хорошего тона, благородных манер, уроков музыки, танцев, тенниса, иностранных языков. Даже в самых хороших семьях визги изгоняются, но не изживаются. Университетские девушки, филологички и журналистки, в недрах своих гуманитарных душ хранят верность визгу. Визги – это принципиальная невозможность контроля над собой как поверхностно окультуренной телесной массой, торжество психоделической распущенности над обанкротившимся просвещением.

Визг – только видимая часть айсберга, симптом общего состояния души, охваченной вечной паникой. В сущности, это животный признак социальной незащищенности, ожидание преследования, готовность к предельному сопротивлению и одновременно кромешная беспомощность. Под водой остаются морские чудища и шевеление водорослей. Визг – волеизъявление ночного кошмара, выплеснувшегося в явь, волнами идущая опасность. Визг – признание исчерпанности словарного запаса, нормативного и даже вовсе не нормативного.

Когда думаешь о России, слышатся визги. Вот чего нет за границей, так это визгов. Тишина. Давно отвизжали французские девки. Не слышно больше на Британских островах визгов английских девок. Вот уже итальянки перестали визжать. Даже в самых отдаленных сицилийских деревнях итальянские девки перешли на крики и дикий хохот. То же самое можно сказать и о польских девках. Но это – Европа. Там дисциплина. Там самоограничение. Но если поехать в африканскую, мексиканскую или непальскую деревню – там тоже плохо с визгами. Не визжат. Как же так? Вроде бы должны визжать, а не визжат. Я ходил, специально прислушивался – не визжат. Бедно, с примусом, живут в африканской глуши – а девки не визжат. Или, может быть, колониализм по их визгам танком прошелся?

Так вот в чем наша планетарная самобытность – в визге. Русские девки визжат как резаные. Но их и в самом деле режут. Они визжат, когда их режут. Их мучают, пухленьких, бледненьких, с косой, бровастых, щекастых и панкообразных, их режут, режут, прижигают железом, их режут, им заливают жидкое олово в дырки, ртуть заливают, их порят, маленьких девок, школьниц-отличниц, двоечниц режут, комсомолок режут, она подмахивает – ее еще пуще режут, до костей режут, ноги режут, она не дала – ее снова режут, живот режут, груди срезают, сухожилия и горло перерезают, щеки режут; высоких девок режут, статных девок, космонавток режут, кухонными ножами, эстафету девичьих поколений режут, кинжалами режут, бритвами, заточенными финками режут, сибирских девок режут, политических девок режут, пулеметчиц и пианисток режут, седых девок режут, юных грешниц режут, владивостокских девок режут, мелкосисястых режут и крупносисястых режут, разутых режут, кто ноги плохо бреет – тех режут, и кто не бреет – тех режут, кто зубы не чистит – режут, и кто хорошо ноги бреет – тех особенно сильно режут, в ямах режут, на скотных дворах, в крематории режут, у шурина на именинах режут, а шурин стоит, руками разводит, а девок режут, визжит невеста с зубами, визжит и бьется, а ее, суку, режут, сестер, племянниц, своячениц режут, дворянских кровей девок режут, русых девок и умных девок, в трусиках девок и без трусиков девок, в платочках в зеленый горошек – режут, в шортиках и в норках богатых девок режут, всех режут и режут; Ярославну в Путивле режут, невесту Пушкина режут, дочерей интеллигенции режут, мою невесту с зубами режут; они визжат, на холоде визжат, на свежем воздухе русской деревни, на молодой месяц визжат, на страшные кусты визжат, на красивых пацанов визжат, через костер прыгают и визжат, наперегонки бегут и визжат, на голых мужиков с вилами визжат, а их все больше режут, их совсем уже режут. Зачем девок режут? Кому, спрашивается, какое дело, что их режут? Раз они визжат – их режут, а также, выходит, наоборот. Визги – доминанта деревенских истерических страстей, но Москва недаром «большая деревня», и ее безвременная суть проступает в девичьих визгах на фоне «Макдоналдсов» и электронных табло. В Питере, Смоленске, у казахской границы – по всей стране визжат резаные девки.

Сколько еще осталось визжать русским девкам? Непонятна глубина их животных визгов. Смолкнут визги – иссякнет русская душа. Закроется последняя страница моей энциклопедии. В библейской культуре вначале было Слово, на Руси – визг.

Детство, отрочество, юность

Мама мыла Серого. Серый мыл куклу. Кукла была Петром Первым, мужчиной высокого роста.

– Мама, – спросил Серый, – что такое быть русским?

– Запад есть Запад, Восток есть Восток, – весело, по-молодому заговорила мама, стирая пот со лба, – и вместе им не сойтись.

– Не сойтись! – в свою очередь обрадовался Серый.

– Сойтись! Сойтись! – решительно возразила мама. – Киплинг не прав. Восток и Запад сошлись в России.

– Зачем? – нахмурился Серый.

– Что «зачем»? – не поняла мама.

– На хрена они сошлись в России? – Краска бросилась Серому в лицо.

– Ты что? Ты что? – изумилась мама. – Россия есть великий и цельный Востоко-Запад по замыслу Божьему и – неудавшийся спотыкач, Западо-Восток по факту, по эмпирическому наполнению.

– А вдруг это стереотип? – испугался Серый.

– Не надо бояться, – мягко возразила мама. – Мы живем в мире победившего стереотипа.

– От описания национального характера до фашизма – один шаг, – грустно сказал Серый.

– Знаю.

Они помолчали.

– Ну, вставай! – скомандовала мама. – Давай мыть спину и живот.

Серый встал, держа Петра Первого за руку.

– Как ты вырос! – смутилась мама, осмотрев тело сына. – Ты вырос и возмужал.

– Лучше нас только Бог, – со смешком заметил Серый.

– Русский народ – богоносец, – сказала мама. – Что это значит?

– Нет такого излишества, на которое были бы неспособны русские мужчины и женщины, когда они берутся утверждать свою свободную личность, – сказал Серый. – Меня не заставишь пристегнуть ремень в машине. Пристегиваться входит в мое представление о трусости.

– Почему немцы называют нас русскими свиньями? – спросила мама. – А ведь мы в самом деле свиньи. Нечистоплотные, неблагодарные свиньи, сыночка! У русских грязная душа?

– Напротив: мир слишком грязен для русского.

– Кто-то, не помню, кто, сказал, что русский наклоняется к супу, а не подносит ложку ко рту. Он заискивает перед супом. Он пресмыкается перед супом.

– Русский склонен к заимствованиям, – сказал Серый. – Он – сама восприимчивость.

– Русская истина выведена за пределы русского человека. Она не в нем, а где-то там. – Мама подняла глаза к потолку.

– Бог создал русского для нравоучительного примера. Русские в метро смотрятся так, как будто выпрыгнули из себя.

– «Ничего» – на самом деле главное русское слово. Это уступка вечному поражению.

– А вдруг и это стереотип? – снова испугался Серый.

– Русскими не становятся, сынок, – сказала мама. – Русскими рождаются.

– Как это? Как это? – недоумевал Серый.

– Спроси своего отца, – сухо сказала мама, намыливая голову Серого.

– Он не ответит, – убежденно сказал Серый. – Он лежит пьяный в канаве. На огороде. Под забором.

– Он умрет под забором, а пока он уехал в командировку.

– Наш папа – разведчик?

– Наш папа – Генштаб.

– Я горжусь своим папой, – сказал Серый.

– Он протрезвеет и ответит, – машинально сказала мама. – Почему ты не моешь уши? У нас, русских, уши вырабатывают большое количество серы. Русские уши надо мыть каждый день. Мы – великая страна.

– Он не протрезвеет, – нахмурился Серый.

– Да здравствует, сынок мой, Россия! – сказала мама. – Нет в мире прекрасней страны.

– Верно, – глубоко вздохнул сын.

– Вот говорят, – подхватила мама, – что у нас дороги плохие. А дело не в дорогах, а в климате. Ни одно дорожное покрытие не выдерживает, – добавила она с гордостью.

– Да и вообще, – сказал Серый, поднимая голову, – в русском человеке важна не форма, важно содержание.

– Русский человек состоит весь из содержания, – возразила мама. – У него форма отсутствует.

– А как же тело?

– Видимость. У русского человека нет тела.

– Постой, – Серый наморщил лоб. – Что ты сейчас конкретно моешь?

– Я мою твое жизненное содержание, – невозмутимо сказала мама.

– Понял! – обрадовался Серый. – Теперь я понял, почему все русские тетки такие толстые.

– Они полны жизненного содержания, – сказала мама. – Им это содержание никак не унять.

– Знаешь, какая у меня мечта? – сощурился сын. – Я, когда стану большим, займусь подробным описанием русского человека. Мы наконец должны заняться своим самоопределением.

– Мысль сама по себе неплоха, – согласилась мама. – Но вот беда. Русский человек неописуем, – она развела руками. – В этом его отличие от других национальностей.

– Я боюсь только, – продолжал страстно Серый, не слушая маму, – как бы из этого не получилось торжество стереотипа.

– Только дураки считают стереотип бранным словом.

– Верно! – обрадовался сын. – Я весь горю желанием послужить русским людям в новом тысячелетии. Я хочу вывести формулу русской души.

– Для этого надо много ездить по стране, – сказала мама. – Надо объехать Россию вдоль и поперек.

– Я объеду! – вскричал Серый. – И тебя возьму вместе с собой.

– Как здорово! Только я не поеду! Я уже стара, мне пора на покой.

– Покой нам только снится, – отшутился Серый.

– Ну-ка, давай мыть наши дорогие конечности! – приказала мама.

Серый поднял ногу, держа Петра Первого за руку.

– Вот чего русские не знают, – сказала мама, покосившись на Петра Первого, – так это собственной истории. Вот когда он родился? Когда умер?

– Родился когда, не знаю, а умер в 1725 году.

– И чем он был знаменит? – подлила мама масло в огонь.

– Ой, мамочка! – сказал Серый. – Ну и вопрос ты мне задала! У нас еще история не началась.

– А по-моему, уже кончилась, – недобро усмехнулась мать.

– Не скажи! – встрепенулся сын. – Русские еще всем покажут.

– Да, нас боятся, и за дело! – сказала мать. – И пусть боятся! Мы им всем покажем. А это что у тебя?

– Ссадина. С горки упал.

Бум

Не успел я убить Серого, как все избы стали кирпичными. Некоторые из них превратились в небоскребы. Импотенты стали любовниками. В кратчайшие сроки построили Днепрогэс. Зажглись миллионы лампочек Ильича, даже в тех местах, где их не ждали. Северные реки сами по себе повернули вспять. Киллеры ушли в монахи; киллерши – в медсестры. Здравоохранение достигло высот. Русские рванулись в банки открывать личные счета. У них скопилось столько денег, что они стали помогать продуктами и ширпотребом Индии, Индонезии, Анголе, Перу. Освободительные движения захлестнули мир. Африка пошла по русскому пути. Воздвигли мордовские лагеря для шпионов и иностранцев. Начались показательные процессы. После долгой кровавой войны победили Гитлера. Захватили Восточную Европу. Просвещение удалось. Землю наконец отдали народу. На птицеферме «Маяк» был выращен экспериментальный вечный гусь, который после того, как его употребят в пищу, воскресает из обглоданных костей, завернутых в скатерть, по крику:

– Гусь, подь сюды!

Зоофилия

У всех невесты как невесты, а у моей – пизда похожа на собачью. Четыре пары сосков, шерсть тигриста, нос приплющен. По утрам крутится перед зеркалом в одних французских трусах. Открыто говорит мужчинам о наступлении менструации, но не часто пользуется прокладками, отчего пол в комнате закапан кровью. Почти каждый второй (48 %) русский хозяин собак и 60,5 % владельцев кошек вступают со своими животными в половые отношения. Животные не только приглашаются в свидетели для возбуждения плоти. Они – активные соучастники супружеской ебли. Они лижут, сосут, расцарапывают до крови гениталии хозяек и хозяев, которые, по русской традиции, называют себя при этом их «мамами» и «папами». Бывают случаи, когда возбужденный пес откусывает хуй своему хозяину. По милицейской секретной статистике это чаще всего происходит в Нижнем Новгороде. В области зоофилии Россия бьет все рекорды. Для примера, США сильно отстают, находятся на 15-м месте, Франция – на 23-м, Англия – на 27-м. На втором месте, серебряным призером по зоофилии – Сейшельские острова. Там собак после траха употребляют в пищу практически в сыром виде.