Текст книги "''Магия'' – энциклопедия магии и колдовства"

ТАЙНЫ ИНДЕЙСКИХ КОЛДУНОВ

Страх и слепая вера – главная опора всех колдунов. Чтобы создать эту веру у пациента, колдуну необходимо прежде всего понять его внутренний мир, его настрой и говорить с ним на знакомом ему языке. Но понятным должно быть далеко не все: «секреты фирмы» ревностно охраняются. Чем больше непонятных действий и слов, тем внушительней процедура. Но непонятные действия должны давать понятные результаты.(По материалам Райта. (Прим. авт.))

Многообразие колдовских приемов велико, суть их почти всегда одна и та же. В типичных случаях, не брезгуя никакими средствами, призывая на помощь и мошенническую ловкость рук, и ложные обвинения, колдун выстраивает перед пациентом своеобразную, но для него убедительную причинно-следственную "концепцию" болезни. Затем он столь же убедительно инсценирует устранение причины, в которую тот поверил. Одной болезнью он вытесняет другую, одним страхом – другой страх.

Мне уже приходилось слышать истории об исцелениях, совершаемых местными знахарями, которые были выше моего понимания. Достаточно упомянуть хотя бы о примерах хирургического искусства: трепанации черепа и кесаревом сечении. Западная медицина освоила эти операции сравнительно недавно, а у индейцев Эквадора они существовали с незапамятных времен.

На следующий день после моего прибытия Пименто позвал меня в свою хижину, и уже по тому, как он со мной поздоровался, было ясно, что он хочет показать мне что-то весьма интересное.

На циновке лежал индеец. Его лицо, раскрашенное белыми и желтыми полосами, было искажено гримасой боли. Одна рука его судорожно и как-то неестественно дергалась, и, когда я подошел поближе, чтобы внимательно осмотреть его, я увидел, что она была чуть ли не полностью оторвана в предплечье. Кость была обнажена, и сухожилия почти совсем разорваны.

– Тигр! – кратко сообщил Пименто, усаживаясь на корточки рядом с больным.

Тщательно и методически осматривал он поврежденную руку. Наконец, он ознакомился со всеми повреждениями и подал лежащему небольшую чашку. В ней была зеленоватая жидкость, которую страдалец выпил с большим трудом. Остаток допил Пименто.

Больной лежал на земле. Он крутил головой из стороны в сторону. Руки Пименто двигались так быстро, что за ними трудно было уследить. Однако я заметил, как он вынул из маленького мешочка заостренную палочку и сунул ее себе в рот. Затем он склонился над пациентом и сделал вид, что отсасывает кровь из раны на плече. Я полагаю, что при этом он зажал деревянную иглу зубами и воткнул ее в рану. Индеец затрясся от боли, но затем утих.

Пименто поднял голову и выплюнул несколько предметов. Среди них был обломок когтя ягуара и деревянная игла. Я слышал, что индейцы употребляют подобные иглы для впрыскивания снадобий в вену больных или жертв.

Все это время Пименто что-то говорил короткими фразами на гортанном местном диалекте. По нескольким известным мне словам я с трудом разобрал, что он призывает дух человека вернуться назад в тело и занять свое место.

Когда операция закончилась, я заметил, что сам Пименто находится наполовину в невменяемом состоянии, что было, вероятно, результатом действия проглоченного им снадобья. Обычай пить самому то же, что дается пациенту, служит не только для того, чтобы убедить родственников, присутствующих при лечении, в том, что врач не пытается отравить больного, но и для того, чтобы сам лекарь мог прийти в необходимое для процедуры состояние транса.

От ответа на мой вопрос о рецепте снадобья, которое он давал пациенту и пил сам, Пименто уклонился. "Лекарства белого человека полезны для белых, а не для индейцев, – сказал он, – индейские лекарства тоже полезны только для индейцев, но не для белых".

Когда я узнал Пименто ближе, я понял, сколь он хитер. Пименто был далеко не стар. Ему, вероятно, еще не было и сорока, но он занимался знахарством с детства. Во время одной из наших долгих бесед он рассказал, как случилось, что он стал знахарем, или курандейро, и как он овладел своей профессией. По его словам, в молодости он был плохо приспособлен к обычной жизни своего племени. Товарищи по играм часто колотили его. Он видел странные сны, его посещали видения, и тогда он беседовал с духами. Старый бруджо принял его под свое покровительство и обучил основным приемам знахарства.

За время учения, как рассказывал Пименто, ему не давали есть ни мяса, ни рыбы и временами надолго лишали сна. Как только он засыпал, старый бруджо будил его пощечиной, пускал ему в рот клубы табачного дыма и капал в нос выжимку из листьев табака.

Когда он все же впадал в полузабытье, то старый колдун снова приводил его в сознание пощечиной, а затем вливал в рот солидную порцию табачного сока. Пименто и так был слаб, а его вдобавок рвало до полного истощения. Как только он чуть-чуть приходил в себя, все повторялось сначала.

Позднее, встречая знахарей в разных частях света, я понял, что подобная суровость обучения-явление повсеместное. Для примитивных народов знахарь, или колдун, – это не только врачеватель тела, но жрец богов, властелин душ и наставник во всем. Он дает советы, защищает от бед, заботится о своих соплеменниках, а иногда, правда в очень редких случаях, он может, если сочтет необходимым, лишить их жизни. Располагая такой властью и ответственностью, он не позволяет себе быть слабее тех, кто верит в него. И даже если мучения, сопровождающие процесс подготовки знахаря, помогают лишь отсеять непригодных, то и тогда они имеют смысл.

Пименто обычно перед началом своих лечебных обрядов приводил себя в желаемое состояние. Иногда он пил отвратительный на вид настой из листьев, в других случаях ему служила пустая дыня со срезанной макушкой: он вливал туда одно из своих снадобий, бросал несколько раскаленных камней, затем, припав губами к отверстию, вдыхал дым до тех пор, пока не пропадала зрачковая реакция и глаза переставали реагировать на свет. Набор его средств и возможностей был удивительно широк. Он использовал лекарственные средства и меры психологического воздействия с равным искусством для лечения язв, лечения бесплодия, предсказания дождей и при родах (где он играл роль консультанта).

Знахари обычно не исполняют обязанностей акушерок. Однако при трудных родах их обычно зовут на консультацию и просят использовать магические обряды. На сей раз роды явно протекали очень тяжело. Роженица, крепкая черноглазая женщина, необычно долго для индианок мучилась в своей хижине, куда я пришел с Пименто.

Мне приходилось слышать о некоторых странностях обрядов, которыми обставляется рождение ребенка у индейцев Центральной Америки. Они зовут знахаря, который совершает долгий обряд в случаях, когда дух матери явно готовится покинуть тело. Что-то похожее случилось и на этот раз. Молодая женщина в периоды между схватками лежала тихо. Ее лицо отражало следы изнуряюще долгих часов страданий. Я пощупал пульс. Он был очень слаб. В нашем родильном доме ей следовало бы немедленно сделать переливание крови.

Пименто присел на корточки около нее и разложил на полу то, что принес с собой: палочки странной формы, кусок змеиной шкуры, несколько листьев, которые он вынул из своей сумки, и погремушку из маленькой тыквы. Потом он стал произносить нараспев фразы, в которых, как я мог понять, он объяснял женщине, что один из духов покинул ее тело. Мне показалось, что состояние женщины было таково, что она не могла воспринимать его слова. Однако Пименто продолжал нараспев описывать ей поведение духа и что он, знахарь, собирается сделать, чтобы вернуть это расположение.

Он рассказывал даже о своих разговорах с ее духом и требовал, чтобы она не сопротивлялась его возвращению, ибо иначе он уйдет навсегда. Трудно сказать, что было тому причиной – воздействие монотонных фраз или гипноз, но роженица скоро успокоилась, схватки приобрели более упорядоченный характер и перестали походить на конвульсии. Я раз или два брал ее запястье – пульс стал сильнее.

Пименто продолжал рассказывать ей о скитаниях духа и наконец объявил, что в нужный момент дух ему подчинится и он вернет его в ее тело, чтобы тот мог наблюдать за появлением ребенка на свет. Выражение лица женщины смягчилось, в глазах появился покой и умиротворение. По Пименто было видно, как внимательно он следит за выражением лица роженицы. Наконец он подал знак одной из стоявших рядом женщин, и та приступила к исполнению обязанностей акушерки. Скоро на свет появился ребенок. До этого никто и пальцем не прикоснулся к женщине. Все происшедшее можно было объяснить только чисто психологическим воздействием. Но факт остается фактом. По моим наблюдениям и по изменению пульса можно было быть уверенным, что женщина была близка к смерти, но Пименто вовремя начал свои действия.

Женщина родила, позднее я видел мать и ребенка, оба были здоровы и чувствовали себя прекрасно.

Я спросил Пименто, как ему удалось вернуть силы женщине – неужели с помощью одних только слов? Он окинул меня дружелюбным взглядом темных глаз и сказал:

– Это сделал дух женщины. Я только вернул его в тело, когда он его покинул.

– Но ведь ты говорил с женщиной, а не с духом, – заметил я.

Пименто утвердительно кивнул головой.

– Она должна была знать, почему дух ушел из тела и когда он вернется обратно. Она должна была приветствовать его. Иначе дух не смог бы войти в тело женщины.

Я не могу сказать, верил ли в это сам Пименто, или только хотел, чтобы этому поверила женщина. Я знал, что для того, чтобы получить ответ на такой вопрос, я должен буду добиться полного доверия знахаря. Если он сознательно идет на такой обман, то он должен использовать приемы гипноза. Но если Пименто сам верит в то, что он говорил женщине, то это значит, что он использовал психологический прием, по своей силе превышающий все, что известно нашей психиатрии.

По сути дела, он сам переживал все перипетии ее возвращения к жизни – он передавал ей часть своих физических сил в виде потока психической энергии.

Пименто часто давал аудиенции жителям своей деревни, собиравшимся в его большой, без перегородок внутри, хижине. Сидя в кресле, он на несколько дюймов возвышался над своей клиентурой, состоявшей из больных, пришедших за помощью, либо из людей, желавших видеть проявление его могущества.

На одном из таких приемов он изгнал из девушки демона, обрекавшего ее на бесплодие, высосал яд маленькой оранжевой змейки, укусившей индейца в ногу (предварительно наполнив рот табачной жвачкой), приготовил из кожи ящерицы амулет для защиты от укусов змей. Считалось, что запах кожи ящерицы подавляет страх у змеи, и поэтому она не будет обращать внимания на присутствующего рядом с ней человека с этим амулетом.

Вдруг я увидел, что Пименто, прервав работу над амулетом, бросил быстрый взгляд наружу. Я подумал, что он заметил какую-либо редкую птицу, но затем понял, что он просто посмотрел на небо.

Он отложил в сторону амулет и, обратившись ко мне, сказал: "Через два дня начнется ливень. Я должен предупредить мой народ".

Прекратив работу над амулетом от укусов змей, он взял в руки чашу, полную темной, противной на вид жидкости.

Позднее я узнал, что в ней содержались алкалоиды (органические соединения растительного происхождения, используемые как яды или лекарства: никотин, атропин, морфин, хинин и др.). Жидкость эта приготовлялась из лианы, известной в ботанике как банистерия каапи. Ее толкли в порошок и смачивали слюной. Иногда вместо лианы использовали табак. Чашу с этой смесью Пименто поставил у ног. Затем он начал, как маятник, раскачиваться взад и вперед. При этом он бормотал странные, совершенно непонятные слова, звучавшие как молитва или заклинание.

Временами он прикладывался к чаше и делал по несколько глотков. Когда чаша опустела, подбежал прислужник и снова наполнил ее. По напряженным лицам присутствовавших в хижине людей было видно, что они ждут пророчеств Пименто. Повернувшись к нему, они напряженно ждали его слов.

Питье, которое поглощал Пименто, настолько резко действовало на слизистые оболочки пищеварительного тракта, что у него тут же началась рвота. Тем не менее, освободившись от выпитой порции, он сразу же выпил еще. После пяти приемов снадобья его лицо приобрело зеленоватый оттенок, он скатился на бок и упал в грязь, сотрясаясь от рвоты и хрипло дыша.

Потом он вдруг сел и отрывисто крикнул несколько слов на местном языке. Присутствовавшие в хижине уставились друг на друга, а Пименто, прокричав эту фразу еще три раза, перевернулся на живот и захрапел.

Ночью небо заволокло тучами и начался дождь. Я сразу же понял, что это был не обычный дождь, а начало ливней. Я проснулся от шума воды, стекавшей с покрытой пальмовыми листьями крыши моей хижины. На память пришли рассказы о наводнениях, когда за одну ночь реки выходят из берегов и заливают дома по самую крышу, обрекая на гибель всех жителей.

Но на следующее утро дождь прекратился, и я наблюдал, как жители деревни поспешно вытаскивали свои пожитки из домов и несли их куда-то в глубь джунглей, на склоны холма.

– Как ты узнал о приближении ливня? – спросил я Пименто.

Интересно, что он даже не пытался объяснить свое предсказание воздействием отвратительного сока банистерии каапи. Он улыбнулся и сказал:

– Птицы знают – скоро ливень. Я знаю – скоро ливень. Когда меня рвет, мои люди знают – скоро ливень.

– Но зачем нужно было мучиться? – спросил я. – Почему бы просто не сказать им об этом?

Он пожал плечами.

– Я сказал, они забыли. Если меня рвет, они помнят.

Одним из самых удивительных, по крайней мере для меня, явлений в знахарской практике является смешение доброго и злого начал.

Пименто рассказал мне, что существуют два вида колдунов – фи-тесейро, или злые колдуны, и курандейро – добрые колдуны, защищающие людей своего племени от злых духов, предсказывающие погоду и совершающие обряды, которые способствуют плодородию полей и деторождению.

По описаниям, курандейро – это защитник племени от всех бедствий, насылаемых фитесейро другого племени или даже своего собственного.

Деление знахарей на служителей белой и черной магии не является особенностью только южно-американских индейцев. Оно существует также в Африке, Малайе, Австралии и Океании.

Единственные духи, которых по-настоящему боятся знахари Южной Америки, – это "духи", занесенные в их страну белым человеком, – духи туберкулеза и сифилиса. Против них у курандейро нет лекарств.

Пименто был, несомненно, курандейро – добрый колдун. Он объяснил мне, в чем состоит разница между добрыми и злыми колдунами. Я постарался возможно точнее записать его слова:

"Все живое на земле принадлежит духам. Каждый человек может общаться с ними, молить их о продлении жизни или просить за жизнь других. Знахарь только помогает ему вступать в общение с духом.

Знахарь может обнаружить, когда зло вошло в тело, и может изгнать его. Он может даже своей стрелой наслать злого духа на человека. Но как бы то ни было, причина выздоровления скрыта в самом пациенте так же, как причина зла – в жертве. Знахарь, в сущности, не несет ответственности за последствия. Он только развязывает цепь событий".

Одним из самых интересных моментов в лечебной практике Пименто была его вера в мифические "стрелы", которыми фитесейро прокладывает злым духам путь в тело человека. Он с такой убежденностью говорил об этих стрелах, что, по-видимому, у него не было ни малейшего сомнения в их существовании. Но стрелы эти не были материальны…

Однажды я наблюдал, как он подошел к спящему человеку и осторожно выдернул волосок у него из головы. Затем он взял заостренную деревянную палочку, проколол ею кожу жертвы и выжал каплю крови. Этот человек проглотил солидную дозу местного питья из перебродившего сока фруктов, был мертвецки пьян и совершенно не сознавал, что происходит вокруг.

Пименто положил волос и каплю крови в глиняный горшок и смешал их с каким-то снадобьем. Когда этот человек проснулся, ему рассказали о случившемся.

Тот пришел к Пименто и умолял его снять заклятие. Он не представлял себе, что может ему грозить, но он знал силу злых духов, которых мог напустить на него Пименто. Как это ни странно, но он не имел претензий к Пименто за такое обдуманное покушение на его душевное здоровье. Он хотел только, чтобы его избавили от того, что Пименто мог с ним сделать.

В ответ Пименто молчал. И человек вернулся в свою хижину. Скрючившись, он около часа сидел на ее пороге в позе полного отчаяния. Я был готов просить Пименто сжалиться над страдальцем. Но в этот момент он сам встал и подошел к своей жертве.

Он прочел индейцу длинную нотацию, обращаясь к его разуму, показал все те беды, которые проистекают от пьянства. Пименто объяснил ему также, что он не воспользовался его кровью и волосом, чтобы вселить злого духа в его тело. Больше того, он усилил могущество добрых духов, и теперь они могут успешно бороться со злыми духами, включая духа пьянства.

Страх лежит в основе колдовства. И надо сказать, что Чоро прекрасно владел этим элементом психотерапии. Мне пришлось быть свидетелем, как он, используя все средства фокусника, волшебника и психолога, полностью подчинил себе суеверное сознание своих соплеменников и достиг результатов, явно превышающих возможности современной медицины и таланты ее лучших представителей.

Однажды его срочно вызвали к пациенту, у которого начались резкие боли в желудке. Тот был уверен, что враг наслал на него болезнь, и призывал знахаря на защиту от злых козней. Чоро спросил меня, не хочу ли я присутствовать при этом. Я быстро принял приглашение и вскоре очутился в углу темной хижины, где лежал больной.

Чоро объяснил мне, что его пациента свалила болезнь, насланная колдуном соседнего племени. Он не назвал его имени, и, честно говоря, я сомневаюсь, чтобы он знал этого человека. Он просто считал, что враг больного нанял колдуна, чтобы тот "послал стрелу" в живот больного.

Наверное, сказал Чоро, тебе как врачу своего племени тоже будет интересно обследовать больного. Мне сдавалось, что старый хитрец с самого начала знал, в чем состояла истинная причина болезни и каким будет ее исход. Но он хотел поразить меня своим искусством.

Я поставил такой диагноз: больной опился местным спиртным напитком "типаш". Однако когда я сказал об этом Чоро, тот затряс головой.

– Этот человек слишком больной, – сказал он. – Наверное, он умрет.

После столь откровенного диагноза он вылил целую тыкву холодной воды на голову больного. К такому средству в подобных случаях прибегаем и мы. Затем он повернул человека на спину и глубоко засунул ему палец в глотку. Хотя Чоро действовал грубо, но и эти его приемы соответствовали общепринятым.

Индейца охватил приступ неудержимой рвоты. Я полагал, что это должно было значительно облегчить его положение. Однако состояние его по-прежнему оставалось критическим. Но Чоро не оставил его в покое. Он достал большую погремушку, сделанную из сухой тыквы, и, вскочив на грудь пациента, начал буквально плясать на нем, испуская громкие вопли, заглушавшие отчаянные стоны больного.

Это, как объяснил он мне позднее, должно было отогнать духов, которые столпились вокруг, чтобы, улучив момент, причинить больному еще большие неприятности. Затем Чоро принялся расспрашивать больного о его болях. Выяснилось, что первый приступ у него был утром, когда он работал в зарослях платана, разводимого жителями деревни ради его съедобных плодов.

Чоро быстро говорил с больным на местном диалекте, который я немного понимал. Мне удалось разобрать, что Чоро расспрашивает его об именах врагов. Больной поднял руку и слабым голосом назвал пятерых подозреваемых.

Чоро кивнул. Затем он приказал, чтобы всех пятерых привели в хижину больного.

Вскоре подозреваемые прибыли и сели на корточки вокруг гамака из лиан, в котором лежал больной индеец. Стеная, мрачно взирал он на своих врагов. Чоро действовал с профессиональной уверенностью. Он поставил людей в полукруг и указал на еще различимое на полу пятно от рвоты больного. Оно своей не правильной формой напоминало черную кляксу, придавленную листом бумаги. Он продолжил один из языков лужицы и указал таким образом на одного из пятерых. Человек с ужасом следил за действиями Чоро, затем бросил взгляд на больного. Тот, приподнявшись в гамаке, указал пальцем на обвиняемого.

– Это он! – крикнул больной.

Обвиняемый сидел, оцепенев от страха. Его морщинистое лицо исказила гримаса ужаса. Чоро выпрямился, потом повелительно махнул рукой своим двум подручным.

У племен шабанта знахарь не только лекарь, порой он выступает в роли начальника полиции. Подручные знахаря подскочили к обвиняемому и схватили его за руки. Чоро, вытянувшись как струна, указал на него пальцем и разразился гневной тирадой, которая, как я понял по его тону и нескольким доступным мне словам, была обвинительной речью. Охваченный страхом, обвиняемый не мог произнести ни слова.

– Человек, страдавший от резей в желудке, несомненно, стал жертвой своего врага – колдуна. Таких людей, приверженцев зла, – много.

И их очень трудно выявить, если только не вмешается колдун, обладающий еще большей силой, – пояснил Чоро.

К полуночи больной умер. Все было приписано колдовству. Индейцы повыскакивали из хижин и побежали к тюрьме, куда ранее привели обвиненного в колдовстве. Тюрьма была пуста.

Чоро внимательно оглядел землю около входа в тюрьму. Затем он направился прямо к хижине исчезнувшего индейца. Она тоже была пуста. Чоро с мрачным видом начал свой торжественный марш вокруг опустевшей хижины. При этом он что-то бормотал нараспев и ритмично потрясал головой и руками. Я наблюдал за этим часа три, пока мне не надоело. Тогда я вернулся в свою хижину и заснул. Утром Чоро все еще маршировал. Он не прервал своего хождения вокруг пустой хижины ни днем, ни следующей ночью, ни на следующий день.

Ему приносили немного еды в чаше, и он ел прямо на ходу. На вторую ночь Чоро прервал свой марш и подал сигнал одному из помощников. Тот принес поднос с сухой кукурузой, вареным рисом и корнями тростника. Всю еду сложили у дверей хижины, а Чоро направился к себе домой. Я остался на улице. И вдруг увидел в дверном проеме коричневое лицо. Обвиняемый, как видно, все время сидел в хижине или был где-то рядом. Чоро не мог знать об этом. Вместо того, чтобы послать помощников вытащить преступника из хижины, Чоро почему-то предпочел свой странный метод следствия.

Человек жадно ел. Я посмотрел в сторону хижины. Чоро спокойно стоял в дверях своей хижины, наблюдая за этой картиной. Он не сделал ни малейшей попытки схватить индейца, но тот вдруг сжался в клубок и покатился по земле.

Его свело судорогой, и он окаменел. Я подумал, что пища была отравлена, и решил спросить об этом Чоро.

Скоро индеец был мертв, и я задал Чоро свой вопрос о еде. Чоро взял поднос с остатками пищи и спокойно зачавкал. Его морщинистое лицо было совершенно бесстрастным. Еда действительно не была отравлена. Впрочем, не исключено, что Чоро брал куски пищи, в которых не было яда.

Я думаю, что индеец умер просто от одного сознания, что должен умереть.

Лучшей из известных мне знахарей была Лусунгу, которую бельгийцы из Леопольдвиля считали самой могущественной из знахарей (или нгомбо) в стране Бапенде, простирающейся между Габоном и границей Анголы. Когда я увидел ее, ей было около 25 лет. Это была стройная молодая женщина с горевшими диким пламенем черными глазами. У нее был правильный овал лица и классические черты, которые встречаются среди племен Габона и Бельгийского Конго.

Женщины – жрицы черного искусства – не редкость в Африке. Среди южно-африканских племен матебеле, например, больше знахарей-женщин, чем мужчин. По ряду причин, о которых писал Киплинг, их и боятся больше.

Большая часть знахарей утверждают, что занимаются только "белой магией" – используют амулеты, фетиши или "заговаривают духов" только с добрыми намерениями. Они категорически отрицают, что своей деятельностью могут принести вред человеку. Однако даже случайный наблюдатель заметит, что они занимаются и "черной магией", которая служит орудием как знахарей, так и колдунов. Такой была и Лусунгу.

В Килембе я познакомился с местным представителем властей, фламандцем по имени Ройяль. Здесь Ройяль был царь и бог. Он решал все вопросы, касающиеся центральных властей, собирал налоги и руководил полицейскими операциями местной малочисленной, но весьма эффективной "армии". Он знал всех окрестных колдунов и, уж конечно, знал Лусунгу.

Мы проехали уже четыре или пять миль по плохой дороге, как вдруг Ройяль резко остановил машину и с явным волнением показал мне на толпу туземцев.

На земле было распростерто тело молодой женщины. Ройяль приказал перенести тело с дороги, чтобы осмотреть его. Никто из негров, однако, не осмелился коснуться мертвой.

Ройяль многозначительно посмотрел на меня.

– Вот видите, – сказал он, приподняв бровь, – это то самое, что мы называем убийством по наговору.

Я опустился на корточки рядом с ним, чтобы осмотреть лежащее на краю дороги тело женщины. Хотя она лежала на самом солнцепеке, на теле не было видно следов разложения. Я осмотрел глаза, а затем голову. К моему изумлению, череп был вскрыт. В нем было проделано небольшое аккуратное отверстие эллиптической формы. Приглядевшись, я увидел, что мозг был извлечен.

На теле не было видно никаких других следов насильственной смерти, ни малейшей царапины. Я почувствовал волнение. Между тем Ройяль пояснил:

– Девушка убита по чьему-то наущению. Тот знахарь, который сделал это, должен был знать, для чего ему ее мозг: Вероятно, для того, чтобы сделать из него фетиш. Это дело рук Лусунгу.

Из расспросов Ройяля выяснилось, что никто из туземцев не знал этой девушки. Никто не мог сказать, из какого она племени. Но они говорили, что слишком долго нет дождей, что посевы гибнут, и удивительным образом связывали засуху со смертью девушки.

Один сказал, что они уже принесли в жертву цыплят и даже козла, но бесполезно. Тогда они обратились за советом к "говорящему дереву" и "дерево" – могущественный фетиш – объявило, что богам нужен мозг молоденькой девушки, тогда они сжалятся и пошлют дождь.

Позднее стало известно, что бедная девушка была соперницей Лусунгу-То было тем сплавом ревности и интриги, что нередко лежит в основе преступления и в нашем обществе. Тело не носило следов разложения, видимо, оно было бальзамировано местным способом. Ройяль уже встречался с подобными случаями, и когда он однажды произвел вскрытие, то "внутренности были ярко-красного цвета".

Мы продолжили свой путь.

Почти на окраине деревни мы заметили немного в стороне от дороги свежевырытую могилу. Ройяль остановил машину.

Около ямы лежало тело старика, для которого и предназначалась могила. Невольно я задавался вопросом: сколько еще трупов мы повстречаем, прежде чем доберемся до преступника?

Приготовления к погребению шли по установленному порядку. У подножия могилы были разложены вещи, принадлежавшие прежде покойнику. Тут были погремушки, пучки перьев и несколько тыкв, наполненных пальмовым маслом.

Выяснилось, что хоронили старого знахаря по имени Витембе. Ройяль отметил в своем блокноте: "Нгомбо Витембе найден убитым. Видимо, жертва распрей между местными знахарями".

– Вполне вероятно, что его смерть можно поставить в связь с убийством девушки, – сказал мне Ройяль. – Наверное, он заверил жителей в том, что дождь пойдет, если ему доставят мозг девушки. Его требование выполнили, а дождя не было, вот Витембе и поплатился за свою неудачу.

Я невольно обратил внимание на девушку, стоявшую неподалеку у входа в новую травяную хижину. Большая часть негров бапенде имеет кожу иссиня-черного цвета – у нее кожа была красивого светло-шоколадного оттенка. Ростом она была повыше местных женщин, стройнее их, с крепкой высокой грудью. Она была обнажена до пояса, вокруг бедер на свободном поясе висела юбочка. Маленькая головка девушки была гордо посажена на плечах, а глаза ярко блестели.

Самым удивительным в ее теле был живот-он был покрыт татуировкой в виде концентрических кругов вокруг пупка. Как мне сообщили позднее, для этого надрезают кожу и втирают туда растительную краску…

– Это Лусунгу, которую вы так стремились видеть, – сказал мне ройяль, указав на девушку рукой без всякого признака уважения к ее полу.

Женщины племени переносят длительную и мучительную операцию, во время которой их передние зубы оттачивают так, что они начинают напоминать змеиные. У Лусунгу рот был полон таких зубов.

В это время в деревню вбежал человек. Он принес известие о вспышке чумы в соседнем селении. Заболели две его дочери, и он просил Лусунгу о помощи. Он хотел узнать, кто напустил болезнь на его семью. Лусунгу пристально смотрела на своего нового клиента, и я не мог понять, то ли она собиралась оставить его просьбу без внимания, то ли гипнотизировала его. Затем она быстро повернулась и скрылась в хижине. Через несколько минут она появилась снова, ее грудь была прикрыта одеянием, сплетенным из копры. За ней шел мальчик, несший маримбу – музыкальный инструмент, сделанный из изогнутых кусков дерева, прикрепленных к пустым тыквенным бутылкам.

Лусунга взошла на небольшой помост, поддерживаемый четырьмя замысловато вырезанными фигурами, и я вспомнил об известном ритуале заклинания палочек, в котором всегда употребляются четыре фигуры. Этот ритуал распространен по всей Африке.

Несчастный отец опустился на корточки напротив колдуньи, в то время как сама Лусунгу и мальчик сели на помосте, поставив между собой маримбу. Лусунгу начала говорить нараспев низким музыкальным голосом. В одной руке она держала погремушку, которой взмахивала, задавая вопросы:

– Зачем ты пришел сюда? О чем ты хочешь посоветоваться сомной? Может быть, тебя не любят женщины или в твоей семье кто-нибудь заболел?

Туземец уже объяснил причину своего появления, но она продолжала задавать риторические вопросы, а он слушал ее с огромным вниманием. Время от времени он так же нараспев отвечал.

Все это время мальчик импровизировал на маримбу. Вся сцена производила какое-то гипнотическое впечатление.

Наконец Лусунгу сказала:

– Болезнь вызвана фетишем, который находился в твоем доме или принадлежал ушедшему и вновь вернувшемуся нгомбо. Мы должны узнать.

Неожиданно она подбросила свою погремушку в воздух. Погремушка упала на помост у белой линии, проведенной параллельно другой – красной. В пророчестве местных колдунов это служит подтверждением справедливости их слов. По толпе прошло движение.

Ройяль наклонился ко мне и прошептал:

– Это тот нгомбо, похороны которого мы видели. И Лусунгу собирается использовать его смерть.