Текст книги "Собрание сочинений. Рассказы и повести для детей"

Быстрей, быстрей!

Наши шефы, шестой «А», соревновались с шестым «Б» – кто лучше и быстрее поможет одеться в раздевалке своим подшефным. И вот после звонка мы помчались в раздевалку, и тут началось это одевалочное соревнование. Два шестых уже ждали своих первоклассников. Очень строгое жюри устроилось на подоконнике, чтобы лучше видеть. Пятьсотсвечовые лампочки вкрутили дополнительно к дневному свету. Самодеятельный школьный струнный оркестр расположился невдалеке. Оркестр грянул – и пошло! Ох, что тут было!

Моим шефом был Светик Костров. Он очень волновался. Как только я подбежал к нему, он заорал:

– Давай ногу! Ну! Ногу давай! Суй в ботинок ногу и не рассуждай, малыш! Нужно быстрей! Ты быстрей можешь? Ну! – С трудом он запихивал мою левую ногу в правый ботинок, и я не рассуждал. – Не везёт, вот напасть! – ворчал он и тряс меня за ногу изо всех сил.

Но я держался за вешалку и не падал. Вешалка качалась, и сверху падали шапки.

– Давай другую ногу! Побыстрей! Ну! И не рассуждать!

– Как же я тебе другую ногу дам? – сказал я. – На чём же я тогда стоять буду?

– Не рассуждай, малыш, много ты понимаешь!

– Отпусти мою ту ногу, – сказал я, – тогда я тебе дам эту.

– Ну, быстрей давай, не рассуждай!

Теперь он стал напяливать левый ботинок на мою правую ногу. И я ему сказал об этом.

– Не заметят, – отвечал он, – раньше нужно было говорить, малыш! Не время рассуждать, пойми. Где шапка? Шапка где твоя?

– Да вон Васька её нацепил.

– Чего это он? Ну даёт! Ладно. Некогда тут рассуждать. Бери Васькину! И побыстрей!

– А Васькину вон только что сейчас Пчёлкин надел…

– Хватай тогда Пчёлкина шапку. Быстрей! Где она? Какая? Покажи мне. Вот не ожидал… никак не ожидал, что может так с шапками получиться!

– И Пчёлкиной уже нет, – говорю, – ни одной шапки нет – все расхватали…

– Без шапки иди! На авось! Выручай своего шефа! Что творится! Мы пропали! Проиграли! Вот досада… Э-э-э-эх! – Он очень суетился и вспотел.

Светик ловко надел на меня пальто, и пальто было тоже чужое. И я сказал ему об этом.

– Не снимать же его, малыш! Где мы тут сейчас найдём другое? Бодрей держись! Не дрейфь! Улыбайся жюри! Как будто ты в своём пальто! Давай!

И я побежал. На авось. Пальто толстяка Вовки Ивина висело на мне мешком. Нестерпимо жали мои собственные ботинки.

– Здравствуйте, – сказал я жюри.

– У тебя с одеждой всё в порядке? – спросил член жюри.

– Так точно, всё в порядке, – сказал я по-военному.

Он смотрел на моё пальто, а я ему улыбался.

– А где шапка? – спросил он.

– А я закалённый, – сказал я, улыбаясь.

– Как это понять?

– Я в школу без шапки пришёл, – сказал я, улыбаясь.

– Ишь ты, предусмотрительный, – сказал член жюри.

– Так точно, предусмотрительный, – сказал я по-военному.

– И всегда ходишь в школу без шапки? – спросил член жюри.

– Всегда, – сказал я, улыбаясь.

– Ишь ты, – повторил член жюри. Он не знал, как со мной поступить: засчитывать или не засчитывать, и внимательно посмотрел на мои ботинки.

– Зашнурованы неплохо, ишь ты!

– Неплохо, – сказал я.

– Так все без шапок придут, – сказал он.

– Придут, – сказал я.

Тогда он сказал (в какой раз!):

– Ишь ты!.. – и добавил: – Иди.

Но другой член жюри спросил:

– Ты своё пальто надел?

В это время подскочил Вовка Ивин в моём пальто. И все члены жюри зароптали на своего придирчивого товарища, чтобы он не задерживал молодцов, которые чуть ли не самыми первыми оказались одетыми. И тогда придирчивый член жюри тоже мне улыбнулся понимающе.

Я нашёл Ваську и сказал ему:

– Побольше бы таких соревнований – тогда бы все мы научились надевать свои собственные вещи быстро, как военные по тревоге.

И Васька согласился.

– Быстрые, Костров, у вас ребятки! – сказал придирчивый член жюри моему шефу.

Светик застеснялся, надо же! Слезу даже смахнул. Подбежал ко мне, руку пожал. И то же самое сказал: «Побольше бы таких соревнований, в другой раз не подкачаем».

– Ни за что не подкачаем в другой раз, – сказал я.

Вдруг объявили: «Представителям шестого „А“ вместе с подшефными выйти на середину круга, и пусть ваши ловкие и быстрые ребятки пройдут под гром оркестра, чтобы мы все могли на них полюбоваться».

Самодеятельный струнный оркестр из всех своих балалаек грянул марш, а мы зашагали по кругу.

Жали мои ботинки ужасно, а Вовкино пальто болталось на мне и крутилось. С Вовки валилась шапка, и он поминутно её поправлял. И с другими нашими ребятами тоже творилось невообразимое. Ведь я был не один в жалком виде.

– Шагай, не рассуждай, малыш, – сказал мне Свет Костров.

Кругом все хохотали.

И тогда мы с Вовкой засмеялись со всеми вместе.

Сплошные чудеса

Дело было так. Сначала я начал разгибать гвоздь в кухне на кафельном полу. А он не разгибался. Я хлопнул по нему молотком со всей силы, и три кафельные плитки разлетелись вдребезги. Целый час я возился с гвоздём. Мне захотелось есть. Я поставил на плиту варить картошку и обнаружил пропажу гвоздя. Я сбегал на стройку и притащил пять плиток и цемент. Я взялся за работу, но, как ни старался, мои плитки никак не укладывались вровень с другими. Две проваливались очень глубоко, а одна возвышалась над всеми. Я хлопнул по двум плиткам молотком, и они разлетелись вдребезги.

Я вставил на их место запасные, но они возвышались над другими, и я не решился хлопнуть по ним молотком. Стал подчищать ножичком пол, после чего обнаружил, что и теперь они проваливаются. Я густо намазал их цементом, но теперь они опять возвышались, как я ни нажимал на них. Я хлопнул по ним молотком, и они разлетелись вдребезги.

Оставалось идти за новыми. Я выпросил десять плиток, но мне не удалось их уложить с другими вровень. Я хлопнул по ним молотком, и они разлетелись вдребезги.

Цемент носился по воздуху. Я кашлял и чихал. Я подмёл пол и обнаружил, что в полу теперь не хватает шести плиток, а не трёх, как раньше.

Я вспомнил о картошке, но она превратилась в угли. Ни плиток, ни картошки, ни гвоздя…

Я заглянул в кастрюлю и обнаружил там гвоздь. Сплошные чудеса!

Я принялся снова разгибать его на плитках и раскрошил ещё две плитки. Но гвоздь разогнул.

Я вбил его в стену и наконец-то повесил картину Шишкина «Утро в сосновом лесу».

Я слез со стула и отошёл подальше, чтобы посмотреть издали, не криво ли она висит. И в этот момент картина грохнулась на пол, и стекло разлетелось вдребезги.

Проклятый гвоздь!

Сплошные чудеса!

Я вскочил на стул и стал со злости вколачивать гвоздь в стену, чтобы духу его больше не было, никогда его не видеть! Но он всячески изворачивался и подгибался, и мне никак не удавалось его как следует вколотить. Я подправлял его клещами и вбивал. Вбивал и подправлял. Я воевал с гвоздём.

В дверь постучали. Я открыл.

– Прекратите бить в стену! – возмущённо сказала соседка. – Что вы там делаете?

– Ничего… – сказал я, тяжело дыша.

– Перестаньте немедленно.

– Нет, я ему покажу!

– Кому?

– Гвоздю.

– А что с ним?

– Гнётся. Он всё время гнётся. Я его забью!

– Бессовестный мальчишка, – возмутилась соседка, переходя на «ты», – если тебе нужен гвоздь, то скажи.

Она тут же притащила горсть гвоздей. Совсем новых. Как я сразу не догадался у неё попросить!

– Вот, возьми любой гвоздь. А тот оставь в покое.

– На этот гвоздь мне нечего злиться, а с тем гвоздём я рассчитаюсь.

– Где это видано, чтобы с гвоздями рассчитывались! – сказала соседка.

– Всё равно мне теперь нечего вешать на ваш гвоздь…

– Ну, смотри мне!

Она ушла.

А я лёг на кровать и укрылся одеялом с головой.

Мне жалко было плитки.

Я ненавидел гвоздь.

Мне не хотелось есть. Ведь виноват был я.

И я уснул.

Во сне мне снились гвозди, которые сами вбиваются в стену, картошка, которая никогда не сгорает, и плитки, которые ничем не разобьёшь.

Сплошные чудеса!

Во сне всё было хорошо, но на самом-то деле всё было плохо…

Да, многого я делать не умею…

Сам не знал…

Серебряные туфли

Я свою подмётку каждый день по утрам пришивал, а к вечеру она у меня отваливалась. Как сапожник пришивает подошвы, что они долго не отлетают? Этот вопрос меня тогда очень интересовал. И ходить-то я старался осторожно, чтобы подошва раньше времени не отлетала, а когда в футбол играли, стоял только и смотрел, до чего обидно! Но она всё-таки отлетала, не дождавшись вечера, и хлопала как выстрел при ходьбе. Если издали видел знакомых, останавливался и стоял, чтобы, чего доброго, не заметили моей ужасной подошвы.

Пришло лето, я эти свои ботинки выкинул и шлёпал босиком. Раз лето. Раз война. Нужда. Отец на фронте. Да мы, мальчишки, могли и без ботинок обойтись. В такое-то время! Только в школу босиком не полагалось. Да я и в школу приходил. Когда меня учитель спросил, неужели у меня нет каких-нибудь старых ботинок, чтобы в приличном виде явиться в школу, я ему ответил: «Нет, Александр Никифорович». Он пожал плечами и сказал: «Ну, раз нет, значит, нет». Так просто тогда было с этим делом!

И вдруг Васька в своих серебряных туфлях появился во дворе. Вот была картина! Самые настоящие долгоносики, остренькие, длинные носы, а блестят-то как! А как они скрипели! Васька Котов вышел в этих своих серебряных потрясающих туфлях, а я открыл рот и долго не мог закрыть его.

– Такие туфли носят только на балах и только в Аргентине, – сказал Васька. – Вовнутрь-то, вовнутрь посмотри!

Он снял туфлю, и я ошалело смотрел внутрь туфли на аргентинское клеймо. А Васька стоял на одной ноге, держась за моё плечо, важный и довольный.

Ещё бы! Там, в далёкой Аргентине, пляшут на балу аргентинцы в серебряных туфлях, а теперь в них будет ходить по нашим бакинским улицам Васька Котов.

Собрались ребята, охали и ахали и трогали руками серебро.

– Купили на толкучке, – рассказывал Васька. – Совершенно случайно. Абсолютно по дешёвке достались, просто-напросто повезло…

Кто-то попросил померить, и Васька сразу ушёл. Померить он никому не хотел давать.

В этот вечер мы с ним пошли в оперетту. Я босиком, а он в своих долгоносиках.

Некоторые оперетты мы раз двадцать видели, а тут новую оперетту показывали. Честно говоря, мы только потому и ходили на спектакли, что через забор лазали. А так с гораздо большим удовольствием в кино пошли бы.

Рядом с его серебряными туфлями нелепыми и безобразными казались мои собственные пыльные ноги, а пальцы, казалось, смешно топорщатся во все стороны.

Да и другие мальчишки в оперетту босиком ходили, никто на них особого внимания не обращал. Ничего такого в этом не было, тем более оперетта в летнем саду помещалась.

Васька меня на забор подсадил, снял туфли и мне протянул. Ему в них на забор никак было не забраться. А мне с туфлями сидеть на заборе тоже неудобно. Одной рукой туфли держать, а другую ему протягивать.

Кричу:

– Давай скорее руку, а то свалюсь!

Он замешкался, стал почему-то носки снимать, хотя и в носках можно было лезть спокойно. Как раз ребята подошли, торопят, никому неохота в оперетту опаздывать.

В общем, он мне руку подать не успел, я не удержался и на ту сторону свалился вместе с туфлями. Хорошо ещё, удачно упал, ничего такого не приключилось. Только в рот земля попала.

Я землю выплюнул, встал, отряхнулся и жду, когда Васька появится. Ребят-то там много, помогут ему на забор подняться.

А он всё не появляется.

Мимо прогуливаются люди по широкой аллее в ожидании звонка и, как мне кажется, на меня поглядывают.

Тогда я надеваю Васькины туфли на свои ноги и отхожу в более тёмное место.

Но Васька всё не появляется.

Я ещё немного постоял и пошёл к выходу. А прямо мне навстречу милиционер ведёт Ваську за руку. На одной ноге у него носок, а другим носком он вытирает слёзы.

Васька, как только увидел меня в своих туфлях, заорал не своим голосом на всю оперетту:

– Свои грязные ноги засунул в мои туфли!!! А-а-а-а-а-а!!!

Даже милиционер растерялся.

– Ты мне смотри вырываться! – говорит. – Ишь ты! В одном носке в оперетту собрался да ещё вырывается!

– Это правда! – кричу я. – На мне его туфли!

– Не суйся не в своё дело! Тоже мне, защитник нашёлся!

Милиционер меня и слушать не хотел. Вокруг говорят:

– Смотрите-ка, смотрите, у парнишки носок на одной ноге…

– А по-вашему, если бы он в двух носках явился сюда, было бы лучше?

– Ему бы на сцену в таком опереточном виде!

Я стал снимать туфли, чтобы Ваське отдать, но меня оттеснили.

Ведут Ваську в пикет. Впереди большущая толпа. Ну и дела!

Пока Ваську вели, он всё время оборачивался и повторял:

– Снимай мои туфли! Снимай мои туфли!

Он только о туфлях и думал, смелый всё-таки человек, совсем не думал о том, что попался.

Я старался в пикет пройти, но меня не пустили.

И чего он за свои туфли расстроился? Не мог же я их всё это время в руках держать! Подумаешь! Как будто бы их помыть нельзя!

Я подхожу к фонтану и тщательно мою его туфли. Всё старался поглубже засунуть руку в носок, чтобы как можно лучше вымыть.

И вдруг замечаю, как прекрасные туфли расползаются, а блестящая серебряная краска слезает, как чешуя с рыбы…

В это время из пикета выходит Васька и направляется ко мне.

Подходит.

Я стою опустив голову, держу в каждой руке по туфле.

Его лицо бледнеет при свете фонарей.

– Ты стёр мое аргентинское клеймо?! – спрашивает он сдавленным голосом.

Васька Котов выхватывает у меня свои туфли.

– А почему они мокрые?! – вдруг кричит он и бежит к фонарю.

Там, у фонаря, он сразу замечает всю эту ужасную непоправимую перемену со своими туфлями…

– Это не мои туфли!!! – кричит он.

– Всё смылось… смылось… смылось… – твержу я.

– Как это смылось?! – орёт он визгливо.

Распахнулись двери зала. Народ хлынул из дверей и увлёк нас к выходу.

Я потерял в толпе Ваську, но при выходе он снова оказался рядом со мной и прошипел мне в самое ухо:

– Отдавай мне новые туфли… слышишь? Отдавай!

Я понимал его.

– Какие были! – прошипел он.

В это же самое время мне наступили на ногу, я скорчился от боли и крикнул ему со злостью:

– Пошёл ты от меня со своими долгоносиками!

– Ах так! – крикнул он и, рывком вырвавшись из толпы, помчался вверх по улице по направлению к дому, а я пошёл за ним.

Всю ночь мне снились танцующие аргентинцы в серебряных туфлях, а когда под утро мне стали сниться танцующие крокодилы в серебряных ботинках, я в ужасе проснулся.

Пришёл Васька. В каких он был рваных сандалиях! Трудно даже себе представить. Каким-то чудом эти сандалии держались на его ногах.

– Мне нечего надеть, – сказал он тихо.

Я смотрел на его сандалии, вздыхая и сочувствуя ему.

– А те никак нельзя зашить? – спросил я тихо.

– Никак, – сказал он.

– Неужели никак нельзя зашить?

– Они не настоящие, – сказал он, опустив голову.

– А какие же они?

– Они картонные, – сказал Васька.

– Как?!

– Они театральные, – сказал Васька. – Всё равно бы они развалились…

– Как то есть театральные?

– Ну, специально для театра, на один раз… у них там делают такие туфли на один раз…

– Зачем же тебе их купили?

– Случайно купили…

– Значит, они театральные?!

– Театральные… – сказал Васька.

– Тогда чёрт с ними! – сказал я.

– Чёрт с ними… – сказал Васька.

– Замечательно, что они театральные! – сказал я. Хотя ничего замечательного, конечно, не было. Но всё равно это было замечательно!

– Снимай сандалии, – сказал я, – зачем тебе сандалии! Снимай их и пойдём в оперетту!

Удивительная профессия

Как только погас у нас в комнате свет, к нам сейчас же стали стучать соседи. Они спрашивали: «Что такое?» Мы с мамой тоже пошли стучать к соседям и спрашивать: «Что такое?»

Но никто ничего не знал, и все только спрашивали: «Что такое? Что случилось?» Только один дядя Яша сказал:

– Ничего не случилось. Погас свет – и всё. Перегорели пробки.

Все собрались на улице возле подъезда.

– Вот ещё новость!

– Как это так! Никогда так не было!

Все говорили, что дело не в пробке, а где-то в сети, а я спрашивал, где эта пробка и сеть, но мне никто не ответил.

Дядя Яша пошёл звонить монтёрам, а все стали говорить, как погас свет.

Тётя Нюша сказала:

– Вы знаете, как только это случилось, моя кошка кинулась в кухню и съела там свежую рыбу.

Тётя Женя сказала:

– Вы слышите? Это кричит мой ребёнок. Он будет кричать, пока свет не зажгут.

Тётя Ира сказала:

– Не верится, что раньше жили без света. С какими-то свечками. С лампами, которые коптят. Жили в каком-то жалком мерцании. В каких-то потёмках.

Наша бабушка сказала:

– Как же, помню! Ещё как помню! И ламп-то у нас не было. Темень. Мрак. Ничего не видно.

Бабушка наша жила при царе. До сих пор возмущается царским режимом. Как начнёт – не остановится. Но тут монтёры приехали.

Я смотрю, как будут свет зажигать. Интересно ведь!

Подъезжает к столбу машина. Вместо кузова круглый такой балкончик. В этот балкончик залез монтёр. И балкончик стал вверх подниматься. Монтёр добирается до проводов. И что-то там с проводами делает.

И загорается свет во всём доме.

Монтёр говорит:

– Всё в порядке!

Наша бабушка говорит:

– Удивительная у вас профессия!

Монтёр говорит:

– Это дело простое…

Тётя Ира говорит:

– Замечательное ваше дело!

Тётя Женя говорит:

– Вы слышите? Мой ребёнок смеётся.

Тётя Нюша говорит:

– Зашли бы в гости. Я для вас свежей рыбы нажарю.

Монтёр отвечает:

– Я рыбу люблю. Но нас ждут в другом доме.

И он уезжает в своей машине.

Я смотрю вслед и думаю: «Вот бы мне ездить в такой машине! Я нёсся бы во весь дух по улицам. Я просил бы шофёра: „Скорей! Скорей!“ Мы обгоняли бы все машины. Даже, может быть, пожарную машину. И люди бы, глядя на нас, говорили: „Смотрите! Смотрите, монтёры едут! Удивительная у них профессия!“»

Маленькие фантики

Раньше Петя и Вова сутулились, не причёсывались, не так ложку держали, ходили чумазыми, съезжали по перилам, визжали на уроках, приносили в класс кошку, запирали её в шкаф, она оттуда мяукала, а они смеялись, хотя ничего смешного тут не было.

Многие так и остались сутулыми. На всю свою жизнь. Многие так и остались визгливыми. До конца дней своих. Многие ложку всю жизнь не так держат. Многим почти что сто лет скоро будет, а всё ловят кошек, как маленькие. Таких, правда, не очень много. Но и не мало. Их, в общем, достаточно.

Раз достаточно, значит, хватит. Так Петя с Вовой решили.

Они стали в игру играть. В обыкновенные фантики. Примерно так:

– А ну, Петя, давай-ка мне фантик! Ты только что был сутулым.

Или:

– Вова, пойди вымой ухо. Оно у тебя всё в земле. Давай фантик.

Или:

– Ну-ка, брось кошку и фантик давай!

Или:

– Ну-ка, иди сюда. Глянь-ка в зеркало. Видишь?

– Я ничего не вижу, – говорит Петя.

– Ты не видишь, что ты лохматый?!

– Ага, теперь вижу, – говорит Петя.

– Давай фантик, – говорит Вова.

– Сколько?

– Пять штук.

– Много.

– Тогда три.

– Бери.

Вот так всё просто и дружно! Тут одного фанта мало. Раз человек весь лохматый. Но пять фантов много. Тут нужно условие. Сколько за что фантов брать. За двойку не то что пять, десять фантов мало. А то и все одиннадцать.

Иногда так бывает:

– Ага, ты хотел побежать за кошкой, давай, давай фантик!

Тут фантик не полагается. Мало ли что он хотел! Мало ли кто что хочет. Он же не побежал. В чём же дело! Это уже не по правилам.

Конечно, у них были споры. А как же! Без этого не бывает. Но они ни разу не дрались. У них мысли такой даже не было. Из-за каких-то фантиков!

Спору нет – фантик не чудо.

Но что-то такое особое. Простая цветная бумажка.

И всё. Но не в этом дело.

Ребята ложку держать стали правильно.

Они умываться стали по пять раз в день.

Они перестали сутулиться.

Они кошек стали не замечать.

Они визжать прекратили.

Они перестали ходить лохматыми.

Хотите – верьте, хотите – нет!

Ёж

Принёс я в класс ежа. Никуда его не вытаскиваю. Сидит он в сумке. Никто про него не знает. Вдруг учитель говорит: «Что это такое?» Я говорю: «Ёж». – «Где ёж?» – спрашивает учитель. «Здесь», – говорю. А он говорит: «А вообще я не тебя спрашиваю. Я Мишу Галкина спрашиваю» – и на доску показывает. «Это существительное», – говорит Миша Галкин. «Правильно, – говорит учитель, – а ты выйди с ежом!»

Обруч и лампочка

У Пети был замечательный обруч. От старой бочки. И был замечательный крючок. Таким крючком если гонять такой обруч, он ни разу не упадёт. Сколько хочешь гоняй, всем на зависть.

Петя очень гордился обручем. И очень гордился своим крючком. Ему предлагали за обруч перегорелую лампочку. Лампочку можно было бросить на стенку – и она хлопнет.

Но он не соглашался.

В конце концов он согласился отдать свой обруч за лампочку. А крючок он отдал просто так, в придачу.

Петя взял лампочку и трахнул её об стену.

А Костя отнёс обруч с крючком в школу и сдал на металлолом вместе с другими железными вещами.

Два подарка

В день рождения папа подарил Алёше ручку с золотым пером. На ручке были выгравированы золотые слова: «Алёше в день рождения от папы».

На другой день Алёша со своей новой ручкой пошёл в школу. Он был очень горд: ведь не у каждого в классе ручка с золотым пером и золотыми буквами! А тут учительница забыла дома свою ручку и попросила на время у ребят. И Алёша первый протянул ей своё сокровище. И при этом подумал: «Мария Николаевна обязательно заметит, какая замечательная у меня ручка, прочтёт надпись и скажет что-нибудь вроде: „Ах, каким красивым почерком написано!“ или „Какая прелесть!“. Тогда Алёша скажет: „А вы взгляните на золотое перо, Мария Николаевна, самое настоящее золотое!“»

Но учительница не стала разглядывать ручку и ничего такого не сказала. Она спросила урок у Алёши, но он его не выучил. И тогда Мария Николаевна поставила в журнал двойку золотым пером и вернула ручку.

Алёша, растерянно глядя на своё золотое перо, сказал:

– Как же так получается?.. Вот так получается!..

– Ты о чём, Алёша? – не поняла учительница.

– О золотом пере… – сказал Алёша. – Разве можно ставить двойки золотым пером?

– Значит, сегодня у тебя не золотые знания, – сказала учительница.

– Выходит, папа подарил мне ручку, чтобы мне ею двойки ставили? – сказал Алёша. – Вот так номер! Какой же это подарок?

Учительница улыбнулась и сказала:

– Ручку тебе папа подарил, а сегодняшний подарок ты себе сам сделал.