Текст книги "Пушкин. Тридцатые годы"

Но для него самого запрещение «Европейца» и выговор за стихотворение «Анчар» в момент начавшегося осуществления замысла о собственной газете создавали неблагоприятный психологический фон.

Денег же по-прежнему не хватает, вдобавок тема ухаживания царя за его женой продолжает отравлять Пушкину настроение. В письме Наталье Николаевне от предположительно 30 сентября 1832 года Пушкин иносказательно касается этой темы: «Грех тебе меня подозревать в неверности к тебе и в разборчивости к женам друзей моих. Я только завидую тем из них, у коих супруги не красавицы, не ангелы прелести, не мадонны etc. etc. Знаешь русскую песню –

 
Не дай Бог хорошей жены,
Хорошу жену часто в пир зовут.
 

А бедному-то мужу во чужом пиру похмелье, да и в своем тошнит» (15, 33).

Приведенные в письме строки взяты из записи народных песен, которая была осуществлена Пушкиным во время Михайловской ссылки, а именно из песни 4:

 
Как за церковью, за немецкою,
Добрый молодец Богу молится:
Как не дай Боже хорошу жену, –
Хорошу жену в честной пир зовут,
Меня молодца не примолвили[162]162
  Не пригласили.


[Закрыть].
 
 
Мою жену – в новы саночки,
Меня молодца – на запяточки.
Мою жену – на широкий двор,
Меня молодца – за вороточки.
 

Но дело в том, что такой песни не удается обнаружить ни в одной другой из существовавших в пушкинское время записей русских народных песен. Сомнение в подлинности песни высказывал еще первый биограф Пушкина П. В. Анненков. Но обосновал и развил эту догадку Анненкова поэт Валентин Берестов (1928–1998). Он справедливо заметил, что немецкой церкви и близко не было в окрестностях села Михайловского и трудно себе представить, чтобы такую песню пели на ярмарке в Святых Горах. А в Петербурге Пушкины жили на Мойке именно за немецкой (лютеранской) церковью. По утверждению Берестова, Пушкин спрятал собственное стихотворение, написанное в народном духе, среди записей действительно народных песен. И отразилась в этих его стихах, написанных с горечью, ситуация его семейной жизни, омрачаемой ухаживанием царя за его красавицей женой.

Тема эта, к несчастью для Пушкина, будет иметь продолжение и в дальнейшем.

Все эти события 1832 года: выговор за стихотворение «Анчар», закрытие журнала «Европеец», противодействие власти созданию собственного печатного издания и, наконец, ухаживание царя за Натальей Николаевной – заставляют Пушкина по-новому увидеть свои отношения с царем. Период обольщения Николаем I, начавшийся со встречи во дворце Чудова монастыря 8 сентября 1826 года, постепенно уступает место трезвому осознанию своего действительного положения.

Пожалование в камер-юнкеры и «История Пугачевского бунта»

Но работа по поиску материалов для написания истории Петра I продолжается. На Масленицу (16 февраля 1833 года) Пушкин «улучает» момент, чтобы поговорить с Николаем I о привлечении Погодина к своей работе в архивах, потому что, как он заявляет царю, одному с таким количеством документов справиться невозможно. Об этом разговоре Пушкин сообщает Погодину письмом от 5 марта 1833 года (15, 53).

Однако уже летом, поглощенный новым творческим замыслом, он решает прервать работу в архивах, чтобы посетить Казань и Оренбург, о чем извещает Бенкендорфа письмом от 22 июля (15, 69). Новый замысел – история пугачевщины, возникший у Пушкина еще в пору работы над «Дубровским». Именно в связи с этим 6 февраля 1833 года работа над романом прерывается, и он остается неоконченным.

При этом тема частного лица, отдельного человека, стремящегося во что бы то ни стало защитить свое достоинство и независимость, начатая в «Дубровском», получит свое продолжение и развитие в так называемых петербургских повестях Пушкина – в «Пиковой даме» и «Медном всаднике». Все эти произведения вызваны к жизни собственным двусмысленным положением: с одной стороны, он приближен к царю, с другой – даже выехать за пределы Петербурга не может без его ведома, плюс к этому неразрешимые материальные проблемы, усугубленные близостью ко двору. И при этом высокоразвитое чувство собственного достоинства и чести…

А в письме от 29 июля 1833 года А. Н. Мордвинов (15, 69), сменивший на посту управляющего III Отделением умершего Фон-Фока, передает Пушкину вопрос царя: что побуждает его к поездке в Оренбург и Казань, ради которой он решил оставить «занятия», здесь на него «возложенные»?

Пушкин письмом от 30 июля отвечает Мордвинову (15, 69), что собирается дописать роман, «коего большая часть действия происходит в Оренбурге и Казани», что именно художественное творчество (которое он в угоду царю вновь называет «суетными занятиями», «безделкою») доставляет ему необходимый денежный доход, что семья его растет (6 июля 1833 года родился второй ребенок, сын Александр), а «жизнь в столице дорога» и одно царское жалованье за работу в архивах не может покрыть всех расходов.

В ответном письме от 7 августа (15, 71) Мордвинов сообщает, что царь разрешает Пушкину поездку в Оренбург и Казань сроком на четыре месяца.

17 августа 1833 года Пушкин выезжает из Петербурга, а 20 августа уже пишет жене из Торжка письмо (15, 71), в котором, помимо прочего, просит ее не кокетничать с царем на балу 26 августа в честь Бородинского сражения, но потом спохватывается: царя в это время не будет в Петербурге – он отбудет из России на встречу с монархом Австрии и Богемии…

Во время поездки Пушкина везде ожидает радушный прием, в том числе у местного начальства, что вызвано его приближенностью к царю. Не обходится здесь и без курьезов. Так, оренбургский генерал-губернатор В. А. Перовский (1795–1857) получает утром 20 сентября 1833 года письмо от нижегородского генерал-губернатора М. П. Бутурлина (1786–1860), в котором содержится предупреждение относительно Пушкина. «Я, зная, кто он, обласкал его, – писал Бутурлин, – но, должно признаться, никак не верю, чтобы он разъезжал за документами об Пугачевском бунте; должно быть ему дано тайное поручение собирать сведения о неисправностях»[163]163
  Летопись жизни и творчества Александра Пушкина. Т. 4. С. 93.


[Закрыть]. Перовский показывает письмо Пушкину. Этот эпизод Пушкин расскажет потом Гоголю, что подскажет «хитрому малороссу» сюжет «Ревизора»[164]164
  Пушкин потом, шутя, признается друзьям, что «хитрый малоросс украл» у него лучшие сюжеты.


[Закрыть].

Как это ни парадоксально, в тот же день, 20 сентября 1833 года, петербургский обер-полицмейстер пишет отношение нижегородскому генерал-губернатору с сообщением о том, что по распоряжению петербургского генерал-губернатора за Пушкиным учрежден тайный полицейский надзор[165]165
  Летопись жизни и творчества Александра Пушкина. Т. 4. С. 94.


[Закрыть]. Опять эти «странные сближения».

Таким образом, с одной стороны, Пушкин воспринимается окружением как лицо, приближенное к Николаю I, с другой – тайный надзор за ним не отменен, поэт по-прежнему на подозрении.

Посетив Нижний Новгород, Казань, Симбирск, Оренбург, Уральск, Пушкин 1 октября оказывается в Болдино, где работает над «Историей Пугачева». Об этом он сообщает жене письмом от 8 октября 1833 года (15, 85–86), где называет «Историю Пугачева» Записками и надеется получить за нее «тысяч 30 чистых денег». А в письме от 11 октября (15, 86) снова просит жену не кокетничать с царем.

20 ноября 1833 года Пушкин через Москву возвращается в Петербург с «Историей Пугачева» и другими произведениями, написанными в так называемую вторую болдинскую осень, в том числе «Пиковой дамой» и «Медным всадником».

29 ноября 1833 года Пушкин рассуждает в дневнике по поводу назначения генерала И. О. Сухозанета[166]166
  Сухозанет Иван Онуфриевич (1788–1861) – начальник артиллерии Гвардейского корпуса, участвовавшей в подавлении восстания 14 декабря 1825 г.


[Закрыть] главным директором Пажеского и всех сухопутных корпусов, а затем о деле уличенного в воровстве гвардейского офицера фон Бринкена, которого Николай I решил выдать на суд курляндскому дворянству, вместо того чтобы предать его обычному суду. В обоих случаях Пушкин не одобряет решение Николая I, но оправдывает его в первом случае снисхождением к израненному воину, а во втором – проявлением рыцарства, которое в положении царя считает все-таки неуместным (12, 315).

3 декабря 1833 года Пушкин делает в дневнике запись, сочувственную по отношению к царю, для которого в Москве, ввиду неожиданности его приезда, не нашлось во дворце теплой комнаты и чашки чаю (12, 316).

6 декабря Пушкин обращается к Бенкендорфу с письмом (15, 97), в котором просит разрешения напечатать поэму «Медный всадник» и публиковать свои произведения в журнале А. Ф. Смирдина[167]167
  Смирдин Александр Филиппович (1795–1857) – петербургский книгопродавец, издатель Пушкина, владелец книжного магазина.


[Закрыть] «Библиотека для чтения» при условии, что издатель будет представлять пушкинские произведения в обычную цензуру. В том же письме Пушкин испрашивает разрешения представить на рассмотрение царю «Историю Пугачева». Он объясняет ее появление большим количеством материалов, оказавшихся в его руках в результате поездки в Казань и Оренбург, из-за которых задуманный им «вымысел» («Капитанская дочка») был отложен.

Этот день (6 декабря) Пушкин отмечает в дневнике как именины Николая I в несколько скептическом тоне: «На это некоторые смотрят как на торжество» (12, 316).

7 декабря Бенкендорф видится с Николаем I и, по-видимому, передает ему письмо Пушкина[168]168
  Летопись жизни и творчества Александра Пушкина. Т. 4. С. 121.


[Закрыть]. 11 декабря Пушкин получает приглашение от Бенкендорфа явиться к нему на следующий день (12, 317). Утром 12 декабря он получает рукопись «Медного всадника» с замечаниями царя. В частности, царю не понравились слово «кумир», относящееся к бронзовому Петру, и следующая строфа:

 
И перед младшею столицей
Померкла старая Москва,
Как перед новою царицей
Порфироносная вдова.
 

«Всё это делает мне большую разницу» (12, 317), – замечает Пушкин в дневнике, и «Медный всадник» так и останется ненапечатанным.

Но во время этого же визита к Бенкендорфу Пушкин узнает, что царь желает ознакомиться с «Историей Пугачева». Пушкин должен передать ее, как обычно, через Бенкендорфа[169]169
  Летопись жизни и творчества Александра Пушкина. Т. 4. С. 123.


[Закрыть].

31 декабря 1833 года своим указом придворной конторе Николай I пожаловал Пушкину звание камер-юнкера двора. Об этом Пушкин записал в дневнике 1 января 1834 года: «Третьего дня[170]170
  Вопрос был решен еще 30 декабря – об этом К. В. Нессельроде извещал министра двора князя П. В. Волконского (Летопись жизни и творчества Александра Пушкина. Т. 4. С. 130).


[Закрыть] я пожалован в камер-юнкеры (что довольно неприлично моим летам). Но двору хотелось, чтобы Наталья Николаевна танцевала в Аничкове» (12, 318).

А затем пишет, что доволен этим решением, «потому что Государь имел намерение отличить» его, а не сделать смешным». Вряд ли это признание искреннее, скорее похоже на попытку самоутешения[171]171
  По воспоминаниям П. В. и В. А. Нащокиных, записанным первым русским пушкинистом П. И. Бартеневым в начале пятидесятых годов XIX века, «Вельегорский и Жуковский должны были обливать холодною водою нового камер-юнкера: до того он был взволнован этим пожалованием! Если б не они, он, будучи вне себя, разгоревшись, с пылающим лицом, хотел идти во дворец и наговорить грубостей самому царю» (А. С. Пушкин в воспоминаниях современников. Т. 2. С. 192).


[Закрыть]. В продолжение той же дневниковой записи от 1 января 1834 года Пушкин утешает себя тем, что царь сделал его камер-юнкером из лучших побуждений. И это, скорее всего, действительно так. Просто императору России недосуг было вникать в соображения о том, какую психологическую реакцию может вызвать это назначение у Пушкина. Он действительно хотел его отметить, но не давать же звание камергера (как князю Вяземскому) титулярному советнику, каковым был Пушкин в чиновничьей табели о рангах! Пусть будет хотя бы камер-юнкером!

Это подтверждается и словами императора В. Ф. Вяземской[172]172
  Вяземская Вера Федоровна (1790–1886) – жена П. А. Вяземского, друг Пушкина, как и ее муж.


[Закрыть] (дневниковая пушкинская запись 7 января – 12, 319): он решил отметить Пушкина, потому что доволен им, потому что Пушкин сдержал свое слово, данное ему 8 сентября 1826 года. Иными словами, звание камер-юнкера – награда Пушкину за лояльность.

В той же дневниковой записи 7 января 1834 года упоминается о встрече в театре с великим князем Михаилом, который совершенно искренне поздравил Пушкина с назначением, на что Пушкин ответил не без сарказма: «Покорнейше благодарю, Ваше Высочество; до сих пор все надо мною смеялись, Вы первый меня поздравили».

Эта тема продолжается в дневнике поэта и 17 января 1834 года. Здесь Пушкин записывает, что на бале у графа Бобринского царь не говорил с ним о камер-юнкерстве, а сам он царя не благодарил (12, 319). Значит, ни о каком «довольстве» новым назначением (см. дневниковую запись от 31 декабря 1833 года) не могло быть и речи.

Из пятничной записи от 26 января 1834 года мы узнаем о том, что царь в прошедший вторник высказал недовольство Пушкиным, уехавшим с бала в Аничковом дворце переодеваться и не вернувшимся, его жене (12, 319). Царь вновь высказал недовольство жене Пушкина по этому поводу и в четверг (1 февраля) на траурном бале «по каком-то князе» у князя Трубецкого (12, 319).

Однако это царское неудовольствие, вызванное нарушением правил этикета, не помешало Пушкину письмом от 7-10 февраля (15, 108) обратиться к нему за ссудой в 15 тыс. руб. на печатание «Истории Пугачева». Оценив свою материальную ситуацию, Пушкин справедливо рассудил, что печатать книгу самостоятельно выйдет дешевле, чем через посредников. В таком случае Пушкин предполагал получить за продажу книги 40 тыс. руб., необходимых ему для выкупа части Болдина, наследства дяди Василия Львовича, умершего 20 августа 1830 года. Имение дяди было заложено в опекунском совете, и Пушкин лелеял мечту выкупить его и соединить со своим имением. Свои соображения он собирался изложить в письме Бенкендорфу от 7-10 февраля 1834 года, но письмо осталось в черновом виде, потому что Пушкин 9 февраля, по-видимому, видел Бенкендорфа на балу у австрийского посланника[173]173
  Летопись жизни и творчества Александра Пушкина. Т. 4. С. 148.


[Закрыть] и договорился о встрече.

11 февраля Пушкин был принят Бенкендорфом, передал ему часть II «Истории Пугачева» для одобрения императором и попросил о ссуде, на что Бенкендорф порекомендовал ему подготовить официальное прошение на имя Николая I[174]174
  Там же. С. 149.


[Закрыть].

Забегая вперед, отметим, что расчеты Пушкина оказались не верны. Книга продавалась плохо, он выручил за нее вместо 40 всего 20 тыс. руб. А после его смерти в его квартире было обнаружено 1775 экз. из трехтысячного издания «Истории». Имение В. Л. Пушкина[175]175
  Пушкин Василий Львович (1766–1830) – дядя Пушкина, поэт, автор известной поэмы «Опасный сосед».


[Закрыть] было продано с аукциона в 1835 году[176]176
  Пушкин. Письма последних лет. 1834–1837. Л.: Наука, 1969. С. 209.


[Закрыть].

Но вернемся в год 1834-й. 12 февраля Пушкин по просьбе Н. М. Коншина[177]177
  Коншин Николай Михайлович (1793–1859) – писатель, историк, с 1829 года служил в управлении Царским Селом, хороший знакомый Пушкина.


[Закрыть] берет на себя труд защитить протодиакона Царскосельской придворной церкви Ф. Ф. Лебедева, исключенного из придворного ведомства за пьянство. Пушкин пишет письмо обер-прокурору синода С. Д. Нечаеву[178]178
  Нечаев Степан Дмитриевич (1792–1860) – обер-прокурор Синода.


[Закрыть]. В письме он высказывает удивление по поводу обращения протодиакона за помощью именно к нему и выражает сомнение, сможет ли его «слабый голос» удостоиться внимания начальства. Но сам факт этого ходатайства свидетельствует о том, что в глазах окружающих он представляется влиятельной при дворе фигурой.

26 февраля Пушкин посетил Бенкендорфа, который сообщил ему о положительном решении царя по поводу прошения о выдаче ссуды на печатание «Истории Пугачева» и по поводу печатания «Истории Пугачева» в типографии II Отделения, подведомственной М. М. Сперанскому[179]179
  Летопись жизни и творчества Александра Пушкина. Т. 4. С. 152–153.


[Закрыть].

Результатом встречи с Бенкендорфом стали два письма Пушкина от 26 и 27 февраля 1834 года на его имя, в которых Пушкин просит выделить ему ссуду в 20 тыс. руб. и дать указание типографии, подведомственной М. М. Сперанскому, начать печатание «Истории Пугачева». На письме от 26 февраля Бенкендорф начертал резолюцию министру финансов о выдаче Пушкину 20 тыс. руб. на издание «Истории Пугачева»[180]180
  Письма последних лет. С. 211.


[Закрыть].

Видимо, в связи с положительным ответом на пушкинские просьбы запись в дневнике от 28 февраля 1834 года (12, 320) выдержана в более теплой тональности по отношению к царю, чем предыдущие дневниковые записи. Замечания царя на рукописи «Истории Пугачева» признаны «очень дельными». Кроме того, Пушкин записал, что 23 февраля «на бале в концертной» имел с царем продолжительный разговор, и замечает по этому поводу, что царь говорит хорошо, «не смешивая обоих языков, не делая обыкновенных ошибок и употребляя настоящие выражения».

Запись эта комплиментарна по отношению к Николаю I. С другой стороны, из нее становится ясно, что Пушкину не так уж часто случается разговаривать с царем тета-тет.

4 марта 1834 года Бенкендорф письмом (15, 113) уведомляет Пушкина о том, что царь повелел выдать ему 20 тыс. руб. заимообразно на два года с процентами и что он, Бенкендорф, передал министру финансов повеление царя выдать деньги.

В тот же день Л. В. Дубельт[181]181
  Дубельт Леонтий Васильевич (1792–1862) – участник войны 1812 г., дежурный штаб-офицер корпуса жандармов, с 1835 г. – начальник корпуса.


[Закрыть] письмом (15, 114) извещает Пушкина по поручению Бенкендорфа о том, что Сперанскому передано повеление царя печатать «Историю Пугачева» в одной из подведомственных ему типографий.

Письмами от 5 марта (15, 114) Пушкин выражает Бенкендорфу «чувства глубочайшей благодарности за могущественное ходатайство», имея в виду положительное решение царя по поводу денежной ссуды, а Дубельту (15, 115) сообщает, что получил его уведомление о том, что «История Пугачева» будет печататься в одной из типографий, подведомственных Сперанскому.

6 марта Пушкин отмечает в дневнике, что царь дал ему взаймы 20 тыс. руб. на печатание «Истории Пугачева», и пишет по этому поводу: «Спасибо» (12, 320).

А затем в дневнике идет запись рассказа А. О. Смирновой-Россет[182]182
  Смирнова-Россет Александра Осиповна (1809–1882) – с 1826 по 1831 г. фрейлина императрицы, друг Пушкина, Вяземского, Гоголя и других известных писателей.


[Закрыть] о 13 июля 1826 года, дне казни декабристов, которая свидетельствует об обеспокоенности Николая I, находящегося в Царском Селе, происходящим в Петербурге, об испытываемой им по поводу казни тревоге. Этот рассказ Пушкин услышал 7 марта 1834 года на вечере у Смирновых[183]183
  Летопись жизни и творчества Александра Пушкина. Т. 4. С. 157.


[Закрыть].

В записи от 8 марта подтверждается факт присутствия Пушкина накануне вечером у Смирновых, а также запечатлен эпизод, имевший место на балу у австрийского посланника 28 февраля 1834 года, когда Жуковский расспрашивал Скарятина[184]184
  Скарятин Яков Федорович (конец 1770–1850) – участник государственного переворота 1801 г.


[Закрыть], одного из участников дворцового переворота 1801 года, о подробностях убийства Павла I. Во время этого «занимательного» разговора явился Николай I и застал наставника своего сына Александра, «дружелюбно беседующего с убийцею его (Николая I. – В. Е.) отца!» (12, 321).

8 марта Бенкендорф получает от императора II том «Истории Пугачева» с его замечаниями и препровождает его Пушкину с письмом от того же числа (15, 115).

В этот же день Сперанский после разговора с царем пишет на письме Бенкендорфа к нему от 4 марта резолюцию: «Высочайше повелено напечатать без цензуры, как сочинение уже удостоенное Высочайшего прочтения, и на казенный счет»[185]185
  Летопись жизни и творчества Александра Пушкина. Т. 4. С. 158.


[Закрыть]. Таким образом, можно констатировать, что обе просьбы Пушкина, впервые сформулированные в его черновом письме Бенкендорфу от 7-10 февраля 1834 года[186]186
  См. выше извлечение из этого письма.


[Закрыть], были удовлетворены Николаем I.

Об этом Пушкин поделился с Нащокиным в письме от середины марта 1834 года, рассматривая при этом предоставленные Николаем I услуги как своего рода компенсацию за запрет публикации «Медного всадника» и назначение камер-юнкером. Здесь Пушкин вновь фиксирует негативное отношение к недавнему назначению и вновь оправдывает решение царя добрыми побуждениями по отношению к себе.

17 марта Пушкин записывает в дневнике важное соображение, отмеченное значком нотабене, которое всегда стыдливо замалчивалось пушкинистами: «Государь, ныне царствующий, первый у нас имел право и возможность казнить цареубийц или помышления о цареубийстве; его предшественники принуждены были терпеть и прощать»[187]187
  Имеются в виду Екатерина II и Александр I, занявшие трон в результате дворцовых переворотов 1762 и 1801 годов.


[Закрыть] (12, 322).

В самом деле, до октября 1917 года либеральное общественное мнение избегало непредвзятой оценки деяний и планов декабристов, а тем более не допускало возможности признать объективную логику в реакции властей, подвергших заговорщиков суровой каре.

В продолжение той же дневниковой записи сообщается, что Николай I не любит пользовавшегося безграничным доверием предыдущего императора Аракчеева (1769–1834), инициатора военных поселений, любителя муштры и фрунта, деятельность которого получила название аракчеевщины. Из записи узнаем, что Николай I в 1825 году называл Аракчеева извергом «после совместной с ним работы, возвращаясь к императрице в совершенно беспорядочном костюме» (франц.).

Тем временем переписка по поводу денежной ссуды и издания «Истории Пугачева» продолжается. 21 марта директор канцелярии министерства финансов Д. М. Княжевич (1798–1873) уведомил Пушкина, что казначейству предписано выдать ему 20 000 рублей «в ссуду на два года без процентов». Тем самым содержавшиеся в письме Бенкендорфа от 4 марта 1834 года (см. выше) условия выдачи ссуды под проценты были отменены.

По-видимому, это сделал Николай I при подписании 16 марта проекта указа о выдаче ссуды.

В ответном письме от 22 марта Пушкин благодарит Княжевича и в этот же день получает деньги.

24 марта Бенкендорф в письме Пушкину сообщает, что при подписании 16 марта 1834 года упомянутого нами проекта указа император собственноручно написал «вместо „История Пугачева“ – „История Пугачевского бунта"» (15, 121). Бенкендорф просит учесть изменение названия при печатании книги.

Таким образом, многократно повторенное в публикациях советского времени требование Николая I об изменении названия пушкинского произведения на самом деле сопряжено с рядом умалчиваемых советскими пушкинистами обстоятельств, важнейшим из которых является выдача Пушкину беспроцентной денежной ссуды.

Скорее всего, желание царя изменить название книги стало известно Пушкину еще до получения упомянутого письма Бенкендорфа, потому что уже в благодарственном письме Княжевичу от 22 марта (см. выше) он употребляет название «История Пугачевского бунта».

Сюжет с изданием «Истории Пугачевского бунта» завершен, но возникает новый, связанный с унизительным для Пушкина исполнением придворных обязанностей камер-юнкера.

16 апреля 1834 года Пушкин записывает в дневнике о вызове к старшему обер-камергеру Литта[188]188
  Литта Модильяни-Луиджи (1803–1855) – старший обер-камергер.


[Закрыть] за то, что не явился в придворную церковь ни в Вербное воскресенье, ни в субботу. Царь был недоволен отсутствием большого количества камергеров и камер-юнкеров и сказал: «…если им тяжело выполнять свои обязанности, то я найду средство их избавить». И Пушкин заключает: «Однако же я не поехал на головомытье, а написал изъяснение» (12, 326).

Об этом же Пушкин сообщает жене, накануне уехавшей в Полотняный Завод, письмом от 17 апреля. Он пишет, что извинился письменно и что выполнять предписание ходить парами, как институтки, с другими камер-юнкерами не будет «ни за какие благополучия» (15, 127).

В новом письме жене от 20 и 22 апреля Пушкин вновь признается в нарушении придворных обязанностей: он не поехал «с поздравлениями и приветствиями» по случаю совершеннолетия к наследнику, великому князю Александру Николаевичу. А затем делает важное признание: «Видел я трех царей: первый велел снять с меня картуз и пожурил за меня мою няньку[189]189
  Павел I.


[Закрыть]; второй меня не жаловал[190]190
  Александр I.


[Закрыть]; третий[191]191
  Николай I.


[Закрыть] хоть и упек меня в камер-пажи под старость лет, но променять его на четвертого не желаю; от добра добра не ищут» (15, 129).

Он все никак не может пережить своего назначения камер-юнкером, хотя и постоянно оправдывает царя его благожелательным отношением к себе, но теперь еще и не может не признать, что царь делает для него действительно добрые дела.

Однако менее чем через месяц, в дневниковой записи от 10 мая 1834 года (12, 328–329), Пушкин пишет о царе, едва сдерживая негодование. Причиной послужила перлюстрация его письма к Наталье Николаевне от 20 и 22 апреля, в котором он признавался, что, сказавшись больным, не поехал поздравлять наследника. Письмо было вскрыто и прочтено полицией, а затем и царем и истолковано как возмутительное. Пушкин узнал об этом от Жуковского и был оскорблен происшедшим. Жуковский сумел как-то успокоить царя, но Пушкиным этот инцидент был конечно же воспринят как оскорбление.

Преданный гласности факт перлюстрация письма, открыто подтверждающий существование тайного надзора за ним и его перепиской, участие в этом царя стали для Пушкина отрезвляющим ударом.

В уже упомянутой дневниковой записи от 10 мая читаем: «Государю неугодно было, что о своем камер-юнкерстве отзывался я не с умилением и благодарностию. Но я могу быть подданным, даже рабом – но холопом и шутом не буду и у Царя Небесного. Однако, какая глубокая безнравственность в привычках нашего правительства! Полиция распечатывает письма мужа к жене и приносит их читать Царю (человеку благовоспитанному и честному), и Царь не стыдится в том признаться и давать ход интриге, достойной Видока и Булгарина! Что ни говори, мудрено быть самодержавным» (12, 329).

«Мудрено быть самодержавным» – эта раздраженная реплика Пушкина отражает новый взгляд на Николая I и отношения с ним. В дневниковой записи от 21 мая 1834 года (12, 330) после сравнения Николая с Александром, сделанного Полетикой[192]192
  Полетика Александр Михайлович (1800–1854) – полковник кавалергардского полка, петербургский знакомый Пушкина, муж Идалии Григорьевны Полетики (1806–1890), ставшей в конце жизни Пушкина его злейшим врагом.


[Закрыть] («Император Николай положительнее, у него есть ложные идеи, как у его брата, но он менее фантастичен»), Пушкин претворяет этот новый взгляд на Николая I в афористичную формулу: «В нем много от прапорщика и немного от Петра Великого» (франц.).

В письме жене от 3 июня 1834 года Пушкин вновь возвращается к теме перлюстрации: «Без политической свободы жить очень можно; без семейственной неприкосновенности… невозможно: каторга не в пример лучше». И завершает эту сентенцию нарочито демонстративной, вызывающей фразой, рассчитанной на перлюстрацию: «Это писано не для тебя…» (15, 154).