Текст книги "36, или Нет никого, кроме Него"

Ни за что!

Таким я знал дядю Мишу лет десять назад. Каждый раз, когда я вспоминаю историю его жизни, мне становится не по себе. К этому человеку я отношусь с уважением и опаской.

С чего бы это он так захотел Асю?

Я крепко сжимаю ладонями руль и думаю: «Ни за что!»

Чтобы разрядить обстановку, спрашиваю его:

– Что ты делаешь все эти годы? Мантры, молитвы, четки, Святой Дух?

Он отвечает так, как будто говорит не о себе, а о ком-то другом:

– Торгую книжками. Путешествую. Европа, Турция, Мексика.

И добавляет:

– Живу как все. Люблю женщин, виски и семечки. Читаю всякую белиберду. По воскресеньям в Сокольниках играю с местными в футбол и пью пиво. Ты не поверишь, но я теперь болею за Ювентус, выезжаю на их матчи в Лиге Чемпионов, недавно вот был с фанатами в Испании. Развелся. Помогаю ребенку.

Он поворачивает голову в мою сторону, видит мое удивленное лицо. Я не верю тому, что он говорит.

Он наклоняется ко мне ближе и шепчет мне на ухо с самым серьезным видом:

– Я нашел пару мест, где всегда есть хорошие девочки, почти без риска подцепить какую-нибудь заразу. Только для своих. Могу дать телефончик. Или, может быть, ты любишь покурить дурь? Веселые таблеточки? Что-нибудь более серьезное? На эту тему тоже есть контакт.

Я теряю дар речи.

– Понимаешь, брат, его не обведешь вокруг пальца. Молитва – это просто-напросто твое сердце. Такое, какое оно есть на самом деле. Без понтов и прикрас.

Теперь он говорит так.

– Каждый из нас молится: и убийца, и святой, и злодей, и праведник. Каждую секунду своей жизни. Все мы чего-то хотим, все мы чего-то просим.

Он шепчет это мне на ухо.

Мурашки бегут у меня по коже.

Он добавляет глубокомысленно и громко:

– Даже корова молится.

Костик сонно бормочет с заднего сиденья:

– Да. И ворока ломится.

Наш диалог прерывает Асин звонкий голос:

– Я что-то не поняла!

Она недовольна, что про нее забыли. Она громко и требовательно спрашивает с заднего сиденья:

– Скоро мы приедем?

Я отвечаю, нежно улыбаясь ей:

– Минут пять еще.

Дядя Миша нехорошо на меня смотрит.

К черту! Мои глаза слипаются от усталости.

Приедем, расселю всех – и сразу спать!

Только перед этим хорошенько выпью.

Тараканы тоже молятся

Звонит будильник.

Два часа ночи! Неужели я спал почти целые сутки? Голова раскалывается. Сколько же я вчера выпил? Главное – зачем? Тем более – один.

Быстро одеваюсь. Внизу, в зале, слышны голоса. Я спускаюсь и вижу: все уже в сборе. Костик стучит клавишами ноутбука. Дядя Миша что-то восторженно рассказывает Асе, та слушает его, раскрыв рот от удивления. Увидев меня, отводит взгляд. Кипит чайник.

Черт! Дядя не теряет времени даром.

Я спрашиваю:

– Доброе утро. Готовы?

И иду к машине. Сегодня надо выехать чуть раньше, чтобы не опоздать.

Дядя Миша и Ася садятся сзади. Вместе.

Чем они занимались, пока я спал?

Костик устраивается рядом со мной. Первые минут пятнадцать мы едем молча.

Я спрашиваю у него:

– Как ты думаешь, корова молится?

Он отвечает не раздумывая:

– Тараканы тоже молятся. Их сто пять видов, и каждый из них знает девяносто семь молитв.

Я обгоняю Пежо с номером Т105ТМ 97 RUS.

И мы снова молчим. Через пять минут Костик засыпает, Ася тоже. Дядя Миша всю дорогу смотрит в окно.

Вот и здание цирка.

На часах без пяти три, и это значит, что на сей раз мы не опоздали.

Мы подходим к парадному входу и видим человека в костюме зеленой козы, стоящего у дверей. Так одеваются артисты, подрабатывающие на праздниках и рекламных акциях. Добродушное и глуповатое шерстяное лицо козы широко улыбается. Одним копытом человек-коза любезно указывает нам на центр холла. Там уже стоят три человека и ждут нас.

Один из них – мрачноватый и тучный мужчина лет пятидесяти пяти, в черном пальто, из-под которого выглядывают генеральские лампасы. Увидев нас, он отворачивается, делая вид, что рассматривает висящую на стене цирковую афишу.

Другой – крепенький лысый коротыш. Он охотно кивает нам, и мы имеем возможность рассмотреть его лучше. Мы видим черные блестящие ботинки, синий костюм в полоску, белую рубашку, желтый галстук и темно-синее, с отливом, полупальто. Все с иголочки. Пахнет дорогим одеколоном. Мы видим широкое добродушное лицо, нос картошкой, слегка оттопыренные уши и голубые глаза. Во взгляде крепыша чувствуется настойчивое предложение поделиться с ним любой информацией, рассказать обо всем, что известно, обсудить насущные темы. Коротыш здоровается за руку с каждым из нас.

Он говорит каждому:

– Петр.

– Гертруда.

Из полумрака выходит женщина лет тридцати пяти. Она похожа на фигурку из слоновой кости, вырезанную довольно грубо, но красиво. Она одета так, как одеваются наездницы. Кожу ее лица в уголках глаз прорезали глубокие морщины. У нее черные миндалевидные глаза. Она окидывает нас взглядом, и мне становится ясно, что для этой женщины не имеет значения то, что она видит, – для нее важно только то, по какой причине она смотрит. Она, без сомнения, красива, но отчего-то брезгливо держит свою красоту на расстоянии от себя, как хозяйка – прогуливаемую на длинном поводке собачку.

Я где-то видел ее раньше… Неужели – Гертруда?

Лет пятнадцать назад я был знаком с этой женщиной. Она жила в соседнем доме. Однажды я подвозил ее до метро. Была душная летняя ночь. Она казалась легкодоступной, улыбалась мне, шутила. Я смутился тогда, не спросил у нее номер телефона. А на следующий день подкараулил ее у подъезда. Она шла домой. Я проследил за ней до квартиры. Когда она зашла внутрь, я приложил ухо к обшарпанной двери и стал подслушивать. Они, девушки, жившие там, оказались проститутками. Я не решился продолжать свое знакомство в тот день. А как-то раз, через пару месяцев, напился с друзьями, приехал ночью и позвонил в ту дверь. Испуганная девушка рассказала мне, что Ольга – так ее звали, – исчезла.

Перед этим она некоторое время часто встречалась с бывшим офицером спецназа, страдавшим психическими расстройствами. Он был добр к ней, и поэтому предупредил заранее о том, что следует делать, когда он так нанюхается кокаина, что перестанет отзываться на свое имя. Тогда нужно изо всех сил врезать ему по лбу бейсбольной битой, всегда стоявшей в углу его полувоенной, антисанитарной комнаты, рядом с кроватью. Она сначала очень боялась, а потом поняла: он почти не чувствует боли. Он занимался перераспределением каких-то ветеранских льгот и фондов, и всегда по воскресеньям дарил ей розы. А как-то раз, попав в долги, расплатился ею по своим обязательствам. Целое боевое подразделение крепких и сильно пьющих мужчин целую неделю пользовалось ею в каком-то подмосковном хорошо охраняемом лагере. Последнее, что было известно о ней – она слегка помешалась после того случая, назвала себя Гертрудой и уехала в неизвестном направлении. Вот и встретились.

Она меня не узнает.

Я ненадолго задумываюсь и не замечаю, откуда появляется человек в костюме черного грача. У птицы – огромный клюв и блестящие глаза-бусины, светящиеся в темноте. Грач толстый и передвигается, смешно виляя задом с торчащими из него белыми перьями. Он машет нам крылом, приглашая идти за ним.

Мы идем мимо каких-то складов, подсобок и заходим в большую, тускло освещенную комнату: посредине стоит стол, вокруг расставлены стулья. На стене, противоположной входу, – учительская доска, окон нет. Человек-грач остается снаружи, закрывая за нами дверь. Мы переглядываемся, садимся. Стульев ровно семь. В комнате прохладно, никто не снимает верхнюю одежду. Ко мне приходит ощущение, что я сплю и вижу какой-то наивный и трогательный детский сон.

Зачем мне все это?

Я смотрю по сторонам.

Ася нервно смеется. Мрачноватый и тучный в генеральских лампасах что-то ворчит себе под нос. На его лице написано: «Какого хрена я здесь делаю?». Гертруда изучает свои тонкие, длинные пальцы. Петр напряженно осматривается. Дядя Миша украдкой посматривает на Асю. Костик говорит:

– Ухоеть жомно!

В этот момент в комнату входят дети лет девяти-десяти: мальчик и две девочки. Мальчик одет в костюм юнги. Брюки, тельняшка, синяя курточка и бескозырка, на ленте которой написано: «СТРЕМИТЕЛЬНЫЙ». Девочки в таком же наряде, только вместо брюк у них короткие юбки, а надписи на бескозырках гласят: «СПОКОЙНАЯ». В одной из них я узнаю Ниагару. У них невозмутимые, взрослые лица. Они проходят к доске и встают возле нее.

Я шепотом спрашиваю у Аси:

– Это Гоша?

Она спрашивает меня:

– Это Ниагара?

В этот момент мальчик говорит нам:

– Здравствуйте.

– Лопный пипец.

Это говорит Костик.

Не обижайте нас – мы дети

Мальчик говорит нам:

– Меня зовут Гоша. А это – Аня и Вика.

Девочки кивают головами. Аня, которая Ниагара, просит:

– Не обижайте нас, пожалуйста, ведь мы еще дети. Мы с Викой сестры, а Гоша – наш братик.

Вика, которая Монтана, показывает нам три желтых свертка с волнистыми линиями. Такие же, как и у нас. Она открывает их, достает из каждого по два конверта – красный и синий. И продолжает:

– Эти свертки дал нам дедушка. Это случилось месяц назад, в больнице, за день до его смерти. В синем конверте написано то, что нужно сказать каждому из вас. Про три линии, про людей прямого и отраженного цвета, про людей скрытия и раскрытия, про тех, кто видит мир внутри, и тех, кто видит мир снаружи. Про тридцать шесть праведников, из которых остался тридцать один. Про то, что мир остановится, если не найти замену. В красном конверте – ваши имена и точное указание места, даты и времени встречи с вами. Там же были билеты на самолет и на поезд, куда нужно – туда и обратно.

Она кладет свертки и конверты на наш стол, перед Петром и Костиком.

Петр берет конверты, открывает их, достает оттуда тексты на иврите, листочки с переводами, и внимательно изучает. Костик присоединяется к нему. Гертруда протягивает руку и тоже берет один листок. Она громко и с выражением читает там с того места, куда падает ее взгляд:

– У них особая миссия на Земле. Представьте себе обычный автомобиль. В нем есть генератор энергии, ее вырабатывающий, и аккумулятор, ее сохраняющий. Если последний ломается в машине, ее не завести, она не поедет. Так вот. Сила, пронизывающая миры, – это генератор любви, управляющей всем. Они – ее аккумулятор. Их всегда должно быть тридцать шесть, и не одним меньше. В противном случае в один прекрасный день машина этого мира заглохнет.

Ого! Это, кажется, мой листочек!

Петр вежливо пожимает руку Гертруды.

– Потом почитаете.

Он спрашивает Гошу:

– А кто был ваш дедушка?

Мальчик отвечает:

– Он работал на заводе пластиковых изделий.

– С меня довольно.

Какой приятный баритон!

Это говорит мрачноватый и тучный в генеральских лампасах. Он встает и идет к двери, он явно намерен уйти. Аня срывается с места, бежит, становится между ним и дверью, говорит ему, глядя снизу вверх:

– Пожалуйста, не уходите. Потерпите еще несколько минут. Не обижайте нас, мы же еще дети. Задайте нам какие-нибудь вопросы.

Она спрашивает его:

– Как вас зовут?

– Генерал Рогов.

Похоже, генерал немного опешил. Он пятится назад, садится на свое место.

Мы спрашиваем:

– Детишки, скажите нам, зачем это все?

Этот вопрос задает дядя Миша.

– Кто организовал это чудесное и странное представление? Вы сами или взрослые дяди и тети? И кто написал эти удивительные тексты, от которых так симпатично веет старинной мудростью?

Эти вопросы задает Гертруда.

– И как объяснить то задание, что прописано в наших черных и белых конвертах? Про царя любви, про «нет никого, кроме Него», про «если не я, то кто»? И почему праведников именно тридцать шесть? И куда делись пять из них? И почему свертки передали именно нам, а не кому-то другому? И почему это доверено именно вам?

Эти вопросы задает Петр – строгим голосом.

– Скажите честно – нас снимают скрытой камерой? По какому каналу это покажут?

Эти вопросы задает Ася, с трудом сдерживая смех.

– Левесый недек!

Это говорит Костик.

– Мы не знаем! – громко, в один голос, отвечают сестры.

Гоша добавляет:

– Мы честно не знаем. Дедушка ничего такого нам не говорил. Он сказал нам, что скоро умрет, и это поручение – его последняя просьба. Он сказал, что это очень важно для него, и чтобы мы в точности выполнили инструкции. Он сказал, что их фабрика выпускает одинаковые кнопки для звонков, но одни используют как дверные звонки, другие – как пусковые кнопки для ракет. Он сказал, что так же и люди: есть обычные люди, есть праведники, есть те, кто ищет праведников, а есть те, кто находит тех, кто ищет праведников.

– Почему вы одеты в морскую форму?

Этот вопрос задает генерал Рогов.

Дети пожимают плечами. Аня отвечает:

– Когда умерла наша мама, а потом умер наш папа, а дедушку забрали в больницу, нас отвезли в детский дом. Эту одежду нам выдали там.

– А кто такие эти человек-коза и человек-грач? И кто летал с вами в Индию и в Англию?

Этот вопрос задаю я.

Вика отвечает:

– Это брат и сестра нашего дедушки. Они бывшие артисты, они старенькие уже. Это он попросил их помочь. Они летали с нами в самолете, ездили в поезде. Одних бы нас не отпустили.

Генерал Рогов тяжело вздыхает.

Ася начинает испытывать раздражение:

– Но ведь это – полный бред! Чего мы тут сидим и слушаем – взрослые люди, называется!

Петр хмурится, берет ее за руку:

– Асенька, не обижай детей, пожалуйста. Вот выйдем на улицу и поговорим.

Гертруда спрашивает:

– И все-таки, детишки, уточните, пожалуйста, как же мы выполним столь невероятную задачу – найдем этих самых волшебных праведников?

Гоша берет со стола один из листков, читает:

– Пусть русские ищут праведника, чье число тринадцать, который живет в России. Пусть французы ищут праведника, чье число три, который живет во Франции. Пусть австралийцы ищут праведника, чье число двадцать, который живет в Австралии. Пусть американцы ищут праведника, чье число восемь, который живет в Америке. Пусть китайцы ищут праведника, чье число тридцать шесть, который живет в Китае. Пусть они найдут его по знакам цифр. Пусть они пробудят его к работе на Царя любви. Пусть они сделают это любым из двух возможных способов. Пусть первый способ будет таков: они в совершенстве исполнят упражнение «нет никого кроме Него», или «если не я, то кто», и тогда сам Царь любви, которого они в результате раскроют, укажет им на праведника. Пусть второй способ будет таков: они пробудят его сердце тем, что тронут его любовью. Пусть они веселятся и радуются, когда выполнят это задание, потому что Царь любви не медлит с вознаграждением. И пусть они даже не смеют подумать о том, что можно не выполнить его поручение.

Мы молчим, переглядываемся. Даже генерал Рогов немного напуган и удивлен.

Я спрашиваю:

– Там написано еще что-нибудь, о чем нам надо знать?

Вика говорит:

– Нет.

Аня говорит:

– Это все.

Петр спрашивает:

– Нам можно взять себе ваши конвертики и листочки?

Аня говорит:

– Да.

Вика говорит:

– Пожалуйста.

Ася нетерпеливо интересуется:

– Мы можем идти?

Гоша говорит:

– Конечно. Это – все.

Генерал Рогов встает и выходит, не прощаясь.

Петр кричит ему вслед:

– Всех, кто хочет узнать кое-что очень интересное, я прошу задержаться на пять минут на площади, перед цирком.

Генерал хлопает дверью.

Петр обижается:

– Мудила.

И извиняется:

– Простите, дети.

В этот момент у меня появляется стойкое ощущение, что я живу не своей жизнью.

Дядя Миша, судя по его растерянному виду, тоже чувствует себя не в своей тарелке. Костик что-то бормочет себе под нос. Ася нервно теребит кончики воротников своего странного пальто. Гертруда мнет руками тонкую сигарету.

И только дети спокойны и невозмутимы.

В дверном проеме появляется голова грача.

– Идемте, я провожу вас.

Дети говорят нам хором:

– До свиданья!

Мы встаем.

Петр собирает конверты, спрашивает:

– Гоша, можно взять ваш телефончик? Или, там, заведующей вашей, воспитательницы?

Мальчик отвечает:

– У нас нет мобильных. Да и звонить нам незачем – мы вам рассказали все, что знаем.

Петр явно расстроен.

Мы идем по темному коридору, за человеком-грачом.

Гертруда спрашивает его:

– Как вас зовут?

Грач отвечает старческим голосом:

– Виталий Петрович.

Гертруда спрашивает его:

– Скажите, Виталий Петрович, почему внуки вашего брата никогда не улыбаются, не смеются? Также я не видела на их лицах ни капли смущения и даже тени расстройства. Они не пугаются и не злятся. У меня такое ощущение, что они надели взрослые маски. Спокойные, уверенные, беспристрастные. И манера говорить у них не детская. Что за трогательная метаморфоза случилась с этими прекрасными малышами?

Виталий Петрович кряхтит из-под грачиной головы:

– Действительно, они никогда не плачут, не смеются. У них почти нет эмоций. Это странное, редкое психическое расстройство. Врачи и психотерапевты ничем не могут им помочь.

Гертруда интересуется:

– Отчего же произошло столь горестное событие?

Мы подходим к парадным дверям цирка.

На улице все еще темно. Отчего-то мне не хочется уходить.

Появляется бабушка-козел.

Она говорит нам:

– До свидания, люди добрые!

И часто-часто машет копытом. Дедушка-грач тоже машет нам ободранным крылом.

На улице темно и зябко. Ася зевает, ежится. Дядя Миша тут как тут – вежливо приобнимает ее, ластится. Старый кобель! Что они делали, пока я спал?

Что теперь?

Мы все смотрим на Петра.

Он загадочно улыбается.

И только сейчас я замечаю, что его уши смешно и нелепо оттопыриваются на лысой голове.

Что теперь?

– Я – кадровый офицер разведки в запасе, – заявляет Петр, – и я уверен на все сто процентов, что черный микроавтобус с тонированными стеклами, который вы видите в ста метрах за моей спиной, за сигаретным ларьком, – это спецслужбы, которые уже второй день наблюдают за нами. Только, пожалуйста, не поворачивайте одновременно головы в ту сторону. Доказательством моего утверждения будет тот факт, что, как только мы сядем в машину и начнем движение, он проследует за нами, на некотором расстоянии. На какой машине вы сюда приехали?

Гертруда говорит:

– Я имела счастье прибыть сюда на распрекрасном такси с желтыми шашечками.

Остальные испуганно кивают на меня.

Петр заговорщически продолжает:

– Давайте сядем в машину Анатолия, поедем и все увидим своими глазами. Толя, веди нас, пожалуйста, к своей машине.

Я пожимаю плечами, иду к машине. Все послушно следуют за мной.

Открываю ее, сажусь за руль, завожу мотор. Петр залезает на переднее сиденье.

Ася говорит:

– Но мы все не уместимся!

Она хихикает:

– Кому-то придется ехать в багажнике.

Почему-то все смотрят на Костика.

– Ну и жопалуйста!

Ничуть не смущаясь, он лезет прямо через заднее сиденье. Гертруда садится за мной, Ася и дядя Миша – снова рядом. Краем глаза вижу, как он, используя образовавшуюся тесноту, прижимается к ней боком. Старый бес!

Петр командует:

– Поехали!

Я думаю: «Раскомандовался, отставной вояка!»

Я спрашиваю:

– Куда? Снова ко мне в гости?

Вроде, никто не против.

Дармоеды!

Я говорю Гертруде, на всякий случай:

– Пятнадцать километров за МКАД, Ленинградское шоссе, большой дом.

Она отвечает:

– С такой милой, необыкновенной компанией я готова путешествовать даже на Луну.

Я трогаю автомобиль с места. Костик высовывает свою дурацкую голову, прямо над Асей. Все смотрят в зеркала заднего вида. Я встаю на поворот на Бульварное кольцо, включаю поворотник. Загорается стрелка светофора. Как только мы сворачиваем, черный микроавтобус зажигает фары и трогается с места вслед за нами.

– Серпект и авужуха, мокандор.

Петр доволен собой, спрашивает:

– Что он сказал?

– Что-то типа «респект и уважуха, командор», – объясняет дядя Миша.

– Как чудесны обороты речи этого юноши! – восклицает Гертруда.

– Что дальше? – спрашиваю я.

– Пока едем, – победно воркует Петр, – я расскажу вам еще кое о чем. Недавно я был на юбилее у одного моего бывшего начальника. Он пока на службе. Мы напились с ним до чертиков, вспоминая дела давно минувших дней. Так вот. Когда все гости разошлись, мы с ним встали на четвереньки и долго выли на Луну – на крыльце его дома. Традиция у нас с ним такая. А потом он сказал мне: «Петя, люблю тебя, волчару. Не имею права, но скажу: тебя пасут, братуха мой, боевой товарищ!». Я спрашиваю: «Кто? Зачем?». Он отвечает: «Секретное спецподразделение. Маги, экстрасенсы, психотропное оружие». Я говорю ему: «Твою-то мать! Зачем им я?» А он: «Вот и я тебе говорю, братка, подумай, зачем?»

Я сворачиваю с Бульварного кольца на Малую Дмитровку, потом – в Настасьинский переулок, чтобы из него выехать на Тверскую. Черный микроавтобус, сохраняя дистанцию в двести метров, движется следом.

– И что? – спрашивает дядя Миша.

– Вот и я хочу узнать – и что же будет дальше? – отвечает Петр.

– Жопивем, удивим!

– Что он сказал?

– Поживем, увидим, – переводит Гертруда.

– Я не привык терять время даром, – заявляет Петр. – Мне интересно, кто-нибудь знает, что это и откуда: «нет никого, кроме Него», и «если не я, то кто»? Чья это методика? Должны же быть какие-то следы, знаки! Давайте начнем распутывать клубок с этой ниточки.

– Обожаю таинственные следы и непонятные знаки, неразгаданные кроссворды и вязальные клубки! – вставляет Гертруда.

– Классическая каббала, – заявляет дядя Миша, – древняя методика раскрытия Создателя. Без всяких йогических поз и дыхательных упражнений. Очень практичный подход к установлению контакта с высшей силой – он может применяться в гуще жизни, среди людей и повседневных забот. Не требует ухода в пещеру, в монастырь, тишины и уединения. Здесь каббалисты близки к суфиям.

Я смотрю в зеркало заднего вида. Дядя Миша снова взял Асину руку в свою ладонь. Сидит, прижавшись к ней. Сейчас она смотрит ему прямо в рот – во все глаза! Уважает, доверяет. Неудавшийся святоша! Сейчас начнет умничать, набирать очки.

И тогда я тоже задаю дяде Мише вопрос:

– Вот что. Ты знаешь много чего. Разбираешься в религиях и философских течениях. Был знаком с йогами и вообще со всякого рода духовно продвинутыми людьми. Скажи мне прямо, как ты считаешь, человек – кукла, приводимая в движение за ниточки желаний и мыслей, посылаемые ему некоей высшей силой, или же что-то все-таки делает сам? Он – программа, наподобие компьютерной, в которой все заранее задано, или свободная личность?

– Шикарный вопрос, мальчики! – восклицает Гертруда.

Дядя Миша только этого и ждет. Он пускается в обширные рассуждения:

– Православные молятся каждый день святому духу: «Царю Небесный, Душе Истины, иже везде сый и вся исполняй, сокровище благих и жизни подателю, приди и вселися в ны, и очисти ны от всякия скверны, и спаси, блаже, души наша». Обратите внимание на слова «везде сый и вся исполняй». Они прямо говорят христианину о том, что все в этом мире пронизано и исполняется Святым Духом. То есть, читай, никак не человеком. Вывод: последний не самостоятелен в своих мыслях и действиях – все это приходит к нему свыше. Он только растет, созревает для этого, подобно тому, как в чреве матери таится плод, впитывая ее соки и готовясь выйти на свободу по окончании срока своего… Он как бы и не существует вовсе до поры до времени. Об этом говорили многие православные святые, например, Святой Праведный Иоанн Кронштадтский. Однако верующие ежедневно, по нескольку раз в день, читая эту молитву, задействуют в ней только те слова, которые им понятны. А зря.

Я смотрю на Асю в зеркало заднего вида. Как она красива! Какие у нее глаза! От удивления она раскрыла рот еще шире. Какие у нее губы! Так и напрашиваются на поцелуй. Дядя Миша разглагольствует, да знает свое дело: он уже не просто держит Асину ладонь в своей – он нежно поглаживает ее! Ладонь второй руки он положил ей прямо на коленку. Каков наглец!

– Всю жизнь мечтала приобщиться к тайным истинам, – вздыхает Гертруда, – продолжайте же свою чарующую речь, о наш новый, несомненно, начитанный, знакомый!

Дядя Миша плавно передвигает свою ладонь с Асиной коленки – чуть выше.

– Еще что-нибудь? Хорошо. Шри Ауробиндо, великий освобожденный, основатель школы Интегральной йоги, впервые получил божественный опыт, занимаясь с йогом Леле. Тот научил его такой внутренней позиции садхака, при которой ищущий из некоего центра осознания может наблюдать, как снаружи к нему приходят мысли и желания. И те, и другие – не его собственные! Впоследствии Ауробиндо так и остался в этой внутренней позиции, расширяя и углубляя ее, а тело его, ведомое обязательствами и привычками, продолжало руководство восстанием индусов против англичан. Его схватили и посадили в тюрьму. Там он, независимый от Создателя, внутренний ищущий, удостоился ряда удивительных переживаний, среди которых главным было осознание божественного присутствия и управления всем и во всем. Абсолютно везде, в том числе и в действиях самого Шри Ауробиндо, был только Он. Создатель.

Я молчу.

Гертруда в восторге:

– Продолжайте, сладкогласный Миша. То, что вы говорите, вряд ли научно доказуемо, но очень любопытно.

Ладонь дяди Миши ползет по ноге Аси еще выше. Неужели она не видит? Какой мерзкий, банальный заход! Чем он ее купил вчера, пока я спал? И как это я, мужчина в расцвете сил, с огромным домом, с шикарной квартирой в небоскребе на Мосфильмовской, с собственным бизнесом, крутой машиной, уступил эту прекрасную незнакомку стареющему неудачнику, практически нищему, прозябающему где-нибудь в Бибирево, в мерзкой, загаженной однушке?

– Еще? Иудеи говорят: «Все в руках Творца, кроме трепета перед Ним». Можно радоваться тому, что в руках человека есть хотя бы трепет. Знать бы еще, что это такое. Но все это до тех пор, пока человек, внимательно изучивший Тору и комментарии к ней признанных учителей, не поймет, что трепет – свойство, принадлежащее исключительно обитателям духовных миров – пророкам и святым царям, известнейший среди которых – царь Давид. Читая псалмы, мы ощущаем его священный трепет, заставляющий нас рыдать и веселиться в предвкушении некоей близости к Создателю. Его трепет, но не наш. А что наше? Ничего. Поскольку мы не обитатели духовных миров, способные действовать независимо от Создателя. Поскольку все якобы нам принадлежащее – в руках Творца. Поскольку все это – Он и есть. Он! Но – не мы.

Дядя Миша склоняет лицо еще ближе к Асе. Та волнуется, трепещет. Бедная девочка! Неужели она не понимает, чего от нее хочет этот словоблуд? Я очень надеюсь, что у него воняет изо рта, и она это почувствует.

Гертруда вздыхает:

– Ваши карамельные речи очаровывают меня.

– Еще? Нью Эйдж. Кастанеда. И прочие. Они говорят: «Необходимо стирание личной истории». Ее легко стереть, понимая, что нет на самом деле никакой личной истории. Ни у кого из нас, живущих на Земле. Есть только одна история – Его. Они говорят: «Должно быть полное отсутствие чувства собственной важности». Какая такая может быть важность за себя, если никакого «себя» нет и в помине там, где есть только Он один? Они говорят: «Нас спасет контролируемая глупость». Это в самый раз. Понимая, что все, что я делаю, делает на самом деле Он, я могу продолжить свою жизнь тремя способами. Первый – впасть в апатию от осознания того, что и не жил никогда вовсе. Так пускай Он и живет за меня дальше! Второй – продолжать жить как все, оберегая себя от полученного знания, попросту забыв обо всем. Третий – продолжать жить как все, терпеливо и последовательно реализуя в себе все заложенные Им способности и недостатки, что является несомненной глупостью, но осознавая при этом каждую секунду своей жизни, что все это делает Он, то есть, контролируя ее таким образом. Эту глупость. Третий – самый сложный в исполнении. Но он предпочтительнее, так как ведет к свободе. Человеческая форма рано или поздно не выдерживает такого образа жизни и покидает воина, учитывая, однако, кроме всего прочего, его непреклонное желание измениться, приобрести намерение Бесконечности. Она уходит, и воин становится свободным.

– Прекрасно, но ничего не понятно! – жалуется Гертруда.

Если бы она не сидела рядом, я уверен, что дядя Миша уже схватил бы Асю за грудь. Он не видит, что прямо над ними болтается на неровностях дороги голова Костика.

Я задаю ему каверзный вопрос:

– А ты? Каким способом живешь?

– Вторым, конечно. Первым – глупо. Третьим – очень сложно, практически невозможно. А второй – в самый раз. Это как в детстве. Папа говорит тебе: «Надень шапку, сегодня на улице холодно». Ты согласно киваешь головой, берешь с собой шапку, и… гордо расхаживаешь с приятелями без головного убора, оставив его в кармане. Папа говорит: «Не ходи на пустырь, на кладбище автобусов и в разрушенные дома, там опасно». Ты отвечаешь: «Нет, конечно!». И сразу же направляешься с дружками именно туда. Он говорит тебе: «Тебя нет, сынок. Все, что ты видишь, думаешь, чувствуешь и имеешь – это Я!». Ты говоришь ему: «Согласен». И делаешь все, что хочется. Хочется – тебе. Наплевав на то, что, на самом деле, все твои хотелки – Его.

Он продолжает свою лекцию:

– Суфии. Есть замечательная притча о том, как дервиш оказался у самых дверей Бога. Бог спросил его: «Кто там?» Ищущий ответил: «Это – Ты!». Только такие слова открывают эти двери. Буддисты. Спросили учителя: «Какие поступки должен совершать примерный монах?». И получили такой ответ: «Единственное, что он должен делать, – отделять себя от своих поступков». Индусы. Бхагавад Гита. «Разум. Знание. Свобода от сомнений. Снисходительность, правдивость. Владение своими чувствами, управление умом. Счастье и несчастье. Рождение, смерть. Страх, бесстрашие. Уравновешенность. Милосердие. Удовлетворение. Аскетизм. Слава и бесславие. Все это исходит от Меня одного». Есть более простой и лаконичный стих: «Я – источник всех духовных и материальных миров. Все исходит из Меня. Мудрые, в совершенстве знающие это, поклоняются Мне с великим вниманием». Вообще, в этом произведении много подобных стихов. Вопрос только в том, что люди слышат только то, что хотят слышать. Например, читая слово «все» во фразе «все исходит от Меня», они не всегда отдают себе отчет в том, что «все» – это действительно «все». То есть, вообще все, что только может быть. То самое «все», кроме которого не существует больше ничего. А не то, как они думают: «Ну да! Действительно, все – это Он. Все, кроме меня самого, моих мыслей и желаний, разумеется».

– Все так же малопонятно, но как возвышенно и трансцендентально! – вздыхает Гертруда.

Внезапно Петр останавливает дядю Мишу:

– Достаточно.

Он говорит ему:

– Я изучал боевое НЛП и много чего еще. Мне кажется, вы немного путаете нас, дорогой знаток. Скажите просто: кто же такой человек, согласно вашему сравнительному исследованию религиозного опыта человечества?

Дядя Миша отпускает Асину ладонь. Теперь этой рукой он обнимает ее за плечи, еще теснее прижимаясь к ней своим телом. Второй рукой он продолжает щупать ее ляжку. Ася млеет, закрыв глаза.