Текст книги "Под чужим именем"

15. Две встречи

Трофим Фаддеевич мастерил рукоятку из пробки на короткое удилище для подледного лова. Стояло жаркое лето, открытое окно, несмотря на приближающийся вечер, не приносило прохлады, а Трофим Фаддеевич уже готовился к зиме, к подледному лову.

Жил он в небольшом деревянном доме, на холмистом берегу реки. При доме был дворик, засаженный желтой акацией и жасмином. Был когда-то Ступин совладельцем дома, потом стал квартиронанимателем, и все в районе Зеленой Горки знали этого чудаковатого старика, страстного рыболова-неудачника.

На одной стене его комнаты висели, точно холодное оружие в средневековом замке, спиннинги всех систем, удилища, сачки, багры и другие рыболовные снасти.

У другой стены, на этажерке в коробочках, были наборы крючков, лесок, поплавков, колокольчиков, грузил и всякой другой мелочи, а над этажеркой в темной овальной раме – большой портрет сына Вадика. Ниже несколько фотографий покойной жены и его самого, Ступина, в крахмальном стоячем воротнике, черном костюме, с орденом на груди.

Трофим Фаддеевич на электроплитке, в эмалированной кастрюле, варил пробку, добиваясь ее эластичности. Он то посматривал на часы, то заглядывал в справочник, то помешивал в кастрюле большой ложкой и был похож на алхимика, добывающего таинственный философский камень.

Вдруг в окне показался человек. Улыбаясь, он любезно спросил:

– Можно ненадолго потревожить хозяина?

Трофим Фаддеевич, узнав в позднем госте счетовода-инкассатора Гуляева, очень удивился его приходу, но все же пригласил зайти в комнату.

Гуляев вошел, держа в руке большой прямоугольный пакет, завернутый в газету. Усевшись на предложенный хозяином стул, он так же любезно сказал:

– Мы с вами, Трофим Фаддеевич, оба пожилые люди, незачем нам лукавить друг перед другом. Вырос я на Смоленщине, рыбачил я в верховье Днепра, Волги да Осьмы, но ваша рыбачья слава мне не дает покоя.

– Ну уж… Что уж вы… Какая там слава… – млея от удовольствия, скромничал Ступин.

– Не говорите, не говорите, уважаемый Трофим Фаддеевич, – запротестовал Гуляев, – слава, подлинная слава! О вас весь город знает, да что город – район! Москва о вас слышала!

– Ну уж, что уж вы… неужели Москва?! – слабо сопротивлялся Ступин.

– Москва! Уж я-то знаю. Сознаюсь, позавидовал я вам, Трофим Фаддеевич, решил: покажу я этому Ступину, где раки зимуют, куплю я снасти да и начну рыбачить… Купил. А как купил, начало меня одолевать сомнение: что за гордыня, думаю, зачем это тебе снасти понадобились, брось, отдай тому, для кого в этом заключается жизнь. Мучился я, мучился и вот решил: берите, уважаемый Трофим Фаддеевич, берите как дар вашему великому таланту!

С этими словами развернул Гуляев газету, и предстала перед Ступиным, сверкая полированными боками, шкатулка красного дерева, а в ней, словно слепящие солнца, – блесны, блесны и блесны.

Надо отдать справедливость: совершенно изнемогая от восторга, Ступин сопротивлялся, он отталкивал от себя шкатулку, совал в руки Гуляева деньги, но все-таки, обессиленный, сдался.

Шкатулку с набором блесен он получил в подарок. «Как жаль, что признание и слава приходят так поздно, – думал Ступин, – когда подагрическая боль в суставах не дает по ночам спать, а сердце отслужило и, подсчитав амортизацию, его можно уже списать».

Гуляев возвращался от знаменитого рыболова поздно. Жил он здесь же, на Зеленой Горке, вот уже десять лет, снимая у старушки Бодягиной мезонин ее покосившегося старенького дома.

Гуляев был в отличном настроении, он шел, тихо напевая себе под нос что-то по поводу цыпленка, который тоже хочет жить. Когда он поравнялся с домом, со скамейки поднялся человек и двинулся к нему навстречу.

Эта встреча была не очень приятна Гуляеву, однако он остановился и любезно протянул руку Саше Елагину.

Саша Елагин, водитель грузовой машины, в начале прошлого года демобилизовался, но успел влюбиться, женился и уже ждал ребенка. Проникаясь к жене чувством удивительной благодарности, он ухаживал за ней, трогательно оберегая ее от волнений и тяжелой работы, сам мыл пол и стирал белье. Был Саша человеком необычайной физической силы. Домкрат под машину он ставил так: руками поднимал машину, а кто-нибудь подставлял поднятый домкрат. Как большинство сильных людей, он был добродушен и прост, пил редко, да и то больше пиво, но пьянел быстро.

И сейчас Елагин был пьян. Широко расставив ноги, засунув руки в карманы брюк, он беззлобно, мягко попросил:

– Поговорить бы чуток, Сергей Иванович, а?

– Ну что ж, давай, Саша, потолкуем, – согласился Гуляев и, взяв его под руку, повел на берег реки, на пригорок, где стояла в тени старой липы одинокая скамейка.

По реке бежала лунная тропинка, где-то около берега, под ветвями ивы, скрипя уключинами, поднималась против течения лодка и в ней тихо, едва перебирая лады, баянист наигрывал: «Уж ты степь моя»…

Гуляев и Елагин сели на скамейку, помолчали.

– Ну, что у тебя, Саша? – нарушив молчание, спросил Гуляев.

– Не знаю, как и сказать, Сергей Иванович. Очень я вам обязан, хороший вы человек, душевный…

– Ты, Саша, будто сватать меня собираешься, все хвалишь да хвалишь. Либо денег занять хочешь? – с ухмылкой спросил Гуляев.

– Вы для меня, Сергей Иванович, что отец родной. Другой бы отец того для сына не сделал, что вы для меня сделали… – в голосе Елагина слышалась пьяная слеза умиления.

– Гляди, Саша, захвалишь меня, зазнаюсь, – все так же бросил Гуляев.

– Нет, Сергей Иванович, вы человек простой. Я с вами чуток поговорю, у меня на душе яснее становится. Варька-то моя на сносях, того и гляди, рожать будет… Ох и люблю я ее, Сергей Иванович, так люблю, что и слов у меня нет сказать это.

– А ты, Саша, помолчи. Гляди, красота какая.

Лодка выбралась на середину реки, девушка, сидевшая на веслах, перестала грести и, откинувшись назад, запрокинула руки за голову. Подхваченную течением лодку медленно сносило вниз, и звуки баяна становились все глуше, глуше и затихли совсем.

– Ты хотел мне что-то оказать, Саша? – напомнил ему Гуляев.

– Хотел, Сергей Иванович, да вот чуток задумался, – ответил Елагин, проводив глазами падающую звезду. – Был уговор меж нами, ну я его честь-по-чести выполнил. Теперь вы не то что любительские, по второму классу права получите.

– Ну? – после паузы спросил Гуляев. – Ты, Саша, все чего-то не договариваешь.

– Не знаю, как и сказать. Смелости у меня не хватает, – растерялся Елагин.

– Ну, ну, Саша, смелее!

– Не могу я, Сергей Иванович, машину вам давать. Поговорили бы вы с начгаром, он вас уважает, даст распоряжение и – порядок! Я, конечно, вам по гроб жизни обязан, да…

– Кишка тонка, так, что ли? – с усмешкой спросил старик.

– Ладно, – сказал Елагин, безнадежно махнув рукой, – ладно, что будет, то будет, – и, поднявшись, добавил: – Варька, поди, волнуется, поздно… Покойной вам ночи, – и широкой походкой, вразвалку, он быстро пошел в сторону города.

Гуляев постоял, посмотрел ему вслед.

В стороне города огромные корпуса завода сверкали электрическими огнями, дальше еще и еще, огни переливались, сливаясь на горизонте с ярким, звездным небом и полной луной.

16. Опять следы

В субботу утром, когда майор Никитин пришел в управление, Шура сказала ему, что полковник болен и сегодня на работе не будет.

Никитин прошел в свой кабинет. Он только что побывал на объектах и лишний раз убедился: материально-техническое обеспечение стройплощадок ведется из рук вон плохо!

С объектов Никитин проехал на центральный материальный склад, все внимательно осмотрел и пришел к выводу, что склад затоварен дефицитными, но не нужными стройке материалами и совершенно не обеспечен всем тем, что было необходимо строителям ОСУ.

Сделав для себя выписку остро необходимых материалов, Никитин положил ее в стол и вызвал к себе Вербова с картотекой МТО.

Вербов явился, как всегда, с дежурной улыбкой и, поставив на стол Никитина большой узкий ящик с картотекой, весело сказал:

– В нашей маленькой корзинке, что угодно для души…

– Для души, может быть, а для стройки нет, – сухо отозвался Никитин. – Я не понимаю вас, Евгений Николаевич. Зачем у нас на складе лежит сотня эмалированных ванн, тридцать пять кубов дубового паркета, полтонны обойно-мебельных гвоздей и многие другие материалы, в которых есть острая нужда на многих стройках и предприятиях страны; в то же время нет материалов, нужных нам.

– Плохо вы разбираетесь в материальном снабжении. Да я за этот паркет или ванны что хочешь наменяю! А вот когда у тебя на складе хоть шаром покати – ни черта не достанешь… – оправдывался Вербов.

– Я плохо разбираюсь в материальном снабжении, но то, что делаете вы, товарищ старший инженер, называется не снабжением, а несколько иначе… Давайте посмотрим картотеку! – закончил Никитин.

Вербов, вынув из ящика первую группу карточек, выкладывал их на столе перед майором и давал краткие пояснения. И тут Никитин увидел то, что заставило его насторожиться: многие цифры и названия материалов в картотеке были подчеркнуты ногтем!

Невольно взгляд его упал на холеные, белые с длинными ногтями руки Вербова. Нужно было проверить, сейчас же, не откладывая в долгий ящик.

Вынув из стола составленный им список необходимых материалов, он спокойно сказал:

– Вот, Евгений Николаевич, список материалов, в которых ощущается острый недостаток на наших стройках. Подчеркните все то, что, по-вашему, имеется у нас на центральном складе.

Вербов взял список и пробежал его глазами. Пользуясь этим, Никитин накрыл папкой лежащую на столе ручку. Прочитав список, Вербов оглядел стол в поисках ручки и, не найдя ее, попросил:

– Разрешите карандаш или ручку.

Никитин пощупал карманы кителя и, не обнаружив карандаша, сказал с досадой:

– Забыл карандаш на объекте, а вы, Евгений Николаевич, подчеркните ногтем!

– Я ногтями не заменяю канцелярские принадлежности. Сейчас, одну минуту! – сказал Вербов и вышел к себе в кабинет.

Никитин внутренне даже выругался. В отделе материально-технического обеспечения работали десятки людей, все они пользовались этой картотекой, но кто из них подчеркивал цифры ногтем?

17. Заказная бандероль

Кира Рожкова работала в экспедиции одного из почтовых отделений Москвы и училась на заочном отделении электромеханического института связи.

Эту девушку – маленькую, полненькую шатенку с легким пушком над верхней губой и созвездием ярких веснушек на носу – все работники отделения очень любили. Поэтому, когда с ней случилась беда, сослуживцы отнеслись к ней с большим участием.

В начале мая приказом по отделению Киру Рожкову повысили по службе – перевели из экспедиции на прием заказной корреспонденции. Товарищи по работе радовались вместе с Кирой, а на следующий день с ней произошла неприятность.

Подложив под себя несколько архивных дел, чтобы быть повыше, Кира принимала корреспонденцию. Пожилой гражданин в соломенной шляпе и очках передал ей международную заказную бандероль в адрес Германской Демократической Республики. Согласно существующим правилам, девушка развернула бандероль и тщательно проверила две книги, посылаемые бандеролью, – сборники статей о произведениях классиков марксизма-ленинизма, том первый и второй. Книги были новые, без всяких пометок в тексте.

Девушка завернула бандероль, перевязала ее бечевкой и положила на весы – бандероль весила пятьсот граммов. Кира посмотрела справочник – против этого веса стояла сумма почтового сбора, но над графой, где рубли, была жирная чернильная клякса. Кира, увидев ниже кляксы палочку, решила, что это четверка, и, получив с отправителя четыре рубля семьдесят копеек, выдала квитанцию и наклеила на бандероль марки.

Вечером помощник начальника отделения, проверяя международную корреспонденцию, обнаружил, что девушка ошиблась и переполучила с отправителя три рубля: бандероль стоила всего один рубль семьдесят копеек.

Почтовое отделение работало отлично, жалоб не было, и вдруг такой неприятный случай! Начальник отделения вызвал к себе Рожкову и сделал ей внушение.

Заказная бандероль была адресована в Германскую Демократическую Республику, в г. Берлин, район Вейсензее, Шпреенштрассе 17, квартира 3, Артуру Ридаль. Обратный адрес: г. Москва, Мерзляковский переулок, дом 8, квартира 5, Груздев Кирилл Андреевич.

Помощник начальника отделения написал Кириллу Андреевичу Груздеву открытку, в которой очень вежливо рассказал об ошибке Киры Рожковой и просил зайти в почтовое отделение получить три рубля.

Через несколько дней открытка вернулась обратно в почтовое отделение, а через весь текст размашистым крупным почерком было написано: «Адресат не проживает».

Положение усложнилось. Пришлось три рубля как излишки оприходовать по статье сто тридцать второй в доход государства, а Киру Рожкову по докладной записке начальника, как ни хлопотали за нее сослуживцы, перевели в другое почтовое отделение.

Посылка давно ушла в адрес получателя, а Кира уже целый месяц работала в другом почтовом отделении на вокзальной площади. Девушка почти забыла всю эту историю с международной бандеролью, как вдруг произошло нечто невероятное.

– Следующий, – сказала девушка, протянув руку к окошечку, и увидела, что пожилой гражданин с усиками в темных очках и соломенной шляпе передает ей международную заказную бандероль. Девушка прочитала адрес и не поверила собственным глазам: Германская Демократическая Республика, Берлин, район Вейсензее, Шпреенштрассе 17, квартира 3, Артуру Ридаль. Обратный адрес тот же и отправитель Кирилл Андреевич Груздев. Тот самый Груздев!

Кира обрадовалась ему, как родному:

– Товарищ Груздев, как хорошо, что я вас опять вижу. Вы знаете, я с вас переполучила три рубля! Мы вам писали на Мерзляковский переулок, но нам ответили, что вы там не проживаете. Бывают же такие путаники, а?! «Адресат не проживает» пишут они, а вы как жили там, на Мерзляковском, так и живете. Дайте, пожалуйста, товарищ Груздев, паспорт, я запишу вашу прописку и пожалуюсь на домоуправление. Достанется им на орехи! Сейчас я вам верну мой долг! – и девушка отвернулась от окошечка, стала рыться в своей сумке. Когда она нашла три рубля и протянула их отправителю – Груздева не оказалось.

Кира громко позвала его, но ей сказали, что пожилой мужчина в соломенной шляпе вышел из отделения. Тогда она выбежала на улицу… Груздева уже не было.

Девушка в раздумье вернулась на свое рабочее место, бандероль лежала у нее на столе, она развернула ее, в бандероле была одна книга: сборник статей о произведениях классиков марксизма-ленинизма, том третий.

Отложив в сторону бандероль, Кира принимала почту и весь день ждала, что вот сейчас зайдет Груздев, объяснит какой-нибудь очень простой, естественной причиной свое исчезновение и потребует квитанцию, но… Груздев не пришел.

Подозрение закралось в сознание девушки, она пошла к начальнику отделения и рассказала ему все.

Так этот томик статей о произведениях классиков марксизма-ленинизма оказался не в Берлине, на Шпреенштрассе, а в Москве, на столе у полковника Каширина.

В картонном корешке переплета была обнаружена микропленка, репродукция шифрованного текста, отпечатанного на машинке.

18. Личная жизнь

Вчера было много выпито, а сегодня ноющая боль в боку весь день не давала покоя. Шабров не пошел в управление, полдня лежал с грелкой, то забываясь коротким, беспокойным сном, то глядя бездумно на угол шкафа, по которому скользил узкий солнечный луч, проникавший через щель в ставне.

Сын Миша, босой, в одних трусиках, с лицом, перепачканным пенкой клубничного варенья, входил на цыпочках в спальню и шепотом спрашивал:

– Папа, ты спишь?

– Нет, – так же тихо отвечал Шабров.

– Болит?

– Болит…

И так же на цыпочках Миша выходил из спальни и бежал во двор, где в медном тазу на таганке булькало и кипело ароматное варенье.

Мария Сергеевна, в пестром ситцевом фартуке поверх платья и цветастой косынке, стояла с ложкой около тагана, то и дело снимая пенку и подкладывая чурки в огонь.

Жена Шаброва была преподавательницей литературы в старших классах женской средней школы. У нее была стройная фигура, длинные светло-русые волосы, собранные на затылке в тяжелый узел, серые глаза, немного вздернутый нос и полные яркие губы.

Когда зной стал спадать, а варенье уже остыло и было переложено в стеклянные банки и завязано марлей, Мария Сергеевна полила садик подле дома, накрыла круглый садовый стол и подала окрошку, стоявшую в ведре с холодной водой. Шабров вышел в сад, боль отпустила его, но во всем теле он ощущал предательскую слабость.

От земли поднималась испарина, пряный аромат розового шиповника смешивался с запахом горячей, истомленной земли.

Мишка, умытый, чистый, с ложкой в руке дожидался отца.

В окрошке, точно айсберг, плавал кусочек льда, а из-под изумрудной зелени укропа аппетитно выглядывал золотистый крутой желток.

– Ну, папа, садись, – торопил Мишка отца.

– Сейчас, только умоюсь, – ответил Шабров сыну и направился к ведру с холодной водой, где уже с черпаком в руке дожидалась Мария.

Умывшись здесь же возле грядки с укропом, громко фыркая, когда холодная вода попадала за рубашку, Шабров вытерся и, посвежевший, сел за стол.

– Петя, может быть, налить стопочку? – не сдерживая улыбку, сказала Мария грудным голосом приятного низкого тембра.

– Видал, Михайло? – обратился Шабров к сыну. – Добра наша мать, водочки предлагает. Ты как, будешь?

– Нет, – сказал важно Мишка и отрицательно помотал головой.

– Мужчины отказываются, – не без сожаления сказал Шабров и принялся за окрошку. Но на этом кратком диалоге Мария Сергеевна не собиралась исчерпать тему, волновавшую ее весь этот день.

– Знаешь, Петя, – продолжала она, – я, кажется, начинаю остро ненавидеть этого твоего Вербова!

– Почему? – не отрываясь от окрошки, спросил Шабров.

– Раньше я считала, что он просто пошляк и циник, относилась к нему с брезгливостью и только теперь начинаю убеждаться, что, кроме пошлости и цинизма, он обладает и еще одним качеством…

– Каким? – заинтересовавшись, спросил Шабров.

– Он нечистоплотен. Я не понимаю, Петр, тебя. Как ты, старый член партии, опытный инженер, наконец, полковник, – да, да, это очень ко многому обязывает, – как ты не видишь, что у тебя под носом орудует пройдоха, делец типа Подхалюзина! У него, наверное, и к рукам прилипает.

– Чепуха! – перебил Шабров жену и повторил: – Чепуха! Просто веселый парень, из тех, что с песней по жизни шагают.

– Не с песней, а с водкой, – поправила Мария.

– Водку продают, чтобы ее пили…

– Да ум не пропивали, – опять бросила Мария. Она была очень взволнована, но говорила как всегда, не повышая голоса, стараясь убедить собеседника простой логикой своего мышления.

– Наконец, – сказала она, – тебе, Петр, пить нельзя, у тебя больна печень, и если ты сам о себе не желаешь думать, подумай о сыне.

Мишка, покончив с тарелкой окрошки, отправил в рот кусочек нерастаявшего льда, прищурился от удовольствия и стал наблюдать за большой зеленой стрекозой, которая сидела на розовом цветке шиповника.

Шабров отлично понимал, что Мария права, пить ему действительно нельзя, да и положение его в городе и на стройке обязывало ко многому, но, малодушно отодвигая от себя решение этого очень важного вопроса, он искренне обрадовался, увидев входящего в сад с большой банкой чайного гриба Гуляева.

– Привет, Мария Сергеевна! Привет! – шумно поздоровался Гуляев и поставил на стол банку.

– Это еще что такое? – спросила Мария.

– Это чайный гриб, а по-научному: палочки уксусно-кислого брожения. Чудесная вещь от изжоги, жажду утоляет, словом, необходим в домашнем хозяйстве.

– Мишка, ну-ка принеси стакан, отведаем палочек! – сказал Шабров сыну, и когда тот убежал в дом, громко шлепая босыми ногами, спросил: – Как там в управлении? Кирпич вывезли?

– Сергей Иванович, тарелку окрошки не желаете? – предложила Мария.

– Спасибо, не откажусь, – ответил ей Гуляев и затем Шаброву: – Все в порядке, сегодня майор Никитин свирепствовал, такой навел страх на МТО, что они постарались: на всех объектах недельный план выполнен!

– Степан молодец, у него мертвая хватка. Он как вцепится, не отпустит, пока своего не добьется, – сказал Шабров.

– Пожалуйста, кушайте, – подавая на стол окрошку, сказала Мария. – Я вас еще не благодарила, Сергей Иванович, за фотографии сына. Спасибо, очень хорошо!

– Их бы в альбомчик, и знаете, так через каждые полгода – год. Глядишь, вырос парень, а в альбоме его история, самому потом будет интересно, – расправляясь с окрошкой, говорил Гуляев.

Мишка принес стакан. Шабров отведал чайного гриба, похвалил. Потом Гуляев сфотографировал всех у садового стола и, внезапно заторопившись, простился и ушел, а через некоторое время, нагруженный кульками, с шутками да прибаутками ввалился Вербов.

– Чтоб больной не превратился в мощи, ему лекарства нужны попроще! На, болящий, получай: чернослив, лимоны, мессинские апельсины, портвейн три семерки, лечись – не ленись! – выпалил он, расставляя на садовом столе кульки.

Сухо кивнув Вербову и захватив с собой сына, Мария Сергеевна ушла в дом.

Вербов заговорщически подмигнул Шаброву и сказал:

– Дуется за вчерашнее?! Жена, что крапива, кусает да жжет, да жить не дает. То ли дело я, бобыль, живу не тужу!

– Ты, бобыль, кирпич вывез? – с напускной строгостью спросил Шабров.

– Все двадцать пять тысяч, один в один, ни одной половинки, – ответил Вербов.

В это время у калитки в нерешительности остановился стройбатовец Павел Русых, молодой парень с едва пробивающимися, но уже чисто выбритыми усами, голубоглазый, веснушчатый, с упрямой, слегка вздернутой верхней губой и ямочкой на подбородке. Желая обратить на себя внимание полковника, он кашлянул в руку и громко поздоровался:

– Здравия желаю, товарищ полковник!

Шабров узнал Павла Русых и, приветливо с ним здороваясь, направился навстречу.

– Что скажешь, Русых? – спросил он.

– Товарищ полковник, вы мне разрешили, если что случится, обратиться к вам лично.

Полковник, подглядев умелые руки смышленого парня, решил «подбросить» его на выучку к вольнонаемной бригаде по укладке плитки и сказал, что, если что случится, обращаться прямо к нему. Сегодня была суббота, получив за успех в военной учебе и отличную работу на стройке увольнительную с вечера субботы и на воскресенье, Павел Русых побывал в парикмахерской, начистил сапоги до блеска и явился к полковнику.

– Пойдем в дом, поговорим, – сказал ему полковник и уже с порога Вербову: – Подожди, я сейчас. – Войдя в комнату, Шабров сказал жене:

– Машенька, ты там, пока я занят, поговори с Евгением Николаевичем.

– Я с ним поговорю! – многозначительно сказала Мария и вышла в сад.

– Ну, что у тебя, Русых? – спросил он солдата.

– Товарищ полковник, десять дней я работаю в бригаде по укладке плитки. Дело не мудрое, а работают они так, точно итальянские мастера скрипки, – те секрет лака берегли, эти от меня секретничают. Разрешите, товарищ полковник, я подберу из стройбата человек десять, мы эту бригаду через две недели с носом оставим, – горячо сказал Русых.

– Смело, очень смело, но стоит рискнуть. Не осрамишься? – улыбаясь, спросил полковник.

– Нет, товарищ полковник, не осрамимся! Поначалу, конечно, работать будем медленно, но даю слово: догоним и перегоним! – обещал Русых.

А в садике происходил другой разговор, и довольно острый:

– Вы зачем спаиваете мужа? – глядя прямо в глаза Вербова, спокойно спросила Мария, но так, что тому стало не по себе.

– Что вы, Мария Сергеевна! Ваш муж сильный, волевой человек, разве я имею на него какое-нибудь влияние? – изворачивался Вербов.

– Влияние? – переспросила Мария и тут же сама ответила: – Нет, влиять на Петра Михайловича вы не можете, но у каждого человека, даже сильного, есть свои маленькие слабости, а вы хотите маленькую слабость превратить в большую.

– А по-моему, вы сами, Мария Сергеевна, делаете из маленькой мухи большого слона…

– Не паясничайте! – перебила его Мария. – Давайте попробуем хоть раз говорить с вами серьезно. Вы тратите деньги и большие. Вот сейчас принесли эти фрукты, портвейн, зачем? Да потому, что вам это выгодно! Да, да, выгодно!! Какой-то смысл во всем этом есть, но какой…

– Мария Сергеевна, это нехорошо. Я очень люблю Петра Михайловича, его семью – и такое подозрение…

– А я очень люблю, когда отношения людей чисты и понятны, а вы весь какой-то… Вот Шуру, секретаря… Она же девочка, ей девятнадцать лет, а вы ее звали к себе в Москву, соблазняли веселой жизнью. Нас еще Макаренко предупреждал против упрощенного, бесстыдного цинизма. Вы и к делу своему относитесь цинично. Какой-то вы голый человек и наготы своей не стыдитесь.

– Вы хотите меня обидеть? – едва сдерживая себя, спросил Вербов.

– Нет, Евгений Николаевич, я не хочу вас обидеть, я не вникаю в ваши служебные взаимоотношения с мужем, только прошу вас – уйдите из нашей личной жизни. Вы уже много принесли нам неприятностей, поэтому просто, без трагедий, возьмите эти ваши кульки с вином и фруктами и уйдите, прошу вас! – спокойно, но очень твердо сказала Мария.

Вербов постоял мгновение, подумал и, махнув рукой, быстро вышел, хлопнув калиткой.