Текст книги "Наперекор всему"

3

В Ставке Германского главного командования царила теплая и равнодушная атмосфера ко всему, что происходило за стенами Полевого Генерального штаба. Это Николаи заметил сразу же, как переступил порог резиденции генерала от инфантерии фон Фалькенгайна. Офицеры, попадающиеся ему в коридоре, равнодушно, словно нехотя, приветствовали нежданного гостя от разведки. Прекрасно зная о том, что он недавно прибыл с Восточного фронта, они не задавали ему обычных в таких случаях вопросов, не расспрашивали о видах на нынешний год, даже ни словом не обмолвились о громких успехах Гинденбурга. И вообще при виде шефа германской разведки, старались поскорее ускользнуть, спрятаться в своих просторных кабинетах, ничем не объясняя такого к нему отношения. Лишь подходя к приемной Фалькенгайна, Николаи услышал доносящийся оттуда на повышенных тонах разговор, к которому внимательно прислушивались, стоявшие в коридоре отдельной кучкой офицеры в темно-синих мундирах, подпоясанные златоткаными поясами и в кепи из черного фетра с кожаным лакированным козырьком на головах.

– Операция, запланированная Людендорфом на Восточном фронте, лишит нас последних резервов, – возмущенно промолвил кто-то.

– Эта золотая парочка, Гинденбург с Людендорфом, чужими руками жар хотят загребать! – высоким фальцетом, ответил другой. – Но у них ничего не выйдет.

Вскоре из распахнутых дверей вышли два генерала и, демонстративно не обращая на Николаи никакого внимания и уже более умеренным тоном обсуждая злободневный вопрос о резервах, подошли к офицерам-австрийцам, стоящим в коридоре.

«Ах, вот в чем дело, – догадался разведчик, – видимо, адъютант кайзера уже успел оповестить генштабистов о принятом императором решении. И меня небось упомянул как ярого сторонника фельдмаршала Гинденбурга. Теперь ясно, почему все здесь шарахаются от меня».

Николаи понял: главное, что противостояние между Фалькенгайном и Гинденбургом, вкупе с крайне несдержанным в словах Людендорфом, которого кайзер за неисполнительность и самоволие грозился однажды отдать под суд, со временем не исчезло, а лишь только обостряется. Тогда, в начале года, Вильгельм, вопреки мнению канцлера, кронпринца и супруги, не только принял в вспыхнувшем между генералами конфликте, основанном на разных взглядах в ведении войны, сторону главы Полевого Генерального штаба, но и произвел Фалькенгайна в генералы от инфантерии, освободив его от министерского поста и окончательно утвердив на посту главы Полевого Генерального штаба. После шумно отпразднованной зимней победы в районе Мазурских озер император сделал очередную попытку помирить своих фаворитов, раздавая им награды и внеочередные звания. Однако это только обострило вопрос об истинных творцах зимней виктории. Награжденный высшим прусским военным орденом «Pour le Merite» Фалькенгайн считал, что победа на Восточном фронте была обеспечена благодаря переброске им с Западного фронта четырех армейских корпусов. А Гинденбург и Людендорф, которые требовали от начальника Полевого Генерального штаба для проведения зимнего наступления двенадцать армейских корпусов, во всеуслышание утверждали, что если бы не козни Фалькенгайна, который не дал и половины запрошенного, то поражение русских армий было бы куда сокрушительней. Таким образом, он, поддержав план генерального наступления на Восточном фронте, оказался как бы промеж молота и наковальни, в самой сердцевине конфликта между непримиримыми фаворитами императора.

Все эти мысли промелькнули в голове подполковника Николаи, пока он шел неторопливым, размеренным шагом к приемной. В дверях его встретил красный от сознания значимости и чем-то недовольный полковник-адъютант.

– Генерал от инфантерии фон Фалькенгайн занят и приказал никого не принимать, – сухим официальным голосом промолвил он.

– Я подожду, – твердо сказал Николаи и демонстративно уселся на один из стульев, стоявших у стены.

– Вам придется долго ждать, – уже более доверительным тоном промолвил адъютант, привыкший лавировать между большими и маленькими руководителями, – у генерала Фалькенгайна начальник австро-венгерского Генерального штаба генерал Конрад фон Гетцендорф, – сделав еще более значительное лицо, добавил он.

Через полчаса из кабинета Фалькенгайна вышел генерал Гетцендорф и, окинув недовольным взглядом подполковника, направился к своей свите, ждущей его в коридоре.

Видя, что адъютант не собирается докладывать, Николаи решительно встал и потребовал:

– Господин полковник, я прошу вас непременно доложить обо мне начальнику Полевого Генерального штаба.

Видя нерешительность штабного, с опаской покосившегося на дверь, ведущую в кабинет генерала, он уверенно добавил:

– У меня дело государственной важности!

Только после этих слов адъютант, изобразив на лице решимость, направился к двери и, чуть слышно постучавшись, проскользнул между створок внутрь кабинета.

– Генерал от инфантерии фон Фалькенгайн ждет вас, – радостно промолвил он, выскользнув из-за чуть приоткрытых дверей.

– Я искренне рад видеть вас, Вальтер, – на удивление радушно принял подполковника начальник Полевого Генерального штаба, – мы здесь с генералом Конрадом фон Гетцендорфом обсуждали детали нашей совместной операции на Южном направлении Восточного фронта.

– Неужели вы отказались от идеи наступления на Париж? – удивленно воскликнул Николаи.

– Нет, я никогда не откажусь от этого! – решительно воскликнул Фалькенгайн. – Но в нынешнем году наша неминуемая победа на Западном фронте будет коваться на Востоке. Правда, в отличие от Гинденбурга, явно одержимого замыслом глубокого флангового удара с тем, чтобы охватить и уничтожить все русские армии в Польше, я предлагаю направить основной удар на юго-восток. И генерал Гетцендорф меня полностью поддерживает.

Подойдя к карте Восточного театра военных действий, лежащей на огромном столе, он продолжал:

– Полевой Генеральный штаб приступил к планированию операции в Галиции. Троекратное превосходство германских войск мы обеспечим не за счет переброски армейских корпусов с Западного фронта, а за счет скрытной передислокации австро-венгерских резервов и войск нашей 11-й армии, предоставив генералу Макензену, который будет командовать группировкой, все полномочия, а также все необходимое вооружение и технические средства.

Указав кончиком костяного ножа для бумаг на какой-то мелкий населенный пункт своей довольно крупномасштабной карты, он уверенно продолжал:

– Отсюда, от Горлице, мы нанесем по русским внезапный и сокрушительный удар. Это направление выбрано нами потому, что там нет значительных сил русских и наш мощный прорыв намного облегчит положение австро-венгерской армии, позволив ей все свои силы бросить на освобождение территории, захваченной русскими. Троекратного перевеса сил вполне достаточно для того, чтобы вытеснить противника не только из Карпат, но и из Галиции. Вот такой, в общих чертах, наш совместный с союзниками замысел боевых действий на нынешний год.

Закончив, генерал взглянул на шефа германской разведки, явно ожидая, что он непременно выскажет свое положительное мнение. Но Николаи не торопился давать оценку согласованному союзниками плану, боясь вновь оказаться «меж молотом и наковальней».

– Что вы можете сказать на этот счет? – так и не услышав ожидаемых от разведчика слов одобрения, нетерпеливо спросил Фалькенгайн.

– Мне трудно судить, господин генерал, – задумчиво промолвил Николаи. – Я могу уверенно сказать лишь одно, что если вы не предоставите Верховному главнокомандующему веских доказательств необходимости генерального наступления на южном фланге Восточного фронта, то он решительно поддержит план летней кампании Гинденбурга.

– Насколько я знаю, вы тоже поддержали план Гинденбурга, – окинул пытливым взглядом подполковника Фалькенгайн.

– Да, господин генерал, – признался Николаи, – у меня для этого были веские основания.

– Вы считаете, что наш план несостоятелен? – задал вопрос в лоб генерал.

Прекрасно понимая, что на прямой вопрос необходимо отвечать так же прямо, Николаи уверенно сказал:

– Я считаю, что осуществление плана Полевого Генерального штаба так же, как и плана штаба Обер-Оста возможны, но только, как дополнение друг к другу, но никоим образом как планы самостоятельные. Кайзер выберет один из них, потому что на осуществление обоих в Германии просто нет необходимых сил и средств. Скажу больше: император озабочен положением на Западном фронте. Он опасается удара в спину и поэтому категорически запретил снимать оттуда войска. Так что при планировании операций на востоке необходимо учитывать лишь внутренние резервы. Кайзер направил меня на Западный фронт для того, чтобы я на месте проанализировал обстановку и доложил ему накануне проведения военного совета свое мнение о возможности или невозможности наступления англо-французских войск в ближайшие месяцы…

– Но вы приехали не только для этого, – перебил подполковника генерал, окинув его своим проницательным взглядом.

– Вы правы, – неожиданно для себя признался Николаи. – Мне поручено изучить вопрос об игнорировании Полевым Генеральным штабом поступающих от наших агентов разведывательных данных при планировании операций на западе.

Фалькенгайн удивленно взглянул на подполковника и, досадливо крякнув, обиженно промолвил:

– Но вы же понимаете, что это происки моих недоброжелателей! Я вам вполне определенно могу заявить, что именно благодаря четкой и слаженной работе вашей агентуры, ваших профессионалов-криптографов наши войска не только своевременно отражают натиск противника, как на Восточном, так и на Западном фронтах, но и периодически наносят по нему довольно ощутимые удары. И только недальновидность канцлера с его ручным правительством да неуемные амбиции Гинденбурга и Людендорфа не позволяют германской нации сплотиться для осуществления своей главной миссии – создание Единой Европы, и дать возможность нашей армии развернуться в полную силу, чтобы в едином порыве сокрушить и опрокинуть врага…

Эти слова явно пришлись по душе шефу германской разведки, и он снова, неожиданно для себя, поддержал генерала:

– Вы правы, господин генерал, в одном: в том, что до сих пор не существует единства не только в Верховном командовании, но и в государстве в целом. Нет объединяющего нас всех начала… – промолвив это, Николаи тут же осекся и окинул тревожным взглядом Фалькенгайна: заметил тот или нет его крамольные слова, которые при соответствующем докладе могли вызвать у кайзера гнев и, возможно, неприятные для него последствия, после чего поспешно добавил: – И только железная воля императора позволяет нашей армии добиваться великих побед!

– Да, Вальтер, нашему кайзеру приходится нелегко постоянно подстегивать правительство и сдерживать некоторых особо ретивых военачальников, – поддержал разведчика генерал, не показывая вида, что понял его слова об объединяющем начале, которого нет. Однако по взгляду Фалькенгайна Николаи понял, что тот всерьез озабочен дворцовыми интригами своих противников и к тому же прекрасно понимает, к чему все это может привести. И тогда он окончательно решил для себя непременно поддержать намерение начальника Полевого Генерального штаба нанести основной удар по русским на юго-востоке прежде всего потому, что Фалькенгайн в отличие от Гинденбурга и Людендорфа меньше всего заботился о личной славе.

– Я еще не уверен в стабильности обстановки на Западном фронте, но если я в ближайшее время получу от своих агентов подтверждение о неготовности англо-французских войск к активизации своих действий, то готов поддержать ваш план летнего наступления именно в Галиции, – заявил Николаи. – Утром я выезжаю в Антверпен и надеюсь, что там мне удастся составить полную картину, существующую на Западном направлении, а если повезет, то и узнать о ближайших намерениях англо-французов…

– Недавно генерал-квартирмейстер докладывал мне о каком-то новом мощном английском оружии под названием «танк», которое противник намерен применить в ближайшее время, – доверительным тоном сообщил Фалькенгайн. – У вас есть какие-нибудь сведения об этом?

– Да, я знаю о таком оружии, – задумчиво промолвил Николаи, – мои люди в Лондоне уже вышли на военные мастерские, занимающиеся разработкой этого подобия огромного броневика, оснащенного кроме пулеметов еще и пушками. Кстати, по имеющейся у меня информации, подобную конструкцию создают и русские. Некий инженер Лебеденко сумел убедить царя в реальности проекта, продемонстрировав заводную деревянную модель своей боевой машины. По сведениям, поступившим от моих агентов из Петрограда, царь и инженер, «как дети малые», ползали по полу, гоняя модель по комнате. Игрушка резво бегала по ковру, легко преодолевая стопки из двух-трех томов «Свода законов Российской империи». Аудиенция кончилась тем, что впечатленный машиной Николай II распорядился открыть финансирование проекта. Наши инженеры, которым я предоставил копии чертежей русской боевой машины, в один голос заявили, что этот монстр из-за своего гигантского веса, просто не сможет передвигаться по земле.

– Русские всегда были людьми нерациональными и расточительными, – заявил неожиданно генерал, – если б Германия имела такие ресурсы, какие достались России, то мы бы уже давно завоевали весь мир!

– Да, господин генерал, – согласился Николаи, – у нас просто нет средств на подобные расточительные разработки. Вся надежда только на пушки, да на стойкого немецкого солдата, безропотно выполняющего даже необдуманные, скороспелые приказы своих недальновидных военачальников.

Поспешно заключив из этих слов, что шеф германской разведки перешел на его сторону, генерал Фалькенгайн доверительно сообщил:

– Вы, наверное, посетите Антверпенскую разведшколу. Так вот я бы хотел предупредить вас о драконовских законах, которые там существуют. Об этом ходят чудовищные слухи, которые, не дай бог, могут дойти и до ушей кайзера…

– Я не пользуюсь слухами, – явно задетый за живое, сдержанно промолвил Николаи. – Обещаю вам во всем разобраться и надеюсь, что большинство досужих разговоров, существующих о жизни и деятельности питомцев разведшколы, всего лишь дань неуемной фантазии, присущей штабным бездельникам. Вы же прекрасно понимаете, что разведка не делается в белых перчатках…

4

Антверпенская разведшкола размещалась в прекрасном, старинной постройки особняке, в одном из красивейших жилых кварталов города на улице Пепиньер, 10.

Верный своей привычке, прежде чем наведываться к своим подчиненным, как можно больше и всесторонне узнать о них от самых разных людей, Николаи остановил машину невдалеке от главной ярмарки Антверпена. Одетый в обычное для голландцев платье, состоящее из поношенных башмаков, песчаного цвета шаровар, заправленных в полосатые гольфы, и видавшего виды грубошерстного пиджака, накинутого поверх серой блузы, он не вызывал никакого подозрения у мастеровых и фермеров, спешивших на воскресную ярмарку. Приличное знание французского языка давало разведчику возможность завязывать с неспешными голландцами ничего не обязывающие разговоры. Так он познакомился с высоким и широкоплечим горожанином, который уже побывал на ярмарке и рассказывал встречным и поперечным о том, как выгодно продал какому-то немцу выточенную накануне из вишневого корня трубку.

– Нет ли у вас, уважаемый, еще одной трубки на продажу? – чтобы завязать разговор, спросил Николаи, слыша бахвальство предприимчивого голландца.

– Тот, кто хоть раз слышал о мастере Маартене, тот знает, что мои курительные трубки всегда пользуются спросом, и поэтому долго в моих карманах не залеживаются, – неопределенно промолвил горожанин, в то же время внимательно присматриваясь к незнакомцу. – Вы, видно, из дальних краев будете? – спросил он заинтересованно. – На ваших башмаках слишком много дорожной пыли, – проницательно добавил мастер.

– Вы правы, дядюшка Маартен, – ответил Николи, – утром я еще был в Мортселе.

Теплый весенний день так и манил в тень пивных заведений, и мастер курительных трубочек радушно пригласил понравившегося ему незнакомца в паб.

– А что, уважаемый, после дальней дороги небось хочется горло промочить? – сказал он, указывая на встретившуюся на пути пивную.

– Если дядюшка Маартен приглашает, то как-то неприлично отказываться, – ответил разведчик и отправился вслед за радушным горожанином.

В прокуренном и прокопченном заведении вместо столов стояли огромные дубовые бочки, к которым были придвинуты настоящие сосновые пеньки вместо табуретов.

Проворный разносчик пива быстро очистил крайнюю бочку от мусора и, тут же получив звонкую монету из рук трубочных дел мастера, принес две литровые кружки пенистого напитка.

– А что, уважаемый, – после продолжительного молчания начал неторопливый разговор Маартен, – в вашей местности нет хорошего мастера-трубочника?

– Такой, как вы мастер, в близлежащей местности, только один, – уверенно промолвил Николаи, – и звать его дядюшка Маартен.

Не показывая вида, что ответ незнакомца ему очень понравился, голландец крякнул, отставил от себя наполовину осушенную кружку и внимательно взглянул на незнакомца, ожидая от него подвоха, но, не заметив в его глазах даже тени насмешки, расплылся в радостной улыбке.

– Приятно слышать, что обо мне знают даже в Мортселе. Раз такое дело, то я непременно выточу трубку из вишневого корня и для вас. Приходите в эту пивную в следующее воскресенье и сможете получить добрую трубку всего лишь за марку с четвертью. Скажу по секрету, немцу я продал за десять марок. Уж очень он хотел купить именно мою трубку.

– Благодарю вас, дядюшка Маартен, за доброе ко мне отношение и позвольте заказать еще по кружечке пива.

– Ну что же, я не возражаю. Если в карманах ваших штанов залежалась пара-тройка монет, то вы можете употребить их во благо моего и вашего чрева, – благодушно согласился мастер, допивая остатки ячменного напитка.

После второй кружки разговор оживился. Мастер, подозрительно осмотревшись кругом, начал с горькой ухмылкой рассказывать о житье-бытье в оккупированной врагом стране и о жестокости захватчиков, которые не дают проходу жителям.

После третьей кружки дядюшка Маартен, наклонившись к самому уху своего нового товарища, шепотом сообщил необычную новость о том, что в городе есть достопримечательность, которая затмила собой не только красивейшую городскую площадь Гроте Маркт, но и знаменитый собор Девы Марии, где каждый день толпятся люди, горящие желанием увидеть невероятное.

– И что же это за достопримечательность? – не сдержал своего интереса Николаи.

– Дом дьявола, – шепотом сообщил мастер, подозрительно оглядываясь по сторонам.

Заметив на лице нового знакомого искреннее недоумение, он пояснил:

– По адресу Пепирьер, 10 расположен старинный особняк, в который вселились немцы и сразу же закрыли окна решетками и плотными черными шторами. И тогда по городу поползли слухи о том, что в доме собраны со всего света колдуны, которым кайзер поручил навести порчу на всех врагов Германии. Я знаю, что с того времени на всех, кто открыто выступает против оккупантов, наводится порча, и они или умирают от тяжелых болезней или исчезают совсем…

Глянув через окно на возвышающийся поблизости собор, дядюшка Маартен истово перекрестился.

Распрощавшись с мастером Маартеном, Николаи вернулся к машине и, переодевшись в более соответствующую своему положению цивильную одежду, приказал шоферу ехать к «демоническому» дому.

Еще издали он увидел возле подъезда известного ему особняка двух здоровенных жандармов, которые были заняты тем, что отгоняли от ворот праздно шатающихся людей, непременно желающих посмотреть на новую городскую достопримечательность. Стараясь соблюсти инкогнито, Николаи не решился останавливать машину у подъезда, возле которого толпилось слишком много зевак и, проехав за угол здания, приказал шоферу свернуть на соседнюю улицу. Авто остановилось напротив высокого забора с низкой, почерневшей от времени деревянной калиткой посредине.

Найдя невзрачную кнопку звонка, затаившуюся среди густых плетей плюща, покрывающегося первыми зелеными листочками, Николаи несколько раз нажал на нее.

Во дворе сразу же открылась дверь, и послышались чьи-то поспешные шаги.

– Кого еще там Бог принес? – послышался старческий ворчливый голос.

– Пустите переночевать путника с Востока, – тихо, но внятно произнес слова пароля шеф германской разведки.

– Путникам с Востока всегда рады, – уже по-другому, четко и значительно прозвучало из-за стены.

Калитка неслышно распахнулась, пропуская Николаи в просторный, уютный двор, обнесенный двухметровым кирпичным забором, сплошь увитым плющом.

Николаи после представления нового начальника Антверпенской разведшколы лейтенанта Шрагмюллер здесь больше не бывал и теперь с интересом осматривался, заметив множественные изменения. В глубине двора, у дальней стены, на просмоленных шпалах лежали два рельса, посредине двора блестели новой краской самые разнообразные спортивные снаряды, у входа в особняк застыли по стойке «смирно» два курсанта в черных полумасках. По команде унтер-офицера, встретившего Николаи у калитки, курсанты поспешно открыли дверь и вновь вытянулись в струнку. В полутемном коридоре особняка было пусто. Только на втором этаже на пути следования к кабинету начальника школы из комнаты вышел высокий, стройный курсант в черной полумаске и, увидев незнакомца, резко повернулся к стене.

– Господин подполковник, – обратился к Николаи унтер-офицер, когда они вошли в кабинет начальника школы, – лейтенант Шрагмюллер проводит индивидуальное занятие с курсантом под номером Пригласить ее сейчас или после занятий?

– Работайте по плану, – ответил подполковник и, дождавшись, когда за унтер-офицером захлопнется дверь, огляделся. В кабинете было довольно просторно. Кроме стола, кресла и двух стульев, стоящих по бокам, в комнате находились только массивный сейф да шкаф, заполненный книгами.

К своему искреннему удивлению, Николаи увидел в книжном шкафу не только различные военные словари и инструкции, но и два довольно потрепанных томика Достоевского «Братья Карамазовы» и «Преступление и наказание», переведенных на французский язык. Он еще больше удивился, когда увидел на полях книг заметки на немецком языке.

«… Русские способны ужиться со всем чем угодно, у них отсутствует то чувство меры, которое свойственно европейскому человеку». Дальше подчеркнуты жирным черным карандашом слова Достоевского, произнесенные устами Дмитрия Карамазова: «…нет, широк человек, слишком даже широк, я бы сузил… Что уму представляется позором, то сердцу – сплошь красотой… Ужасно то, что красота есть не только страшная, но и таинственная вещь. Тут дьявол с Богом борется, а поле битвы – сердца людей». И на полях запись: «Интересно, почему это чувство не свойственно англичанам и французам? Надо глубже изучать психологию пленных…»

«И впрямь, именно здесь, в этой школе дьявол с Богом тоже борется за сердца людей, – подумал вдруг Николаи, зная, что более половины курсантов набраны из стана врага, – только здесь вместо дьявола-искусителя предстает вербовщик, а о Боге курсант и думать не хочет. Для него теперь Бог и царь – начальник разведшколы».

Элизабет Шрагмюллер вошла в свой кабинет неслышно, по-кошачьи, «на мягких лапках», и, к своему удивлению, застав своего шефа с книгой в руках, громко и по-военному четко доложила:

– Господин подполковник, лейтенант Шрагмюллер! Курсанты в количестве 32 человек проходят индивидуальный курс обучения. Очередной выпуск планируется через две недели. Больных нет, раненых и убитых нет.

От неожиданности Николаи чуть было не выронил из рук книгу, но вовремя сдержался и, изобразив на лице снисходительную улыбку, резко развернулся кругом. Не ожидавшая такой быстрой реакции со стороны начальника Элизабет поспешно сделала шаг назад и, неуловимым жестом поправив выбившийся из-под берета локон черных как смоль волос, тихо добавила:

– Я искренне рада приветствовать вас, господин подполковник, в Антверпенской разведшколе. Надеюсь, что вы не напрасно утвердили меня на эту высокую должность. Я старалась оправдать ваше доверие и никогда не забуду вашего доверительного, скажу больше, вашего личного участия в моей судьбе!

Николаи, приготовившийся было сделать витиеватый комплимент этой стройной и довольно симпатичной женщине, услышав из ее уст славословие в свой адрес, сконфуженно промолчал. Пока он напряженно думал, с чего начать разговор, бравая лейтенантша опередила его.

– Вы интересуетесь русской классикой? – удивленно спросила она, увидев в его руках книгу Достоевского.

– Да, – неожиданно для себя признался Николаи, – когда-то я пытался постичь особенности русской души. Мне это было необходимо для агентурной работы с русскими. Ведь они так не похожи на нас. Недаром в России говорят: «Что русскому хорошо, то немцу – смерть!», словно оправдываясь, добавил он.

– И вам удалось раскрыть этот секрет?

– К сожалению, нет. Русская душа до сих пор для меня, так же, как, по-моему, и для любого другого образованного европейца, – потемки…

Он с интересом спросил:

– А вы, как доктор философии, сможете объяснить это?

– Мне не только как по-европейски образованному человеку, но и как офицеру, имеющему дело с самым разнообразным человеческим материалом, по долгу службы необходимо быть знатоком человеческих душ, психологии каждого, кого поставляют вербовщики. Ведь от того, как я подготовлю агента для выполнения заданий командования, будет во многом зависеть успех той или иной операции, а возможно, и ход войны в целом. Еще изучая философский курс в университете, я перечитала множество книг, в том числе и русских писателей, историков и философов, и знаете, меня поразило тогда утверждение многих из них о том, что русский человек никогда не сможет стать европейцем. Прежде всего потому, что у нас свои, отличные от русских, национальные особенности. Знаток русской души Достоевский в своих произведениях прямо утверждает, что «европейские национальные начала чужды и даже противоположны нам, мы, русские, не сможем к ним привыкнуть точно так, как мы не могли бы носить чужое платье, сшитое не по нашей мерке». Если это и в самом деле так, то закрадывается довольно крамольная мысль… – Элизабет смущенно и в то же время изучающе взглянула на своего начальника.

– Говорите, я прошу вас. Этот разговор неофициальный и ни к чему нас с вами не обязывает. Можете быть откровенной со мной, как с вашим пастором, – доверительно промолвил Николаи, прекрасно поняв смущенный взгляд Шрагмюллер.

– Это моя личная мысль, господин подполковник… – взволнованно промолвила лейтенант. – Я считаю, что в будущей, объединяющей всю Европу великой Германии, просто нет места для русских. Ведь эти варвары не смогут, как другие европейские народы, ассимилироваться. Они горды своей идентичностью и больше ничего не приемлют. Так зачем нам насильно тащить их в единую Европу? Недаром древние философы утверждали, что «насильно осчастливить ни человека, ни народ просто невозможно»…

– Позвольте мне прежде всего сказать, что ваши мысли глубоки, суждения убедительны, логика все подавляющая… Скажу откровенно, мне еще никогда не приходилось обсуждать философские вопросы с такой блестяще образованной и довольно глубоко знающей свое дело женщиной, – наконец-то сделал долгожданный комплимент своей прелестной подчиненной Николаи и, заметив, как от похвалы у нее заалели мочки ушей, добавил: – Я прекрасно понял вашу мысль и, главное, вопрос, который оттуда вытекает… Вы хотите знать, зачем мы воюем с Россией, которая, несмотря на все потуги царя Петра и его единомышленников, никогда не стремилась и не стремится в объединенную Европу? Скажу прямо, я был противником этой войны и не раз приводил кайзеру завет великого Бисмарка «никогда не воевать с Россией». До сих пор почти дословно помню его великие и мудрые слова: «… Даже самый благоприятный исход войны никогда не приведет к разложению основной силы России, которая зиждется на миллионах русских… Эти последние, даже если их расчленить международными трактатами, так же быстро вновь соединяются друг с другом, как частицы разрезанного кусочка ртути…» Но император отмахивался от подобных предупреждений великого канцлера, как от назойливых мух. И вот мы имеем то, что имеем, – заключил подполковник и, вытащив за цепочку серебряную луковицу карманных часов, удрученно покачал головой. – Давайте оставим этот интересный и довольно занимательный разговор до лучших времен. Нам с вами необходимо за 24 часа так много обсудить и сделать, что я с болью в душе вынужден перейти к официальной части.

Положив томик Достоевского обратно на полку, Николаи галантно предложил даме кресло, а сам сел за стол напротив нее.

– Прежде всего, я хотел бы высказать свое удовлетворение теми изменениями, которые произошли в школе и которые я успел заметить, – вновь высказал невольный комплимент подполковник. – Я вижу, что вы в отличие от прежнего начальника школы уделяете большое внимание не только специальной, физической и моральной подготовке людей, но и материальному обеспечению учебного процесса. Но хотел бы, чтобы вы больше внимания уделяли практической подготовке курсантов на всевозможных макетах. Участок железнодорожного полотна, на котором, как я понял, тренируются диверсанты-подрывники, лишь малая доля того, что должно быть. И не стесняйтесь, запрашивайте на это дело побольше финансовых средств, а я, со своей стороны, постараюсь помочь.

– Яволь, господин подполковник! – обрадованно воскликнула Элизабет, незаметным движением руки поправляя свои цвета вороньего крыла локоны, падающие на глаза, – если позволите, я сегодня же подготовлю рапорт…

– А я передам его по назначению и, по возможности, прослежу за его исполнением, – подсознательно стараясь угодить красавице, предложил Николаи. – В период затишья на Западном фронте наши агенты должны работать тоньше и эффективнее, чтобы все приготовления противника, какими бы скрытными они ни были, стали нам своевременно известны. Поэтому средств для этого жалеть не надо.

Николаи достал из внутреннего кармана пиджака небольшой блокнот и, пролистав его, озабоченно промолвил:

– Прежде чем знакомиться с вашими преподавателями и воспитанниками, я бы хотел узнать ваше мнение о деятельности агентуры в прифронтовой полосе и в глубоком тылу противника. Есть ли необходимость расширять школу или увеличивать время на обучение курсантов для того, чтобы информация о противнике поступала не от случая к случаю, а постоянно? Аналитики Полевого Генерального штаба ссылаются на скудность поступающей из-за линии фронта информации.