Текст книги "Забытые тексты, забытые имена. Выпуск 2. Литераторы – адресаты пушкинских эпиграмм"

А. Шишков
Стихи для начертания на гробнице Суворова

 
Остановись, прохожий!
Здесь человек лежит на смертных не похожий:
На крылосе в глуши с дьячком он басом пел
И славою, как Пётр иль Александр, гремел.
Ушатом на себя холодную лил воду
И пламень храбрости вливал в сердца народу.
Не в латах, на конях, как греческий герой,
Не со щитом златым, украшенным всех паче,
С нагайкою в руках и на козацкой кляче
В едино лето взял полдюжины он Трои.
Не в броню облечён, не на холму высоком –
Он брань кровавую спокойным мерил оком
В рубахе, в шишаке, пред войсками верхом,
Как молния сверкал и поражал как гром.
С полками там ходил, где чуть летают птицы.
Жил в хижинах простых, и покорял столицы.
Вставал по петухам, сражался на штыках;
Чужой народ его носил на головах.
Одною пищею с солдатами питался.
Цари к нему в родство, не он к ним причитался.
Был двух империй вождь; Европу удивлял;
Сажал царей на трон, и на соломе спал.
 

С. Шихматов
На Преображение Господне

 
Ты ныне на горе, Мессия и Господь!
Свою преобразил богоприимну плоть,
Дав перстному ея блеск солнечный составу;
Твоим ученикам Твою являя славу,
Не всю – но вместную для бренных их очей.
Единый из Твоих бесчисленных лучей
И нам да возблестит во тьме греха сидящим;
И вновь да сотворит добротами блестящим
Померкшее во зле душ наших естество.
Тебе, о светов Свет! честь, слава, торжество!
 
 
Словесным бытие прообразуя ново,
Твоё востание из мёртвых – Боже Слово!
Возшёл Ты на Фавор, над зыби облаков,
С избранной троицей Твоих учеников,
С Петром, с Иаковом, и с другом Иоанном;
И вдруг в величии представ богосиянном,
Дал им вкусить восторг верховного добра.
Вдруг светом облеклась Фаворская гора;
И немощны взирать на образ богомужный,
На отблеск Божества сокрытого наружный,
Лицем ученики поверглися во прах;
И горних слуг Твоих объял священный страх,
И с твердью потряслись высоки своды звездны,
И мира дольнего вострепетали бездны,
И вся, во ужасе, восколебалась тварь,
Зря в теле на земли Тебя, о славы Царь!
 

А. Шаховской
Сводные дети
Басня

 
Вдова, соскучась быть вдовою
И видя, что у ней желтеет цвет лица,
Сединка кое-где блестит над головою,
Решилась выйти за вдовца,
И в мужнин дом ввела с собою
Полдюжины своих с покойником детей;
А так же, как у ней,
И от покойницы, не меньше многоплодной,
Остались у вдовца ребятки на руках.
Жена взялась смотреть за всей семьёю сводной,
Как о своих, пещись о мужниных детях;
И говорит: «Они, бедняжки-сиротинки,
Невинные птенцы;
О детях могут ли пещися так отцы,
Как матери? Ах! мы об них и порошинки
Уж, верно, не дадим упасть.
И разве мужнино дитя жене чужое?
Когда в младенчестве постигла их напасть,
То бог велит об них пещися вдвое».
Что ж вышло? Через год
Заметил муж, что матушкины детки
Цветут, как розоны на ветке,
И зреют, как румяный плод;
Его же, будто испитые,
Такия тощие, худые,
Что вчуже жалко поглядеть;
То каково ж отцу смотреть?
Он, покачавши головою,
Вздохнул и вымолвил сквозь слёз:
«Так с новою моей женою
Я в дом к себе пиявиц перевёз!
И тем они толстеют,
Что кровь мою сосут», –
Сосед, случившись тут,
Шепнул отцу: «Где ж матери радеют
Так о детях чужих,
Как о своих?»
 

Александр Скарлатович Стурдза

 
Холоп венчанного солдата,
Благодари свою судьбу:
Ты стоишь лавров Герострата
И смерти немца Коцебу.
 

Короткая и зловещая эпиграмма, посвя-щённая Стурдзе. Хлёсткая и беспощадная как брошенная в лицо перчатка. Она ходила по всему Петербургу, утяжелённая ещё одной фразой, уже совершенно непечатной. Зная Пушкина, не вызывает сомнения, что он искал дуэли со своим адресатом, с этим «солдатским холопом», но судьба в который раз «благословила» Стурдзу, и дуэли так и не случилось.

А. С. Стурдза. Портрет неизвестного художника XIX века

Несмотря на то, что имя Стурдзы вскоре будет известно каждому школьнику, и творческое наследие самого убеждённого сторонника внедрения религиозного образования в России будет возвращено из небытия, пока Александр Скарлатович Стурдза всё же остаётся незнакомым современному читателю. Поэтому включение его в этот сборник наряду с другими, заслуженно или незаслуженно забытыми авторами, ни у кого не должно вызывать серьёзных возражений. В отличие от Кюхельбекера, которого уж точно невозможно отнести к утраченным литературным именам, Стурдзе Пушкин посвятил всего несколько строчек от своей щедрой и крылатой Музы. В переписке Пушкина, правда, сохранилась такая фраза, написанная много позднее анти-стурдзовской эпиграммы: «…Я с ним не только приятель, но кой о чём и мыслим одинаково, не лукавя друг перед другом». Конечно, можно предположить, что:

 
Они сошлись. Волна и камень,
Стихи и проза, лёд и пламень
Не столь различны меж собой.
Сперва взаимной разнотой
Они друг другу были скучны;
Потом понравились; потом
Съезжались каждый день верхом,
И скоро стали неразлучны.
 

А можно допустить, что сопричастность Стурдзы к греческим делам, его стремление быть полезным греческому народу в борьбе за освобождение, просто не могли остаться без внимания вольнолюбивого Пушкина, безусловно сочувствующего грекам. Только первый радел за притесняемых христиан, в то время как второй просто по-человечески сострадал угнетаемым людям, восставшим против своих поработителей.

Надо сказать, что и Пушкин, и Стурдза мало менялись с годами. Ничто не могло повлиять ни на их привычки, ни на их убеждения.

Стурдзу особенно отличало трудолюбие и пунктуальность. Вкупе с хорошим образованием и знанием языков, эти качества давали ему благоприятные возможности для успешной карьеры и востребованности в системе государственного управления. Поступив в министерство иностранных дел писцом, он уже через весьма короткое время стал личным секретарём канцлера Российской империи, графа Николая Петровича Румянцева. Перечислять все должности, на которых побывал Александр Скарлатович, не имеет особого смысла, таковых случилось немало, но объединяло их одно: они требовали от назначенца конкретного результата работы и строгой отчётности. Стурдзе не приходилось руководить другими людьми или исполнять представительские функции, почётно восседая во главе «присутствия», как это выпадало на долю нашего недавнего знакомца Александра Семёновича Шишкова, нет, Александру Скарлатовичу приходилось много и упорно трудиться, но такая невидимая кабинетная работа нисколько не смущала исполнительного чиновника. Тем более, что Стурдзе доверяли и доверяли в самых что ни на есть высших кругах государства, не исключая и самого Императора.

Как относился Стурдза к Императору, мы не знаем, скорее всего, с крайним благоговением. Зато хорошо известно, что Император благоволил к Стурдзе, доверив ему отстаивать интересы России в рамках созданного им Священного союза. Стурдза прибыл с Александром в город Аахен на первый конгресс этой организации в составе русской миссии, где, в сущности, решалась судьба послевоенной Европы. Вопросы противодействия революционным настроениям и борьбы со свободомыслием на конференции отдельно не рассматривались, однако во всех заявленных темах они, так или иначе, присутствовали. Оставалось только документально оформить разрозненные идеи общественного устроения в свете воззрений российского Императора. И такой документ благодаря Стурдзе появился. Составленная «Записка о нынешнем положении Германии» предназначалась, в общем-то, «для служебного пользования» – тираж её был микроскопический, всего пятьдесят экземпляров, и была она роздана исключительно делегатам проходящего в Аахене конгресса. Как любой текст, выходивший из-под пера Александра Скарлатовича, «Записка» содержала ясный и незамысловатый план победы света над силами тьмы. Где под тьмой, привычно, подразумевались гуманистические идеалы эпохи Просвещения, традиции светского образования и достижения науки, которые неизбежно должен одолеть свет, предста-вимый всепобеждающей триадой: христианским благочестием, цензурой и ограничением образования. Ну и само собой разумеется – при строгом соблюдении жёсткой сословной иерархии. Вероятно, кто-то из участников конференции не выдержал и дал произведение Стурдзы в печать. «Записка» вызвала бурю негодования в немецком обществе, особенно в университетской среде. Ряд немецких политических деятелей, сторонников российского курса, были подвергнуты нападению, а драматург Август фон Коцебу был убит студентом Карлом Зандом, как предполагаемый автор злосчастной «Записки». Когда же стал известен истинный сочинитель, граф Бухгельн вызвал Стурдзу на поединок. «Сочинитель», разумеется, вызова не принял и поспешно отбыл в Россию, укрывшись в своём имении.

Когда Стурдза немного отошёл от потрясений, он вновь принялся за старое. На имя Императора был передан проект об учреждении в России Центрального духовного попечительства. В обязанность данного учреждения входил строгий надзор за соблюдением норм христианского поведения и забота об обращении в православие российских подданных иных вероисповеданий. Стурдзе также принадлежала инструкция для Учёного комитета Министерства народного просвещения, в которой он выступил против энциклопедического характера российского образования, настаивая на замене его религиозным. Германский урок Стурдзу ничему не научил, и он вновь ратовал за введение в государстве жесточайшей цензуры, за ограничение свободы печати, за строгий полицейский контроль над университетами и отмену всех академических привилегий.

Надо сказать, Петербург холодно принял Стурдзу, ставшего по выходе из добровольного заточения в собственном поместье очень популярной фигурой. Столица была чревата декабризмом, и везде Стурдза встречал язвительные взгляды и недобрые усмешки. Многие ходили вокруг него, желая придраться и вызвать на дуэль.

 
Вкруг я Стурдзы хожу,
Вкруг библического,
Я на Стурдзу гляжу
Монархического…
 

Так писал Пушкин в несохранившейся сатире на мотив известной народной песни.

Стараясь избежать трагической развязки, Стурдза в 1821 году выходит со службы в бессрочный отпуск и переезжает в Одессу, ссылаясь на плохое самочувствие и на необходимость в лечении. Но и там он не перестаёт быть воинствующим клерикалом, сражающимся с неверием и основами рационализма.

Обратимся теперь непосредственно к наследию Александра Скарлатовича и дадим небольшой отрывок из его произведения, по-свящённого товарищу Стурдзы «по музе, по судьбам» – Михаилу Магницкому.

Михаил Леонтьевич Магницкий какое-то время был Симбирским губернатором, однако запомнился он, прежде всего, в качестве попечителя Казанского университета. Пользуясь протекцией князя Александра Николаевича Голицына, Магницкий развернул кипучую деятельность при Министерстве народного просвещения, пропихивая свою учебную программу для высших учебных заведений, в которой науки подменялись упражнениями в благочестии.

Инициатива Магницкого – превращение высших российских учебных заведений в монастыри, была одобрительно встречена государственными инстанциями канцелярии Александра Первого, но пресеклась воцарением брата Александра – Николая. Новый Император, совершенно несклонный к религиозной экзальтации, направил свою комиссию в Казанский университет, выявив в хозяйстве Магницкого бессчётное количество финансовых нарушений и растрату казённых денег. Магницкий с позором был уволен с поста попечителя, имение его, согласно Высочайшему распоряжению, было продано, а деньги от продажи пошли в казну в качестве возмещения нанесённого ущерба.

При составлении использован материал священника Н. В. Неводчикова в издании «Русского архива»:

Воспоминания о Михаиле Леонтьевиче Магницком. Статья А. С. Стурдзы. «Русский архив». Изд. 2-е. Москва. 1869 г.

Публикуемый текст был приведён в соответствие с правилами современного русского языка.

Отрывок

…В 1838 г. посетил Одессу в первый и последний раз граф М. М. Сперанский. Несмотря на старую дружбу, позднейшие превратности разъединили как-то между собою знаменитых тружеников. Магницкому сперва не хотелось домогаться свидания с первостепенным государственным сановником. Он колебался, потом внял голосу мудрости и приязни, который заставил его написать к Сперанскому следующее замечательное письмо:

М. Л. Магницкий. Гравюра XIX века. Автор неизвестен

«Как скоро узнал я, мой почтеннейший М.М., что вы сюда приехали, первое движение моего сердца, первое чувство всего моего семейства было – обнять старого благодетеля и друга. Но за глупым сердцем говорил разум: ты в опале, люди придворные этой чумы боятся; тот, которого в углу твоём почитаешь ты другом, на большом театре мира не раз показал тебе противное, толкал ногой мертвеца политического; чуждался всего, тебе принадлежащего; угодники, его окружающие, тебя бегали, – что за охота бросаться в холодную ванну? Вчера приезжает ко мне здешний архиерей, друг моего Вологодского изгнания, свидетель коих к вам чувств [Преосвященный Гавриил, архиепископ Херсонский и Таврический. Кстати, в «Памятных заметках Во-логжанина» («Русский архив» за 1867 г. № 12, ст. 1659) преосвященный Гавриил ошибочно назван «Архиепископом Одесским, Харьковским». С 1828 по 1837 г. он был епископом, а потом архиепископом Екатеринославским, Херсонским и Таврическим и жил в Екатеринославе. В 1837 г. за отделением епархии Екатеринославской, он переселился в Одессу и начал именоваться архиепископом Херсонским и Таврическим][1]1
  Примечание первого публикатора этой статьи священника Н. В. Неводчикова.


[Закрыть]. Первое слово о вас: как я с вами увидался? – Никак. – За что поссорились? – Не ссорились, и ничего друг против друга не имеем. – Что ж это значит? – и, подумав, добрый пастырь решил: есть в котором-нибудь недостаток смирения. – В обоих, – отвечал я; но как в слове смиренномудрого был завёрнут дух, то оно так принялось у меня на сердце, что в тот же день решился я перед вами смириться. И подлинно, шли мы с вами далеко и долго, разными дорогами и пришли – ко гробу! Ещё шаг, и увидимся там, куда ни мешки, ни орденские мантии не про лезают; надобно бросить всё горючее в дороге, чтоб там не вспыхнуло. – Угодно ли?»

Могло ль не подействовать на высокую душу Сперанского столь искреннее излияние знакомой ему души. После этих разительных строк старые друзья имели частые свидания, но последние для них в юдоли плача, где не всегда сердце сердцу весть даёт.

Если в предыдущих очерках сколько-нибудь удалось нам представить читателям нашим Магницкого, каким он был на закате дней своих, то нетрудно будет им угадать – каковым соделала его сила Божия в борьбе со смер-тию. Покойный заболел от простуды в ненастную и бурную погоду, сокрушившую на нашей гавани мореходные суда. Он затворился дома, но не слёг; лечил себя домашними лекарствами, и три дня спустя, в угодность озабоченной супруге своей, пригласил к себе просвещённого врача, который, с первого взгляда заметив в больном признаки воспаления в груди, настоятельно потребовал кровопускания. Но, увы, напрасны были все убеждения: больной отказывался от средства, никогда в жизни им неиспытанного, и, как бы торопясь в далёкий, безвозвратный путь, решительно отклонил от себя чашу земного бытия. Болезнь усилилась; внутренние лекарства не помогали; больной страдал без малейшей жалобы или стона, страдал и помышлял о вечности. Нас, друзей своих, принимал он с обычным радушием, с изумительным присутствием духа, не изменявшим ему ни на минуту. Беседуя однажды при мне с другим посетителем, больной указал на меня, я промолвил: «Вот, за кого боюсь, когда А.С. заходит ко мне в дурную погоду». Ноября 19-го, после страдальческой ночи, больной начертил слабевшею рукою духовному отцу своему следующие строки: «Лобзаю отеческую руку за возношение любви; но так как прошлая ночь была очень дурна и кашель может усилиться; то я желал бы завтрашний день пораньше или сегодня вечером исповедаться, а после завтрашней литургии приобщиться, и потому желал бы условиться о часах и приличных экипажах, которые будут готовы». Всё совершилось по желанию сердца сокрушённого и смиренного, жаждавшего вечной жизни. Тщетно окружавшие его, говоря о возможности выздоровления, напоминали ему о детях и внуках: собравшийся в путь раб Божий отклонял от себя суетные надежды, и в ответ тихим голосом повторял: «Нет, пора, пора!» Во вторник, 21-го ноября, почувствовав близость смерти, опять послал за духовником, который поспешил к нему и в продолжении двух с половиной часов непрестанно молился у постели его, совоздыхая верою и любовию к небесному Разрешителю всех уз греха и плоти, Господу Иисусу. Ровно в 6 часов вечера преставился раб Божий Михаил, – только 12-ю часами опередивший в вечности благодетеля своего, любвеобильного князя А. Н. Голицына…

Михаил Самсонович Рыбушкин

 
Бывало, прежних лет герой,
Окончив славну брань с противной стороной,
Повесит меч войны средь отческия кущи;
А трагик наш Бурун, скончав чернильный бой,
Повесил уши.
 

Если бы не выписывал Царскосельский лицей журнал «Сын отечества», то этой пушкинской эпиграммы не появилось бы вовсе. Лицеисты не только читали все периодические издания, поступавшие в их библиотеку, но и сотрудничали с ними, посылая туда свои первые литературные опыты.

Конечно, юный Пушкин не мог знать Ры-бушкина ни лично, ни заочно. Адресат насмешливой эпиграммы проживал в то время в Казани, а предстал он перед Пушкиным на страницах «Сына отечества» лишь в качестве автора трагедии «Иоанн, или взятие Казани», неуклюже отбивающимся от нападок критика своего сочинения. Неумение начинающего литератора достойно ответить настырному оппоненту вызвало у пятнадцатилетнего Пушкина ироническую миниатюру, в общем-то, достаточно беззлобную.

Будущий писатель и краевед так никогда и не узнал об этой пушкинской эпиграмме, но выводы из произошедшей «журнальной драки» сделал, вовсе перестав полемизировать в печати с рецензентами.

Впрочем, упомянутая трагедия была у Рыбушкина первой значительной пробой пера, впоследствии Михаил Самсонович заявит о себе не только как писатель, но и как поэт и историк, этнограф и издатель, краевед и педагог. Надо сказать, что Рыбушкин довольно-таки счастливо сочетал в своей деятельности занятие для заработка – педагогику, с занятием для души – литературой, вкупе с сопутствующими ей краеведением, историей и этнографией. А изданием первого в регионе частного журнала «Заволжский Муравей» он, вне всякого сомнения, вписал себя в историю культуры своего края.

Самым значительным произведением Ры-бушкина, пожалуй, является «История Казани», где он показал себя наблюдательным и дотошным исследователем. Он методично фиксировал в своём сочинении не только все городские события и деяния исторических лиц, повлиявших на судьбу Казани, но и описывал местные традиции, особенности быта, фиксировал социально-культурные типажи, подробно разбирал топографию города, не забывая отмечать все произошедшие в ней изменения. Значительная часть книги была посвящена нашествию Пугачёва, что не могло не заинтересовать Пушкина, работавшего над «Историей Пугачёвского бунта». Неизвестно, встречался ли Пушкин с Рыбушкиным в бытность свою в Казани в сентябре 1833 года, но его книга «История Казани» была в пушкинском собрании. По завершению своей работы Пушкин пошлёт её автору только что отпечатанный том «Пугачёва» со словами искренней благодарности за «любопытную историю о Казани». Ещё одну книгу он направит Александре Андреевне Фукс, жене врача, этнографа и краеведа Карла Фёдоровича Фукса, которого Пушкин навещал в Казани. Александра Андреевна была самым преданным сотрудником журнала «Заволжский Муравей», основанного Рыбушки-ным, и Александр Сергеевич, безусловно, не мог оставить такой факт без своего внимания и одобрения, будучи тонким ценителем книг и истовым поборником издательского дела.

«Заволжский Муравей». Выходящее дважды в месяц издание М. С. Рыбушкина

А к издательскому делу Рыбушкина подвигла не только его любовь к литературе и стремление педагога образовывать сограждан – ведь он всё-таки был преподавателем Казанского университета, и это обстоятельство не могло не повлиять на образ мыслей и характер поступков Михаила Самсоновича. Однако в то время, когда он исполнял обязанности Секретаря Отделения словесных наук, ему была предложена ещё одна почётная должность – управляющего Университетской типографией. Это случилось в конце 1830 года, а уже в 1832 году увидел свет первый выпуск периодического журнала «Заволжский Муравей». Девизом издания было двустишие:

 
За труд мой не ищу себе похвал и славы,
Люблю трудиться лишь для пользы иль забавы.
 

Девиз с головой выдаёт в Михаиле Самсо-новиче дилетанта первой трети девятнадцатого века. Дилетанта совсем не в том значении, в котором дилетант нам представляется теперь: как неумелый и смешной в своих претензиях на профессионализм любитель. Дилетант пушкинской поры был не только любящим своё занятие, – от латинского «любить» и образовано это слово, дилетант того времени был человеком весьма искушённым, технически очень хорошо «подкованным» в своём деле.

Дилетантизм тогда являлся своеобразным кодексом дворянского образования и воспитания. Детям из знатных семей, наряду с обязательным французским, на высоком образовательном уровне преподавалась живопись, музыка и словесность. Причём зачастую наставниками приглашались признанные в обществе и профессиональной среде мастера. Примеров здесь можно приводить множество, достаточно напомнить, что литературе будущего Императора Александра Второго обучал сам Василий Андреевич Жуковский.

Мы немного знаем о характере и личной жизни Михаила Рыбушкина. Нам известно, что после Казани в 1835 году он был назначен Директором училищ Астраханской губернии, а позже, в 1843 году – Директором Пензенских училищ. В связи с переездом в Астрахань прекратился выпуск его частного журнала, зато перед ним, как исследователем и краеведом, открылся совершенно новый, не менее благодатный и интересный материал. Человеком Рыбушкин был, конечно, очень своеобразным. Об этом можно судить по немногочисленным посвящениям и книжным автографам. И если бы Пушкин продолжал следить за Михаилом Самсоновичем, то дело не обошлось бы одной-единственной юношеской эпиграммой. Только вряд ли они были бы столь же беспощадны и жестоки как те, что адресовал Пушкин своим принципиальным противникам и врагам. Над Рыбушкиным можно было бы только беззлобно посмеяться, как над неловким и не в меру искренним человеком.

При составлении использованы отрывки из астраханского, второго издания книги:

М. Рыбушкин. Записки об Астрахани.

Изд. 2-е. Тип. А Штылько. Астрахань. 1912 г.

Публикуемый текст был приведён в соответствие с правилами современного русского языка.

Отрывок

Птолемей Александрийский, живший во II-м веке по P. X. и почитавшийся в своё время одним из лучших географов, пишет, что около реки Кубани, на пространстве обширных степей, обитал в древности народ Астурохани. В IV столетии на местах нынешней Астраханской губернии, между реками Доном и Волгою, жили Акациры, вероятно Козары. Столицею их владетелей был город Атель, что по мнению Сестенцевича и Карамзина, нынешняя Астрахань. В V веке появляются уже Ко-зары под сим их наименованием. В исходе VI века при устье Волги показывается город Ба-лангиар; под конец VII-го на степях Астраханских видны селитбы Хвалиссов, коим, как надобно думать, принадлежал и Балангиар. В исходе VIII века владения Хвалиссов распространяются далее, а на обширных степях от моря Каспийского до жилищ помянутого народа видны кочевья Узов. В IX веке Узы подвигаются далее к северу, а Хозары к югу; Балангиара же, или смытого водами Каспийского моря, или перенесённого на другое место, при устье Волги уже не видно. В XI и XII столетиях жилища Хвалиссов занимают место между реками Волгою и Яиком, примыка-ясь ближе к первой, но никаких селений при их устьях не находится.

В исходе XIII века на берегах Каспийского моря господствует царство Капчакское или Золотая Орда, а неподалёку от бывшего Ба-лангиара образуется Астрахань или Цытри-хань, которая в конце XIV столетия становится столицею царства Астраханского, могущество коего продолжалось до покорения его под Державу Российскую.

Тогда как положение нынешнего края Астраханского от IV по XIV столетие, т. е. в промежутке тысячелетия, было сомнительно и существование города того или другого наименования при устьях Волги зависело от произвола случайных обстоятельств, или от набегов неприятельских, а, может быть, и от действия моря, некоторые писатели думали, что царство Астраханское в старину именовалось Тмутараканью и более двухсот лет находилось под державою Великих Князей Российских, что продолжалось до времён Батыевых. В это время усилившиеся Татары, удержав за собою сие царство, неподалёку от нынешней Астрахани, основали свою столицу. Отец истории нашей, Нестор, пишет: «В сии ж времена (1022) Мстиславу сущу в Тмутаракани, и пойде на Косоги и одолев единоборством Князя Косожского, по обещанию своему, возвратись в Тмутаракань, заложи церковь Св. Богородицы, и совершию, и проч.». Из сего Нестерова повествования Эмин заключает, что здесь под именем Косогов разумеются Казаки, и что жилища их находились около Дона, а, следовательно, неподалеку от нынешней Астраханской губернии. В той же Несторовой летописи под 1307 годом сказано, что Бопяв и Шарукан, Князья Половецкие, воевали около Лубпи, далее же, что в 1111 году пошли на Половцев Святополк, Изяслав и многие Князья и приступили к городу Шураканю. К ним вышли на встречу жители и, поклонясь Князьям Русским, вынесли вина и рыбы.

Рычков во введении к Астраханской топографии на стр. 33, в примечании, между прочим, говорит: «Могло статься, что оный город, Тмутаракань – некогда перенесён был к устью Волги, где ныне Астрахань, и назывался сперва прежним именем от реки Терека, или от старинного города Тархи, по-русски Таракань, что имя сие впоследствии превращено в Астрахань…»

………………………………………….

…Укрепление Астрахани поручено было Воеводе Черемисинову. По его представлению вновь отстроившийся город для безопасности от набегов неприятельских и содержания в страхе народов кочующих, приказано было обнести палисадом и укрепить каменными стенами.

Начало построения Кремля Астраханского, имеющего некоторое сходство с Московским, относят к 1582 году, когда по указу Царя Феодора Иоанновича велено было поставить восемь башен, в опасных местах большие, а в прочих малые, с тремя, на каждой из них, бойницами. С восточной стороны построить башню пространнее других для удобности подъезда. Материалы для кладки стен привозимы были из развалин прежней татарской столицы Сарая, которая находилась на расстоянии 70 вёрст от Астрахани на берегу Ах-тубы.

Кремль расположен на бугре против Волги. Он имел прежде четверо ворот: одни со стороны Волги, под красною башнею; другие, служившие путём к белому городу, под соборной колокольней; третьи с севера и назывались Никольскими, по причине построенной над ними церкви во имя Николая Чудотворца, а четвёртые с юга или Житные, получившие свое название от бывшего тут двора житного. Крепостные стены окончены постройкою в 1692 году. Окружность Кремля заключала в себе 945, длина 225, а ширина 175 саженей. С восточной стороны примыкал к Кремлю белый город, простиравшийся по протяжению того же бугра. Длину его составляли 435, ширину 240, а окружность 1185 сажен. В этой части города находилось шесть ворот: 1) Гарянские, 2) Староисадные, 3) Спасские, 4) Вознесенские, 5) Решёточные и 6) Мочаговские.

Кремль достопримечателен историческими воспоминаниями, кои должны быть незабвенными для Астрахани: в первое время его существования, в так называемом дворе Ца-ревичевом имели своё пребывание потомки прежних астраханских владетелей; здесь в стране заблуждения и неверия воссияла первая заря христианства. В 1614 году Кремль сделался добычею Марины Мнишек и Заруц-кого, а воевода, князь Хворостинин, лишён жизни; в нём сын Марины объявлен царём России; сюда собирались казаки с Терека и мурзы татарские, по одному слову Заруцко-го, готовые истребить астраханских жителей, отсюда наконец этот вождь мятежных казаков вёл переговоры с Персией о сдаче Астрахани. В 1667 г. изменою стрельцов и астраханских жителей Разин овладел Кремлём, Астраханью и даже всем краем. Отсюда мятежники предпринимали походы в Персию, Саратов, Самару и Симбирск. И здесь-то, наконец, сброшен со стен разъярённою чернью и мятежниками Митрополит Иосиф…