Текст книги "Время борьбы"

Глава вторая
Лики советской эпохи

Эта глава – о советском человеке, представленном в девяти очерках и, соответственно, в разных личностях и разных судьбах. Здесь легендарный писатель, создавший в отечественной литературе классический образ героя-коммуниста, прототипом которого стал он сам, и рабочий, вчерашний крестьянин, имя которого дало название массовому трудовому движению, охватившему всю страну. Здесь московская школьница-комсомолка, чей самоотверженный подвиг вдохновлял миллионы бойцов в годы Великой Отечественной войны, и журналист, первым рассказавший об этой героине в газете «Правда». Здесь актер и певец, олимпийский чемпион и провинциальный музейщик.

Что объединяет их всех? Они – советские люди. Советским человеком стал и дореволюционный учёный, не покинувший Родину, когда возник перед ним такой роковой выбор, а верно служивший ей. Как и его дочь, замечательная советская художница-плакатистка.

В своё время говорили: «Мы родом из Октября». И в определенном смысле это верно. Однако, рожденный Октябрем, советский человек вместе с тем органически нёс в себе всё самое лучшее из великой духовности и нравственности тысячелетней России.

Справедливость и праведность коммунистического святого

Николай Островский

Советским святым назвал Николая Островского после встречи с ним потрясенный его подвигом французский писатель.

Что он имел в виду? Муки и страдания, переносимые этим человеком? Победу высочайшего духа над телом? Или веру коммуниста, которую ощутил как основу его великой победы?

Наверное, всё вместе.

Сам француз Андре Жид, как и многие другие иностранцы, рвавшиеся тогда поглядеть на Островского и поговорить с ним, в коммунизм не верил. Вернувшись из Советского Союза, написал скверную книжку. Однако скованный полной неподвижностью, абсолютно слепой человек, постоянно преодолевающий жесточайшие боли и, тем не менее, сохраняющий поразительный оптимизм, остался для него явлением сверхъестественного чуда – настоящим святым. Удостоил его наивысшим в христианском представлении сравнением, которое кому-то может показаться неправомерным либо кощунственным, но на самом деле, если вдуматься, глубоко оправданно. Сегодня нам особенно стоит в это вдуматься.

– Скажите, – спросил Николая Алексеевича незадолго до смерти корреспондент английской газеты, – если бы не коммунизм, вы могли бы так же переносить свое положение?

– Никогда! – был ответ.

И в однозначной твердости, с какой это было произнесено, сконцентрировались вся глубина и неколебимость самого главного его убеждения, его веры, надежды, любви.

Обратите внимание: про коммунизм в тот раз его спросили. А он сам не разбрасывается походя этим словом, наивысшим для него, не употребляет всуе (как истинный христианин – имя Бога). В «Как закалялась сталь» оно звучит совсем редко – например, в ключевом вопросе, с которым обращается к Артему, брату Павки, матрос Федор Жухрай:

«– Как ты, братишка, насчет большевистской партии и коммунистической идеи рассматриваешь?»

Далее, когда надо, Павка предпочтет говорить просто об идее, и для него-то понятно, какая она, а также что она – одна. Он и любимой Тоне, очень сильно любимой, но с которой приходится рвать, скажет так: «У тебя нашлась смелость полюбить рабочего, а полюбить идею не можешь».

И в знаменитом «Самое дорогое у человека – это жизнь…» после долгого поиска в черновиках откажется все-таки от первоначального варианта концовки: «… чтобы, умирая, смог сказать: вся жизнь и все силы были отданы самому прекрасному в мире – борьбе за идею коммунизма».

Он напишет: «борьбе за освобождение человечества».

Но освобождение – от чего?

Прочитав книгу, поняв, насколько можно, автора и его героя, попытайтесь сами ответить.

В моем понимании наиболее точный ответ: от несправедливости.

И тогда, если говорить о том, борьбе за что без сомнений стоит отдать жизнь, что есть в первую очередь и больше всего для Николая Островского и Павла Корчагина идея коммунизма, ответить надо будет так: справедливость.

К нему, этому слову, сегодня обычно присоединяют другое – социальная. Но, может быть, если о коммунизме, то лучше без такого как бы ограничения?

Справедливость во всем! Это – мечта народная от века, так неотступно и трепетно звучащая в прошедших сквозь время русских песнях, былинах, сказках.

А явление Христа, принятого потом всей ширью русской души? Разве не означало оно для униженных и оскорбленных знамения и обещания справедливости? Пускай хоть и не в этой, земной, жизни…

Но в этой тоже далеко не у каждого душа мирится с узакониваемой несправедливостью.

Из воспоминаний Д. Чернопыжского, школьного учителя Николая Островского: «… В Шепетовке было две школы: общественная гимназия и высшее начальное училище. В гимназии занимались только дети состоятельных родителей, потому что обучение там стоило дорого. Беднякам это было не под силу».

В главной книге Николая Островского с первых страниц остро передано именно духовное чувство униженности, бесправности и отверженности, возникающее у маленького еще по возрасту человека, судьбой поставленного в несправедливые условия существования. Он маленький лишь по возрасту, но не по самоощущению. И не столько Закон Божий как предмет, преподаваемый ему в училище, сколько, наверное, нечто изнутри самого себя поднимает в душе неосознанное и несформулированное, но с бесконечной горечью прочувствованное: как же это, если перед Богом все равны?

А то, что виновником несправедливого изгнания его из школы, положившего начало целой череде дальнейших несправедливостей, становится священник (кстати, у самого Островского в детстве было похожее), способно только усилить это чувство. Если праведная проповедь на словах оборачивается неправедностью на деле, веры в такую проповедь не может быть.

Есть в книге о Павле Корчагине характерный эпизод. Заспорили комсомольцы в железнодорожных мастерских – «братва мазутная» – о том, что привычка сильнее человека. Кто-то как пример привел курение. Втянули в спор и электрика Корчагина.

«Он сказал то, что думал:

– Человек управляет привычкой, а не наоборот. Иначе до чего же мы договоримся?»

Но… убедительный вдруг следует отпор. Да, да, весьма убедительный!

«Цветаев из угла крикнул:

– Слово со звоном. Это Корчагин любит. А вот если этот форс по шапке, то что же получается? Сам-то он курит? Курит. Знает, что куренье ни к чему? Знает. А вот бросить – гайка слаба. Недавно он в кружках «культуру насаждал». – И, меняя тон, Цветаев спросил с холодной насмешкой: – Пусть-ка он ответит нам, как у него с матом? Кто Павку знает, тот скажет: матершит редко, да метко. Проповедь читать легче, чем быть святым».

Это я от себя выделил последнюю фразу, но не сомневаюсь: Островский, когда писал, тоже мысленно ее выделял. Потому что в ней и за ней – очень многое и очень важное. Впрочем, давайте пока вспомним, что последовало дальше в той сцене:

«Наступило молчание. Резкость тона Цветаева неприятно подействовала на всех. Электрик ответил не сразу. Медленно вынул изо рта папироску, скомкал и негромко сказал:

– Я больше не курю.

Помолчав, добавил:

– Это я для себя и немного для Димки Цветаева. Грош цена тому, кто не сможет сломить дурной привычки. За мной остается ругань. Я, братва, не совсем поборол этот позор, но даже Димка признается, что редко слышит мою брань. Слову легче сорваться, чем закурить папиросу, вот почему не скажу сейчас, что и с тем покончил. Но я все-таки и ругань угроблю».

Оговорюсь, что в воспоминаниях шепетовского учителя Дмитрия Григорьевича Чернопыжского, на которые я уже ссылался, сказано: «… В ту пору некоторые ребята матерщинничали. От Островского же я никогда не слышал мата, в трудные минуты он только говорил:

– У, едят тебя мухи!»

Вполне вероятно, что и позднее школьных лет самому Островскому не приходилось преодолевать такую привычку, поскольку он ее не имел. Но он имел полное моральное право написать такую сцену, потому что на личном его счету были преодоления (не одно и не два!) куда серьезнее.

А ведь суть написанного в чем? Да, проповедь читать легче, нежели быть святым, это совершенно верно. Однако если уж ты читаешь другим проповедь (или, даже не говоря вслух, внутренне нечто высокое исповедуешь), то сделай над собой усилие, чего бы это тебе ни стоило, как бы трудно ни было, но – соответствуй. Стремись соответствовать!

Кто бы поверил слову Христа, не будь оно подтверждено его жизнью?

Кто бы пошел за коммунистами тогда, в революцию, не подкрепи они, лучшие из них, провозглашаемую веру собственным примером?

Вера в праведность и справедливость требует обеспечения собственным твоим делом, каждодневным поведением, твоими поступками. И если высота их, нравственная, духовная, будет близка к идеалу, тебя могут назвать святым, как назвал Островского писатель из Франции.

Островский в жизни и Корчагин в романе задачи стать святыми перед собой не ставят. Напрямую – конечно, нет! Да святые и вообще-то из лексикона, для того времени и тех людей ушедшего в прошлое. А идеал, как известно, в абсолюте недостижим.

Значит, не может быть абсолютной праведности и полной справедливости?

Но стремление, стремление к ним поднимает человека и общество! Не произнося столь высоких слов и даже, возможно, в мыслях их не имея, истинно исповедующий коммунистическую (равно – христианскую) веру делает над собой те усилия, которые его делают лучше, чище, выше.

Чем больше усилия, тем выше подъем. Духовный и нравственный подъем Павла Корчагина и Николая Островского идет от глубоко прочувствованной величайшей несправедливости к саможертвенности в борьбе с этим злом, как к высшему подвигу, каким, собственно, и становится их жизнь.

«Нет больше той любви, как если кто положит свою душу за други своя». Это христианская заповедь.

«Я за этот образ революционера, для которого личное ничто в сравнении с общим». Это говорит Корчагин в романе Островского.

И он, этот герой, как и создавший его писатель, не только так говорит. Они оба живут так! Ну, может, категоричное «ничто» – преувеличение, все-таки в жизни полностью личное от себя не оторвать, да полностью и не надо. Но вот то, что они могли, когда надо, подниматься над личным во имя общего, – это факт. И это стало наиболее убедительным доказательством истинности их веры.

Есть вера для храма и вера для жизни, вера для проповеди и для собственных поступков. Хорошо, когда то и другое совпадает. Но совпадает, как мы знаем, далеко не всегда.

Христос посоветовал богачу, «чтобы иметь жизнь вечную», раздать нищим свое богатство, и это записано в Евангелии. Однако многие ли имеющие богатство и вроде бы верующие в Святую книгу своей вере на деле следуют?

Коммунизм тоже предлагает коммунистам веру, следование которой в жизни невозможно без внутреннего напряжения и без усилий над собой. Заботиться не только о «моем», но и об общем, поступаться, если надо, «моим» и самоограничиваться ради общего – это нелегко. И общество, строившееся по коммунистической вере, требовало от людей определенного нравственного и духовного напряжения. Не потому ли многие возжелали иначе жить, что этого напряжения не хотели? Но к чему приводит «облегчение» духа и совести, мы теперь очень наглядно видим…

Конечно, нынешнее наступление против коммунизма, в какую бы фразеологию ни облекалось, по сути есть прорыв антидуховности и бессовестности. Деньги заменяют всё.

Где же в таком обществе место Николаю Островскому и его книгам?

Да, места им тут нет. Островский забыт. «Как закалялась сталь» не переиздается и в школах не изучается.

Но ведь это особая книга – величайший подвиг человеческого духа!

Вот свидетельство поэта Николая Тихонова во время войны: «Как закалялась сталь» сделалась «своего рода Евангелием… Ее читают и перечитывают во всех ротах и батальонах…»

В записной книжке Зои Космодемьянской – выдержки из «Как закалялась сталь». Эта книга формирует будущую героиню.

Мать Олега Кошевого вспоминала, что книга Островского всегда была у ее сына под рукой. Она стояла так, чтобы в любой момент ее можно было снять с полки, «если потребуется зарядка».

Вот оно! Значит, в книге есть то напряжение, от которого люди духовно заряжались, воспринимая огромную внутреннюю силу, необходимую для преодоления самого невероятного и для свершения, казалось бы, невозможного. Без преувеличения можно сказать, что поколение Великой Отечественной, поколение победителей было воспитано на этой книге.

А особость ее проистекает, кроме всего прочего, из неразрывной соединенности автора и героя.

И книгу Островского – конечно же, художественное произведение талантливого писателя – делает стократ более мощной вот эта реальность судьбы ее героя, в основе которой, мы знаем, не менее драматическая и героическая реальная судьба самого автора.

Да какое там «не менее», если на многих страницах его жизни даже более! И это мы тоже должны знать.

Самый, может быть, пронизывающий эпизод в «Как закалялась сталь» – прокладка комсомольцами железнодорожной ветки от станции Боярка к Киеву, чтобы дать городу дрова. Работа на пределе сил, дожди, а потом и морозы. Леденящий холод. В романе Рита Устинович присыпает Корчагину теплую куртку, а Федор Жухрай дарит валенки, и автор заставляет Павла это принять. А в жизни? Читаю о Боярке у Д. Чернопыжского: «Островский простудился, что называется, капитально. Узнав об этом, Дмитрий (брат. – В. К.) прислал ему валенки. Вы думаете, Николай надел их? Как бы не так! Он наотрез отказался и вернул их брату. Больше того, Николай обиделся – это ударило по его самолюбию: у других ведь валенок не было, что он, слабее ребят?»

Или еще. Из письма Островского Анне Караваевой, главному редактору журнала «Молодая гвардия», когда первый его роман готовился здесь к печати: «Ты пишешь, что „много болезней“, а Корчагина ведь резали девять раз, мною же записано три, и все же я чувствую, что это много». Не преувеличивал он по сравнению с реальностью, а даже где-то приуменьшал. Беспокоился (в том же письме А. Караваевой): «Вообще же автобиографическая повесть мучительно трудная вещь. Ведь тысячи могут указать пальцем и произнести: „Ты создал сверхгероя, которого в жизни вообще не бывает“, и если под этим героем кое-кто подразумевается, то можно себе представить переживания автора».

Переживания связаны с тем, что он-то знал: его «сверхгерой» – реальность, но поверят ли читающие? Убедит ли их (опять цитирую его письмо А. Караваевой) «показ одного из большевиков, Павла Корчагина, и его товарищей такими, какими они были на самом деле, без выкрутасов»?

Убедил! Потому что настоящее не может не убедить. А он был настоящим не только в жизни своей, но и в том творчестве, которое стало последним партийным его заданием самому себе, последним и, наверное, самым трудным его жизненным преодолением. Во всех своих предыдущих занятиях далекий от литературы молодой человек, как и его герой – кочегар, электромонтер, боец, комсомольский и партийный работник, – в двадцать лет (!) ставший инвалидом, отдавая всего себя служению великой идее, он создает книгу, равных которой по силе воздействия в мировой литературе немного.

Потому что она – больше, чем литература.

И критики, литературоведы, исследователи-профессионалы будут биться над разгадкой силы ее воздействия. Написанная непрофессионалом, она явила в авторе нечто гораздо большее, нежели обыкновенное писательское умение, и заставила буржуазных журналистов, когда первый перевод «Как закалялась сталь» появляется в Англии, признать: «Он в определенном смысле гений».

А один из лучших советских литературоведов об этом же, по-моему, достаточно точно написал так: «Он выплеснул себя в проповедь, которая проняла миллионы».

Выплеснул себя… Было что выплеснуть, и он сделал это предельно искренне, серьезно, с максимальным душевным и духовным напряжением. Без капли лжи и малейшей фальши. По-настоящему. Как и жил.

Тиражи книги уже очень скоро достигли миллионов экземпляров. Книга утверждала справедливость человеческих отношений и праведность в человеке.

Он года не дожил до возраста Христа. Завершил свой подвиг, когда было ему всего тридцать два.

Товарищ Стаханов

Алексей Стаханов

Есть имена, олицетворяющие собой целую эпоху. Таково имя Алексея Стаханова. О том, что совершил простой шахтер Донбасса Алексей Григорьевич Стаханов, знала в свое время не только вся наша страна – знал мир.

Я написал «простой», и это было действительно так, поскольку до той исторической ночи с 30 на 31 августа 1935 года он, забойщик шахты «Центральная-Ирмино» в горняцком городе Кадиевка, ничем особенным не выделялся среди своих товарищей.

Но в эту ночь он совершил то, что, казалось, было абсолютно невозможным: за одну смену добыл отбойным молотком 102 тонны угля, перекрыв норму выработки в 14 раз! Мало кому до тех пор известный рабочий установил мировой рекорд производительности труда. И вскоре имя его облетит Советскую страну от края до края, дав название движению поистине великому – стахановскому движению.

А вот в сегодняшней России это движение и его родоначальник забыты. Справедливо ли? Случайно?

Нет, конечно же, не случайно! Расскажу сейчас об одном эпизоде, который на многое раскрывает глаза. Когда горбачевская «перестройка», набирая все большие обороты, стала поворачивать в неожиданную для многих сторону, когда начали все яснее проявляться фальшь и коварная обманность провозглашенного лозунга «Больше демократии, больше социализма!», главным редактором к нам в «Правду, вместо испытанного и твердого коммуниста Виктора Григорьевича Афанасьева, был прислан Иван Фролов – верный помощник Горбачева и Александра Н. Яковлева. Так вот, курс, который ему поручено было проводить, стал вполне очевиден после этого происшедшего вскоре эпизода.

А случилось вот что. В отсутствие Фролова газета напечатала очерк об Алексее Стаханове. К этому времени уже развернулась вовсю на телевидении и в «демократической» прессе кампания по «разоблачению» советского прошлого, под уничтожающие колеса которой попал и Стаханов, ушедший из жизни в 1977 году. Мы, то есть большинство правдистов, намерены были защищать нашу историю и ее героев, однако Иван Тимофеевич, как оказалось, имел совсем другое задание. Вдобавок по возвращении из зарубежной поездки он, видимо, получил за этот очерк основательный выговор от одного из своих патронов, поскольку учиненный им самим скандал в редакции был поистине грандиозен.

– Вы думаете, что делаете? – кричал новый главный, чуть не топая ногами и потрясая номером газеты.

Что ж, мы поняли, почему возмущается ставленник Горбачева. Рад он был бы другому: если бы вместо этого очерка напечатали «разоблачительный» материал о Стаханове. Кстати, очередной такой материал и не замедлил появиться (как отклик на публикацию в «консервативной» «Правде»!) – на первой странице быстро желтевшей и уже откровенно антисоветской к тому времени так называемой «Комсомолки».

Да, уничтожение социализма в нашей стране и Советского Союза, который был добит в Беловежской Пуще, началось с уничтожения советских символов. А Стаханов, безусловно, принадлежит к самым выдающимся из них.

Послушаем Алексея Григорьевича про начало его жизни: «Я был сыном бедного крестьянина из деревни Луговая Ливенского уезда Орловской губернии. Мы имели клочок земли в четыре десятины, а семья – пять ртов (отец с матерью да нас, ребят, трое). В детстве не помню ни одного светлого дня…»

Отца Стаханова в 1914 году забрали на фронт, и домой он вернулся лишь в 1919-м. В одиннадцать лет Алексей уже вынужден был работать подпаском, чтобы хоть как-то подсоблять матери и двум сестрам. Затем батрачил у кулака, надеясь купить гнедого коня. Больше года кулак удерживал из заработка парня деньги за гнедого, а потом выгнал, не вернув денег и не дав обещанного коня.

А ведь конь был заветнейшей мечтой всех безлошадных крестьян и его, Алексея, – тоже. Я почувствовал это из рассказа самого Стаханова, когда встретился с ним. Произошла та встреча уже в 1971 году, то есть много лет спустя после громкого его рекорда, – в городе Торезе Донецкой области, где 65-летний горняк работал помощником главного инженера в шахтоуправлении № 2-43 комбината «Торезантрацит». Понятное дело, направлялся я к нему, чтобы поговорить в первую очередь, как всё тогда начиналось. Спросил, что привело его на шахту. И он сразу вспомнил давнюю мечту свою, сказав заметно дрогнувшим голосом:

– Знаете, честно говоря, я же на шахту приехал, чтобы… подзаработать на коня. К этому все мысли сводились. Подзаработав, собирался вернуться обратно в деревню. Да вот получилось иначе…

Как получилось – это и есть самое главное в его судьбе, крепко соединившейся с трудной, но героической судьбой Советской страны в предвоенные 30-е годы. Страна продолжала строить новую жизнь. Однако многим было понятно: война обязательно будет.

Сталин верно сказал в начале 30-х: «Мы отстали от передовых стран на 50-100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в 10 лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут».

Обратите внимание: это было сказано в 1931 году. Ровно за 10 лет до 1941-го. «Время, вперед!» – таким стал главный призыв пятилеток индустриализации, когда небывалыми темпами создается экономическое и оборонное могущество державы.

Ускорить время, обогнав привычный календарный ритм, – с такой мыслью (а уже не о заветном коне) идет на свой рекорд Алексей Стаханов. Он сам говорил мне:

– На перекрытие плана шел уже другой человек, с иным сознанием…

В чем изменилось оно? Кто его изменил? Газета «Правда», главная газета страны, которая первой сообщила в короткой оперативной заметке о неслыханном достижении кадиевского забойщика товарища Стаханова, потом в развернутых материалах специального корреспондента назовет и еще одно имя – парторга шахты Константина Петрова. Он, как расскажет «Правда», светил своей лампой Стаханову в ту ночь в забое.

И верно, так было. По-своему, согласитесь, тоже символично.

– Однако суть не только в этом, – покачав головой, добавит Алексей Григорьевич, когда вспомню я в нашей беседе эту интересную подробность из газеты. – Парторг, можно сказать, душу мне осветил – вот что главное. Он, Константин Григорьевич Петров, и другие коммунисты помогли малограмотному парню из орловской деревни совсем по-другому увидеть цель и смысл жизни! А то, что лампой он светил, когда заступил я на ударную смену, – так всё это стало уже результатом большой подготовительной работы…

За это, между прочим, и цеплялись «разоблачители»: дескать, всё было подготовлено и организовано. По приказу сверху. А никакой, мол, особой заслуги самого Стаханова просто не было.

Подготовлено и организовано? Да! И в этом был стратегический замысел парторга шахты, решившего на деле проверить и показать, что же конкретно может дать новая, с двумя крепильщиками, организация труда. Однако Стаханову предстояло проявить не только физическую силу и выносливость, но и самое совершенное владение новой для того времени техникой – отбойным молотком.

Сначала-то у него не очень с этим получалось. А вот теперь, пройдя курсы забойщиков, изучив механизм до тонкости, он уверенно пошел на достижение рекордной производительности труда.

«Молоток играл в руках, глубоко врезаясь в пласт и отваливая глыбы угля, – расскажет он после журналисту „Правды“ о той незабываемой ночи и о своих ощущениях. – Незаметно, в напряженном, но бодром и радостном труде прошли 5 часов 45 минут… Когда труд в удовольствие – не чувствуешь усталости. Казалось, я мог согнать лаву еще раз, если бы хватило леса. Но крепить уже нечем было. Да и время смены истекало. Вслед за гружёной партией мы направились к стволу…»

Может быть, журналист здесь что-то приукрасил за шахтера? Если так, то лишь в словах. Но, уверен, не в чувствах рабочего, преобладающим из которых, несомненно, была радость. И рождена была она не только уверенным овладением техникой, но и чем-то гораздо большим. «Труд в удовольствие» – это труд не для «хозяина», который его присвоит, а для страны, где ты сам хозяин. Вот сознание этого, по-ленински утверждавшееся в рабочих людях партией коммунистов, и поднимало радостное чувство: «Мой труд вливается в труд моей республики».

Помню, рассказывала мне старейшая советская журналистка Елена Николаевна Микулина, много писавшая об ударниках и стахановцах, как в 1929-м ее, совсем юную тогда, поразило небывалое. При обсуждении только что напечатанной в «Правде» статьи Ленина «Как организовать соревнование» на заводе сельскохозяйственного машиностроения в Люберцах рабочие (нашлись же такие!) сами предлагали снизить расценки, считая их завышенными. Вот подобные жизненные факты и стали знамением совсем нового отношения труженика к труду, человека к обществу и, соответственно, общества – к человеку.

Сколько угодно можно злобствовать нынче, поливая грязью то время и тех людей, доказывая, будто не было никакого трудового энтузиазма, а лишь один сплошной ГУЛАГ. Реальные дела Стаханова и стахановцев убедительно опровергают это! Девять тысяч новых предприятий, созданных в стране за десять предвоенных лет, – вот реальность, которая опровергает выдумки и ложь (сравните, а что создано почти за пятнадцать лет в «новой» России?). В конце концов, опровергает Великая Победа, которой не могло бы быть, если бы не было того массового трудового энтузиазма стахановцев. Именно массового! Важнейшую роль этого вынужден будет признать во время войны даже самый главный враг нашей страны. «И было бы глупо высмеивать стахановское движение, – скажет Гитлер. – Вооружение Красной Армии – наилучшее доказательство того, что с помощью этого движения удалось добиться необычайно больших успехов в деле воспитания русских рабочих с их особым складом ума и души».

Как развернулись события вслед за рекордом Алексея на родной его шахте «Центральная-Ирмино»? Шахтпартком уже утром принимает постановление, в котором записан важный пункт: «Всем участкам посменно проработать опыт Стаханова».

Всё так и происходит! Уже в ночь с 3 на 4 сентября, работая по новому методу, партгрупорг участка «Никанор-Восток» Мирон Дюканов перекрыл рекорд Стаханова – вырубил 115 тонн угля. А 5 сентября мировой рекорд добычи угля переходит к комсомольцу Дмитрию Концедалову: его результат – 125 тонн. Значит, рекорды – не случайность. Значит, такие высокие показатели доступны не одному, а многим. И 7 сентября партком шахты обсуждает вопрос о переводе на новые методы работы уже всего коллектива участка «Никанор-Восток».

А Стаханов тем временем не собирается сдавать свои позиции. Он устанавливает 9 сентября новый рекорд – 175 тонн угля за смену. Затем третий – 227 тонн и четвертый – 340, чем снова и снова подтверждает незаурядное свое рабочее мастерство.

Однако начатое им движение очень скоро пойдет дальше родной шахты и даже значительно дальше всего Донбасса. Шире всей угольной промышленности! На Всесоюзное совещание стахановцев, которое соберется в Москве в ноябре того же 1935 года, приедут уже более трех тысяч человек со всей страны, представляя многие промышленные отрасли. Вслед за самим Стахановым, который выступит первым, здесь в течение четырех дней будут говорить с трибуны Петр Кривонос – железнодорожный машинист, Александр Бусыгин – кузнец недавно построенного (всего за восемнадцать месяцев!) Горьковского автозавода, ивановская ткачиха Дуся Виноградова, московский обувщик Николай Сметании и другие рабочие самых разных профессий.

В заключение выступит Сталин. Он скажет о том, что стахановское движение войдет в историю социалистического строительства как одна из самых славных ее страниц. И о том, что движение это выражает новый этап социалистического соревнования, связанный с овладением новой техникой. А говоря о корнях, истоках стахановского движения, подчеркнет: «Люди работают у нас не на эксплуататоров, не для обогащения тунеядцев, а на себя, на свой класс, на свое, советское общество, где у власти стоят лучшие люди рабочего класса. Поэтому-то труд имеет у нас общественное значение, он является делом чести и славы».

Ну а что теперь? Мы во многом вернулись назад, в достахановское, досоветское время. И уже невозможно по-сталински сказать, что труд у нас – дело чести и славы, дело доблести и геройства. Не рабочий – герой этого времени, да и вообще не труженик. Герой тот, у кого самые большие деньги. А как они приобретены, вроде бы не имеет значения. Мало того, какой-нибудь Фридман, Чубайс или Абрамович может нагло заявить: «Я заработал в этом году…» Он – заработал!

Перефразируя Сталина, скажем: люди работают у нас нынче на эксплуататоров, для обогащения тунеядцев. Причем истинно трудящихся не только обкрадывают – им могут месяцами даже совсем ничего не платить! И скажите, когда последний раз вы видели на телеэкране рабочего или крестьянина? Воров и бандитов – пожалуйста, а человек честного труда им не интересен. Так что не ему почести, не о нем песни и фильмы, не его праздники отмечает не его государство.

Я пишу эти строки вечером 3 января 2006 года. Сто лет назад именно в этот день родился Алексей Стаханов. В предновогоднем номере «Правды» я уже сказал, что он даже в дате своего появления на свет словно обогнал время. Ведь по старому стилю это был 1905 год, 21 декабря, а вот после Великой Октябрьской социалистической революции годом его рождения стал 1906-й. Вон как сразу рванул вперед!

Весь день его юбилея, с утра до вечера, отслеживал я по всем телеканалам, упомянут ли Стаханова хотя бы словом. Нет, не упомянули. Также, как не упомянули в конце августа минувшего года про семидесятилетие его трудового подвига.

Но вот вышла книга, которая сейчас передо мной, – замечательная книга, приуроченная, как я понимаю, специально к этим двум юбилеям. Называется «Алексей Стаханов. Взлет и забвение». Подарил ее мне автор – Петр Михайлович Лень. Сам профессиональный горняк, а затем журналист, он определил для себя главной целью жизни в последние годы восстановление памяти о Стаханове. Массу интереснейшего материала собрал и обобщил в своей книге, изданной усилиями таких же, как он, подвижников!

Хотя, откровенно говоря, две из первых страниц меня сильно смутили. Это – письмо президенту России с предложением отметить на государственном уровне 100 лет со дня рождения Героя Социалистического Труда Алексея Григорьевича Стаханова и 70 лет установления им мирового рекорда по добыче угля.

Датировано 20-м июня 2005 года. Подписано несколькими депутатами Государственной думы, среди которых уважаемые имена. Однако разве не ясно было всем им уже тогда, что обращение такое обречено на полный провал?