Текст книги "Смерть повара"

Новогодняя история

Жизнь порой подбрасывает такие сюжеты, какие и в кино не всегда увидишь.

Вот какая история произошла с одной моей знакомой.

Женщина она, что называется, «бальзаковского возраста». Сделала неплохую карьеру, защитила диссертацию, но за всеми этими хлопотами несколько запоздала с личной жизнью. Ну, некогда было этим заниматься. Поэтому все у неё было хорошо – не хватало только обыкновенного женского счастья.

И вот, познакомилась она через интернет, – а где ещё в наше время знакомиться немолодой интеллигентной даме? – с парнем, который был её лет на …дцать моложе. Хороший был парень, положительный. Курил в меру, почти не выпивал, собой красавец. Начали они встречаться.

Прежнюю бизнесвумен стало не узнать: появился блеск в глазах, одеваться стала более романтично, что ли, лицо расцвело задумчивой внутренней улыбкой.

Как-то раз, смущаясь, она призналась, что мечтает, чтобы он переехал к ней насовсем, чтобы не чувствовать себя одинокой в большой пустой квартире. Только сомневается: действительно ли он ее любит, или только пользуется её невостребованной нежностью?

А в чем, собственно сомнения?

Да вот, как-то его поведение иногда меняется, и не понятно, с чем это связано. Обычно он предпочитает проводить с ней время дома, смотреть хорошие фильмы или слушать музыку под бокал сухого. Разве что выходили они иногда погулять в парке или пройтись по магазинам. Кстати, он обладает хорошим вкусом и подсказывает, что ей больше идет. Ну и она любила его наряжать, покупала ему дорогие вещи, – похоже, ему это нравилось.

Но иной раз, придя на свидание, он становился капризным, настаивал на том, чтобы вместо тихого вечера дома пойти в ночной клуб, «поколбаситься», как он выражался. Сначала она относилась к этому снисходительно: ну молодой ведь, энергию надо куда-то девать, хочется людей посмотреть и себя показать. Но потом это стало ее раздражать. Сама то она к молодежным танцам призвания не чувствовала, приходилось ей прозябать где-нибудь в темном углу клуба, когда он «зажигал» на танцполе с молодыми «барби». Чувствовала себя как динозавр свежеоткопанный.

Раз вообще казус вышел. Она ведь знала его вкусы и, пока ожидала его в клубе, заказала его любимые морепродукты, клубнику и белое вино. А он, когда пришел, заявил, что этого не ест, якобы у него аллергия, и попросил стейк с чипсами и «кровавую Мэри». А на дорогую рубашку, о которой, она знала, он давно мечтал, и которую она купила ему в подарок, даже не взглянул. «Может, виноваты критические дни?» – недоумевала она. Но ведь у парней, вроде бы, критических дней не бывает…

Так и продолжалось у них почти год – то милая семейная идиллия – а то вдруг капризы, взаимные претензии, непонятки одним словом.

Тянуться бы и дальше этой истории, если бы наша дама не решила положить конец неопределенности и расставить точки над «i».

А тут и повод подходящий подвернулся – Новый год. Как владелица фирмы, она решила устроить праздник для своих сотрудников и заказала малый зал в одном модном клубе. На этом празднике она хотела представить коллегам своего избранника и подтолкнуть его к тому, чтобы он сделал ей официальное предложение.

Но организовать праздник оказалось легче, чем заставить потенциального жениха присутствовать на нём.

Он всячески отнекивался, приводил разные резоны, и заявил, что вообще терпеть не может клубы и другие людные места.

Сдался только после того, как она пообещала заказать ему костюм у Чапурина.

Праздник был фееричным, как ему и положено.

Для коллег появление их работодательницы с молодым красавцем не было неожиданным, но они весьма искренне её поздравили и сами веселились во всю. А что за праздник без танцев? Подняв очередной тост за присутствующих дам, коллеги-мужчины предложили продолжить веселье на танцполе.

Наша героиня, сияя от счастья, вопреки обычной застенчивости, тоже решила не отставать, хотя её спутник уговаривал её остаться в малом зале.

И вот, веселая толпа коллег вывалилась на танцпол, где гремела музыка и сверкали молнии стробоскопов. Образовав свой круг, коллеги принялись совершать те конвульсивные движения, которые сегодня называются танцами. У молодых это смотрелось легко и непринужденно, люди в возрасте больше походили на молдаван, мнущих виноград ногами. Но, учитывая выпитое, все чувствовали себя превосходно и весело.

Наша дама, чувствуя себя королевой вечера, тоже веселилась, ловя на себе восхищенные взгляды мужчин. Даже светотехник время от времени выхватывал её из полумрака ярким лучом прожектора, заставляя сверкать её наряд, весь в серебристой чешуе.

И вдруг, в какой-то момент, эта блистательная дама застывает в луче прожектора, уставившись в одну точку.

И весь круг танцующих рядом её коллег посмотрели туда же.

И увидели, что в углу зала пришедший с ней молодой человек… припал лицом к пышным грудям их секретарши, девицы хотя и красивой, но феноменально глупой.

Светотехник, повинуясь гипнозу толпы, перевел свой прожектор на эту парочку, а диджей, растерявшись, нажал не на ту кнопку, и в зале повисла гнетущая тишина.

В следующий момент присутствующие стали свидетелями такой мизансцены.

В центре ее, как и полагается, была хозяйка вечера в своем блистающем платье. Слева от нее, в свете прожектора, застигнутые врасплох, все еще обнимались ее возлюбленный с ее же секретаршей, а справа, со стороны малого зала, к ней приближалась… вторая версия ее избранника со словами: «дорогая, я тебе сейчас все объясню!»

Наша героиня, не выдержав темпа событий, натурально падает в обморок, ее возлюбленный, вместо того, чтобы оказать ей помощь, в неподдельном отчаянии бросается на своего «дубля» со словами: «Это ты, ты, ты все испортил!», и оба молодых человека падают на пол, безжалостно колотя и кусая друг друга…

Объяснение этой почти мистической новогодней истории оказалось незамысловатым.

Два брата-близнеца из провинции приехали покорять Москву.

Несмотря на то, что они были близнецами, по характеру были полными противоположностями. Один, тот, с кем и познакомилась наша дама, обладал романтичной и можно даже сказать, меланхоличной натурой, был вовсе не падок на дорогие подарки, был домосед, и, похоже, по-настоящему ее любил, несмотря на разницу в возрасте.

Но он был не силах отказать постоянным просьбам брата, который так и не смог как следует устроиться, но очень любил тусить по клубам, морочить голову молодым девицам, представляясь им то ли крутым бизнесменом, то ли политиком, то ли режиссером.

Поддержание имиджа требовало немалых расходов – «нужно быть в трэнде». Узнав, что брат закрутил роман с богатой пожилой теткой, он сначала просил его покупать ему одежду в дорогих магазинах, благо размер у них был одинаковый, престижные часы и другие аксессуары удавшейся жизни.

А потом и вовсе стал временами приходить вместо него на свидания, чтобы иметь возможность посетить места, несовместимые с уровнем его дохода.

Впрочем, дохода у него никакого и не было, если не считать того, что ему перепадало от покровительницы.

Таким образом, наша дама, сама того не подозревая, состояла в отношениях с двумя парнями одновременно, ну и содержала за свой счет их обоих. В тот новогодний вечер судьба случайно (а может не случайно?) свела их в одном месте: непутевый брат никак не ожидал встретить в клубе этого тихоню с его дамой сердца.

Он пришел туда отметить праздник с друзьями, а то, что девица, которую он уже начал клеить, оказалась секретаршей нашей героини, было вообще непредсказуемо.

Понятно, узнав о циничном обмане, жертвой которого она, неглупая деловая женщина, оказалась, она пришла в ярость и разорвала эти ненормальные отношения, сообщив о братьях-аферистах куда следует, так что им пришлось срочно уносить ноги из столицы.

Заодно уволила дуру секретаршу и некоторых слишком говорливых сотрудников.

На обсуждение новогодней истории было наложено вечное табу.

И с удвоенной силой погрузилась в дела бизнеса.

Разговоры о надежном мужском плече с тех пор вызывают у нее кривую усмешку.

И только иногда из-под стальной брони нет-нет да и проглянет растерянный взгляд женщины, засыхающей без любви.

Возвращение

Тем летом я провёл несколько дней на берегу реки с друзьями, в импровизированном кампусе, состоящем всего из двух палаток. Палатки мы разбили на краю поля, заросшего луговыми травами. На другом берегу круто поднимался от воды к самому небу заповедный дубовый лес.

Вырвавшись из суеты пыльного, душного города, мы наслаждались тишиной и покоем безлюдной местности, казалось, помнящей ещё набеги монгольских орд и пугачёвской вольницы. Вечерами мы разводили большой костёр и, как огнепоклонники, засиживались возле него до той поры, пока не начинало светлеть широкое небо.

Однажды у костра зашел разговор о жизни и смерти.

Что есть жизнь, как не медленное умирание? Но жизнь вечна! Надо разграничивать приватную жизнь отдельного человека и жизнь вообще, как форму движения материи.

Правильно. Но отдельного человека волнует не столько общая закономерность, сколько то, что касается его лично. Мы знаем, что в будущем жизнь будет лучше и интереснее, но это будет уже после нас. Мы не можем ждать! Поэтому мы воспринимаем свою жизнь как отпущенный нам промежуток времени, в течение которого мы должны успеть как можно больше. Что важнее: то, что мы оставим после себя или то, как мы прожили свою жизнь? как реализовали себя?

А смерть? является ли она необходимым итогом жизни? Закономерна она или аномальна? Может ли человек познать, что такое смерть – не снаружи, нет – это всем известно, а изнутри? Или это своего рода «ноумен» – вещь в себе? Существует ли что-то после смерти?

Последний вопрос не вызвал споров. С максимализмом, свойственном юности, мы сошлись во мнении, что смерть – это физическое разрушение живой материи и, следовательно, после смерти нет ничего, кроме процессов распада и гниения.

Конечно, наивно было искать решение этих вопросов, которые человечество решает уже не одну тысячу лет, нам, не обладавшим жизненным опытом. Тем не менее, это представлялось тогда важным и необходимым.

Костер угасал, а молодость брала своё: мы разбрелись по палаткам, так и не разрешив мировых вопросов.

Утреннее солнце рассеяло ночные темы как предрассветный сумрак. В нашем возрасте более естественно наслаждаться жизнью, а не толковать о смерти.

Настало утро. Мы решили искупаться – неподалёку был небольшой песчаный пляж – и с наслаждением вступили в прохладную быструю воду. Как часто бывает в таких случаях, мы поспорили, кто быстрее доплывёт до острова. Вздымая сверкающие брызги, смеясь и толкаясь, мы ринулись к поросшему серебристыми кустами островку, видневшемуся на самой стремнине.

Выгребая против довольно сильного течения, я внезапно почувствовал, как мышцы левой ноги сократились и ногу словно сковало, так что я уже не мог пошевелить ею. Я растерялся и забыл о тех способах, которые позволяют удержаться на воде в таком состоянии. Я судорожно забил руками, и пытался крикнуть на помощь друзей, но мутная струя воды вдруг плеснула мне в лицо, забив глаза, нос и рот. Друзья, увлеченные соперничеством, не заметили моих призывов. Я отчаянно боролся за жизнь, но какая-то сила увлекала меня под воду, на дно. От страха я раскрыл глаза и увидел, что полого идущее дно в одном месте делает глубокую воронку, и что эта воронка находится как раз подо мной. Туда меня и затягивало нисходящим потоком. Конвульсивные движения лишь ослабили меня и заставили наглотаться воды.

Увидев под собой эту зловещую воронку, я понял, что сопротивление бесполезно и это принесло неожиданное облегчение. Можно было больше не дёргаться, не бить руками, не глотать судорожно новых порций воды. Но это облегчение пришло только на миг. Я стал задыхаться, и вновь забился, силясь вырваться из жадных объятий реки. Мне нужен был глоток воздуха, хотя бы один глоток. Судорожные движения, однако, только усиливали расход воздуха…

Дно стало как бы прогибаться, стороны его поднимались и поднимались всё выше, создавая подобие большой чаши. Сверху была серебристая поверхность воды, все более удалявшаяся. Казалось, я падаю внутрь огромного мягкого мешка и его края вытягиваются вверх, чтобы сомкнуться над моей головой. В висках стучало, словно быстрый метроном. Внутренности конвульсивно сжимались, стараясь выбросить наружу холодную воду, проникшую уже в желудок. Подкатывала тошнота. В глазах сходились и расходились цветные круги. Причем они сходились друг с другом настолько плотно, что между ними совсем не оставалось зазоров. Позже я долго мучился, пытаясь понять, как это получалось, но тщетно, а тогда это казалось очевидным, само собой разумеющимся.

И вдруг всё померкло. Померкло внезапно, как будто выключили свет. Мешок сомкнулся. Блаженное чувство покоя охватило моё существо. Сначала была только серая мгла вокруг. Это длилось недолго, но было на удивление… хорошо. Никакие ощущения внешнего мира не достигали меня через эту мглу. Затем я почувствовал как бы легкое движение вверх. Я огляделся и увидел свое тело лежащим на дне. Я был немного выше своего тела, но как бы отдельно от него. Это отделение от тела удивило меня и в то же время было приятным. Казалось, все судороги в желудке, боль в висках, потребность дышать – остались там, в бездыханном теле.

Я наслаждался ощущением свободного парения над своим телом и постепенно поднимался все выше и выше, туда, где виднелся сноп белого света, яркого, но не резкого. Этот сноп света возвышался в виде пирамиды, и он был живым, состоящим из отдельных колеблющихся лучиков и он весь был – движение вверх. Мир как бы рассыпался, распался на части и из его обломков возник этот столп света, это движение.

Поднимаясь все выше, я заметил вокруг неясные туманные фигуры. Точнее, я не видел их, а ощущал их присутствие. Они тоже поднимались вверх и были, как и я, погружены сами в себя.

Пространства не было: оно осталось там, внизу, грудой грубых обломков. Здесь же было только время или какая-то субстанция, похожая на него. Это было движение, – постоянное, непрерывное движение вверх. Закон этого движения был прост и очевиден. Чем выше – тем всё приятнее было парить. С каждым дюймом высоты я попадал в область нового блаженства, не сравнимого ни с чем из того, что я испытывал в прошлой жизни, и это стремление к высшему наслаждению, которое заключалось в покое, во внутреннем бытии, – это стремление было той силой, которая увлекала вверх.

На самом верху, как в вершине пирамиды, куда сходились все лучи, грезилась некая светящаяся сфера, и я всё быстрее устремлялся к ней. Я был весь захвачен волной непередаваемых ощущений, понятий, видений. Я поражался их очевидности, тому, как мог я раньше не замечать, не понимать этого. Я ощущал сошествие на меня такой мудрости, таких всеобщих знаний, перед которыми все земные знания казались детским лепетом.

Но вдруг парение замедлилось, и лучи перестали удерживать меня. Я ощутил страх падения: ведь я вознесся уже так высоко! Подо мной закрутился вихрь, втягивающий меня вниз. Было очень неприятное сосущее ощущение пустоты под ногами. Наверно, такое ощущение испытывает парашютист прежде, чем дёрнет за кольцо. Я как будто падал в сорвавшемся с тросов лифте.

Пространство колебалось и сотрясалось упругими волнами, которые искажали всё вокруг. Внизу показалось на миг мое тело. Дальше всё смешалось в головокружительном калейдоскопе. Окружающий мир вновь облёкся в свою жёсткую оболочку, которая сковывала и стесняла движение. Сотни острых игл вонзились в меня. И вдруг – толчок падения.

Боль, тяжесть, тошнота, присущие телу, вновь вернулись. В груди что-то клокотало. Я ощутил прикосновения, показавшиеся мне грубыми и неуместными.

«Не надо! Оставьте меня! я хочу туда!» – хотелось мне закричать, но из горла вырывалось только хриплое клокотание.

Мало по малу сознание возвращалось. Друзья, перепуганные случившимся, сделали всё, что могли – и привели меня в чувство. Я обязан им жизнью. Но в первый момент пробуждения я был страшно сердит на них: если бы не их вмешательство, мне, может быть, удалось бы проникнуть туда, к источнику света, к самой вершине!

Позже я пытался рассказать им о моем путешествии по ту сторону жизни, но слова оказались слишком грубыми и неуклюжими, чтобы описать ощущения, которые мне выпало пережить.

С тех пор я не участвую в разговорах о жизни и смерти. Жизнь стала казаться мне досадной преградой на пути к достижению истинного блаженства. Я вновь и вновь желал ощутить его, но никакие земные способы – ни алкоголь, ни секс, ни другие суррогаты счастья – ничто не могло сравниться с тем, что я однажды пережил.

Лишь иногда что-то неуловимое, что-то знакомое промелькнёт в сновидении – и тут же исчезнет, как призрак: то ли было, то ли не было…

Граф

Рассказывали, что это был самый молодой и самый дерзкий грабитель в городе. Его имя произносилось с благоговением, как имя святого, а его бесславная кончина стала событием в городских анналах.

Память толпы не сохранила его настоящего имени, и он остался для всех тем, кем хотел остаться.

Он рос капризным, избалованным ребенком. Руки его матери не знали труда. Воспроизвести его на свет – вот единственный труд, который она себе позволила. Его семья занимала роскошную квартиру в доме на горе. Измотанная капризами хозяйки, пожилая домработница целый день хлопотала по хозяйству. Поговаривали, что глава семейства, полковник в отставке, некогда служил военным атташе где-то за границей – завидная карьера! Впрочем, это могло быть позднейшей выдумкой. Известно только, что у сына этих родителей у первого во дворе появился бумбокс, и корейский видюшник – роскошь по меркам эпохи позднего Брежнева.

Трудно сказать, с чего всё началось. Видимо, вначале обаяние престижа сделало его лидером среди дворовых мальчишек. Дабы укрепить этот авторитет необходимо было действие. И тогда они стали совершать набеги на подвалы, где жильцы хранили нехитрый скарб.

У кого-то, может быть, замирало сердце и душу терзали угрызения совести, подспудный страх перед наказанием. Лишь он один мог позволить себе эту роскошь – безрассудство, как позволялось ему многое другое. Тогда-то он и усвоил пренебрежительно – высокомерное отношение к окружающим, уверовав в свою исключительность. Он сам присвоил себе этот титул – Граф, – и никто не смел его оспаривать.

Дурная слава распространяется со скоростью слуха. Пока ещё она ограничивалась пределами двора, но фантазия сплетни не знает границ. Мещанская страсть к росказням о леденящих душу пороках и злодействах, как правило, вымышленных, отнюдь не случайна. Мелочная и скудная на решительные поступки жизнь обывателей, скованная запретами и ограничениями, порождает преклонение перед антигероями, не признающими никаких ограничений. В нём на-ходит выход всё то, что в реальной жизни люди вынуждены прятать в самые тёмные закоулки души.

Таким дворовым антигероем стал Граф. Он упивался этой своей ролью, ибо она давала ему возможность уверовать в свою исключительность. Ему казалось, что это его уникальный мозг рождает планы дерзких преступлений. На самом же деле он лишь осуществлял то, что было наперёд задано страхами и фантазией обывателей, презираемых им. Он примерял к себе образ, созданный из подавленных инстинктов и тайных желаний, грязных помыслов и сдерживаемых страстей, и этот образ и пугал и манил. Но, отождествив себя однажды с этим образом, необходимо было поступать не по своему разумению, а по программе, диктуемой этим коллективным монстром.

Оставив своим подражателям подвалы и чердаки, Граф занялся квартирными кражами. Вскрывать стандартные дверные замки – на это особого искусства не требовалось. С удивлением обнаружил он, что с девяти до двенадцати часов дня хозяев почти никогда не бывает дома. На крайний случай прибегал к хитрости: выдавал себя за сборщика макулатуры или телефониста.

Граф не был обычным домушником. Похищенные вещи он не продавал и практически ими не пользовался. Он сваливал их на чердаке своего дома в особой каморке или раздавал подельникам. Сам он ни в чем не нуждался. Но каждая украденная вещь делала его Преступником в глазах окружающих – в зеркале, в котором он высматривал самого себя.

По городу поползли слухи, обрастая самыми фантастическими подробностями, и чем демоничнее становился его образ, создаваемый молвой – тем более жестоким и дерзким становился сам. Он как бы растворялся в созданной им же легенде. Не было нерадивого студента, любимого и единственного сына обеспеченных родителей, – был дерзкий преступник Граф, гроза обитателей отдельных квартир. И, как часто бывает, он стал кумиром обывателей, улавливающих в нём свои собственные подавленные чувства и желания.

Он был красив – высок, строен, темноглаз, а бесшабашность и дерзость придавали ему дополнительный шарм. Вокруг него всегда увивались стайки девиц. Некоторые даже дежурили в его подъезде. Рассказывали, что из-за него происходили девичьи драки, отличавшиеся особой жестокостью. Но, ни одной он не отдавал предпочтенья. Отмечая в ресторане очередное «дело», всякий раз он появлялся с новой подружкой. Это было частью имиджа. Этого от него ждали. Ему достаточно было лишь щёлкнуть пальцем – и любая была бы в его постели, но девушки его, похоже, не интересовали. Его страстью был риск. Он упивался опасностью и славой. Он ещё не понимал, какую опасность может представлять женщина, которой ты отказываешь.

Однажды жильцы дома на горе, где жил Граф, были разбужены скрипом тормозов и топотом ног. Некоторые старожилы и сейчас вспоминают, как в доме начался обыск, как вывели Графа в наручниках и затолкали в милицейский воронок. Шептались, что его выдала из ревности отвергнутая им красавица. Высказывались и другие версии. Так или иначе, был обнаружен склад похищенного на чердаке, что и стало основной уликой на суде. Учитывая немалую стоимость похищенного, Графа приговорили к трём годам пребывания в исправительной колонии.

Избалованная, привыкшая к безнаказанности и поклонению натура Графа не могла приспособиться к новому положению. В колонии он бывал неоднократно бит и сажаем в карцер.

Это среди испуганных обывателей он слыл роковым злодеем. В среде уголовников свои законы. Но он был слишком горд для того, чтобы войти в обойму «шестёрок». И потому остался один. Простые заключенные, жертвы несчастливого стечения обстоятельств, так называемые «мужики», чурались его, ведь он был вором, да и он привык презирать таких как они. А в преступную «табель о рангах» он не вписался.

В тюремной системе ценностей молодость и красивая внешность имеют вполне определенную стоимость. Какое-то время Графа спасало, что обладание им оспаривали сразу три «авторитета», между которыми из-за него происходили невидимые тюремному начальству стычки. Но долго это продолжаться не могло. «Авторитеты» решили бросить жребий, и он, не подозревая этого, стал призом в карточной игре. Его судьба была предрешена.

Что случилось на самом деле, знает только Бог да молчаливые тюремные стены. Однажды утром его нашли в прачечной связанным и еле живым от побоев. В протоколе, подписанном тюремным врачом, говорилось о случайном падении с лестницы.

Били его, похоже, подкованными сапогами. Один из ударов, пришедшийся под колено, оказался роковым. У Графа начала гнить нога. Её пришлось ампутировать по колено. Но заражение пошло дальше. Врачи заключили, что сделать больше ничего нельзя. По ходатайству администрации колонии он был, неизвестно каким образом, переведен в гражданскую больницу, а затем и вовсе отпущен домой. Говорят, тюремное начальство таким образом старалось избежать расследования и новых эксцессов.

Последние дни Граф доживал дома. Гангрена пожирала его ногу, её не остановили ещё две ампутации. Вскоре болезнь дошла до паха. Граф умер в страшных мучениях, боготворимый теми, кто совсем недавно осыпал его проклятьями. На его похоронах присутствовал едва не весь город. Огромная толпа была оцеплена кольцом милиции. Бывшие подруги Графа рвали на себе одежды и размазывали грим по лицу. В нескольких местах вспыхнули беспорядки.

Погожим осенним днём город прощался со своей легендой, своим кумиром и своим позором.