Текст книги "Игра на деньги"

Глава вторая. Окно в Европу

1

Чтобы немного отдохнуть, мы остановились на небольшой полянке у правого берега все еще не покидавшего нас Днепра. Вышли из машины. Медовые запахи воздуха пьянили…

– Здесь древние скандинавы ремонтировали лодки…

– Некоторые задерживались тут надолго, служили в дружинах «руссов»… Киевский князь Олег в 907 году, когда стоял под Константинополем, для переговоров с греками послал дружинников Карла, Фарлофа, Вельмуда, Рулава и Стемида.

– Как ты все это запоминаешь, Танька?

– Не знаю… само запоминается.

Но о варягах долго думать не хотелось.

– Здесь летом в первый год войны на месяц задержали немцев. Отличился Тимошенко.

– Маршал! Через год из – за упрямства положил на юге две армии.

Мне редко удается рассказать Таньке что – то не известное ей…

Солнце, не торопясь, по ясному небу клонилось к западному горизонту. Длинной стрелой магистраль разрезала густой сосновый лес.

Я повернулся к Таньке:

– За этими соснами – Катынь.

Танька молча покивала подбородком.

«Возле Катыни – могилы расстрелянных сталинскими палачами поляков».

Танька читает мои мысли.

– Не любил Сталин поляков.

– А кого он любил? Всех друзей, даже грузинских, расстрелял.

– Поляки были главными врагами.

…Недавно в государственных архивах России открылись раньше засекреченные фонды, в печать попали даже некоторые документы госбезопасности.

Вспоминаю один такой документ.

Оказывается, золото на Колыме геологи нашли до революции. Но осваивать месторождение цари не стали: там – вечная мерзлота, река триста дней в году скована льдом, даже олени в иную зиму гибнут от холода. Но нам, как известно, «нигде нет преград». В тридцать втором году летом на золотые прииски привезли двенадцать тысячзаключенных, их охраняли две с половиной тысячи солдат с овчарками, – зимой замерзли все, даже собаки. Через год из тридцати двух тысяч зэков перезимовали чуть больше шестисот. В следующем году мороз погубил сорок восемь тысяч душ – весь контингент! Летом тридцать пятого сюда снова прибыли тридцать восемь тысяч заключенных…

– Человек в том нашем государстве был только средством производства – как лом, лопата, кирка… – пересказываю я документ Таньке.

Она устало отзывается:

– Такова природа таких государств.

…Так мы, проезжая через пахнущий смолой и грибами лес, думаем и говорим о времени, в котором довелось нам родиться и печать которого теперь уже навсегда останется и на образе наших мыслей, и на наших душах и характерах.

Танька, похоже, начинает сердиться – или на меня, который и на этот раз рассказывает ей то, что она и сама знает, или на государство, в котором унижали человека, или она просто устала и, я знаю, скоро на несколько минут заснет в кресле.

Мне уставать нельзя.

2

К середине дня погода стала портиться. Навстречу нам на горизонте всплыли невысокие белые гребешки; лениво поднимаясь, они постепенно превращались в серые тучи, тучи заволакивали все большую часть неба и через полчаса уже наглухо закрыли солнце.

Танька заскучала – она не любит пасмурную погоду. «В ненастья я хочу только спать», – как – то призналась она. А мне хотелось, чтобы пошел дождь. Радуясь тучам, я говорил про себя – позволяя некоторую торжественность в словах: пусть голубое небо будет остужено этим дышащим влагой огромным черным полотнищем!

Вскоре дождь крупными каплями пробарабанил две короткие очереди по крыше машины и вдруг полил упругими струями. За стеклами машины все стало черно – белым, асфальт заблестел и закурился невысоким туманом.

Сразу похолодало. Танька, не просыпаясь, подтянула к подбородку «молнию» куртки; я включил кондиционер на «тепло».

К границе подъехали, когда стемнело. Дождь к этому часу прекратился, лишь иногда лениво брызгал на лобовое стекло безвольные струйки. Но рассердившаяся погода не торопилась успокаиваться: вдруг поднялся ураганный ветер, он гнул деревья (лес подступал прямо к нашей дороге), ломал на них сухие ветки и зло швырял этот мусор на магистраль, прямо нам под колеса. Держась за руль, я чувствовал, как, упираясь в бок машины, ветер упорно старался забросить тяжелый «Форд» в кювет или разбить его о деревья.

– Ты не устал? – не отрывая глаз от освещенного машиной куска асфальта, спросила Танька.

От ее участия у меня прибавляется сил.

– Зато, Танюш, через пять минут будем у государственного шлагбаума!

Несмотря на длинную, утомившую и меня, и Таньку дорогу, мы не теряли бодрого настроения.

Раздвигая лес, магистраль круто повернула вправо, и мы сразу поняли, что подъехали к границе: наша машина, подчинившись жесту укрытого плащ – палаткой милиционера, остановилась в хвосте длинной автомобильной колонны, начало которой скрывалось где – то далеко – далеко, в белесом, освещенном прожекторами тумане.

– Что это? – с трудом выговорила Танька.

Хотя нам обоим уже было понятно: к пограничному шлагбауму стояла длинная очередь.

«Как быстро движется эта очередь?»

Я выключил мотор. Фыркнув в очередной раз, «Форд», будто утомившийся зверь, погасил фары и покорно замолк.

Я облокотился на спинку кресла и опустил на колени уставшие руки.

3

Ветер, кажется, слегка утих.

Я вышел из машины, надел теплую куртку и направился к мужчине, курившему на обочине, – как выяснилось, это был водитель стоявших перед нами «Жигулей».

– Как быстро движется очередь?

Сосед сердито сплюнул в темноту.

– А она вообще не движется.

– ??

– Посмотри… – он проводил взглядом «Мерседес», который по свободной полосе, слева от нашей колонны, промчался в сторону горевших в тумане прожекторов. – Тут зарабатывает бабло милиция. Видишь, – показал на фигуру в плащ – палатке, – он поднес ко рту переговорник, сообщает дежурному у шлагбаума, мол, этого пропусти… Я давал ему деньги – не берет.

– Берут в городе, в «отделении». Там сейчас сидит служилый, у которого на погонах звездочек больше, чем у этой «шестерки» в плащ – палатке.

Когда я злюсь, голова у меня светлеет и думает плодотворнее.

В машине я пересказал разговор Таньке.

В ответ жена только вздохнула. Взгляд ее, неподвижно сидевшей в кресле, в те минуты был устремлен в бесконечность, а голова, наверно, комбинировала разные умные мысли, из которых надо было выбрать самые умные.

– Сказал «не берет»? – Танька, наконец, пошевелилась и повернулась к окну, стараясь разглядеть в темноте стоявшего рядом с нами милиционера. – Мало давал.

Мимо нас, лишь на секунду останавливаясь возле правоохранителя в плащ – палатке, каждую минуту проносились одинаковые – или в темноте только казалось, что они были одинаковыми? – черные легковушки.

Слева от дороги, на опушке леса, горел яркий костер. Слышно было, как, пожираемые огнем, стреляли в небо сырые дрова. Чтобы не мешать Таньке думать, я направился к огню – без ясной цели и в скверном состоянии духа.

Вокруг костра топтались человек десять – водители и пассажиры стоявших в неподвижной очереди машин. Разговаривали вяло – как видно, только для того, чтобы незаметнее скоротать время. Широкоплечий крепыш в черной кожаной куртке объяснял маленькому тощему мужичку, закутанному в одеяло (тому, очевидно, и в одеяле было холодно – он заметно дрожал и старался держаться поближе к костру):

– …много времени тратим на самое бесполезное – на разговоры о мешающих нам жить обстоятельствах.

– Многим мешает еще зависть, – простуженным голосом вставил реплику стоявший напротив куртки. Был он в одном спортивном костюме; на трикотажных брюках по бокам белели широкие лампасы.

– В результате сил на дело не остается.

– А у того, кто ничего не делает, всегда много помощников…

– Тут, братцы, если хотите, проблема в психологии, – из темноты выдвинулся и присел на корточки новый собеседник. Костер ярко осветил его: мужчина в летах был в черной стеганке, джинсах, ноги его были обуты в крепкие, военного образца, ботинки; длинное лицо украшали дорогие очки и седая клинышком бородка. – Как появляются обеспеченные люди? Я, конечно, не говорю о тех, кто разворовал наши заводы и недра, или о мелких паразитах, таких, как наш милиционер, – борода кивнул в сторону дороги, – говорю о нормальных людях, которые захотели стать обеспеченными и стали.

– Сейчас все хотят стать богатыми, – опять вмешался в разговор тот, что был в брюках с белыми лампасами.

– Тут одного хотения мало. Некоторые мечтают, – протянув к костру руку, говоривший чуть не коснулся ладонью пламени костра и стал загибать пальцы, – мечтают получить наследство, выиграть в лотерею, выйти замуж за иностранца… – хотят разбогатеть ничего не делая. Они обречены проигрывать.

– А когда проиграют, громко скулят – у них виноваты все, но только не они сами, – подтвердил мысль тот, что был в кожаной куртке.

– А другие, – галантно поклонившись единомышленнику, продолжал борода, – напрягают мозги: а что я могу сделать, чтобы заработать, – пусть сегодня немного, завтра еще немного, потом еще. К сожалению, таких у нас пока мало.

– Как мало! – тощий мужичок, с трудом придерживая одеяло левой рукой, правую руку протянул в сторону дороги. – Посмотри, сколько машин скопилось!

Борода покачал головой:

– Надо больше. Намного больше.

– Ну, а… личный пример? – дипломатично полюбопытствовал тот, что был в штанах с лампасами.

– Хочу открыть конструкторское бюро. Есть небольшое помещение. Знакомых ребят, мозги которых, к сожалению, не пригодились нашему государству, у меня сейчас шесть человек. Нет денег, чтобы оборудовать лабораторию, поэтому и сижу среди вас – везу продавать матрешки.

«Уж не на Выставку ли в Марсель, – подумал я, вспомнив о матрешках в багажнике нашего «Форда». – Конкурент?..»

4

Мои коммерческие размышления прервало давно ожидаемое событие: у нескольких машин, стоявших в голове очереди, заурчали моторы. Захлопали дверцы легковушек, туман, все еще укрывавший остаток ночи, прорезали вспыхнувшие десятки автомобильных фар. Очередь готовилась сдвинуться с места!

У костра засуетились.

– Тушим огонь! – крепыш в кожаной куртке схватил длинную палку и стал ею раздвигать ярко горевшие поленья. Угли гасли и густо дымили.

Тот, что был в очках и с бородкой клинышком, уходя от костра, сказал водителю в спортивном костюме:

– Давай, Паша, ключи, я продвину и твою машину. А ты тут все хорошо потуши и засыпь землей.

– Сделаю, Алексеич…

Я в очередной раз тепло подумал о людях, к которым уже чувствовал корпоративную близость.

И поспешил к «Форду».

Спрятав подбородок в воротник куртки, Танька спала, улыбаясь во сне. Наверно, ей снился Марсель. Я сел за руль и вовремя включил мотор: стоявший перед нами «жигуль» медленно пополз вперед.

Проехали метров двадцать.

Танька проснулась. Узнав от меня новости, повертелась в кресле, всмотрелась в темноту и, зевнув, сообщила:

– А милиционера на дороге уже нет.

Я повернул голову к окну – там, где еще недавно важно топтался человек в плащ – палатке, действительно никого не было.

Через час очередь продвинулась еще метров на двадцать.

На том месте, где стоял милиционер, появилась кучкавеселыхмолодых парней. Потолкав плечами друг друга и обменявшись короткими смешками, они через минуту разбрелись вдоль автомобильной очереди.

К нашей машине не спеша подошел худощавый, узкоплечий, невысокого роста хлопчик лет двадцати. Наклонился к моему открытому окну, и, минуя меня взглядом, галантно улыбнулся Таньке:

– Не пожелает ли мадам проехать без очереди?

Я собрался было объяснить непрошенному благодетелю, что его предложение безнравственно и глубоко оскорбительно для нас, но Танька энергично отодвинула меня к спинке кресла и, облокотившись на мои колени, строго спросила:

– Сколько?

– Двадцать.

– Долларов?

– Ага.

– Как тебя зовут?

– Ваня.

«Этот Ваня возьмет деньги и смоется».

Танька, видно, опасалась того же.

– Когда платить?

– За первым пограничным шлагбаумом.

– Договорились.

Оторвавшись от окна, Ваня быстрым шагом пошел к началу очереди. Через несколько минут вернулся и сообщил:

– Надо десять долларов заплатить пограничникам. Я принесу квитанцию.

Танька достала из сумочки десять долларов.

Ваня опять исчез. Прошло пятнадцать минут, двадцать… У машины, хихикая, зароились несколько парней. Открываю дверцу:

– А где, ребята, ваш Ваня? Он что, обманул нас? Насовсем исчез?

Широкоплечий бычок расплывается в улыбке:

– Да вы чио! Ванятка – честный парень. Счас придет.

И Ваня действительно через минуту появился. В руках у него была бумажка, похожая на трамвайный билет. Когда он отдал мне эту «квитанцию», я разглядел на ней едва заметный оттиск печати и синим «шариком» написанную цифру десять.

Просунув голову в окно машины, Ваня объяснил наши дальнейшие совместные действия:

– Как только подам знак – я, чтоб вы меня видели, буду стоять на обочине. – выруливайте на левую полосу; я запрыгну к вам в салон. На максимальной скорости едем к шлагбауму – он в это время будет открыт, пограничники разрешат въехать нескольким машинам из очереди. Я отдам пограничнику квитанцию, – он взял из моих рук и положил в карман куртки «трамвайный билет», – и нас пропустят. За шлагбаумом пристроитесь к небольшой очереди. Тут рассчитаемся.

И минут через десять он подал знак!

Все продолжилось по плану Ванятки: вырулили, запрыгнул, подъехали, провожатый наш сунул пограничнику бумажку… Поэтому, читатель, чтобы не рассказывать то, что теперь ты и сам легко можешь себе представить, передвинем сюжет нашей повести через пограничный шлагбаум на маленькую площадку, где, уже рассчитавшись и попрощавшись с Ваней, мы стоим в небольшой очереди и с любопытством ждем, что будет дальше.

5

Здесь все было освещено укрепленными на высоких столбах прожекторами; справа и слева от нас шли ряды невысоких служебных строений, в промежутках между строениями видны были высокие загородки из колючей проволоки. От яркого света казалось, что ночь, которая, судя по часам, должна была уже чуть – чуть ослабнуть, сгустилась еще сильнее.

Минут через десять у головной машины появился пограничник – его погоны скрывала плащ – палатка. Он торопливо стал собирать протянутые ему из окон машин паспорта и быстро двигался в нашу сторону. К той минуте, когда он поравнялся с нами, паспортов у него уже набралась высокая стопка, пограничник прижимал ее к груди рукой. Не говоря ни слова, он взял и наши документы, положил их поверх уже собранных и поспешил к автомобилю, стоявшему за нами.

«Не потерял бы»… Чтобы получить заграничные паспорта, мы с Танькой в Москве простояли в очередях две недели.

Прошло всего несколько минут, и уже знакомый нам пограничник со стопкой документов у груди вернулся к нашей колонне. Когда он, не проронив ни слова, отдал нам паспорта, я поспешил удостовериться, что документы – наши.

За красными обложками были серьезные черно – белые фотографии – моя и Танькина; на последних страницах паспортов стояли свежие штемпели. Я облегченно вздохнул.

А жена потешалась над моим беспокойством:

– Тут, дорогой, ошибок не бывает; до двенадцати ночи деньги собирает милиция, с полуночи – Ванятка со товарищи и пограничники…

– А таможенники? Днем?

Танька, как и я, в ту ночь границу на автомобиле пересекала впервые в жизни, многого из здешних порядков еще не знала, но она уверенно фантазировала:

– Таможенники берут круглосуточно. А день для всех, кто здесь кормится, – время тихого саботажа: днем на этом пятачке все будут медленно ходить, на всех лицах будет изображена глубокая государственная озабоченность. Всё будет делаться медленно, с большими перерывами…

– Чтобы скопилась очередь? Для ночи?

Танька холодной ладошкой похлопала меня по плечу:

– За эту поездку ты поумнеешь…

Наша машины продвинулась вперед и замерла у очередного барьера.

Таможенник был в темно – коричневой униформе с несколькими тусклыми звездами в петлицах. Из рук Таньки (мы с ней к той минуте уже поспешили выйти из машины) он вяло взял документы и потребовал открыть багажник. Придерживая одной рукой фуражку, склонился над поднятой крышкой, ладонью другой руки прикоснулся к стянутым скотчем картонным ящикам.

– Матрешки?

– Матрешки.

– Закрывайте.

Повернулся и быстро исчез за ближайшей дверью.

Танька зашептала мне в ухо:

– И это всё? Когда же он возьмет?

Я уже собрался успокоить Таньку, мол, не волнуйся, возьмет, но в это время с документами в руках таможенник возвратился. Танька протянула руку к бумагам, таможенник протянул бумаги Таньке. Но не отдал.

– Я, – сказал он, – коллекционирую заграничные деньги. У вас не найдется ста швейцарских франков?

У Таньки нашлось.

…Перед нами открылся еще один шлагбаум, и мы въехали в Польшу.

6

Остановились метрах в ста от границы – на небольшой площадке, как видно, специально предназначенной для отдыха таких, как мы, путешественников. Там уже стояли четыре легковушки, экипажи их, устало переговариваясь, укладывались спать.

Мы занялись тем же: откинули в машине спинки кресел, постелили в салоне широкий матрац и два спальника. Я забрался в свой спальник и в один миг, не успев сказать Таньке «спокойной ночи», уплыл в знакомый всем, но никем еще до конца не понятый мир.

В последнее время у меня часто бывает: крепко заснув, просыпаюсь в середине ночи и долго переживаю состояние жизни в полусне: то ясно, почти как наяву, думаю, то, как в глубоком сне, вижу фантастические картинки, они меня будят, возвращают в реальность, но через какое – то время – опять картинки…

Так было и во время того короткого ночлега на польской границе.

…Сидим с Сашкой Денисовым (это мой московский друг, мы с ним еще недавно работали в одной газете – «газете ЦК КПСС») за столом в нашей гостиной; на столе бутылка водки, уже без пробки, на тарелках – холодная яичница. Сашка указательным пальцем отодвигает недопитую стопку:

– Жизнь без книг, говоришь, недостойна человека?

В ответ киваю головой, добавляю к, видимо, только что сказанному что – то банальное по поводу того, какие серьезные книги нужны народу.

Сашка сердится:

– Большинство людей серьезных книг не читает!

И продолжает горячиться:

– Говоришь: то делаем не так, другое… А может, мы своими ошибками уточняем путь в светлое будущее!

Мы одни в квартире.

У нас большая квартира. Два года назад с нами еще жили теща и моя мать – занимали каждая по комнате. Их интересовали только «мыльные» телесериалы. Посмотрев утром очередную серию, они на полдня запирались в одной из комнат и, громко споря, комментировали поведение героев… Царство им небесное!

О чем это Сашка? А-а, о светлом будущем…

Я, кажется, уже не сплю, думаю… Думается тяжело и поверхностно: от переезда границы все еще гудит голова.

«Солнечное» государство у большевиков не получилось. Забуксовали еще при Ленине. Вождь, осознав непоправимую ошибку, умер. А «верные ленинцы» кинули клич, который обязан был помнить каждый гражданин страны: «Жить надо будущим!» В настоящем никому ничего хорошего не светит, так заложено в предначертаниях…

Все мемуары лживы. Прошлое человеку видится не таким, каким оно когда – то состоялось, а таким, каким хочется его видеть сейчас… В последнее время многие «вспоминают», как в прошлом нашем государстве они страдали от притеснения властей. Неправда! Страдали «инакомыслящие» и оболганные, «массы» считали жизнь нормальной и верили вранью…

Вдруг снова вижу Сашку. Спрашиваю:

– Чтобы Буратино превратился в человека, строгали полено, а во имя чего у нас семь десятилетий строгали человека?

Сашка не спеша допивает стопку:

– Мировоззрение есть у мудрецов; обычный человек живет набором интересов.

– У разных людей – разный набор.

– Поэтому и судят по – разному. Нынешние политики гордятся: у нас теперь – свобода слова, права человека. А рядовой гражданин загибает пальцы: цены на все растут, зарплату не платят, взятки берет любой чиновник.

– А на свободу слова рядовому гражданину наплевать – за водкой он и десять лет назад говорил все, что думал.

– А права человека для рядового гражданина – понятие заграничное, подозрительное…

Нам нравится наш умный разговор.

Но тут к столу подсаживается Танька. «Откуда она? Должна же быть на работе».

– Работы больше нет! Давайте думать, как жить дальше.

Танька знает, как жить дальше, но все, что она предлагает, кажется нам мелким. Танька сердится, стучит кулаком по столу и… я опять просыпаюсь.

Танька весело кричит над ухом:

– Вставай, дорогой! Едем дальше!

Ворчу спросонья:

– Дальше едешь – тише будешь.

А солнце упрямо не дает спрятать глаза.

Глава третья. «Форд» сердится

1

Мелькают на обочине белые столбики; справа и слева – давно скошенные поля пшеницы. Все чаще на короткое время из – за туч появляется солнце; тогда на светло – желтой стерне загораются оставленные вчерашним дождем серебристые капли. Иногда мы проезжаем мимо больших яблоневых садов, на краю их недалеко от дороги польские крестьяне, одетые, как все крестьяне во время работы, во что – то удобное и немаркое, складывают в ящики урожай.

«Кому они продадут яблоки? Танька, наверно, посоветовала бы гнать «Кальвадос»…

Жена спит в кресле, а я, внимательно следя за дорогой, вспоминаю вчерашних милиционера в плащ – палатке, таможенника (ясно вижу его с Танькиной купюрой – сто швейцарских франков! – в руках), думаю о пограничнике, продавшем нам «трамвайный билет» за десять долларов. Злюсь на всех, но и самому стыдно: мы с Танькой тоже поучаствовали в той грязной игре.

Живем тревогами; никто не знает, чем закончится в стране очередная Смута. А вдруг, всем на удивление, явим миру постсоветский капитализм? Известный политик недавно публично признавался: «Мои избиратели – это школьники, которые моют автомобили на улицах и стоянках и зарабатывают больше своих родителей». – «Может, еще и школьницы, которые проявляют завидную предприимчивость в других видах уличного бизнеса?» – спросил тогда у политика не менее известный историк… На одном из недавних митингов один из «демократов» напомнил собравшимся: «Православная этика осуждает стремление к наживе, поощряет бескорыстие, доверчивость и самопожертвование!». Кто услышал эти слова? Семьдесят лет высмеивали православную этику, что сохранилось в наших душах из нравственных заветов Спасителя? Библию никто не читает, головы забиваем цитатами из статей еще вчера никому не известных публицистов…

Проснулась Танька. Открыла глаза, улыбается в обе щеки:

– Где едем?

– По Польше.

Через лобовое стекло всматривается в небо.

– Тучи уплыли. Солнце.

– Солнце сейчас померкнет. Зачем нам два солнца?

Такой у меня комплимент жене…

От Танькиных улыбок на душе становится легче.

– На обратном пути, Танюш, на границе будет так же?

– Конечно! Только спасать нас явится не Ванятка, а Войцех.

– Ага… Теперь ясно, почему некоторые наши не возвращаются на Родину: дважды пережить переезд границы невозможно.

Сбоку дороги – небольшая полянка, с трех сторон окруженная лесом. На краю ее – высокая будка на колесах; из открытого большого окна в небо поднимается негустой дым, пахнет поджаренными колбасками.

Подруливаем к будке.

– Mam dziš ogromny apetyt! – открыв дверцу машины, громко объявляет Танька.

Худощавый поляк в белом халате высовывает седую голову из окна, улыбаясь, показывает рукой на низкие деревянные колоды, стоящие рядом с будкой, – в этом «ресторане» они служат стульями:

– Prosze do stolu!

Танька понимает.

Она у меня знает все языки.

2

В небольшой двухкомнатной квартире в Лодзи живут наши польские приятели – супруги Карол и Малгожата. Подружились мы лет десять назад в Болгарии – вместе отдыхали в Международном доме журналистов в Варне. С тех пор поляки уже дважды побывали у нас в Москве, мы столько же раз приезжали к ним на поезде (для этого Карол присылал «Приглашение» – бумагу с полицейскими марками и печатями). Но вот уже несколько лет мы не видимся, знаем только из телефонных разговоров, что Карол – редактор какого – то еженедельника, а Малгожата, как и прежде, лечит людей.

Подрулить бы сейчас к порогу их дачи – в маленькой, окруженной лесами деревушке Ласковице! Дружески обнять обоих, посидеть за столом, где, кроме чего – то горячего и вкусного в чугунке, будут только что снятые с грядок помидоры и огурцы. Опрокинуть бы стопку «Виборовой», поговорить – наговориться, потом, уже в темноте, укрывшись толстым одеялом, сладко выспаться на старой кровати – той, что стоит во дворе, под большой вишней.

Но все это – пустые мечты. Во – первых, мы торопимся: выставка в Марселе открывается через три дня. Во – вторых… когда мы встречаемся с польскими приятелями, в Таньке стихийно появляется мелкая, необоснованная ревность. Малгожата мне, конечно, нравится – еще с тех дней, когда мы (и Танька с нами!) купались в Черном море, вечерами спускались в бар, пили местное сухое виноградное вино и под громкую музыку маленького оркестра лихо отплясывали болгарские народные танцы. Но в те дни мне нравились все польки – самые красивые в Доме журналистов женщины (что только не вообразишь себе, когда голова не забита «трудовым энтузиазмом»)… Танька знает, что в наших с Малгожатой взаимных притяжениях для нее не таится никаких опасностей, но она ничего с собой не может поделать – женщина лучшей подруге не простит, если на ту кто – то из нас ненароком кинет теплый взгляд.

Нет, не будем поворачивать на Лодзь. Танька пусть думает только о деле, которое нас ждет в Марселе; зачем ей тратить силы на пустые, но неизбежные переживания?

Вот и «Форд» против поворота: стоит мне коснуться рычага коробки передач, как он в ответ сердито ворчит. Лишние звуки из его утробы слышатся все яснее. Кажется, в коробке что – то не заладилось.

«Надо показать машину механикам, сам я не справлюсь».

Наши шофера – любители в отечественных автомобилях почти все могут отремонтировать сами. Мастерство приходит с опытом, а опыт тем глубже и разностороннее, чем хуже машина. Коллега по работе рассказывал: «Всякий раз, выехав на «Запорожце» из гаража, останавливаюсь и собираю на полу лишние гайки». Наш автолюбитель днями лежит под днищем своего «железного коня» – изучает, что – то подтягивает, приваривает, подвинчивает, примеряет… Я в «Жигулях» тоже могу не только поменять масло в моторе или резину на колесах, а и «выставлю» зажигание, отрегулирую свет фар, сниму и промою карбюратор. Но до коробки передач ни в «Жигулях», ни тем более в «Форде» добираться не приходилось.

«Без мастерской не обойтись…»

Польшу почти проехали. Дотянуть бы до Германии.

3

Машину оставили на стоянке у магазина.

– Пешком быстрее найдем мастерскую, – Танька посмотрела на часы.

Я не возражал. Я вообще не люблю ездить за рулем по незнакомым городам – обязательно остановишься там, где тебя оштрафует милиция, или заедешь не туда, куда надо, или вообще, издергав все нервы, в конце концов окажешься перед «кирпичом», а то и в тупике.

Немецкий городок был чистым и казался безлюдным.

Минут через пять мы оказались на огороженной клумбами площади, посередине ее возвышался небольшой храм, а недалеко от входа в храм стоял каменный черный обелиск. Вокруг памятника за чугунной решеткой росли желтые цветы. На мраморных стенках обелиска были высечены имена горожан, погибших в первую и во вторую мировые войны; список был длинный, он занимал все четыре хорошо отшлифованные плоскости.

Подумалось: «Вся человеческая история – одни войны. Воевали и до Христа и после. Из всех божеских заповедей чаще других нарушали заповедь «не убий»… В перерывах между войнами торопимся изобрести новое, еще более страшное, оружие; лучше, чем творчество философов и поэтов, знаем биографии Чингисхана, Македонского, Тимура, Наполеона…»

Когда я думаю в сердцах, иногда позволяю себе некоторые преувеличения.

Недалеко от обелиска на скамейке молча сидели две пожилые женщины… Может быть, они вспоминали прожитое, а может, обдумывали только что сказанное друг другу.

– А где остальные жители города? – поинтересовался я у Таньки (как будто она должна была знать и это).

Танька хмыкнула:

– Где… Работают!

– А помнишь…

В прошлом году мы как – то днем ехали по небольшому украинскому городу. И долго удивлялись: гуськом по тротуарам здесь все время шли куда – то люди. Шли и шли. На дорогах не было указателей, мы плутали, не могли выехать на магистраль, а когда я спросил у проходивших мимо мужичков, куда, мол, подевались все ваши дорожные знаки, мужички охотно, будто вопрос их даже обрадовал, объяснили:

– А их украли! Алюминий!

…Наконец, нам встретился пожилой мужчина, у которого мы смогли узнать, где расположена автомастерская (разговор, разумеется, шел по – немецки; Танька знает язык в совершенстве, я – скромнее). Мы вернулись к машине, поехали по указанному нам маршруту и минут через пять остановились у подъезда многоэтажного дома, рядом с дверью которого висела скромная табличка, на которой я разобрал крупные буквы AUTO. Сквозь высокие чугунные ворота видны были большой двор, заставленный машинами, и несколько длинных одноэтажных цехов.

Через несколько минут мы были в кабинете одного из инженеров предприятия. На столе у инженера лежали стопки аккуратно сложенных бумаг, стояли два телефона и моргал монитор компьютера. Хозяин кабинета был невысокого роста, толстоват и уже немолод; на нем был темный пиджак, белая рубашка, галстук; у запястья поблескивали дорогие часы.

Вежливо и терпеливо выслушав нас, он поинтересовался, в каком году и где мы купили «Форд». Вопрос мне показался лишними («тянет время, чтобы сегодня нами не заниматься»), но, достав с полки толстую папку, немец объяснил:

– Если автомобиль был куплен у нас, мы вам при оплате ремонта сделаем скидку.

Танька развела руками:

– Машину мы купили в Москве.

– В Россию она могла попасть из нашего города.

Инженер полистал папку, что – то выписал в блокнот, после чего сказал:

– В 89‑м году мы продали девять «Фордов – сиера». Сверим их номера мотора и кузова с номерами вашего автомобиля… В любом случае, конечно, ремонт сделаем, но завтра. Переночевать сможете в нашей гостинице.

Я растерянно посмотрел на Таньку.

Покраснев от волнения, жена стала длинно объяснять инженеру: мы не можем долго ждать, отдыхать нам еще рано, мы вообще ложимся спать в полночь, мы едем в Марсель, на выставку, выставка открывается через три дня… Инженер терпеливо выслушал Таньку, похвалил ее немецкий язык и поднялся со стула:

– Мы, господа, все делаем качественно, поэтому не торопимся. Так что – auf Wiedersehen! Bis morgen.

Он поднял трубку телефона, вызвал помощника и, когда тот вошел в кабинет, распорядился:

– «Форд» русских поставьте во двор.

4

В гостиницу нас сопровождала совсем юная, видно, еще недавно сидевшая за школьной партой сотрудница предприятия. Я решил, что она – секретарша нашего инженера, и похвалил того за хороший вкус при подборе кадров. Танька всю дорогу расспрашивала новую знакомую о городке, в котором мы неожиданно очутились, но я не прислушивался к малопонятным немецким словам, а исподтишка присматривался к провожатой. Беседуя с Танькой, та искренне и красиво улыбалась, охотно отвечала на вопросы, одним словом, всем своим поведением старалась показать, какое для нее большое удовольствие идти рядом с нами, как мы нравимся ей и как она готова все сделать для того, чтобы как можно лучше устроить нас на ночлег.