Текст книги "Моя жизнь, майор Козлов. Доигрался до лейтенанта"

4. Жаворонки. Дача. Бабушка

В 1965 году бабушка купила дачу. Она долго выбирала, рассматривала разные варианты. Купить половину рубленого дома с участком в пять соток в Барвихе можно было за три тысячи рублей. А старенький дом с участком в 27 соток в Жаворонках, это по Белорусской железной дороге, что в тридцати минутах езды от столицы, можно за три с половиной тысячи рублей, что бабушка и сделала. Купленный ей домик-развалюшка, был построен еще в 1907 году.

К тому времени бабушка ушла на пенсию. Пенсия у нее была «потолочная» (больше уже начислить не могли) – восемьдесят рублей. Такие пенсии мало кому тогда давали. Как правило, пенсия начислялась не более шестидесяти рублей. Бабушке всегда хотелось жить на природе, при саде и огороде. Она великая труженица. Целыми днями могла ковыряться в огороде. Рука у нее легкая: что она ни сажала – все росло.

Но вернемся к даче. Участок был плотно засажен яблонями, штук пятьдесят. Плюс сливовые деревья, вишня, кусты красной и черной смородины, малина. За всем этим нужно ухаживать: поливать и удобрять. Еще бабушка сажала неимоверное количество клубники, а также помидоры, огурцы, горох, морковь, свеклу, редьку, редиску и, конечно, картошку. Без нее в те годы не обходился ни один огород. Да еще несколько грядок с различной зеленью. Как она успевала за всем этим ухаживать, я до сих пор не понимаю.

Собранный урожай мешками и сумками, на электричке, перевозили в Москву, чтобы сделать заготовки на зиму. Наварить варенья, накрутить компотов, закрутить в банки патиссоны, кабачки, огурцы и помидоры и так далее. Колоссальный объем работы! Пока бабушка была в силах, ее хозяйство сияло порядком. Огород всегда ухожен – сорной травинки не найдешь. Вот что значат крестьянские корни: человек с малолетства приучен к труду, знала цену всему, и труду, и сытости – в жизни ей не раз пришлось голодать.

Бабушка частенько говорила, что у нее в руках все спорится: «Вокруг ног пироги, вокруг жопы лепешки». Если она что-то начинала готовить, то делала это быстро и вкусно. Пироги, пирожки, ватрушки, плюшки, лепешки готовились в больших количествах: мера выпечки – тазы. Работала она только с дрожжевым тестом. Таких вкусных пирогов, как у нее, я больше ни у кого не пробовал – тесто не то. Случались моменты, когда дома кончался хлеб, а в магазин идти не хотелось. Мука плюс вода и яичко – и чудесные лепешки готовы. А какую пасху она готовила! А к ней в придачу штук двенадцать куличей и ромовую бабу. До сих пор помню запах бабушкиной выпечки!

По выходным на дачу приезжали гости. За домом, на лужайке, перед прудом – накрывался стол. Бабушка была родом из города Алатырь (Чувашская АССР). Из большой семьи – двенадцать детей. Жизнь разметала их по городам и весям: в Душанбе жила тетя Дуся, в Алма-Ате жил дядька Павел, трое погибли на фронте, в Подольске жила тетя Полина, теперь Чернакова, в основном, в гости она и приезжала со своим семейством.

Муж тети Полины, Иван Иванович, к этому времени перенес инсульт, передвигался плохо, ходил уже с палочкой, но стопку-другую всегда мог выпить. Фронтовик, орденоносец, войну прошел от звонка до звонка. Войну начал с границы, будучи офицером пограничником. Был выброшен из армии по хрущевскому приказу – сокращение на миллион; это было в начале шестидесятых. Увольняли без пенсий, а до пенсии ему нужно было дослужить меньше года! Работал он на Подольском машиностроительном заводе, ночным директором. Куда жизнь забросила остальных братьев и сестер моей бабушки я не знаю?

Эти торжественные обеды на свежем воздухе проходили весело, после обеда пели песни. Могли петь и час, и два. Бабушка безумно любила поэзию Есенина, спать ложилась только с томиком его стихов. Стихи она знала наизусть, могла декламировать часами. Отец записывал ее на магнитофон (в начале 60-х годов магнитофоны были большой редкостью). Она знала много стихов, могла декламировать и «Луку Мудищева», один раз я это подслушал.

Купленный дом – походил на избушку на курьих ножках, и деятельная бабушка сразу подала документы на строительство нового дома. Разрешения на строительство она добивалась ЧЕТЫРНАДЦАТЬ ЛЕТ. Хождение по институтам власти для получения разрешения на строительство закончилось ее обращением в обком партии, и только при личном участии первого секретаря обкома товарища Месяца руководство Одинцовского района смогло выдать разрешительные документы на строительство дома. Вот жизнь! Если местные власти не дают строиться, то можно обратиться в партийные органы и тебе, может быть, помогут, а может быть, отпишут твои бумаги обратно этим же местным властям, замыкая порочный круг.

В 1979 году она, наконец-то, получила разрешение. Ей исполнилось 68 лет, когда она начала строить дом. Практически одна. Я физически, помочь ей в это время не мог – служил в Кантемировской дивизии. Строительство дома – это отдельная история, но об этом позже.

С момента появления дачи, меня на лето стали отправлять к бабушке (если не отправляли в пионерский лагерь). Бабушка всегда находила мне работу, приучала к труду, чтобы я не вырос, раздолбаем. Ее подруга, Августа Петровна, как-то раз привезла на дачу целую машину пустых ящиков из-под марокканских апельсинов. Бабушка поручила мне аккуратно разобрать эти ящики. Дощечки сложить отдельно, а гвоздики вытащить и положить в банку. Я трудился недели две. Это было после шестого класса. Сидел по полдня, не отрывая задницу от табуретки. Когда работа была выполнена и все разложено по местам, бабушка заплатила мне три рубля. За две недели – три рубля! От такого обилия денег можно сойти с ума. Это получалось меньше двадцати копеек в день, на такие деньги не попируешь, обидно!

За эти годы я многому научился: пилить, строгать, копать, косить, колоть дрова… и все это в жизни пригодилось. Спасибо бабушке за это.

Яблоневый сад к моменту покупки дачи уже был старый. Сильные зимние морозные и высокий уровень грунтовых вод, каждый год губили яблони, и каждую весну приходилось корчевать погибшие деревья. Грустно, когда дерево погибает, но эту работу я до сих пор делаю профессионально. Один час – и яблони нет.

На бабушкином участке и по сей день есть пруд. Откуда в нем берется вода, я не знаю, но за эти годы он ни разу не пересыхал. Сколько же водных баталий разыгрывалось на этом пруду! Я смастерил два плота, и мы с друзьями развлекались, как могли. Что еще летом надо?

Бабушка где-то нашла бэушную палатку, и летом я в ней жил – так сильно хотелось экзотики. Палатка стояла возле пруда, внутри раскладушка. Спать было комфортно, но немного страшно, приходилось зажигать фонарь. Еще на участке стоял сарай, где можно повесить гамак и спать, как настоящий индеец. Чем больше я читал приключенческих книг, тем больше мне хотелось попробовать этой другой жизни.

И еще на участке росли, и до сих пор растут, ели. Осенью под ними мы собирали белые грибы, всегда получалось набрать грибов на жарёху.

5. Дела семейные. Поездки к морю. Бердянск. Рига. События в чехословакии

В те годы, впрочем, как и сейчас, модно было ездить отдыхать к морю. У нас было два выезда к морю. Первый раз мы всей семьей поехали отдыхать на Азовское море, в город Бердянск, в 1966 году. У отца получился отпуск летом. Поехали мы дикарями.

Жара, поезд, Украина. Тетки, похожие на тяжелоатлетов на пенсии, разносят по платформе абрикосы и персики, виноград и арбузы, дыни, пирожки, тараньку… Остановки поезда были длинными. Пассажиры успевали сходить на вокзал и отобедать горячим в ресторане. На перроне в киосках продавалось теплое пиво – холодильных витрин не было, и, несмотря на это, пассажиры затаривались этим пойлом под завязку.

В Бердянске сняли частную квартиру типа «курятник» в ста метрах от моря. Одна комната, три кровати, удобства на улице. Чем мне запомнился Бердянск, так это горько-соленой питьевой водой, от которой и чай, и суп имели одинаковый горький привкус. Местные привозили воду на готовку из другого района, километров за сто от дома.

Море было теплое и мелкое. С утра, как правило, полный штиль, к обеду поднимались волны, и купаться становилось некомфортно. В прибрежной воде было много медуз, они иногда жалили.

Азовское море примечательно тем, что в нем водятся морские коньки, похожие на шахматных коней. Стоит его поймать и вытащить из воды, он быстро высыхает и становится засушенным коньком-горбунком. Местные рыбаки занимались ловлей рыбы под названием бычок. Хозяйка квартиры пару раз угощала нас жареными бычками. Как-то раз, выйдя к морю, мы увидели, что вся прибрежная вода покрыта шариками желтого цвета. Мама закричала, что это рыбья икра и её нужно спасать. Местные рыбаки разубедили нас, объяснив, что кто-то сбросил в воду либо мазут, либо солидол, и он в холодной воде принял форму шариков. Солидола было прилично – шарики покрыли пару километров пляжа.

Как правило, на пляже мы находились до обеда, потом мылись пресной водой и уходили в центр города пообедать в кафе или ресторане. Это было недорого и качественно. Отец выпивал коньячку, а мне с сестрой покупали лимонад. Развлечением было зайти на местный рынок. В молочных рядах здоровые тетки продавали варенец – топленое молоко в стаканчиках с запеченной пенкой; томился этот варенец в печи. Вкус непередаваемый!

В последние дни отпуска нужно было купить сувениры, которые могли напомнить о нашем посещении славного города Бердянска. (Магниты на холодильник тогда еще не придумали.) Выбор пал на глиняный кувшин для вина. Размером этот кувшин, с хороший барабан и внешне походил на барана. Более безобразной и бесполезной вещи в быту я не видел, если поставить его дома, он будет везде мешаться, и подарить его кому-нибудь тоже несерьезно – цена этого глиняного шедевра около двух рублей. Также на рынке приобрели пачек шесть кальцинированной соды. В Москве, очень сложно купить соду, ее обязательно нужно было тащить из Бердянска. На все уговоры не делать этого мама ответила категорическим отказом, спор дошел до скандала. Это еще одна странность мамы. Сода со временем окаменела, и ее выкинули, а «барана», возможно, разбили или пылится где-нибудь на даче. Почему я это помню? Потому что всю эту гадость до дома пришлось тащить мне.

Отпуск в Риге. Это было в следующем, 1967 году. Поезд Москва – Рига. Все то же самое, но нет жары и орущих теток. Отдыхали мы в Паланге, недалеко от Риги. Со съемной квартирой проблем не было: отличный дом, большая комната, потолки 3,5 метра, три кровати, удобства в доме, горячая вода из титана. Приехали мы целенаправленно на сероводородные источники – мама покупала курсовку и принимала ванны. Запах от этих источников – будто канализацию во всём районе прорвало. Сведущие люди говорили, что это очень полезно, даже нужно пить из этих источников – будешь совсем здоровым. Пробовал – не пошло. Зато хозяйка научила нас пить кефир с солью; у нас как-то не принято с солью, в основном, с сахаром. Попробуйте, напиток получается очень своеобразный.

С погодой нам повезло: дождей почти не было. Сосны, дюны, запах разогретой смолы вперемешку с морским воздухом – это незабываемо. Балтийское море, конечно, холоднее Азовского и пахнет совсем по-другому.

* * *

Раза два мы выбирались в Ригу. В советские времена Рига славилась изделиями из кожи и льна, здесь их можно было купить и курить дешевле. В это время в Риге служил муж моей тетки Таи – Михаил Цедрик. В их семье случилось несчастье: мой двоюродный брат Павлик попал в военный госпиталь с травмой головы. Залез с мальчишками на старую кирпичную трубу и она рухнула. Кирпичом ударило в область гипофиза. Итог – инвалидность.

Что еще помню о Риге, так это кладбища-парки, где можно было гулять и отдыхать часами. Здесь я впервые увидел ручных белок. Черный мрамор памятников, зеленная газонная трава и идеальная чистота. Прибалтика всегда была отдельной страной и никак не походила на Россию. Дома строили добротно, надолго и из кирпича, строили не для одного поколения. Ну и, конечно, внутренняя культура местного населения.

* * *

На следующий год семейный отпуск не получился. Лето выдалось жарким во всех отношениях: и по погоде, и по политической обстановке, в которой находилась наша страна и страны Варшавского договора. Это был год ввода войск в Чехословакию. Отец в то время служил в штабе ВДВ, в районе метро «Сокольники», под руководством доблестного генерала Василия Маргелова. Славных десантников первыми бросили в Чехословакию. Отца, недели две не отпускали домой, и мы ездили к нему на службу. Привозили чистые рубашки и еду. Он выходил к нам на улицу, забирал привезенное и, ничего не объясняя, опять уходил в штаб. Ситуация тех дней была очень напряженной, когда в газетах, по радио и телевидению ничего не объявляли и не говорили, полная неизвестность и неопределенность. Что будет дальше? Война?! Какую-то информацию можно было получить, только послушав «вражеские голоса» по радио.

В стране под названием Чехословакия огнем и мечом наводили порядок и устанавливали правильный политический курс. Сажали в тюрьму несогласных и расстреливали путчистов. Демократический мир вздрогнул. Ситуация в Чехословакии могла стать началом новой мировой войны.

Однако все обошлось, “на верху” приняли правильное решение о выводе излишествующих войск из Чехословакии. Когда вводили войска, то их развернули до штатов военного времени, с призывом мобилизационных резервов, в народе это называют «призвали партизан». И отца отправили обеспечивать техническую часть вывода наших десантников из Чехословакии. Находился он в этой спец командировке порядка месяца, но это уже легче, поскольку стало ясно, что наши войска оттуда выходят. Через месяц он вернулся, загоревший, похудевший, уставший до чертиков, но с отличным настроением. ЧП у него не было, никто не погиб, а с железяками (то есть со сломанной, сгоревшей и разбитой техникой) разберутся. Но это, уже дома. За проделанную работу, мужество и проявленный героизм он получил благодарность; в дальнейшем, это ему пригодилось. В подарок нам, он из Чехословакии привез несколько пар летних сандалий – это все, на что ему хватило времени и денег. Чешская обувь была очень хорошего качества, а другой-то и не было. Медали за усмирение социалистической Чехословакии почему-то не выпустили и никого не наградили.

* * *

Со следующего года отец стал отдыхать по путевкам в санаториях Министерства обороны. Как-то раз, вернувшись из Светлогорска, он обмолвился, что там есть Берта. Гораздо позже, когда я уже сам начал посещать военные санатории и поехал в славный город Светлогорск, я узнал, кто такая Берта, – это была популярная дискотека «В гостях у Берты». Много интересных моментов у меня в последующем будет связано с этой дискотекой; думаю, и отец не просто так обмолвился о ней.

За годы службы в штабе ВДВ, отцу постоянно приходилось ездить с проверками по местам дислокаций воздушно-десантных дивизий. И каждый раз, возвращаясь из таких командировок, он привозил ящиками и коробками что-то вкусное. Из Средней Азии – овощи и фрукты: маргеланскую редьку, сладкий белый лук, виноград и многое другое, из Дагестана – канистрами коньяк и коньячный спирт, из Молдавии – ящиками марочное вино и фрукты, из Риги – «Рижский бальзам» и шпроты. Я потихоньку пробовал этот ассортимент вин и коньяков.

Один раз, возвращаясь из Кишинева, он привез несколько бутылок «Шипуче» – это было красное газированное вино, закрытое пробкой, как у шампанского, с металлической проволочкой. Дело было жарким летом, а вино было теплое. Дома, в Кунцево, в большой комнате был накрыт праздничный обед. Отец взялся открыть бутылку этого «Шипуче», пробку выстрелом вырвало из бутылки. Газированное вино вырвалось наружу и, подобно пенному огнетушителю струей прошлось по потолку, обоям, столу и полированной мебели – в момент все стало красного цвета. Вино выскочило из бутылки все, без остатка, – двух капель не осталось, чтобы попробовать вкус этого бешеного напитка. Вместо торжественного обеда пришлось отмывать квартиру: потолок, стены, мебель и пол.

Поскольку зашел разговор о нашей гостиной, хочу дополнить свои воспоминания, связанные с этой комнатой, еще одним чрезвычайным случаем. Один раз в этой гостиной мы чуть не сгорели. Дело было так. В гостиной сломался выключатель. Для включения и выключения его нужно было дергать за веревочку; кстати, очень неудобная конструкция – эти выключатели постоянно ломались. Отец встал на стол и стал ковыряться отверткой в нем, а я расположился на ковре и перебирал старые фотопленки. Что уж сделал отец, я не знаю, но он что-то замкнул, и из выключателя вылетела искра и упала в коробку с пленками. Черно-белые пленки горели как порох, мы из них еще умудрялись делать летающие ракеты и дымовухи. Коробка с пленками вспыхнула в секунду, всю квартиру заволокло удушающим дымом. Реакция отца, он же десантник, на это была мгновенной. Он спрыгнул со стола, в дыму завернул в ковер пылающую коробку, и все это бросил в ванну и открыл воду. Пожар был потушен, через полчаса проветрилась и квартира. Пожарных вызывать не пришлось. Сгорел только ковер и наш фотоархив.

У отца были командировки, связанные не только с проверками. Иногда он ездил в Тулу «на прыжки». В течение года каждый офицер из штаба ВДВ, независимо от возраста и звания, должен сделать несколько прыжков с парашютом. Для этого на несколько дней они выезжали в Тульскую воздушно-десантную дивизию. Офицерам это было выгодно и с материальной точки зрения – за каждый прыжок платили деньги. Чем больше прыжков, тем больше денег.

Как-то раз офицеры с вечера хорошенько загуляли и утром, еще не очухавшись, поехали на прыжки. Погода была ветреная, их предупредили, что в такую погоду прыгать нельзя. Но до них что-то не дошло и они дали команду на взлет. Коснувшись земли, отец понял, что погасить купол парашюта в такой ветер ему не удастся, и следующие пару километров он занимался серфингом на своей заднице. Каким-то чудом ему удалось погасить купол и остановить эти бешеные скачки на жопе по полю.

Я находился дома, когда раздался звонок в дверь. Посмотрев в глазок, я никого не увидел. Звонок повторился. Открыв дверь, я увидел отца: он стоял в странной позе, согнувшись почти пополам. Войдя в квартиру, он, ни слова не говоря, снял штаны и показал всем присутствующим задницу. В районе копчика у него был синяк с хорошую сковородку, можно сказать, во всю задницу. Последующие три недели он лежал на диване, на животе, пил водку, читал газеты, спал и мазал больное место какой-то гадостью. Отец не единственный пострадавший: кто-то из группы сломал руку и ногу, но все остались живы. Видно, им помогал их духовный покровитель Илья Пророк.

6. Ульяновск

Мой отец родился в конце января 1930 года (по знаку – Водолей) в Ульяновской области. Его родина – село Арское, это минут двадцать езды на автобусе от Ульяновска.

В 1941 году его отец Павел ушел на фронт. Провоевал всю войну. Попал в плен, бежал, каким-то образом попал в Югославию и там партизанил. Закончил войну в Югославии. В послевоенные годы в анкете для поступления на работу нужно было указывать, был ли ты или кто из родственников на оккупированной территории, был ли ты в плену. Упоминание в анкете о пребывании в плену отложило негативный отпечаток на всю жизнь деда Павла. Вступить в партию – нет, на руководящую работу – нет! И многое другое – тоже нет, например, квартира – тоже нет.

В 1943 году отец поступил в Суворовское училище, время голодное, его матери тяжело кормить двоих детей. Поступление в училище было меньшим из всех зол, которые можно было придумать в то голодное время. Опять же под присмотром, плюс военная дисциплина. На фотографиях того времени он смотрелся очень интересно: маленький военный, кадет. По окончании Суворовского училища он поступил в Ульяновское танковое училище. Из рассказов отца я запомнил не так много, сейчас уже не спросишь, отец умер. Своими воспоминаниями он делился крайне мало и редко, только тогда, когда был в хорошем расположении духа, или после того, как выпьет водочки.

В Суворовском училище он был самым маленьким, и старшие кадеты над ним подшучивали. Например, надевали шинель, застегивали на все пуговицы и вешали на вешалку вместе с отцом. В 1944 году они плыли по Волге на теплоходе в Сталинград – училище меняло дислокацию. По каким-то причинам корабль загорелся и начал тонуть. Отец плавал очень хорошо, как он говорил, Волгу мог переплыть, он спасся, но было очень страшно.

Еще одно развлечение было у кадетов: нужно на стоячий член повесить гирю. Какая по весу должна быть гиря, я не знаю, но сильнейшим становился тот, у кого гиря падала на землю последней. Мама в последующем сокрушалась по этому поводу, говорила, что он себе хрен гирей сломал.

Драться в те годы было очень модно, и выяснять отношения кулаками не считалось зазорным и даже наоборот. Дрались почти постоянно. Неважно, где и с кем. Можно драться двор на двор, улица на улицу, военные с гражданскими, на танцах и после танцев. Будучи курсантом Ульяновского танкового училища, отец и его сотоварищи ходили на драки с завернутыми в газету танковыми пальцами. Танковый палец – это стальной стержень весом более килограмма, которым соединялись траки танковой гусеницы.

За всю жизнь я был в Ульяновске раза три. Первый раз – через год после рождения – потом, когда мне исполнилось года четыре. Через пятьдесят лет я нашел фотографии, подтверждающие это. Эти поездки в Ульяновск мне ничем не запомнились, я был мал. Мама терпеть не могла ульяновскую родню и под разными предлогами старалась туда не ездить. Ей всегда казалось, что они слишком много от Лёни, хотят. (Отца в Ульяновске все называли только Лёней). Хотят постоянной материальной помощи, а по ее разумению, «денег в семье и так немного, и нечего помогать!». Отношения мамы с «малоимущей» родней явно не сложились. Жадность – страшный порок.

Отец каждый год, хоть на неделю, но ездил на родину, у него была сильная родовая привязка к своей семье. Лёню любили все. А родные сестры Тая, 1934 года рождения, и Лида, 1946 года рождения, просто обожали его.

После получения нами квартиры в Кунцево, родственники из Ульяновска стали приезжать чаще, и это страшно злило маму. Бабушка, наоборот, была к ним всегда расположена, в свободное время ездила с ними по Москве, доставала билеты в Большой театр, водила гостей на выставки. Поэтому бабушку Марию, там всегда вспоминают добрым словом.

Баба Таня, это папина мама, умела заговаривать ячмени на глазах, которые меня мучили со страшной силой. В один из приездов бабушка что-то наговорила на марлечку, и мне нужно было ее только прикладывать, когда на глазу выскакивал очередной ячмень и, что интересно – помогало.

Заканчивался 1969 год, была зима. Как-то вечером почтальон принес телеграмму. Известие из Ульяновска: скончался дед Павел. Нужно было срочно лететь в Ульяновск, мама не хотела отпускать отца одного, на что у нее наверняка были веские причины. Решили, что я лечу с ним. Вечером купили билеты. Вылет был на следующий день. За оставшееся время купили сырокопченой колбасы и каких-то деликатесов – тогда это еще можно было купить в Москве.

Первый раз в жизни я летел самолетом. Сначала нужно было добраться до аэровокзала, что на Ленинградском проспекте. Там регистрировали пассажиров на рейс и далее автобусом подвозили прямо к трапу самолета. Было очень удобно. Лететь до Ульяновска около часа и летал туда ТУ-104. Ощущения от полета непередаваемые, было страшно.

При выходе из самолета папа на трапе встретил свою сестру Таю. Оказывается, она садилась в самолет непосредственно в аэропорту, поэтому мы ее и не видели. Она добиралась из Риги. Тая была после родов, родила сына, Вовку. Маленького сына пришлось оставить дома с отцом. Тогда не было мобильных телефонов, но люди как-то находились и встречались.

Зима в тот год выдалась лютая. Морозы в Ульяновске были под тридцать градусов, снегу навалило столько, что сараи во дворе занесло по самые крыши. Тогда я и запомнил, что живут они на улице Федерации – через сорок лет мне это пригодилось. Эта улица рядом с центром города, застроена двухэтажными домами: первый этаж – из кирпича, второй – деревянный. Постройки еще дореволюционные, купеческие дома: на первом этаже – лавка, на втором – жили.

Похороны состоялись на следующий день после нашего прилета. Мороз сковал землю до такого состояния, что больше суток пришлось жечь автопокрышки, чтобы выкопать могилу. Копали ребята из бригады деда. На поминки сняли заводскую столовую, а домой принесли ящиков пять водки и поставили в ту комнату, где ночевали мы с отцом. На похороны меня не взяли – стоял крепкий мороз, а одет я был по-московски, достаточно легко. Я попал только на поминки. Поминки продолжались дня два. Народ шел и днем, и ночью, добрая половина Ульяновска пришла прощаться с дедом. От тех пяти ящиков водки, которые стояли у меня под кроватью, скоро ничего не осталось. Ночью меня постоянно будили и просили выдать водки. Мой отец все эти дни сидел на кухне и поминал своего отца, я его практически не видел.

После похорон, меня немного поводили по городу. Гимназия, где учился Володя Ульянов, была в шаговой доступности от дома. Ленинский мемориал на берегу Волги тоже рядом. Дед Павел от завода ездил получать мемориальный памятник В. И. Ленину, толи в Челябинск, толи в Екатеринбург, и со своей бригадой монтировал его.

В послевоенные годы – Ульяновск был довольно бандитским городом. Мне рассказывали, что зимой по вечерам родители ходили встречать дочерей с работы и с учебы, а в карман клали либо молоток, либо отвертку – от лихих людей.

В Ульяновске питались, по московским понятиям, странно. С вечера в печку ставился чугун литров на шесть, в котором томилось что-то среднее между первым и вторым. Видимо, это была похлебка – жидкая и горячая, с крупами и картошкой. Вставали они очень рано. Ели похлебку и шли на работу. Приходили с работы и опять ели похлебку. Разнообразия в продуктах не было, но с голоду не умирали. И за это советской власти спасибо!

Через сорок лет я разыскал своих теток и приехал в Ульяновск их навестить. Был и на могиле деда. В центре города за сорок лет мало что изменилось. Удивил памятник Пушкину, подаренный Ульяновску господином Церетели, и уникальный памятник букве «Ё», а также лавочка на набережной – подарок народу от губернского собрания. Дом на улице Федерации продолжает стоять и простоит еще долго. Мемориальный комплекс В. И. Ленина в страшном запустении и требует капитального ремонта, а может быть, и сноса, что было бы возможно и дешевле, и вид на Волгу, стал бы лучше. Город мертвый, нет в нем энергии. Может быть, уничтожить этот мемориал антихриста? А на его месте храм Божий построить с видом на Волгу. А то большевики все церкви в городе переломали, свечку поставить негде, да и городу вернуть историческое название – Симбирск.