Текст книги "Столкновение в проливе Актив-Пасс"
Автор книги: Виктор Конецкий
Жанр: Классическая проза, Классика
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)
– 3 -
Аварийный инспектор капитан Бурилл, которому было поручено опросить моряков «Есенина» в ходе предварительного расследования, оказался человеком знающим и старательно-объективным.
Чтобы дать возможность морякам акклиматизироваться, инспектор провел их по помещениям аварийной инспекции, показал тренажеры в радиолокационных классах, сказал, что сам сидел в прошлом на мели и потому понимает состояние капитана.
Адвокат Стивс еще раз повторил свое: «Отвечайте коротко, очень коротко, самое лучшее „да“ или „нет“. Только то слово никак нельзя повернуть против вас, которое вы не произнесли вовсе».
В кабинете Бурилла обстановка была следующая. Он сам, адвокат Стивс, женщина-стенограф с наушниками на голове и магнитофоном под руками, кофе, карты и один допрашиваемый.
Начали с Хаустова. Разговор продолжался полтора часа без перерыва. Капитан Бурилл выяснял организацию службы на судне, квалификацию командного и рядового состава, состояние навигационных приборов и проверял все (!) прокладки курсов «Сергея Есенина» на ста пятидесяти (!) картах – от Владивостока до Японии и от Японии до Хуан-де-Фука. Просматривались комплект судовых журналов и копии всех радиограмм, имевших отношение к аварии. Карты, журналы, копии РДО были представлены ранее капитану порта Ванкувер. Причем РДО представлялись по списку, существующему в журнале радиосвязи, копии снимались фотоспособом.
Количество и качество навигационных определений и состояние прошлой документации у всех канадских моряков вызвало открытое восхищение даже с оттенком профессиональной зависти.
Инспектор капитан Бурилл фактически предвосхитил буквально все вопросы, которые потом всплывали на суде, но сделал это в сжатой, без всякой воды, форме.
Переводчиком был Владимир Плешаков. Адвокат Стивс три-четыре вопроса инспектора отвел, заявив против них протест.
После капитана были допрошены: бывший вахтенный второй помощник Бурное (около 40 минут), старший помощник, старший механик, второй механик, третий помощник, рулевой матрос, боцман, впередсмотрящий матрос – на каждого по 10-15 минут.
Все время допроса подчиненных капитан находился в изоляции от них в соседнем помещении.
Капитана ждала радиограмма от заместителя начальника пароходства. Капитану предлагалось в связи с аварией немедленно проверить состояние магнитных компасов. Смысл этой радиограммы остался тайной для всех, кроме ее автора.
– 4 -
Ночью ему приснился дурной, что не удивительно, сон.
Он на палубе подходящего на приличном ходу к причалу судна. Он капитан этого судна, но почему-то швартует его с палубы. Уже пора давать «стоп» и реверс. Он идет к надстройке, чтобы быстро подняться на мостик к телеграфу, но не может найти трапа. В надстройке нет дверей, нет входа – сплошная стена. Он мечется подле этой стены и кричит. Причал надвигается все ближе. Наконец наверху показывается какое-то человеческое рыло. Он кричит: «Полный назад!» Рыло смеется. И судно с грохотом ударяется в причал и обрушивает его на себя.
Проснувшись, он встал с тяжелой головой, но сразу, в трусах и майке, занялся спортивной ходьбой по каюте, потом позанимался с гантелями, тщательно побрился и принял душ.
Свежая рубашка из мягкой льняной ткани и хороший галстук окончательно отделили его от неприятного сна. Он был уверен, что никакая самая дорогая нейлоновая рубашка никогда не сможет так помочь в тягостные моменты жизни, как способна это сделать натуральная ткань. Вероятно, это сохранялось в нем деревенское, донское детство.
За завтраком он не разрешил себе кофе, считая кофе вечерним напитком.
Позвонила Анна Ивановна Щетинина. Она пришла в Ванкувер на «Антоне Чехове» из США и, узнав о несчастье коллеги, решила его подбодрить. Анна Ивановна знала на собственной шкуре, какое состояние духа бывает у капитана после аварии, – в свое время она сидела на камнях на теплоходе «Менделеев» на Балтике.
– Старик Державин вас заметил и, в гроб сходя, собирается благословить, – сказала Анна Ивановна. – И вы еще молоды, и ваш Есенин был молод.
– Какой же я молодой? – спросил капитан, радуясь энергичному, уверенному и твердому голосу самой первой женщины-капитана в мире.
– В сорок лет-то? Конечно, молодой. Приду к вам обедать.
Он приказал накрыть обед в своей каюте, приготовил хороший коньяк и, выгладив брюки, встретил Анну Ивановну у трапа.
«Интересно, помнит она, как я сдавал ей гидрометеорологию?» – думал капитан, когда первая в мире женщина-капитан поднималась по трапу. В шестьдесят пятом году он заочно заканчивал Высшее мореходное училище и получил у Щетининой всего лишь четверку. Она спросила его о новой аппаратуре для приема факсимильного изображения синоптических карт по радио, а он, хотя и плавал уже двадцать лет, с такой новинкой на судах не встречался и начал плавать на твердом полу у стола экзаменатора.
– Если бы вы были курсантом у меня на курсе, – сказала Анна Ивановна тогда, – я поставила бы вам за основной ответ пять. Но вы капитан и должны знать все новое, что приходит на флот, раньше всех.
И влепила четверку. Это было неприятно, но правильно.
– Так, брюки глажены, и складкой можно точить карандаши, – с удовлетворением сказала Щетинина, поздоровавшись. – Жена на весь рейс наглаживает или буфетчицу эксплуатируете?
– Жена гладила, и с удовольствием, но только в период самой отчаянной любви. Теперь уже не гладит. Буфетчице свои брюки доверить не могу, когда в них надо перед иностранцами разгуливать.
– Сам, значит?
– Конечно.
– Любите такое занятие?
– Нет. Но я магнитофон включаю во время процесса.
– Бетховена или Глюка?
– Нет. Английские записи.
– Рационалист современного образца! – сказала Анна Ивановна, и не понять было – одобряет она рационалистов сегодняшнего образца или порицает.
Они выпили по рюмке коньяка и заговорили о деле. Его интересовало, достаточна ли точность расчета пути на циркуляции по формулам из «Капитанского справочника», или можно достать какой-нибудь учебник по навигации для военных учебных заведений.
Анна Ивановна сказала, что никаких особых формул не надо и точность достаточна. Она просмотрела его расчеты, график и таблицу скоростей нарастающего в проливе Актив Пасс приливного течения.
– У вас, Николай Гаврилович, видна хватка тщательного расчетчика-математика. Видно, что вы верите в результат своих математических операций и тогда, когда они относительно сложны. Обычно судоводители бегут уже от квадратного корня. И, даже произведя расчеты правильно, внутренне не доверяют им. Судя по вашей уверенной манере, вам не приходилось такими делами заниматься. Вы попадали в аварии?
– Знаете, вы, вероятно, уже восьмой человек, который интересуется моим аварийным прошлым.
– Лично я даю за одного битого трех небитых, – сказала Анна Ивановна.
– В министерстве, кажется, придерживаются другой точки зрения, – сказал капитан.
– Потому я и не в министерстве, – сказала Щетинина. – Потому я здесь с вами коньяк пью, но… но все это в последний раз.
– Как понять?
Старая женщина-капитан на миг потускнела. Она никогда не закрашивала седину. Она не собиралась и ничего скрывать из своих тягот или неудач.
– Знаете, Николай Гаврилович, я на Сиэтл из Японии шла, выбираемся из Внутреннего Японского, в тумане, конечно, и чуть было не столкнулись с англичанином. Разошлись метрах в трех – их полубак мимо моего крыла мостика продефилировал, как говорят, в совершенно непосредственной близости. И вот пришли в США, там к моему приходу встречу подготовили, откопали газеты старые – еще о первом моем туда приходе, фотографии, теплые слова, то да се, а в душе у меня липкий страх! В трех метрах разошлись! Снится, конечно, это безобразие. Все. Все, Николай Гаврилович, это мое последнее плавание. Стара стала – просто боюсь. Боюсь. Никогда не боялась так жутко, так неприятно. И страх и опасения всегда были, конечно, без них только дураки плавают, но теперь что-то другое…
Или она говорила все это, чтобы утешить аварийного капитана, показать ему, что и боги судовождения в нынешних условиях способны допустить сближение с другим судном на дистанции в три метра и чудом избежать катастрофы, или все это говорилось без всякой специальной цели – делилась Анна Ивановна с коллегой своим закатом. Она вспомнила, конечно, и своего «Менделеева», и как посадил его ее старший помощник, когда она на минуту спустилась к себе в каюту, а для женщины зайти на минуту в каюту все-таки требует немного больше времени, нежели для мужчины, и вот результат. Она прямо сказала, что всегда находятся на свете люди, которые радуются чужой беде, и что капитан «Есенина» должен быть готов к встрече с такими; что в самый тяжкий момент после аварии се, Щетинину, подло обманули товарищи с дока, чтобы нагнать сумму аварийного ремонта, куда поставили «Менделеева», и что и до сей поры есть у нее такие знакомые, которые попрекают прошлым несчастьем и таких долгопомнителей тем больше, чем выше они сидят.
Он обещал принять ее слова к сведению, но внутренне совсем почему-то не опасался таких последствий – уверен был в своей полной и абсолютной по всем статьям правоте.
Они выпили кофе, и Анна Ивановна сказала, что отдаст на «Есенина» своего старшего помощника, залог наши внесут быстро, арест будет снят и кому-то надо вести судно домой. Ее старпом уже дозревает до капитанских нашивок – пускай принимает судно, а она как-нибудь доберется домой и с тремя штурманами. Это на тот случай, если Хаустову придется задержаться в Канаде на суд. Очевидно, такой вариант уже был решен в пароходстве. Анна Ивановна только попросила капитана ввести старпома в должность на переходе «Есенина» из Ванкувера до Таксиса, поучить немного в этом коротком рейсе. Хаустов, конечно, согласился.
На прощание старая женщина-капитан одобрила линию поведения коллеги на предварительном расследовании.
– Держитесь сами и поддерживайте экипаж своей твердостью душевной, голубчик, – сказала Анна Ивановна и никаких больше громких слов не добавила, только потрепала по плечу.
Здесь он вспомнил, что попадал все-таки в аварийную ситуацию. В начале пятидесятых годов, когда был третьим помощником, при швартовке во Владивостоке к причалу Угольной базы на п/х «Каширстрой». Он по расписанию швартовался на баке и докладывал дистанцию на мостик. Причал и краны на нем приближались в тот раз слишком стремительно. Он доложил: «Судно быстро идет к причалу!» Мостик не ответил. Он доложил, стараясь говорить размеренным, будничным голосом: «Судно еще быстрее идет к причалу!» Мостик опять не ответил. Он заорал: «Боцман, отдавай правый якорь! Всем бежать с бака!» И тут они с полного хода врезали в причал Угольной базы и в основание одного из кранов. Огромная стрела крана рухнула в воду рядом с судном…
– А вы-то успели с бака удрать? – спросила Анна Ивановна.
– Мы с боцманом за брашпилем присели, – сказал он.
– Машины не отработали или телеграф неисправен?
– Кажется, что-то с машинами было.
– Ну, и о чем вы, сидя за брашпилем, тогда думали? Что ощущали?
– Честно?
– Да.
– «Диплом накрылся!» – вот о чем думал. Я только-только диплом штурмана малого плавания на штурмана дальнего сменял. И почему-то казалось, что его теперь у меня назад отберут.
– Эгоист вы, однако! На кране небось крановщик сидел, а вы за диплом переживали.
– Чем я ему помочь мог? – немного растерялся он. – И потом, вы же…
– Шучу я, – сказала Анна Ивановна. – Мне как раз и нравится, что вы честно говорите, честно вспоминаете. А в столкновениях приходилось бывать?
– Нет. Это первое.
– Ну, а можете вспомнить случай, когда авария не произошла, но ошибка была?
– Сколько угодно. Даже вспоминать страшно. Был в молодости удачлив, но ужасно самонадеян. Это только теперь понимаю. Осторожным всегда старался быть, но проникал в глубину профессии медленно.
– А теперь проникли?
– Нет, этот процесс продолжается.
– Слава Богу! Капитаны-наставники иногда начинают ощущать свое прошлое совсем уж безошибочным.
Он рассказал ей про случай в бухте Владимира. Заходил в бухту на «Серпухове», ночью, в тумане, по радару. Это был период раннего и молодого капитанства. На мостике был старпом – намного старше человек, с которым отношения складывались неважно. Ширина входа там двести метров. Когда пришли на поворотные створы, он скомандовал рулевому курс, сильно отличавшийся от правильного. И рулевой начал крутить пароход на этот курс, положив руль на борт…
Встреча с Анной Ивановной немного уравновесила душевное состояние капитана. И он смог совершенно спокойно просмотреть свежие газеты. Первой была «Сан-Франсиско хроникл».
«Я ВИДЕЛ СМЕРТЬ НА ПАРОМЕ, И ОКАЗАЛОСЬ, ЧТО В ТАКИЕ УЖАСНЫЕ МГНОВЕНИЯ ВСЕ ПРОИСХОДИТ ДОВОЛЬНО-ТАКИ НЕЛЕПО…»
Говорят, что, когда человек подвергается смертельной опасности, вся жизнь прокручивается перед глазами за несколько последних мгновений. Особенно ярко вспоминаются неоплаченные счета и безответная любовь. Это замечательные воспоминания. Они, вне зависимости от взглядов каждого, стимулируют ужас перед неизбежным и подхлестывают желание улизнуть от смерти, когда она уже рядом.
Несколько недель назад мне невольно пришлось проверить правильность этой теории, когда я находился на борту парома «Королева Виктории», который был разрезан, как консервная банка от сардин, идиотом у штурвала русского судна.
Смерть глядела мне в лицо, раздался оглушающий скрежет металла, звон разбитого стекла, затем странная тишина, которая вскоре была нарушена плачем детей и криками раненых.
Все эти мгновения я ждал появления перед глазами своих неоплаченных счетов, то есть кадров из плохих телефильмов, сделанных в свое время мною. Должны были мелькнуть и романтические воспоминания об одной ночи на берегу Панамского канала в 1939 году. Когда ничего подобного не вспомнилось, я понял, что, очевидно, еще не умираю.
Однако смерть была близко. И была она в обличии толстошеего татарина, вместо ангела с белыми крыльями, какой рисует смерть Густав Доре.
А то, что последовало далее, не имеет ничего общего с теми драмами кораблекрушений, какие я видал на киноэкранах телевизоров.
В течение долгих часов, когда мы дрейфовали, описывая круги, причем острый нос русского судна оставался в корпусе парома, как кинжал, абсолютно ни одного слова не было произнесено ни капитаном, ни его помощниками.
Никто не отдал команды: «Женщины и дети – первыми в шлюпки!» или «Не покидать судна!»
Словом, ни один голливудский сценарист не смог бы описать эту картину ярче, нежели она была в действительности. Одно было ясно – русские были достойны порицания с самого начала и до конца.
Ни разу в течение всего происшествия ни один паршивый советский моряк или пассажир не вышел на палубу и не предложил помощь или хотя бы высказал сожаление или сочувствие сотням людей, толпящимся на борту канадского парома.
Конечно, в это время все члены экипажа собирали свои вещи и готовились к ссылке в Сибирь.
Я не видел героев и среди канадской команды также. От них также не было никакой помощи, и они относились к пассажирам так, как относится к автомобилям распорядитель стоянки.
Они сделали, правда, попытку оказать помощь пассажирам – грустная комедия! – и доставить двух умирающих пассажиров на гребной шлюпке с парома к катеру канадской береговой охраны.
Если вид моряка торгового флота, гребущего на шлюпке не тем концом весла, не прикончил раненых, то все остальное они переживут.
Достаточно было взглянуть на мускулы мужчин-пассажиров, чтобы понять, что и они также не способны грести. Поэтому, невзирая на то что я выглядел очень глупо в спасательном жилете, я решил лучше оставаться в нем, чем утонуть.
Итак, я стоял у релингов с другими пассажирами, как гавайский турист в оранжевом жилете, и думал о том, что единственное, чего не хватает для полной картины кораблекрушения, это шторма, который завывал бы, как веселая полоумная певичка в телевизионном сериале «О, Сюзанна», и не хватает также настоящего морского волка, зубастого и хриплого, как капитан в пьесе «Королева и я».
И почему жизнь так не похожа на телевизионное представление?
Два судна столкнулись в узком проливе между островами, как могут столкнуться два человека на крутом повороте коридора. Канадский паром по-джентльменски замедлил ход и отвернул вправо, но русское судно продолжало идти, как пьяный слепой.
К тому времени, когда русские начали отворачиваться, было уже поздно. Ничего не оставалось делать, только схватиться за что-нибудь и наблюдать, как они врезаются в наш борт, разбрасывая тела по сторонам, как спички.
Я подумал, как все-таки нереально рисуют смерть в телеспектаклях. В этих спектаклях подаются бескровные трупы и санитарное убийство. Если бы при этом брызгала кровь, смерть выглядела бы более правдоподобной.
Поскольку я связан по работе с телевидением и просматривать телепередачи – это моя обязанность, я был довольно-таки практичным во время происшествия и вспомнил сериал, посвященный несчастным случаям; там один голливудский моряк восклицает: «На море легче сгореть, чем утонуть!»
Однако эта серия еще не дошла до Канады. А если и дошла, офицеры «Королевы Виктории» не видели ее, потому что, хотя потоки бензина лились по палубе из разбитых автомашин, они отказались предупреждать пассажиров о том, чтобы те не курили, опасаясь, что подобное объявление вызовет панику. Одна только мысль о том, что под нами две палубы с разбитыми машинами, которые могут взорваться в любую секунду, превратила меня в убежденного противника курения. Однако курильщики – бестолковый народ, я убедился в этом. Упрашивать их не курить было так же бесполезно, как упрашивать монаха не читать молитв.
Почти сразу после столкновения произошла удивительная вещь. Небольшие суда начали появляться одно за другим – моторные яхты, парусные лодки, рыболовные суда и даже гребные шлюпки – по крайней мере штук семьдесят. В течение двух часов, когда сцепившиеся паром и русское судно дрейфовали по течению, эти небольшие суда оставались поблизости, готовые в любую минуту оказать нам помощь.
Я могу простить капитану парома многие его действия, но я никогда не прощу ему того, что он не поблагодарил этих дружески настроенных людей. Вместо благодарности их даже обругали через мегафон, когда одна из лодок недостаточно быстро ушла с пути столкновения судов.
В следующие дни комедия ошибок продолжалась. Канадские официальные лица раскрыли пасти даже шире, чем их коллеги южнее границы. Первым мы услышали высказывание министра путей сообщения Весли Блэка. Если кому-либо из писателей придет в голову описать помпадура, я знаю, кого я посоветую ему взять в качестве прототипа.
Блэк начал обвинять пассажиров в панических настроениях. Спасение пассажира – это дело самого пассажира – такой вывод можно сделать из заявления Блэка. «Они (пассажиры) не выполнили своих обязанностей», – сказал он и затем принялся объяснять, почему команда парома так плохо руководила пассажирами во время аварии.
Даже после того, как рассеется политический туман вокруг данного происшествия, потребуется некоторое время, чтобы установить виновного.
Канадский лоцман был на мостике русского судна во время столкновения, чтобы давать советы капитану, но ответственность полностью лежит на советском капитане. У одного из них явно были мозги не на месте.
Теренс О'Флаэрти, американский журналист.
– 5 -
Капитан Хаустов редко видел сны. И в этот раз сновидения не было. Только вдруг услышал или вспомнил издевательский голос: «Капитан, вы мыслите точками, а штурман должен мыслить площадями!»
Он проснулся и сразу вспомнил и этот голос, и неприятный случай, с ним связанный.
Он командовал теплоходом «Русь». Ранним утром второго января они подошли к Авачинской бухте в девяти-десятибалльный норд-вест. Буксиры не смогли выйти из Петропавловска, чтобы завести «Русь» к причалу. На борту находилось 850 человек пассажиров. Зная, что швартовка не предвидится, пассажиров не будили.
Диспетчер предложил стать на якорь.
Он вывел судно на якорное место и отдал правый якорь – семь-восемь смычек. Якорь забрал, и он спустился вниз, оставив, конечно, машины в готовности – ветер был зверский, камчатский, со снегом и морозом. Он не успел снять пальто, как позвонил вахтенный второй помощник: «Нас дрейфует!» Он бегом поднялся обратно и рубку, дал ход и приказал выбирать якорь. И сам определял места судна по радиолокационным дистанциям. Он отлично знал Авачинскую бухту и ни капли не волновался. Девять-десять баллов для дальневосточного моряка – довольно обычная вещь в разгар зимы. Третий помощник доложил с бака: «Якорь нечист! Подняли какой-то кабель!» Это было уже хуже – удерживаться на месте в такой ветер на здоровенном пассажирском теплоходе довольно сложно. Он сразу доложил порту свои координаты и сообщил, что поднял якорем какой-то кабель. Порт ответил, что это не может быть кабелем, это обрывок кабеля или еще какая-нибудь ерунда. Он успокоился, отошел вместе с этой ерундой на якоре мили две на ветер, положил оба якоря, как следует потравил цепи.
Судно рыскало, отворачиваясь от линии ветра на 40-50 градусов, но на месте стояло прочно.
Встретили задним числом и часом Новый год, утром следующего дня ветер притих, подошли буксиры. Он выбрал якоря. Правый сохранил обрывок кабеля. Кабель скинули без больших хлопот и ошвартовались к причалу. Вскоре пришли два чудака, спросили о кабеле, он показал им карту, они сняли кальку. Здесь он свалял дурака – никакой карты этим чудакам без капитана порта показывать не следовало. Вечером его вызвали к капитану порта. Там лежала бумажка, где сообщалось, что теплоход «Русь» стал на якорь в запрещенном для якорной стоянки месте, порвал стратегически важный кабель, оставил без связи военную базу, убытки в размере около двухсот пятидесяти тысяч рублей. К бумажке была приложена калька с графической схемкой якорной стоянки и точкой, в которой он первый раз ставил «Русь» на якорь. Только вокруг точки уже была нарисована и заштрихована окружность – площадь вероятного местонахождения судна с учетом квадратичных ошибок в определении по пеленгу и радиолокационной дистанции. Край окружности выходил за предел разрешенного для якорной стоянки района. Вот тогда он услышал издевательскую и насмешливую фразу военного штурмана: «Капитан, вы мыслите точками, а штурман должен мыслить площадями!» По существу вопроса военный был прав. И он ничего военному не ответил. Капитан порта отдал ему схемку и обосновывающие ее расчеты военных и дал ему время подумать над оправданиями до утра. Вот тогда он первый раз в жизни занялся практическим определением квадратичных ошибок. Правда, он не сомневался в расчетах военного штурмана, потому что знал об их дотошной тщательности, но все-таки начал пересчитывать – что ему еще было делать-то ночью? У него с детства была некоторая склонность к точным наукам, и его не очень пугали квадратные корни, хотя, конечно, все-таки немного пугали. Короче говоря, у военных все оказалось идеально точно, кроме одной запятой. Вероятно, у военного штурмана, который мыслил не точками, а площадями, от радостного предвкушения чужой ошибки немного закружилась голова, и вместо «0,04» оказалось «0,4». Тогда, честно говоря, закружилась от радости голова у него. И утром капитан порта открыл совещание с военными представителями фразой: «Ну, вот, товарищи, капитан теплохода „Русь“, как вы ему и советовали, сегодня ночью помыслил площадями и…» И он оказался чист как стеклышко. И теперь, услышав в канадской ночи сквозь тяжелый сон угрюмо-насмешливый голос: «Капитан, вы мыслите точками, а штурман должен мыслить площадями!» – он встал и решил взяться за математику – авось она чем и здесь ему поможет.
Всю ночь он промучился с расчетом письменного счисления пути своего судна от траверза Энтерпрайз Рифа до момента и места столкновения. Его не отпускало какое-то сомнение в скорости судна на этом последнем этапе. Скорость получалась больше, нежели она должна была быть. И больше, нежели он утверждал в процессе предварительного расследования. Но он четко помнил, что машина сбавила обороты сразу после дачи среднего хода, потом они должны были потерять в скорости за счет тормозящего действия пера руля при повороте вправо – уклонение от рыбачьих сейнеров, после чересчур близкого прохода возле Энтерпрайз Рифа и на циркуляции – поворот вправо уже в пролив Актив Пасс. Ему хотелось понять, на какой истинной скорости шло его судно, когда они обнаружили «Королеву Виктории». Ему хотелось четко знать, какую скорость им надо было погасить дачей аварийного заднего хода. Он раз за разом повторял расчет всего последнего отрезка пути, учитывая по формулам расстояния даже самых малых циркуляций.
Формулы он взял в «Справочнике капитана дальнего плавания», но не знал того, есть ли еще другие, более точные формулы. И тут всплыл давешний сон. Их следовало искать у военных! Военные штурмана относятся к прокладке с повышенной точностью. Они учитывают циркуляцию практически при любых условиях плавания. Им надо знать свои координаты не только в целях безопасности мореплавания, но и для специальных целей, связанных с боевой деятельностью. Их дотошность часто вызывает у торговых моряков нечто вроде снисходительной усмешки. Если бы в проливе Актив Пасс заходил военный корабль, равный по длине и мощности двигателя «Сергею Есенину», на путевой карте его штурмана была бы предварительная прокладка с нанесенными дугами циркуляций для определенной скорости движения и при определенном угле отклонения руля. Военный штурман заранее знал бы не на глаз, и не из опыта, и не по интуиции, как корабль будет вписываться в вираж. Учитывая современные скорости торговых судов и их размеры, при движении в узкостях и при крутых поворотах торговым морякам следует не забывать о циркуляции…
Капитан трижды проверил расчеты. И трижды точка столкновения его судна с паромом оказывалась на берегу острова Мэйн! Так как курсы он снимал с курсограммы и время лежания на каждом курсе он также брал с курсограммы, выходило, что курсограмма врала. Не брели же они друг другу навстречу по суше!
В середине ночи капитан поднялся в штурманскую рубку за таблицами приливов.
В рубке на его капитанском диване спал пышноусый стражник-канадец явно украинского происхождения, оставленный шерифом для наблюдения за опечатанным штурвалом. Это был пожилой то ли безработный, то ли пенсионер. Старику подфартило – за день сна в рубке «Есенина» он получал и доллары, и бесплатную судовую кормежку. Вот уж кто приветствовал бы даже бессрочный арест советского судна.
Старик проснулся, когда капитан зажег свет в рубке, и на английском спросил сколько времени, но потом поднапрягся и перешел на родную мову:
– Якусь каргу, милий, привезли?
– Чего? – спросил капитан, он не сразу понял, что старик называет груз английским словом «карго», склоняя его по-российски. – Спите, – сказал капитан, когда уразумел вопрос охранника.
– Вам, мастер, пирво дило – нанять хорошего лоера! – сказал старик, закуривая болгаро-советскую сигарету «Опал» – очевидно, выклянчил у матросов. Старикан знал, что любое судебное дело следует начинать с хорошего адвоката.
– Наняли, наняли, – успокоил охранника капитан и вдруг сказал, кивая в окно: – Закрой виндову, а то чилдренята повыскакивают!
Такую отчаянную фразу он слышал в каком-то порту от англизированной хохлушки.
Старик засмеялся.
Капитан нашел таблицы приливов, погасил свет и вышел.
К утру он проложил курсы подхода к Актив Пассу при той скорости, которая должна была быть согласно теоретических расчетов и фактически. Результаты заложил в график и свел в таблицу. С полной наглядностью выявилась работа сильного попутного течения. Нарастание течения не было пропорционально времени, оно росло скачком и в момент столкновения достигло четырех узлов.
Значит, лоцман Краббе напутал или наврал со своим «слэком»! Значит, течение прибавляло им скорость от двух до трех узлов; значит, и к нему, капитану, возможна претензия: «Почему вы положились на голословное утверждение лоцмана об отсутствии течения в полдень при смене вод в проливе Актив Пасс и не приказали штурманам заглянуть в таблицы приливов?» Конечно, такой вопрос чистая демагогия – невозможно рассчитать течения в каждой местной дырке, где это течение зависит от настроения чайки, сидящей на воде. Лоцман на то и лоцман, чтобы знать местные условия плавания. И все равно капитана можно упрекнуть. И его упрекнут, как пить дать упрекнут!
Что же думал Краббе, черт бы его побрал? Ничего Краббе не думал – он просто торопился домой к вкусному воскресному обеду…
Ну, хорошо, а если бы ты, капитан, знал о течении? Ты пошел бы в пролив не на среднем, а на малом? Как бы ты пошел, если положить руку на сердце? Ты все равно пошел бы на среднем, иначе при таком сильном попутном течении судно поставило бы на крутом повороте поперек пролива, и форштевень «Есенина» смотрел бы прямо в берег, и им пришлось бы преодолевать пролив бортом вперед. Такое возможно? Нет, потому что они не крабы. Значит, ошибка или ложь Краббе уже не имеет непосредственного отношения к столкновению.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.