Текст книги "Реинкарнация. Авантюрно-медицинские повести"

Два сокровища сразу

We pay for the mistakes of our ancestors, and it seems only fair that they should leave us the money to pay with

Marquis

Мы платим за ошибки наших предков, и вполне справедливо, что они должны оставлять нам на эти цели деньги

Маркес

Глава 1.

Гриша Гончаренко заканчивал свою политическую карьеру руководителем экономического отдела очень демократической партии, чей политический курс был электорату однозначно понятен, честен, стабилен и не предвещал никому в обозримом будущем серьёзных катаклизмов.

Авторитет Гриши у многомудрого вождя и товарищей по партии был надёжным, будущее смотрелось вполне сытым, однако всё это не помешало ему в одночасье решить, что сил партийной борьбе отдано достаточно и наступил, наконец, тот долгожданный момент, когда надо искать для себя новый интерес, чтобы и для души и для желудка, не изменяя, конечно, и не порывая с родной партией.

Неуёмная Гришина энергия, пытливый ум, огромный багаж опыта общения с легендарным вождём и со всякими деятелями всяких стран уверенно двигали его от рутины к приключениям.

Семьёй к своим сорока годам Григорий, как истинный партиец, обременён не был, недосуг, что лишний раз доказывает полную его отдачу борьбе за партийные идеалы.

Обычная чернявая наружность, средних параметров тело, отсутствие особых примет, диплом восточного факультета МГУ, диалект английского графства Девоншир и обязательный второй японский делали Гришу желанной добычей спецслужб, однако, обошлось.

Носил Гриша фамилию матери, библиотекаря старой формации с больными ногами и полным непониманием самого факта существования в России ещё каких-то партий, кроме родной коммунистической. Папа же Гришин, профессор-востоковед, кроме свободного владения английским, китайским и японским, обладал ещё бурной биографией и гонимой фамилией.

Феноменальная память, блестящая образованность, умение молчать и надпись «Порядочный» на лбу уберегли Гришиного папу, Бориса Марковича, во времена маниакальных компаний вождей и одновременно делали его незаменимым советником, экспертом и просто поверенным человеком всевозможных комиссий и деятелей, решавших судьбу России на востоке. Преклонный возраст Бориса Марковича, казалось бы, давал ему право на покой, удалённость от дел, да и на внуков тоже.

Ан нет. Не было у Гришиного папы ни внуков, ни покоя…

Будучи сам в гуще политических событий, Гриша понимал, что профессия отца – историк-востоковед – скорее диагноз, чем просто специальность. И если в горячке Гриша иногда позволял себе слегка менторский тон по отношению к престарелым родителям, потом, одумавшись, осознавал, сколько, а, главное, какой информации в седой голове отца… Да и давно уже мечтал он освободить, наконец, время для общения с родителями, сколько им осталось…

Было очевидно, что информация эта очень кому-то нужна, потому как время от времени к отцу наведывались молодые псевдоколлеги как с восточными глазами, так и с европейскими. По всегдашней своей занятости Гриша не мог контролировать все контакты простодушного отца, однако пару раз пробил по своим каналам предъявленные документы ходоков. Установив липу, задумался: к чему бы это?!

Однажды Борис Маркович заподозрил аккуратный обыск в их квартире, когда они с женой несколько часов пробыли в поликлинике, а Гриша был в отъезде.

В редкое свободное время им с отцом было о чём поговорить. С трудом обходя щепетильность отца, данные им сто лет назад непонятно кому обещания и подписи, Гриша всё-таки пытался выуживать из него всякие интригующие тайны.

Теперь же, решив отойти от активной партийной работы, Гриша всерьёз решил выяснить интерес ходоков к его отцу и анализировал уже полученную информацию. Было ясно, что это могут быть старые улики, полузабытые тайны, а также ценности…

Замшелые улики и компромат его, как функционера практически бывшего, уже мало интересовали, а вот секреты каких-нибудь сокровищ вполне могут иметь осязаемый интерес и горячить кровь. Тем более, что в те смутные времена действительно временами и местами аккумулировались, перемещались и прятались немалые ценности, как правило, экспроприированные.

Слухи о вагонах с золотом адмирала Колчака, кладах атамана Семёнова, золоте белочехов, драгоценностях китайских императоров мог не слышать только глухой. Восточные перипетии тех времён никак не могли миновать их летописца. Чувствовалось, однако, что у Бориса Марковича есть большие сомнения по поводу рассекречивания соответствующих документов и тайн…

Однажды Гриша попросил знакомых муровцев отследить очередных ходоков к отцу. Результат не только усилил недоумение, но и зародил опасения: те профессионально обнаружили хвост и ушли на предельных скоростях чуть ли не с пальбой.

Гриша забеспокоился… Вспомнил давний разговор с вождём по поводу запасного аэродрома, и как-то быстро решился, видимо, витавший в воздухе, вопрос о строительстве небольших домиков в тихом, надёжном месте для семей, да и для себя тоже. Место обсуждалось недолго: Кипр.

Конкретные, «сваренные», как он сам говорил, вопросы Гриша решал азартно и напористо, стратегически продуманно, технически грамотно, экономически безупречно. В течение недели он мотанулся на Кипр, выбрал место и незавершённое строительство, утоптал двух братьев-подрядчиков на 10-ти-летнюю ссуду, вписал в договор фантастически короткие сроки окончания строительства и такие же немыслимые штрафы за их срывы, с предельно наглым видом выведал в мэрии городка о генеральной застройке, собрал сведения о будущих и теперешних соседях – это была его стихия…

Краткое знакомство автора с этим человеком привело к стойкому убеждению: полсотни таких менеджеров в руководстве государства за одну пятилетку способны вывести Россию с её ресурсами из аутсайдеров в мировые лидеры, и золотой российский рубль, как и при царях, опять стоил бы долларов девять…

По истечении шести недель Гриша объявил родителям о переселении, не без пафоса выдав это мероприятие как осуществление давней мечты стариков о маленьком домике у моря; в самом деле, почему бы и не быть такой мечте?!

Переезд и обживание прошли своим чередом, восторги стариков не кончаются до сих пор; в ближайшем супере был открыт кредит на покупку товаров жизнеобеспечения, море ласкало, солнце сияло, под эту лепоту и решил Гриша возобновить разговоры с отцом.

Позиция отца в разговорах такого рода была Грише, в общем-то, известна. Старорежимный профессор предпочитал говорить, сберегая время, только о документально подтверждённых фактах. Зная это, Гриша и вернулся к их двухлетней давности разговору о части золотого запаса России в 86 тонн, стоимостью тогда в 111 миллионов золотых рублей, а теперь без малого один миллиард долларов, которую Верховный правитель России адмирал Колчак среди прочего переправил в Японию на хранение.

И если судьба других частей золотого запаса России малоизвестна и небесспорна, то получение 86 тонн в золотых слитках в конце 1919 – начале 1920 подтверждено документами Гонконг-Шанхайского банка и Иокогама Спеши Банка. Об этом с подачи Гришиного папы было доложено вождю Гришиной же партии, и тот с присущим ему глубоко продуманным эпатажем и напором выступил с трибуны Государственной думы с предложением начать переговоры с правительством Японии о возвращении российского золота. Плюс, понятное дело, процент за хранение, минус, как водится, оплата полученного оружия…

Поддержку, однако, это предложение не получило, вероятно, из-за высокогеополитических мегапричин, что у Гришиного папы вызвало недоумение, а у самого Гриши очередную лёгкую и объяснимую грусть.

Поэтому теперь, вполне резонно рассудив, что без высокой политики с её мегапричинами ему самому решать что-то будет как-то сподручней, Гриша и вернулся к той истории.

А имела та история ещё один подсюжет. Оказывается, в то же самое время по приказу адмирала Колчака в Японию отдельным вложением за № ИР-1919/1238 в Иокогама Спеши Банк были переправлены и приобщены к неслиянной части вклада новые высшие российские ордена, учреждённые до Колчака так называемым Всероссийским Временным Правительством или Директорией.

Из-за бурности и скоротечности событий эти ордена успели получить всего несколько человек. Речь идёт об орденах «Освобождение Сибири» четырёх степеней и «Возрождение Сибири» четырёх степеней. Изготовлены они были из драгоценных металлов в количестве…

А вот в количестве-то их и была та самая собака зарыта. Возврат золотых слитков с царским гербом был обусловлен массой вопросов – отсутствие мирного договора, спорная правопреемственность, оплата долгов, отсутствие документов и тому подобное – к тому же золото – оно и в Японии золото. Вопрос же с возвратом российских орденов казался проще: японца за освобождение или возрождение Сибири ещё пока рано награждать, переплавлять стыдно, но, самое интересное, документы-то на возврат вовсе и не требовались.

А требовалось, по информации Бориса Марковича, для получения вклада по договору хранения № ИР-1919/1238 предъявить точный перечень этого вложения; а его-то никто и не видел…

То есть кто-то, конечно, видел. Видел штабс-капитан Киселёв, ведший по приказу Колчака дневник экспедиции по захоронению казны, у того дневник видел Павел Афанасьевич Россомахин, бывший штабс-капитан, бывший полковник советской армии, работавший впоследствии краеведом в Тюменской области и умерший в 1956 году. Ещё дневник мог видеть, если он там ещё был, кто-то из чекистов, передававших в 1991 году на госхранение архивы КГБ по Тюменской области – и всё…

И абсолютно никто не знал, что папа Гришин, Борис Маркович, тоже видел этот документ у П. А. Россомахина во время их последней встречи в Тюмени незадолго до его смерти. Мало того, Борис Маркович, зная настроения П. А. Россомахина, был убеждён, что тот перед смертью уничтожил дневник «золотой» экспедиции Колчака и перечень переданных орденов в том числе.

Разговор о настроениях и нравах участников восточных событий 1919 года и причинах, заставивших русского офицера унести с собой в могилу тайну русского же золота, выходит за тему этой повести и, конечно же, достоин собственной…

Мы же пытаемся войти в Гришино положение…

Судите сами: перечня вложения по упомянутому договору нет, как нет и самого договора, скорее всего, они уничтожены Россомахиным. Но есть феноменальная папина память…

Итак, Борис Маркович точно помнил, что позиций в описи вложения было девять.

Он уверенно назвал семь:

1. Орден «Освобождение Сибири» 1 степени – 20 крестов и золотая звезда к нему – 20 штук;

2. ………………………………………2 степени – 90 с чем-то;

3. …………………………………… 3 степени – 296 или 298;

4. ……………………………………..4 степени – 1000 крестов;

5. Орден «Возрождение Сибири» 1 степени – 20 крестов и золотая звезда к нему – 20 штук;

6. ……………………………………2 степени – 100 крестов;

7. ……………………………………3 степени – 300 крестов;

8. ……………………………………4 степени – 1000 крестов;

9. Золотые слитки Российского Банка – 109 штук по 8 килограммов и один по килограмму.

То есть ордена «Возрождение Сибири» не успели выдать ни одного: сколько изготовили, столько и отправили в Японию – Сибирь же ещё только возрождается…

Таким образом, Грише предстояло узнать, сколько орденов «Освобождение Сибири» 2-й и 3-й степеней успели выдать воинам-героям или каким-то образом активизировать папину память.

И тогда Гриша разбогатеет по скромным подсчётам на три миллиона долларов законного вознаграждения; ну, и приключения, разумеется, в придачу…

Глава 2.

Найти в соответствующих архивах количество награждённых искомыми орденами казалось Грише более вероятным, чем рассчитывать на пожилую память родителя, хотя он не отвергал и такой исход.

Практичный Гришин ум быстро родил стратегию. Первым делом предстояло подтвердить наличие вклада за № ИР 1919/1238 в конце 1919 года в Иокогама Спеши Банк в Японии.

И тут он вспомнил Мыча, то есть Валентина Акимовича, своего друга со студенческих времен, деятельность которого и была как раз связана с Дальним Востоком. Сейчас уже и не вспомнить, какими путями, а только теперь выпускник восточного факультета МГУ с прекрасным английским и хорошим японским числился каким-то непоследним чиновником по Министерству природных ресурсов.

Практически Мыч торчал то в Японии, то во Владивостоке, то в Москве и везде решал не всегда решаемые вопросы добычи и продажи морепродуктов. Служба такая не мешала, а скорее способствовала жизни плейбоя, а потому был Мыч в расцвете всего…

Виделись они последний раз больше года назад, когда жизнь Мыча неожиданно дала трещинку, потому как влюбился повторно в свою же бывшую жену после шести лет развода; а у той уже и семья другая… Словом, требовалась жилетка, в которую Мыч мог поплакаться, принявши на грудь, и голова, которая по трезвости составит второй ум. Такие жилетка и голова имелись только у его друга Гриши Гончаренко.

Гудели они тогда во Владивостоке трое суток, по истечении которых резонно постановили наступить на горло Мычовой страсти, и оставить бывшую спутницу жизни в покое, и как только… так искать новую.

Теперь сговорились увидеться дома у Мыча в Москве.

Чему, собственно, радуются при встрече друга со студенческих времён, размышлял Гриша, приближаясь в самолёте «Кипрских авиалиний» к Москве? И, подумав с улыбкой в сладкой дрёме, выделил главное: душа с ними отдыхает. И заснул…

– Гляди! В штанах! – приветствовал Гриша друга в дверях его квартиры. Им обоим были душевно приятны воспоминания, когда в эту же дверь много лет назад поутру позвонила компания из друзей и подруг, что-то накануне крепко отмечавшая, и дверь им открыл помятый Мыч в рубашке с галстуком и без трусов…

Теплеет на душе и хочется жить, когда после разлуки обнимешь и похлопаешь друга по надёжной спине.

У Мыча был гость с Дальнего Востока, хорошо Грише знакомый легендарный «начальник Японского моря» Мефодич. Суров и крут был заросший медноволосый гигант с задубевшей на лютых северных ветрах кожей. Широко посаженные ледяные, всегда прищуренные глаза смотрели в упор и видели насквозь. Огромные арктические ботинки казались каменными, как у памятников, руки с заскорузлыми пальцами и выцветшей татуировкой могли задушить волка…

И было совершенно непонятно, чем думал тот «дед», возжелавший объяснить такому вот новобранцу армейские порядки. Мефодич потом разводил руками: я, говорит, один раз и толкнул-то его, в грудь. «Дед» в госпиталь надолго, Мефодич в дисбат.

Магаданский дисбат, однако, оказался в судьбе Мефодича отправной точкой, даже двумя: во-первых, познал и полюбил холодное Японское море, да и остался здесь навсегда. А, во-вторых, встретил здесь такую же побитую душу и дородное тело – это была его Галя. И по сей день промеж ними незатейливая любовь, большое уважение и четверо крепеньких ребятишек.

Числился Мефодич по ведомству Мыча, осуществлял всякие отловы в научных целях; и все знали, что себе Мефодич берёт только по потребности – детей кормить-растить, дом соблюдать, Галю по случаю слегка побаловать, ну, и, конечно, шхуну содержать. За честность и благородство уважали его и русские погранцы, и японская береговая охрана. Причём японцы-то, когда давали ему право входа в свои порты, первыми и прозвали «Ме-фо-дися» начальником Японского моря. Это внутреннее море он действительно исходил вдоль и поперёк и не раз помогал и нашим, и японцам.

Мечтой всех дальневосточных браконьеров была его шхуна «Галина». Лучшую японскую электронику, вымененную у японцев на крабов, он обогатил русской смекалкой, друзья-моряки с атомоходов снабдили его каким-то лишним стратегическим металлом, в результате чего начальник моря всё видел, всё слышал, ходил быстрее всех и дальше всех.

По молодости, после дисбата, пару путин отходил рыбаком на сейнере, но из-за шутки над боцманом его «ушли» и порекомендовали в научный флот, так он и попал к Мычу. Шутку ту вспоминать не любил, дурак, говорил, молодой был, но хорошим людям при случае не отказывал.

Боцман тот самодурствующий Мефодичу не нравился, поэтому как-то поспорил он с ним, что соблазнит новенькую судовую врачиху, что слыла неприступной. «Только, – говорит боцман, – чтоб доказательства железные были!» Ну, Мефодич и предложил ему спрятаться в шкаф в его каюте и самому всё разглядеть, ещё и подушку дал для удобства. А потом пошёл в кают-компанию и заявил: «Какой-то, – говорит, – странный у нас боцман: зачем-то в мой шкаф спрятался, ещё и подушку взял…»

В Москве Мефодич обычно больше трёх дней не выдерживал, начинал канючить и проситься домой. Мыч знал про эту его слабость, поэтому обратный билет брал ему на определённое число, чтоб раньше не сбежал, а вкусил немного столичных прелестей. В ответ был прозван вурдалаком, смрадом дышащим…

С этими мужиками Гриша мог не выбирать выражений. После третьей рюмки «Столичной» им уже всё стало ясно, поэтому четвёртую они выпили за Родину.

По своим служебным обязанностям Мыч крутился среди очень живого дела, больших денег и лихих людей. Честная русская душа его болела от бездарности князьков всех мастей, ненасытного воровства и продажности чиновников, от безысходного пьянства россиян…

Со слезами на глазах они живописали Григорию о небывалом приходе лосося на нерест в 2002 году, как они своими глазами видели берега нерестовых речушек, покрытых толстым слоем красной икры, и все мелиоративные трубы и каналы, забитые мёртвой и гниющей красной рыбой…

И всё потому, что среди засранцев, ведающих квотами на рыбодобычу, не нашлось никого, кто оперативно разрешил бы их временно увеличить. Потом один нашёлся, взял на себя в последний момент, так за это теперь и сидит…

«Всё не так, ребята-а!», – надрывно спели они на два голоса с иерихонской трубой, потом по традиции позвонили двум своим приятелям в Белоруссию, чтобы подразнить свободой примерных женатиков, потом бурно обсудили и отложили до лучших времён идею Мыча вызвать девочек, потом дискутировали на тему: стоит ли принимать какие-то голландские таблетки, нейтрализующие алкоголь, из арсенала Мыча, решили, что не стоит кайф ломать… Угомонились под утро.

Утром же – только крепкий кофе; гудевшие слегка мозги – от сигарет, наверное – никогда не мешали им переключаться на дело. Решили: Мыч отбывает в Японию узнавать про наличие вклада № ИР-1919/ 1238 в Иокогама Спеши Банк, Гриша – по старым связям в архивы, гость – развлекаться в Политехнический музей.

К концу недели чистый голос Мыча за десять тысяч километров от Гришиного уха сообщил условное: «Всё о’кэй, старик!» Это подтверждение наличия вклада адмирала Колчака было первым практическим результатом этой истории…

Глава 3.

Если принять за истину, что дети артистов рождаются за кулисами, дети спортсменов на стадионах и в спортзалах, тогда Гриша Гончаренко родился в архиве. Ибо архивы были рабочим местом Гришиного папы, да и он сам чувствовал себя там как дома. Без слепых поисков, быстро, уверенно и профессионально просеял он всю имеющуюся информацию по теме и выяснил:

1. В мае 1919 года после проведенной по приказу Колчака ревизии золотой запас России составил 495,873 тонны стоимостью тогда в 695 321 170, 86 золотых рублей.

Часть этого золота в слитках с печатями Императорского Банка России в несколько приёмов были переправлены в Японию в оплату за вооружение, а также на хранение. Однако в доступных архивах упоминаются документы только на депозитные вклады в Иокогама Спеши Банк и Гонконг-Шанхайский Банк на сумму 111, 050 миллионов золотых рублей (сейчас это около 1 миллиарда.$) общим весом 86 тонн.

Причём режим Колчака рухнул буквально через несколько дней после отправки этого золота, а это означает, что израсходовать его не успели. Именно о возврате этого золота и говорил лидер очень демократической партии в Госдуме.

2. Судьба неслиянной части этого вклада в 873 килограмма золота в слитках 109 по 8 килограммов и 1 по килограмму не установлена.

3. Из информации по орденам «Освобождение Сибири» и «Возрождение Сибири» есть только их описание, причём Гриша, как опытный архивист, по некоторым признакам почувствовал изъятие некоторых документов на сей счёт.

Был ещё архив КГБ, но туда Гриша попасть не смог.

Зато попал в ФСБ, причём не в архив, а в кабинет полковника Ряшенцева по повестке.

Вопросы полковника вокруг да около, да за жизнь скорее насмешили Гришу, чем разозлили:

– В чём дело-то, товарищ полковник?! – с обезоруживающей простотой спросил Гриша, и буравивший его серыми глазами чекист решил, что с таким «простым» и разговаривать лучше проще.

– Поймите меня правильно, Григорий Борисович. Вы подняли все документы по русскому золоту времён адмирала Колчака.

«Работает контора!», – не без удовлетворения успел подумать Гриша.

– Мы знаем вас и вашего отца как интеллигентных людей и патриотов России, поэтому подумали, может быть, нужна наша помощь в ваших исследованиях.

Такого рода «помощники» всех мастей и рангов не раз попадались Григорию за прошедшие бурные годы партийной работы, поэтому он знал точно, что помощь от них может быть неоценимая, если не будут мешать…

«Ну, что ж, патриот, так патриот», – подумал Гриша и живо откликнулся:

– Да-да, разумеется. Меня как историка волнует судьба российских орденов, которые в смутные времена могли попасть в чужие руки. Ведь мы с вами знаем, что адмирал Колчак – единственный из всех правителей, который в то время награждал своих воинов и орденами Святого Георгия, и Георгиевскими крестами, и другими тоже; ни Врангель, ни Деникин этого не делали. Вот я и хочу узнать, куда делись эти ордена после падения колчаковского режима.

«Обижаешь, господин Зисман-Гончаренко, за дурака держишь. Знаешь ведь, голубчик, что вместе с орденами где-то лежит и золото, оно-то тебе и нужно, хотя и ордена не из дерева…» – в своей априорной победе над собеседником полковник, похоже, не сомневался.

– Весьма похвально для русского историка способствовать возвращению в Россию её реликвий, весьма. Мы постараемся вам в этом поспособствовать – закончил полковник Ряшенцев и подумал: «Ты копай, милый, копай, как докопаешься, мы будем тут как тут…»

Немного разочарованный скудными результатами московских поисков, Гриша летел в Тюмень, где в 1991 году тюменские чекисты обнаружили в своих архивах описание новых сибирских орденов. К тому же именно здесь работал директором краеведческого музея П. А. Россомахин, который, скорее всего, здесь и обнаружил дневник штабс-капитана Киселёва об экспедиции по захоронению колчаковского золота.

После трёх дней копания в архивах Гриша как-то буднично обнаружил, что за ним следят; следят просто и бесхитростно. «Странно, – подумал Гриша, – контора полковника Ряшенцева могла бы работать и более аккуратно».

Когда же к нему на исходе очередного дня подошли два крепких вежливых мужичка и предложили с ними проехаться, чуткий Гришин внутренний голос подсказал: это не ФСБ… Беспокойства Гриша не испытывал: как никак, это всё-таки продвижение вперёд. Но кто?!

«А вот кто», – подумал Гриша, когда его привезли в виллоподобный дом где-то за городом и провели в шикарную гостиную. В огромном кожаном кресле сидел маленький, худой, лысоватый старичок с характерным лицом народов Севера. «Трое таких в кресле поместятся», – не успел подумать Гриша, как хозяин заговорил:

– Григорий Борисович, все зовут меня Тунгус, – слабым голосом без акцента, однако, изрёк хозяин.

– Как вам наша погода?

«Ну, да, ты за этим меня сюда и затащил, чтобы про погоду спросить», – подумал Гриша и произнёс:

– Холодно, однако…

– Присаживайтесь, пожалуйста, угощайтесь… – Тунгус рукой с чёрными чётками показал на белый кожаный диван и столик возле него с добротной закуской и выпивкой.

«А что, – мгновенно выбрал тон Гриша, – почему бы бедному историку и не подхарчиться на халяву», – и с большим удовольствием выпил запотевшую рюмку какой-то дивной настойки; посмаковал и, одобрительно закивав головой, взялся за бутерброд с чёрной икрой.

На лице Тунгуса было написано искреннее удовольствие от своего хлебосольства; он смачно раскурил маленькую трубку и по комнате поплыл сладковатый аромат.

– Чем могу быть полезен? – насытившись и тоже закурив свой Marllboro, пригласил к делу Гриша.

– Сибирь большая, а народу здесь мало, каждый человек на виду, не то, что у вас в Москве – философски начал Тунгус.

– У нас с большим уважением относятся к людям, изучающим Сибирь и Дальний Восток. Тем более, что это делает целая династия историков. Кстати, как себя чувствует ваш батюшка? Говорят, врачи посоветовали ему поменять московский климат на более тёплый?

«Так вот кто делал неаккуратный шмон в нашей квартире; а аккуратный – значит, контора полковника Ряшенцева. Если сейчас и этот помощь предложит, прямо близнецы будут с полковником».

– Я просто хочу предложить свою помощь в ваших сибирских изысканиях, – полностью оправдал Тунгус Гришины умозаключения.

«Тогда и смысл этих одинаковых встреч должен быть схожим», – думал Гриша, когда его после обоюдоприятной беседы и сытного ужина везли в тёплом джипе посреди жуткой метели назад, в гостиницу. «Ищи, но знай – мы рядом! Найдёшь – поделись по-хорошему! Мы тоже ищем! Да, в общем, это не так и важно, значит, есть, что искать – это главное».

Тогда почему чувствуется разочарованность? Подумав, Гриша пришёл к выводу: через архивы ему с такими опекунами не пройти; искать для них и делиться с ними было не в его правилах… Значит… Нет, надо ещё дождаться результатов поиска Мыча в архивах Владивостока и окрестностей.

Кстати, а где Мыч?

А Мыч в это время занимался не совсем архивным делом, правильнее сказать, совсем не архивным. Нет, в архивах Владивостока он был, искал и нашёл… Её звали Жанна. Намешенная в её жилах кровь декабристов, мятежных кавказских князей и чукотских шаманов дала поразительный результат. Обволокла, окрутила… Мыч и опомниться не успел… Третьи сутки стены казённой квартиры, которую Мыч занимал во время командировок на Дальний Восток, слышали лишь стоны, воркование, звон бокалов или храп.

Сразить сорокалетнего плейбоя мудрено, но тут, наверное, «совпали все впуклости и выпуклости», как говорил о гармонии Михаил Жванецкий. Мыч и сам себе удивлялся: чтобы третьи сутки подряд ему хотелось стянуть трусы с одной и той же женщины…

А архивы времени не боятся. Несколько дней на фоне вечности – миг…

«Кто она?» – думал Мыч в редкие минуты отдыха. Всякое в голове перебрал и остановился было на засидевшемся, нереализованном и скопившем энергию незаурядном женском организме. Остановился бы, но почему-то мешало её просматриваемое до навязчивости желание споить его. Для чего?! Это он и решил выяснить, заказав на следующий день три бутылки виски; мы-то знаем, он рассчитывал на подарок бывалых друзей – голландские таблетки для отрезвления; они действуют, он проверял…

Поскольку руки свои он никак не мог отлепить от её точёного тела, виски в него в основном она вливала сама. Наступил момент, когда Мыч должен был свалиться, он и свалился, сходив предварительно в туалет… Причём свалился так, чтобы одним глазом была видна практически вся квартира.

«Е-ес!», – обрадовался протрезвевший Мыч, когда, дождавшись его храпа, голенькая Жанна начала что-то активно искать в его бумагах. Её круглые бёдра с полоской незагорелой кожи и так хорошо изученной причёской на лобке соблазнительно мелькали перед прищуренным глазом храпевшего Мыча.

Когда Жанна в растерянности остановилась посреди комнаты, соображая, где ещё поискать, Мыч вдруг трезвым и не сонным голосом спросил:

– Помочь?

Странная у неё была реакция: сразу вскрикнула, почему-то закрыла руками свою бабочку и схватила что-то из тряпок прикрыться… Непотерянная была женщина Жанна, раз, опомнившись, села, закрыла лицо руками и от стыда тихо заплакала.

Мыч жалел её, гладил по голове и, как ребёнка, успокаивал…

Спустя какое-то время, Жанна решила, что сама должна всё рассказать.

История немудрёная: такая у неё была должность – подсадки – в обширной империи Тунгуса.

Объеденённая сибирско-дальневосточная братва поручила матёрому вору в законе Тунгусу пасти дела о наследствах, поэтому архивы были и его рабочим местом.

Засветившись там, Мыч подлежал полному просвечиванию: красивая, опытная женщина сделает это приятно, быстро и безболезненно. Сказав всё это, Жанна опять заплакала от неблагодарной своей службы, но Мыч её остановил:

– Ну, всё нормально, что ты… Так и доложи: чокнутый, мол, коллекционер из патриотов разыскивает ордена царской армии, которыми Колчак награждал своих белогвардейцев и которые после его скорого разгрома не обнаружены до сих пор. И всё.

В подтверждение сказанного Мыч показал ей кое-какие бумаги и даже подарил один архивный запрос.

С просветлённым лицом Жанна ухватилась сначала за эту версию, а потом за самого Мыча… С благодарностью и любовью распластала она его на толстом ковре на полу; своё тело и свои ласки она, казалось, отдавала ему с запасом, потому что оба понимали – это в последний раз…