Текст книги "Повесть о чекисте"

– Та-ак, дальше.

– Думаю, не провокатор ли? Можно ему довериться? Или опасаться? С человеком надо пуд соли съесть, а времени в обрез.

– Та-ак! – снова протянул бородач.

«Немногословный товарищ», – подумал Рябошапченко.

– Меня на складе знают как Туленко Игната Ивановича. Поняли?

– Понял.

– Дня через три зайдите в обед, я вам скажу. Где взяли фото?

– Тут бабка семечками торгует, такой мне счастливый фунтик достался…

– Хороши семечки! – усмехнулся бородач и поднялся со скамьи. – Стало быть, через три дня. Если удастся раньше, приду сам в механический. Ну, бывайте! – бросил он на прощание и быстрым шагом пошел к проходной.

Только в десятом часу вечера Николай попал к Покалюхиной.

Зная его точность, граничащую с педантизмом, Юля беспокоилась, выходила на улицу, пыталась читать, но ничего не лезло в голову.

Увидев Николая Артуровича, от радости она забыла все обидные слова, припасенные для него в ожидании.

Николай выслушал собранную Юлией информацию, передал ей сводку Совинформбюро и собрался домой, на Дерибасовскую. Юля пошла его провожать.

В лицо дул освежающий ветер, насыщенный йодистым запахом моря. Мерцали крупные звезды, и тонкий серп молодой луны подсвечивал серебром темные кроны каштанов.

Они шли в полном молчании, потом, не сговариваясь, остановились возле скамейки и сели.

– Знаешь, Юля, каждый раз, когда кончается день, я мысленно подвожу черту, – сказал Николай. – Это вошло в привычку. Я припоминаю все, что сделано мною за день и что я мог бы сделать, но не сделал, не смог или не успел… И вот тут приходят сомнения… Кажется все мелким, незначительным… Хочется больших свершений, а главное, видеть, осязать их плоды! Я понимаю, что дело, которому мы служим, только тогда хорошо выполнено, когда ты сам остался в тени и никем не замечен…

Послышался топот кованых сапог, это шел патруль. Увидев на скамейке парочку, сержант подмигнул жандарму, бросил пошлую шутку, подошел к ним вплотную и потребовал документы.

Николай не спеша достал удостоверение старшего инженера немецкого военного флота.

У Юли сержант не стал смотреть ее студенческий матрикул, козырнув, он пошел вперед, а за ним жандарм.

– Мне приходится умерять свою жажду действия, переключать ее, сдерживать, вести наблюдение и предусмотрительный расчет… – продолжал он прерванную нить. – На все это должно хватить силы. Вот если бы… Знаешь, Юля, как трудно носить маску… Даже ночью я не имею права снять ее, как снимают на ночь протез, чтобы отдохнула культя. Жить в коллективе и быть окруженным ненавистью. Ловить на себе недобрые взгляды. Слышать сказанное вслед, сквозь зубы, с уничтожающим презрением: «Шку-ра! Немец-кая шку-ра!»

– Тебя кто-то взял за руку и повел по этой дороге? – спросила Юлия.

– Нет, я выбрал дорогу сам… Ты, конечно, права. Я не жалуюсь. Так, минутная слабость. Все мы человеки… Вот поплакался на дружеском плече, и стало легче. – Он поднялся. – Дальше, Юля, не провожай, уже поздно. Постарайся размножить сводку.

Через два дня к концу рабочего дня в конторку зашел Игнат Туленко. Он принес требование механического на резцы, для полного оформления не хватало подписи инженера Гефта.

Рябошапченко послал Лизхен с требованием к Гефту.

Когда они остались одни, бородач сказал:

– Можете Гефта не опасаться. Наш человек. Ясно?

– Ясно. Спасибо вам!

– Не за что. Без дела ко мне не ходите и никому ни слова. Ну, бывайте! – простился он и вышел из конторки.

Вместе с Лизхен в механический пришел и Гефт. Она забрала сумочку и ушла – на работе лишнее время Лизхен не задерживалась.

– Что нового? – спросил Гефт.

– Суматошный день. В двенадцать приезжал баурат, какой-то бешеный, носился по эллингу, пирсу. Так, ни за что, ударил рабочего – подвернулся под руку. Кричал на меня, брызгал слюной. В два часа шеф Купфер, всегда выдержанный, спокойный, а здесь устроил разнос бригаде Ляшенко. Сакотта, Миташерио, я не говорю о Петелине, – все словно с цепи сорвались…

– Это страх, Иван Александрович, страх перед будущим. Война проиграна…

– Допустим, но ведь они об этом узнали не вчера и не сегодня. Первый ветер надежды пришел к нам еще ранней весной с Волги, почему же именно сегодня так обострилось чувство страха?

– Сегодня они получили новое подтверждение…

– Какое? Я читал сводку: под Орлом бои местного значения, все атаки отбиты…

– Это из генеральной ставки фюрера?

– Газеты иных не печатают.

Вынув из кармана листок, Гефт положил его перед Рябошапченко:

– Сводка Информбюро. Передана сегодня ровно в двенадцать. Прочтите, и вы поймете бешенство Загнера.

Не вынимая рук из кармана, Рябошапченко все же бросил любопытный взгляд на сводку, но заинтересовался и взял листок в руки. Скулы на его лице пришли в движение, он волновался, но пытался волнение скрыть.

– Что же это, Николай Артурович?

– Закономерность. Вы говорите, что начало этому положено весной на Волге. Нет, Иван Александрович, началось это под Москвой в декабре сорок первого. Думаю, что через несколько месяцев наши войска будут в Одессе. Я часто закрываю глаза и вижу: по серой брусчатке Одессы, по улице Ленина идут вольным строем усталые, но гордые своей победой наши бойцы, пехотинцы… Вернется Советская власть, она поднимется из катакомб, из подполья, позовет нас и спросит: «А что сделали вы для победы?»

– Много ли мы можем?..

– Много. Хотите, Иван Александрович, будем работать на победу вместе?

– Да, хочу.

– Слово?

– Слово!

– Вот вам моя рука, Иван Александрович, но одно обязательное условие: кроме вас, ни один человек на заводе ничего не должен обо мне знать. Я немец. На заводе я представляю интересы немецкого командования.

– Понимаю.

– Привлекайте мастеров, рабочих высокой квалификации. Действуйте осторожно, тщательно проверяйте каждого, его искренность, патриотизм.

В «Зверинце Вагнера»

«На заводе создана организация сопротивления, патриотическая подпольная группа. Основная задача: саботаж и диверсии на военно-морских судах оккупантов.

Начальник группы – я, Гефт Николай Артурович.

Мой помощник – начальник механического цеха Рябошапченко Иван Александрович, человек наблюдательный, живого и острого ума. Большой специалист своего дела. Пользуется авторитетом среди рабочих.

Вовлечены Рябошапченко и подчиняются только ему:

1. Слесарь механического цеха Тихонин Василий Лукьянович, смелый, находчивый двадцатилетний парень. Люто ненавидит оккупантов. К недостаткам надо отнести некоторую горячность, свойственную молодости.

2. Бригадир механического цеха Мындра Иван Яковлевич – друг Василия Тихонина, осторожный человек, с хитрецой. Прост в обращении с людьми. Исполнителен. Ярый враг оккупантов. Его недостаток – нерешительность, но во всяком случае не трусость.

3. Бригадир механического цеха Берещук Михаил Степанович, сложившийся кадровый рабочий, отличный мастер, рассудителен, спокоен, дисциплинирован. Пользуется влиянием в цехе. Человек советски настроенный.

Кроме этих трех человек Рябошапченко привлек к исполнению заданий, не посвящая их в существо дела, еще трех рабочих механического цеха.

Второй человек, вовлеченный мною в группу, – начальник медницкого цеха Гнесианов Василий Васильевич. Человек очень осторожный, храбрым его не назовешь, алчный, но в то же время, как это ни странно, патриотически настроенный. Ненавидит румыно-немецких оккупантов.

Гнесианов использовал двух рабочих своего цеха для выполнения отдельных заданий, не посвящая их в обстоятельства дела».

Третий час ночи. Окна плотно закрыты ковром – светомаскировка. Это хорошо: даже заглянув в окно, никто не увидит маленькую керосиновую лампочку и в ее зыбком свете человека, склонившегося с пером над клеенчатой тетрадью.

Николай пишет свой отчет между строк конспекта по богословию:

«Третий человек, вовлеченный в группу, связанный также непосредственно со мной, – студентка медицинского института Покалюхина Юлия Тимофеевна. Эта девушка обладает незаурядным даром разведчицы, у нее острая зрительная память. Она наблюдательна. Хорошо сопоставляет факты и логически мыслит. Умеет слушать и мало говорит. Смелая и настойчивая.

Четвертый человек, вовлеченный в группу, связанный также со мной, – инженер-радист Берндт Артур Густавович, человек советски настроенный. Саботировал свой призыв в немецкую армию. Обладает слабой инициативой, подвержен частой смене настроений, но исполнителен и точен. Непримиримый противник гитлеровцев.

Подпольная патриотическая группа создана и приступила к действию.

Диверсия на военно-сторожевых катерах типа „Д“ и военном буксире „Ваграин“:

На четырех военно-сторожевых катерах и буксире подшипники залиты старой выплавкой с содержанием баббита не более восьми процентов. В результате этого: катера „Д-9“ и „Д-10“ совершили только по одному переходу до порта Галац и снова поставлены на ремонт. Катер „Д-6“ на буксире доставлен в ковш завода. Буксир „Ваграин“ потерял ход на ответственном переходе с баржей, груженной боеприпасами. Судьба буксира неизвестна.

Прибыл на ремонт „Райнконтр“ – буксирное судно, вооруженное скорострельной пушкой и спаренным пулеметом. Адмирал Цииб дал сжатые сроки и требует высокого качества ремонта. Объясняется это тем, что „Райнконтр“ должен отбуксировать две баржи металлического лома и на обратном пути доставить в Одессу воинские части, перебрасываемые гитлеровским командованием с запада.

Адмирал требует качества, мы об этом позаботимся…

В ночь на 19-е были расклеены листовки с текстом сводки Совинформбюро от 15 июля.

В центре города, где больше всего жандармских патрулей, листовки расклеивала Юлия Покалюхина. Одну из них она прикрепила к столбу на углу Пушкинской и Бебеля, в двухстах метрах от сигуранцы.

Иван Рябошапченко расклеил листовки на Куликовом поле и в рабочем поселке бывшем Марти.

Зинаида Семашко пристроила свои листовки на железной дороге, в районе Одесса-Товарная.

С рассветом возле листовок собрались значительные группы граждан. Весть о победном продвижении советских войск на запад быстро распространилась по городу.

Нашу „пробу пера“ надо считать удачной. Основная задача: добыть пишущую машинку».

Николай отложил перо и взглянул на часы – три утра, а в восемь надо быть на заводе. Он спрятал флакон с раствором железно-кровяной соли, погасил лампу и лег, но уснуть не мог.

Мысль его настойчиво работала над решением задачи с «Райнконтром». Он придумывал разные варианты и отбрасывал их один за другим.

Когда сквозь узкие щели между оконной рамой и ковром просочились первые, еще робкие краски рассвета, он подумал: «Решим на месте с Иваном Александровичем Рябошапченко!» – и неожиданно крепко заснул.

Ровно в восемь Николай был на заводе. Рябошапченко он застал в конторке, но здесь же была и Лизхен. Увидев Гефта, она улыбнулась и поправила на лбу «зовуток», так назвали в Одессе пришедший с Запада модный локон.

– Иван Александрович, пойдем на эллинг, – хмуро бросил Гефт (он не выспался) и вышел из цеха.

На эллинге стоял бот марки «РО» 16-й охраннопортовой флотилии. Они по лесенке поднялись на палубу бота и вошли в рубку. Здесь можно было свободно поговорить, не опасаясь быть подслушанным.

– В оберверфштабе удалось узнать, – начал Гефт, – что «Райнконтр» должен взять на буксир две баржи с железным ломом, рейс до Линца. На обратном пути буксир доставит эсэсовскую часть из Арденн, кажется, из Эхтернаха.

– Что будем делать?

– Надо, чтобы «Райнконтр» остался в Одессе. Мощный буксир, заменить его нечем…

– Нацелить Гнесианова на подшипники – в Браиле или Белграде их перезальют, и только…

– Нет, это не пойдет. А что, если при укладке валов и монтаже муфт переднего и заднего хода допустить небольшое смещение?..

– Будет обнаружено на первом же ходовом испытании, и твой авторитет у немцев полетит к чертовой бабушке!..

– Нет, Иван Александрович, на ходовых испытаниях к одной машине встану я сам, к другой бригадир… Кого ты думаешь поставить?

– Надо бы Михаила Степановича, но после истории с баржей «Мозель»…

– Что за история?

– Два дня назад – меня не было, я ходил в порт на приемку – Сакотта вызвал Михаила Степановича и поручил ему надеть руль на самоходную баржу «Мозель». Берещук посмотрел – вал не подходит к сектору. Приказал вал опилить. Надели сектор, но клиновую шпонку не забили. Ночью слегка штормило, петли поднялись из проушин, и руль пошел ко дну. Сегодня спустился водолаз, но руля не нашел.

– А Берещук признался, что не забил клиновую шпонку?

– Зачем признаваться? Забил. Бригада подтверждает. Плохо, говорит, охраняете объекты! Это Берещук румынскому инженеру…

– Скажи, какой молодчага! Так кого же на «Райнконтр»?

– Думаю, бригаду Ляшенко…

– Не подведет?

– Нет. Ты к нему присмотрись, стоящий человек. Верно, у Николая Федоровича повадки дерибасовские, и брючки фасон-пижон, и галстук – чистая радуга, и манишка, но под манишкой-то матросская тельняшка! Портрет у парня красивый, вот он о рамочке и беспокоится. Человек с юмором, бесстрашный, настоящий одессит!..

– С такой рекомендацией хоть в райские кущи! Так как же мой план?

– Если ходовые испытания берешь на себя, одобряю.

– Тогда пусть бригада Ляшенко приступит сегодня же. Николая Федоровича ни о чем не предупреждай, на сборке я буду сам.

– Договорились. Да! Сегодня приволокли на буксире «Д-8». Подшипники – в дым! Не слишком ли усердствует Гнесианов?

– Баурат спрашивал меня о причине аварий, я сказал, что конструктивно двигатели никуда не годятся, длинная валовая линия, большие обороты, к тому же команды неквалифицированные, нет специалистов. Вагнер меня поддержал. Баурат – инженер кабинетный, все принял за чистую монету. Натерпелся страху с листовками?

– Страшновато. Плохо только, что листовки из себя неказисты, буквочки кривые, в разные стороны…

– Где достать машинку?

– Ты послушай-ка, что я тебе скажу: старшая дочка Гнесианова, Лариса, принимала заказы на перепечатку. Бывало, идешь мимо их дома (мы ведь соседи), слышишь – стучит на машинке…

– Если только машинка у него есть, все в порядке! – Николай Артурович посмотрел на часы и заторопился: сегодня к десяти ему надо было быть у Вагнера.

К удивлению Гефта, Евгений Евгеньевич был в расстроенных чувствах: он сегодня с утра повздорил с бауратом.

– Понимаете, Николай Артурович, – жаловался он, – майор – легкомысленный, беспечный человек. Покупка материалов проводится бесконтрольно, счета оформляются кое-как. Наличие металла в цехах не контролируется… По отчетам румынской администрации, план перевыполнен, в то же время ни одно судно не вышло из ковша в срок! Я вам очень доверяю, вы талантливый инженер и человек, преданный рейху, но… Вы меня понимаете.

– Думаю, Евгений Евгеньевич, что оккупационные марки стоят рейху ровно столько, сколько стоит бумага, на которой они напечатаны. Поэтому Загнеру марок и не жалко. Тысячей больше или меньше – лишь бы дело шло!

– Да, да, пожалуй, вы правы. Кстати, сегодня у меня круглая дата. Я приглашаю вас на пирушку… – Вот адрес, – он вырвал из блокнота листок. – Будут интересные люди. Приходите!

Гефт поблагодарил и вышел из кабинета. Надо было раздобыть денег. Неудобно же на «круглую дату» явиться без подарка, а шестьсот марок зарплаты давно кончились.

Он подумал и решил наведаться к баурату. Постучал в дверь, но ответа не было. Потянул ручку на себя и перешагнул порог… Загнер спал на диване, китель на нем был расстегнут, очки лежали на столе и рядом дамский носовой платок, надушенный эссенцией розового масла.

На письменном столе он увидел стопку ночных пропусков с допуском на территорию завода и порта. Было очень соблазнительно, но какой-то внутренний голос предостерег его… Почувствовав на себе взгляд, Николай повернулся к Загнеру, тот, близоруко щурясь, смотрел в его сторону, пошарил рукой по столу в поисках очков, нашел их, надел, кряхтя и позевывая, поднялся:

– А, Гефт! – сказал он доброжелательно. – На рождество поеду домой, в Мюльбах, и высплюсь. Просто мечтаю об этом. Что вас привело ко мне?

– Господин майор, я осмотрел буксир «Райнконтр», потребуется значительное количество цветных металлов…

– Нужны деньги?

– Да, две тысячи марок.

– Пишите заявление. За этот буксир вы, Гефт, отвечаете персонально. На ходовых испытаниях я буду сам. – Он наложил резолюцию на заявление. – Идите получайте. Кассир, кажется, на месте.

– Нельзя ли воспользоваться вашей машиной до часа?

– Хорошо. Скажите Беккеру.

Николай разыскал в швейцарской Беккера и передал распоряжение. Прежде всего он поехал в комиссионный магазин.

Помнится еще по студенческим годам, Вагнер собирал датский фарфор.

В комиссионном магазине Николай столкнулся с «чесучевым пиджаком». Пирог узнал его, поздоровался, как со старым знакомым, и спросил:

– Чем могу служить?

– Что-нибудь из фарфора… Желательно датского. «Три волны»…

– Обслужить пер-со-наль-но! – приказал Пирог продавщице. – Мой личный друг!

Положительно, мир тесен: из-за прилавка ему улыбалась Брунгильда.

– Давно вы здесь? – спросил, растерявшись, Гефт.

– Третий день, мой рыцарь. Захотелось красивой жизни, а здесь столько шикарных вещей!.. Вы просили две-три волны, вот, смотрите сюда, женщина выходит из волны – правда, она худышка… – Брунгильда поставила на стойку фаянсовую статуэтку купальщицы.

– Она мне не подойдет.

– Я так и знала… Хотя Глаша тоже худенькая… Кожа и кости…

– Покажите мне вон ту собачку, мопсика…

– Эту? Пожалуйста! Хотите собачку – получайте собачку. Я давно замечала, что разочарованные в женщинах покупают собак…

Это была копенгагенская собачка «три волны». Грустный вислоухий мопс сидел, опираясь на передние лапы.

Мысленно проклиная Вагнера, Гефт заплатил пятьсот марок и сунул покупку в карман.

У Николая был ключ от квартиры Семашко, и он мог прослушать двенадцатичасовую сводку.

– На Болгарскую! – приказал он, но Беккер сладко спал. С трудом разбудив его, он снова дал адрес, пошутив:

– Майор Загнер спит в кабинете, водитель в машине. Где-то вы с шефом развлекались этой ночью…

Беккер, мрачный мужчина с всегда прилипшей к нижней губе сигаретой, шутку не понял:

– Кто развлекается, а кто баранку крутит. Всю ночь хороводился с вашей Лизхен. То их свези в номера, то на пляж – они купаться хотят, то проголодались – в бодегу… За всю ночь глаз не сомкнул.

На Болгарской Гефт остановил машину, проходным двором вышел на Малороссийскую и заглянул во двор: на антенне висело белье, Анастасия Семеновна сидела здесь же на табурете и штопала носки, а Никита Константинович читал. Своим ключом Николай открыл дверь в квартиру Семашко. Он торопился: до передачи сводки оставалось семь минут. Как на зло, медленно разогревались лампы, сел аккумулятор, слышно было плохо, но все же он записал:

«…С занятием города Болхова наши войска закончили ликвидацию сильно укрепленного района противника севернее Орла.

За десять дней наступления на Орловском направлении нашими войсками взяты следующие трофеи: танков – 372, орудий разного калибра – 720, минометов – 800, пулеметов – 1400, складов разных – 128.

Взято в плен более 6000 немецких солдат и офицеров.

За это же время подбито и уничтожено танков – 776, уничтожено самолетов – более 900, орудий разного калибра – 882.

За десять дней боев противник потерял убитыми свыше 50 000 солдат и офицеров».

Выключив приемник, он погасил лампу, вылез из подвала и надвинул на творило сундук. Надо было зайти к Берндту по поводу листовки к местным немцам, пора бы написать ее.

Условно постучав, Николай ждал недолго. Артур, видимо, читал, потому что на диване лежала открытая книга Анри Барбюса.

– Стаканчик вина? – предложил он.

Николай отказался:

– Тороплюсь, ждет машина. Как, Артур, с листовкой?

Покраснев, Берндт развел руками.

– Не было времени или желания?

– Ни то и ни другое…

– Что же?

– Несколько раз принимался, но совесть не позволяет… Чтобы обращаться с призывом, надо иметь моральное право, а я… Ты верно сказал: с мировой скорбью на лице сидеть в лавочке… Я часто, Николай, вспоминаю твои слова.

– Никогда не думал, что ты унылый хлюпик! – обозлился Николай. – Борись, черт возьми! Борись, Артур, если ты понимаешь всю глупость пассивного протеста. Борись всеми доступными тебе средствами! Пиши листовки! Монтируй передаточную рацию! Выходи в эфир!..

– Хорошо, Николай, обещаю, листовка будет.

– Так-то оно лучше. Вечером свяжись с Зинаидой: сел аккумулятор, надо подзарядить. Сегодня было еле-еле слышно.

– Ты записал сводку?

– Да. Читай, только быстрей.

Берндт взял листок, прочел, и складка на его лбу разгладилась, он предложил:

– Ну, по такому-то случаю ты от стаканчика не откажешься?!

– Извини, Артур, тороплюсь на завод. В другой раз. Чем дальше, тем больше будет таких случаев. Только запасай вина!..

Николай вышел от Берндта, проходным двором выбрался на Болгарскую и в тени шаровидной акации нашел машину. Беккер спал, а на кузове мелом было написано категорически: «Гитлер капут!».

Он с трудом добудился шофера, заставил его вылезти из машины и полюбоваться написанным.

Послав в адрес автора тысячу проклятий, Беккер стер тряпкой надпись, раскурил сигарету, которая тут же погасла, и сел за руль.

На заводе Николай ненадолго забежал к Рябошапченко, показал ему сводку Совинформбюро, справился о делах и пошел в медницкий цех. Мастера Гнесианова он застал за обедом. Этот худой невзрачный человек не ел, а принимал пищу. Делал он это с каким-то особым смаком, вдохновением. Откусив от куска хлеба, он брал с тарелки острием перочинного ножа и отправлял в рот розовые ломти украинского сала, густо намазанные горчицей.

Увидев инженера, Гнесианов накрыл сало газетой и сверху придавил шарикоподшипником, лежавшим здесь же на столе.

– Василий Васильевич, вы знаете, что «Д-8» вернулся в ковш? – спросил его Гефт.

– Знаю. – Лицо Гнесианова как-то сразу потускнело, стало скорбным.

– Так вот, если по этому вопросу вас вызовет шеф, скажете, что причина аварии вам непонятна, что баббит отличного качества, и в подтверждение сошлетесь на меня. Упомяните низкую квалификацию команды. Ясно?

– Да, конечно.

– Скажите, Василий Васильевич, кажется, ваша дочь Лариса печатала на машинке? – неожиданно спросил Гефт.

– Как же, печатала. Но был приказ всем частным лицам сдать машинки в комендатуру…

– И вы…

– Сдал. Я маленький человек, приказ есть приказ.

– А если я сейчас поеду к вам домой на Тенистую, вызову Ларису и скажу: «Отец прислал за машинкой!»

– Вы этого не сделаете!

– Нет, сделаю.

– Зачем? Вам нужна машинка?

– Да, нужна. Не мне, всем нам нужна машинка. А у вас где-нибудь на чердаке она валяется без дела и ржавеет… Вот сегодняшняя сводка Совинформбюро, прочтите!.. – протянул он Гнесианову листок.

Василий Васильевич прочел сводку раз, затем второй… Николай это понял потому, что окончание сводки было написано на обороте листка.

Вернув сводку, Гнесианов спокойно спросил:

– Куда вам доставить машинку?

– Завтра в семь часов утра на остановку Люстдорфской линии трамвая у вокзала. Впереди меня будет стоять девушка. Вы поставите около нее сверток и уйдете. Упакуйте машинку так, чтобы со стороны не было видно, что в свертке. Ясно?

– В семь у вокзала. Девушка впереди вас, – и, помолчав, он спросил: – Скажите, Николай Артурович, я могу надеяться, что со временем вы вернете машинку Ларисе?

– Обязательно верну! Не за горами то время, когда Лариса сможет снова брать работу на дом, – сказал Гефт, и Гнесианов понял – его рот на некоторое время утратил скорбные складки, он улыбался.

После окончания работы предстоял серьезный разговор с отцом по поводу выходного костюма. В последние годы перед войной Артур Готлибович занимал должность директора немецкого передвижного театра, и у него был отличный представительский костюм, которым он очень дорожил.

Неожиданно просьба Николая не встретила особых возражений, и, поворчав, отец повесил на спинку кровати вешалку с черным костюмом, пахнувшим нафталином и всеми теми запахами, что вбирал в себя и стойко хранил старый платяной шкаф, друг его детства.

Уже намыливая помазком щеки, Николай думал: правильно ли он поступил, приняв предложение Вагнера? Он потратился на подарок, а деньги надо было использовать в интересах группы, поддержать людей.

«Но группа сопротивления не была предусмотрена заданием. Правда, я ничего не сделал особенного, рабочие и до моего прихода на завод боролись, в одиночку, как могли, но боролись. Мне только удалось организовать их в боевую группу. И все-таки главное, то, зачем я послан в Одессу, – разведка! А где, позвольте вас спросить, – он обратился к своему изображению в зеркале, тщательно выбривая подбородок, – где, как не в зверинце предателя Вагнера, я могу почерпнуть самую свежую информацию?»

Чисто выбритый, в несколько старомодном, но хорошо сохранившемся костюме, он выглядел отлично.

Николай торопился: он хотел быть у Вагнера одним из первых, чтобы познакомиться с каждым приглашенным отдельно.

Дом в Колодезном переулке он нашел сразу. На парадной двери проступал темный квадрат от дощечки прежнего владельца квартиры. В бельэтаж вел широкий марш с цветными витражами и балюстрадой затейливого чугунного литья. Не питая особой надежды на то, что звонок работает, он нажал кнопку, но звонок отозвался. Послышалась мелкая дробь каблучков, и дверь распахнулась.

На пороге стояла миловидная женщина с утомленным лицом, одетая хоть сейчас на эстраду.

– Здравствуйте! – сказала она по-немецки. – Я Берта Шрамм. Вы Николай Гефт?

Николай поклонился.

– Евгений Евгеньевич ждет. Пойдемте, я провожу вас.

Закрыв за ним дверь, она пошла вперед. Они миновали большую столовую в готическом стиле, с камином. Бросив взгляд на сервированный стол, Гефт насчитал четырнадцать приборов. Из столовой они вышли в холл и свернули вправо, здесь был кабинет. На отдельном столике стояли бутылки с настойками и ликерами, рядом в палисандровой коробочке – сигареты. За стеклами большого, во всю стену, приземистого шкафа книги – русская и немецкая классика.

Навстречу поднялся Вагнер:

– Рад вас видеть, молодой человек! Вы первый!

– Евгений Евгеньевич, простите, но у меня еще много дел! – по-немецки сказала Берта и вышла из кабинета.

– Я поспешил, чтобы поздравить вас первым, – Николай крепко тряхнул руку хозяина. – Примите мой скромный подарок!..

Осторожно Вагнер принял фарфорового мопса. Его холеные пальцы с какой-то особой лаской прошлись по статуэтке. Бережно он поставил ее на стол, сделал шаг назад, наклонил голову, любуясь, и сказал:

– Вы знаете мою слабость! Настоящий «Копенгаген»! Большего удовольствия вы мне доставить не могли. Спасибо, Николя! Можно, я буду звать вас Николя? Я старше вас, гожусь вам в отцы.

– Пожалуйста. Скажите, Евгений Евгеньевич, кто эта дама, Берта Шрамм? – спросил он.

– Это хозяйка, если хотите, экономка квартиры, одна за всех. Нет, нет, квартира не моя! – пояснил он, заметив удивление Гефта. – Это холостяцкая квартира для развлечений. Она принадлежит в одинаковой мере и мне, и адмиралу Циибу, и майору Загнеру, и капитану Ришу – словом, здесь хозяйничают несколько чинов немецкого флота. У этой квартиры забавная история: ее занимал один из янкелей, врач, – Вагнер назвал известную в Одессе фамилию. – Двадцать третьего октября сорок первого года патриоты великой Германии в состоянии справедливого гнева вытащили этого голого иудея из постели на улицу и распяли, как Христа, прибив гвоздями к забору, а под ноги ему укрепили дощечку с двери: «Принимает от 10 до 2-х». Труп висел на заборе несколько дней…

Образно представив себе эту «забавную историю», Николай почувствовал приступ тошноты. Его выручил звонок в прихожей.

– У меня к вам просьба, Евгений Евгеньевич… – сказал он. – Я у вас впервые, никого из ваших друзей не знаю. Прошу меня познакомить, хотя бы в общих чертах…

– Сегодня у меня дорогой гость – Иоганн Вольф-Гросс, мой дальний родственник. Полковник, офицер генерального штаба, здесь в инспекторской поездке. Очень светский, вежливый, а главное, осведомленный человек. Гросс всегда знает что-то такое, чего не знает еще никто! Я вас с ним познакомлю. Затем Илинич Михаил Александрович, крупный инженер, кончил Одесский индустриальный, очень тонкого ума господин. В начале войны был мобилизован Советами, уехал, а вернулся в Одессу в конце сорок второго офицером вермахта! Награжден фюрером четырьмя орденами. Был главным редактором газеты в оккупированном Орле, часто пишет в нашей газете, его псевдоним – Михаил Октан! Ну, кто еще? Да! Олег Загоруйченко! Боксер, президент общества «Ринг», драчун, но веселый человек и…

В кабинет вошел новый гость. Это был высокий, крупный человек, с маленькой головой и брезгливым выражением лица – профессор химии Хайлов.

– Михаил Федорович! – представился он Гефту, поставив на стол корзину цветов.

Разговор стал общим, пока не появился новый гость – офицер генерального штаба в форме СС.

Совсем не по-родственному, Вагнер бросился к нему навстречу, угодливо пожал протянутую руку и по-немецки представил Хайлова, затем Гефта:

– Наш самый талантливый инженер! Ярый сторонник рейха! Верный слуга фюрера!

– Господин Вагнер ко мне очень добр, – также по-немецки сказал Николай, внимательно рассматривая эсэсовца и в то же время пытаясь уйти от тяжелого взгляда его серых глаз со склеротическими веками.

– У вас хорошее берлинское произношение! – похвалил его Иоганн Вольф-Гросс, он ни слова не понимал по-русски.

Вагнер занимал профессора Хайлова, так как тот не владел немецким, а Гефт разговаривал с Вольф-Гроссом:

– Вы, господин полковник, давно из Берлина?

– Что-то я вижу там, не анисовую? – спросил полковник.

– Пожалуйста! – пригласил он эсэсовца к столику. – Анисовую?

Вольф-Гросс оживился и, кивнув головой, сказал:

– Вы спрашиваете, когда я выехал из Берлина… – сделав паузу, он опрокинул рюмку в рот. – Неделю… Неделю тому назад…

– Как настроение в штабе? В ставке фюрера? – снова наливая рюмки, спросил Гефт.

– Ве-ли-ко-леп-ное! – отчеканил полковник и, только проглотив вторую анисовой, добавил: – От чего бы ему быть плохим?! Операция на Востоке по выпрямлению фронта не вызывает опасений. Боевое счастье с нами! – он поманил Гефта пальцем и, понизив голос, сказал: – Фюрер кует новое чудо-оружие! Под ударом этого оружия Англия капитулирует, и мы всю мощь нашего оружия бросим против Советов!

– Господин полковник, я понимаю, военная тайна, но я инженер, поймите меня… Чудо-оружие – это, сверхмощная пушка Круппа?

– Пушка – экспонат исторического музея.

Гефт налил снова рюмки анисовой и, чтобы полковник не подумал, что его спаивают, выпил сам. Расчет оказался верным. Вольф-Гросс выпил рюмку и вытер слезу на склеротическом веке. В его глазах появился блеск.

– Крупповская пушка! – усмехнулся он, взял Гефта за лацкан пиджака, привлек его ближе и конфиденциально сказал: – Чудо-оружие! В Пенемюнде ракеты подняли свои острые рыла на неприступный Альбион. Поверьте мне, инженер, один удар – и Англия капитулирует! Что́ Крупп? Над решением этой задачи работают десятки немецких концернов: «Рейнметалл – Борзи», «АЭГ», «Тиссен – Хитон», «Сименс», ну и конечно «Крупп»…