Текст книги "Пуговица Дантеса"

Глава II

«…Доказывать нелепость дуэля не стоит, в теории его никто не оправдывает, исключая каких-нибудь бретёров и учителей фехтования, но в практике все подчиняются ему для того, чтоб доказать, черт знает кому, свою храбрость. Худшая сторона дуэля в том, что он оправдывает всякого мерзавца или его почётной смертью, или тем, что делает из него почетного убийцу…»

А.И. Герцен

…С юношеских лет он отличался драчливым и задиристым нравом. И ничего удивительного в том, что, став взрослым, поэт вступал в конфликты не только с теми, кто ему не нравился, но даже с близкими друзьями. Именно эта черта характера делала Александра Сергеевича этаким двуликим Янусом, в котором нежная, поэтическая душа уживалась с другой – гневливой и вспыльчивой. По той же причине после выпуска из Лицея Пушкин долго не мог решить, куда ему податься – на штатскую или военную службу. Однако муштра и подневольная жизнь, а также отсутствие на тот момент крупных военных кампаний делали военную службу малопривлекательной, поэтому с планами стать генералом пришлось распрощаться. Тем не менее это не значило, что для поэта армия являлась каким-то пустым звуком – она незримо постоянно присутствовала рядом с ним. Как минимум – в его воображении:

 
Мне бой знаком – люблю я звук мечей:
От первых лет поклонник бранной славы,
Люблю войны кровавые забавы,
И смерти мысль мила душе моей.
 

Но по-настоящему ощутить себя военным он мог, если вдруг заваривалась серьёзная каша, связанная с личным конфликтом, решить который был способен поединок.

Дуэль – в переводе с латинского «единоборство, поединок». Самой жестокой из всех видов европейской дуэли всегда считалась русская дуэль, получившая наибольшее распространение в России со второй половины XVIII века и прочно вошедшая в обиход российского дворянства на целое столетие.

В отличие, скажем, от французского поединка, который из-за большой барьерной дистанции в 30–40 шагов носил, скорее, ритуальный характер, русская дуэль была намного серьёзней и драматичней, а основой её являлось абсолютное равенство шансов соперников независимо от общественного положения, звания и чина. Кроме того, если в Европе оскорбленный имел кое-какие преимущества, например выбор оружия или право первого выстрела, то в России, как правило, полагались на жребий: на поле чести, у барьера, каждый имел равные права получить или дать удовлетворение своему противнику, одинаковые шансы пролить свою кровь, отстаивая честь и достоинство.

Русская дуэль – понятие особое. Поединок являлся некой конечной судебной (правильнее было бы сказать – внесудебной) инстанцией, ставившей окончательную точку над «i». В России не было судов Линча – дуэль решала то, что не мог решить ни один суд. И поединок рассматривался как элемент правосудия дворянского сословия, но никак не самосуд. Во главе угла стояла презумпция правоты: выигрывал тот, кто прав. Вина неправого смывалась кровью. Именно поэтому русская дуэль отличалась неслыханной бескомпромиссностью.

К слову, американская дуэль из-за своей безнравственности была далека от русского дуэльного кодекса. Как правило, оскорблённый соперник, желающий удовлетворения, выбирал оружие и имел право выбора некоторых условий дуэли. Получив оружие, соперники чаще всего удалялись в лес, где и начиналась смертельная охота друг на друга. Разрешалось прятаться, подстерегать противника в засаде и даже… стрелять в спину. Вот такие «правила»…

Следует заметить, в николаевской России узаконенного дуэльного кодекса как такового не существовало. Кодекс чести заключался в некой общепринятой традиции, основанной на прецедентах предыдущих поединков, с новыми поправками и дополнениями[29]29
  Специального утверждённого дуэльного кодекса не существовало не только в России, но долгое время и в Европе. Первый подобный кодекс появился в 1836 году во Франции, на которую после революции 1830 года обрушилась настоящая «дуэльная лавина» в виде так называемых журналистских поединков.


[Закрыть]. Когда с первым европейским дуэльным кодексом ознакомились русские дуэлянты, они только рассмеялись. По их мнению, настоящим поединком в нём и не пахло: что ни строчка – то очередная насмешка над «истинными правилами», по которым стрелялись в Российской империи.

Взять хотя бы это, основополагающее: «За одно и то же оскорбление удовлетворение можно требовать только один раз…» Насмешка. Русские стрелялись – пока было желание и возможность. Слова смертельно раненного Пушкина при возвращении с дуэли: «Когда поправимся, начнём сначала».

Смерть в европейской дуэли изначально исключалась: «Ни в коем случае не должны секунданты предлагать дуэль “на жизнь или смерть” или соглашаться на неё». Русские покатывались с хохота: так для чего вообще стреляться?! Ведь в том-то и заключалось истинное правосудие, что правый, оставшись в живых, должен был победить. Страх быть убитым уже сам по себе являлся наказанием. А уж там – как судьбе угодно…

Вот ещё одно, связанное с европейским малодушием: «Кто выстрелил, тот должен остановиться и выждать выстрел в совершенной неподвижности».

Как бы не так! В России подобное правило соблюдалось разве что во время поединков с иностранцами. (Это условие было соблюдено при последней дуэли Пушкина с Дантесом.)

И всё же русская дуэль порой напоминала преднамеренное убийство. Так, стрелявший первым рисковал быть расстрелянным в упор. Этому способствовала одна особенность русской дуэли, согласно которой дуэлянт, имевший право на выстрел, мог подозвать выстрелившего первым (и промахнувшегося) к барьеру и пустить ему пулю буквально в лоб. Именно поэтому бретёры высокого класса никогда не стреляли первыми. Так поступали самые хладнокровные, к коим относился и Пушкин. Правда, поэт вместо выстрела частенько отхлёстывал соперника колкой эпиграммой…

В Европе, как уже было сказано, стрелялись с 30–40 шагов. Но опять же – только не русские! В Петербурге открыто смеялись над французами и обычно стрелялись с 8–10 шагов, причём до результата – ранения или смерти. Если отдельные безумцы хотели умереть с особым шиком, они выбирали наиболее отчаянный вид русской дуэли – через платок: противники брались свободной рукой за два противоположных конца обычного платка, по жребию выбирали пистолеты, один из которых был заряжен, другой – нет. Потом отдалялись друг от друга на максимально возможное расстояние (как правило, не более 3 шагов) и по команде нажимали на курок. По сути, такой поединок – разновидность «русской рулетки». В народе это называлось «приставить пистолет ко лбу». Правда, подобным образом стрелялись не так уж часто (и это понятно, ведь как минимум один из дуэлянтов оказывался убитым), зато стреляться с тридцати шагов считалось совсем уж последним делом; такие «дуэлянты» удостаивались насмешек.

Но главное отличие европейской и русской дуэлей заключалось всё же в другом. Европейцы рассматривали поединок как демонстрацию готовности к смерти, в то время как для русских это была реальная готовность умереть. Как результат – показатель дуэльной смертности. Так, в тридцатые-сороковые годы во Франции в результате поединка ежегодно гибло не более шести человек [1]. В России – десятки погибших (Пушкин и Лермонтов в их числе). Для европейца погибнуть на дуэли считалось фатальной случайностью; а вот для русского выжить было большой удачей. И в этом, пожалуй, основное отличие европейского поединка от отечественного…

* * *

Наивно было бы полагать, что русская дуль была схожа чуть ли не с кулачным боем, где всё решали ловкость, хитрость, изворотливость и, конечно, физическая сила. Ничего подобного! Общих правил, принятых в Европе, придерживались и в России.

Как писал военный следователь русской императорской армии полковник П.А. Швейковский, «поединок есть условленный бой между двумя лицами смертоносным оружием для удовлетворения поруганной чести, с соблюдением известных установленных обычаем условий относительно места, времени, оружия и вообще обстановки выполнения боя» [2].

Такое определение подчёркивало следующие условия поединка.

Во-первых, поединок по своей сути являлся следствием взаимного соглашения, своего рода договора сторон, когда одна из них предъявляла вызов, другая этот вызов принимала.

Во-вторых, поединок – это бой, со всеми вытекающими из этого обстоятельствами, во время которого противники обменивались ударами (в случае с холодным оружием) или выстрелами. Даже если выстрел следовал лишь с одной стороны (когда, к примеру, у противника пистолет давал осечку), дуэль, как правило, считалась состоявшейся. «Этим условием боя дуэль, в тесном смысле слова, отличается от пари на смерть, от смерти по жребию и т. д.», – пояснял П.А. Швейковский [3].

В-третьих, дуэль подразумевала единоборство (что звучит уже в самом названии поединка) между двумя лицами, один на один, при равенстве шансов каждой из сторон. Последнее означало равенство оружия (его одинаковость) и правил нападения и защиты (одинаковость опасности). Стрелялись за кого-то в исключительных случаях – когда вызываемый был серьёзно болен или находился в преклонном возрасте.

В-четвёртых, если целью дуэли являлось удовлетворение поруганной чести, то средством – смертоносное оружие. И это понятно: отсутствие такого оружия дискредитировало бы дуэль как понятие. Предпочтение отдавали так называемому благородному оружию, к каковым из огнестрельных причислялся гладкоствольный пистолет, а из холодных – сабля, шпага, шашка или палаш.

В-пятых, вызов (устный или письменный) обычно делался через третьих лиц – так называемых секундантов. По французским обычаям, дуэль без свидетелей вообще не считалась таковой [4]. В секунданты избирались лица, не имеющие никакого отношения к скандальному делу, послужившему поводом к поединку; то были пользовавшиеся всеобщим уважением люди. Они же вели переговоры, занимались примирением сторон и распоряжались ходом поединка. К слову, ближайшие родственники не могли быть секундантами.

Секунданты определяли время и обозначали место поединка. Они же заряжали оружие; причём на месте поединка обязательно свидетельствовали это оружие. Потом бросали жребий на оружие и место у барьера. В их же ведении было удостовериться в наличии или отсутствии на груди у противника «предмета, могущего парализовать удар или оказать сопротивление пуле».

Категория лиц, не имевшая права принять участие в поединке: простолюдины, скомпрометировавшие себя ранее лица (шулеры, а также те, кто когда-либо отказался от дуэли), умалишённые, несовершеннолетние…

Были ещё моменты. Так, опоздание к месту поединка могло рассматриваться другой стороной либо как проявление неуважения, либо – неприкрытой трусости. Поэтому стороны были обязаны прибыть к месту дуэли вовремя. Промедление более 15 минут сверх назначенного срока расценивалось как уклонение от поединка, о чём секунданты составляли соответствующий протокол.

Уклонившийся от дуэли уже не мог считать себя «человеком чести». И вход в определённые круги такому был заказан…

«Я ненавижу дуэли, – говорил Николай I. – Это варварство; на мой взгляд, в них нет ничего рыцарского». Надо думать, император в своих словах был искренен: дуэли он ненавидел. И этому имелась своя причина. Личная. Честь офицера и просто порядочного человека в глазах царя была ничем в сравнении с личной преданностью трону вообще и Его Императорскому высочеству в частности. По крайней мере, для Николая это являлось главным. Что до остального – честь, совесть, общественное мнение, – всё это рассматривалось не более чем сантименты…

В 1829 году император официально ликвидировал полномочия офицерских собраний выносить приговоры по делам чести. Суд чести офицеров как таковой канул в Лету. Наступала новая эра – Эра Вседозволенности. Для русского офицерства это означало только одно: любой, совершивший низкий поступок в глазах другого, мог безнаказанно увернуться, оставшись при своём мнении. Дуэль как способ наказания стремительно теряла своё нравственно-воспитательное значение. И тем значимее становилась в обществе.

Сойтись на поединке для русского офицера (и любого порядочного дворянина) являлось не просто поступком, но делом чести, ради которого человек был готов не просто рискнуть, но и сложить голову. И клали! Сотни дворянских сынов из уважаемых семей – Васильчиковы, Воронцовы, Гагарины, Голицыны, Репнины, Толстые… Сколько их полегло не на поле брани, а у дуэльных барьеров! Но иначе они не могли. То была обратная сторона общественного положения: честь требовала жертвы. Кодекс чести чтился превыше всего! Уклонившихся от поединка в русском обществе не то что не уважали – частенько таким и руки не подавали. Свою честь следовало отстаивать у барьера…

* * *

Император Николай Павлович не случайно ненавидел дуэли: таким образом он защищал от нелепой смерти не только офицерские ряды, но и членов собственной семьи – наследников и великих князей. Ведь с каждым из них по причине неприязни к царской фамилии можно было вполне «легально» разделаться, вызвав на поединок. Чтобы этого не произошло, Николай категорически запретил цесаревичу и всем родственникам принимать вызовы на дуэли. Именно поэтому отказ любого из Романовых от поединка не считался актом бесчестия, связанным со слабодушием или трусостью.

Правила в августейшей семействе были просты: каждый должен был вести себя с приближёнными и прочими подданными так, чтобы ни у кого даже не возникло мысли дерзнуть прислать вызов. На деле же происходило проще – вспыхнувший инцидент тут же заминался. С годами всё это вылилось в хорошо усвоенные правила приличия: Романовых не вызывать!

Но даже при таком положении вещей случались досадные ситуации. В январе 1869 года, уже в бытность императором сына Николая – Александра II, – произошёл неприятный инцидент.

В Петербург из Америки вернулись офицеры Главного артиллерийского управления подполковник Александр Павлович Горлов и поручик Карл Иванович Гуниус, привезшие образцы ружей, сконструированных оружейником Берданом (знаменитые впоследствии «берданки»). Тогда же они были вызваны на доклад к молодому цесаревичу (речь о будущем царе Александре III). Ружья наследнику не понравились, поэтому он разнёс обоих экспертов. Когда поручик Гуниус попытался было возразить Александру (а уж он-то знал толк в оружии!), тот грубо обругал подчинённого. Откланявшись, офицеры покинули дворец.

Выпускник Михайловского артиллерийского училища и боевой офицер, воевавший против горцев на Кавказе, Гуниус не смог стерпеть обиды. Вскоре цесаревич получил письмо, в котором поручик просил того принести извинения за свою несдержанность. В противном случае, говорилось в послании, не имея возможности вызвать обидчика на дуэль, отправитель письма вынужден будет покончить с собой. Ответа от наследника не последовало. Через двадцать четыре часа поручик Гуниус застрелился.

Император был не на шутку разгневан! Он потребовал от сына публичных извинений семье погибшего, а также приказал тому сопровождать тело погибшего офицера вместе с траурной церемонией до самого кладбища. Приказ отца Александр Александрович исполнил в точности.

Урок не прошёл даром. В последующем «царь-миротворец» вёл себя с подчинёнными более сдержанно; по крайней мере, старался не оскорблять и не унижать своих подданных…

* * *

Князь П.А. Вяземский (из «Старой записной книжки»):

«Мало иметь хорошее ружье, порох и свинец; нужно еще уметь стрелять и метко попадать в цель. Мало автору иметь ум, сведения и охоту писать; нужно еще искусство писать. Писатель без слога – стрелок, не попадающий в цель. Сколько умных людей, которых ум притупляется о перо. У иного зуб остер на словах; на бумаге он беззубый. Иной в разговоре уносит вас в поток живости своей; тот же на бумаге за душу вас тянет. Шаховский, когда хочет вас укусить, только что замуслит» [5].

Александр Сергеевич Пушкин к поединкам относился с исключительным «пиететом»: поэт верил в их справедливый вердикт. Если проследить его путь от Лицея до Кишинёва, то поединки в жизни юного дарования сопутствовали ему достаточно часто. Исследователи творчества Александра Сергеевича считают, что поэт мог погибнуть гораздо раньше – лет в двадцать; и всё потому, что поединки будто притягивали этого человека. Как-то он вызвал своего товарища, Вилли Кюхельбекера[30]30
  Кюхельбекер, Вильгельм Карлович (1797–1846); лицейский товарищ Пушкина, поэт. С 1822 года служил на Кавказе чиновником по особым поручениям при генерале А.П. Ермолове. Член «Северного общества»; после восстания декабристов бежал, был арестован в Варшаве и заключён в Петропавловскую крепость. В 1835 году был сослан в Сибирь.


[Закрыть]. Причиной ссоры явилось безобидное на первый взгляд четверостишие:

 
За ужином объелся я,
А Яков запер дверь оплошно…
И стало мне, мои друзья,
Так кюхельбекерно, так тошно.
 

Произошло это в восемнадцатом, когда оба поэта были молоды и горячи. Стрелялись на Волковом поле, то ли у кладбищенской сторожки, то ли в полуразрушенном фамильном склепе. Секундантом Кюхельбекера был Антон Дельвиг. Нелепая история, когда по разным сторонам барьера оказались товарищи. «Кюхля» стрелял первым. Когда он стал целиться, Пушкин крикнул:

– Дельвиг, стань на мое место, здесь безопаснее!..

Кюхельбекер разнервничался, рука его дрогнула, он промахнулся.

Одарив друга острой эпиграммой, поэт бросил пистолет и пошёл обниматься. Но «Кюхля» сердито увернулся:

– Стреляй, давай! Стреляй!.. – возмутился он.

Пушкину убивать друга, конечно же, не хотелось. С помощью секундантов насилу удалось убедить упрямца, что в ствол пистолета набился снег. С тем и разошлись…

Зато ссора в театре с неким майором Денисевичем едва не закончилась реальным поединком. Но и тут пронесло: в последний момент военный, как ни странно, проявил слабость и в присутствии двух секундантов отозвал свой вызов обратно.

«У Пушкина каждый день дуэли», – писала в марте 1820 года Вяземскому Е.А. Карамзина, явно преувеличивая. Тем не менее – не бывает дыма без огня…

В 1817 году известный дипломат и литератор Александр Грибоедов оказался втянут в неприятную и громкую историю, связанную с дуэлью, которую позже назовут «четверной». Для самого писателя история оказалась особенно неприятной потому, что именно он стал причиной возникновения скандала.

Прелюдия такова. Дипломат как-то привёз на квартиру своего приятеля графа Завадовского некую танцовщицу Истомину. Девица провела в доме графа не час и не два, а целых двое суток, что, в общем-то, являлось вполне обычным делом в отношениях между молоденькими актрисками и их покровителями не самой первой свежести. И всё бы ничего, если бы эта самая танцовщица не имела ревнивого любовника в лице Василия Шереметева, штаб-ротмистра Кавалергардского полка. Прознав о связи Истоминой с Завадовским, Шереметев вызвал графа на дуэль. Секундантом Завадовского вызвался Грибоедов, Шереметева – некто Александр Якубович, корнет лейб-уланского полка.

Как вспоминал свидетель дуэли, доктор Ион, «Грибоедов и не думал ухаживать за Истоминой и метить на ее благосклонность, а обходился с ней запросто, по-приятельски и короткому знакомству. Переехавши к Завадовскому, Грибоедов после представления взял по старой памяти Истомину в свою карету и увез к себе, в дом Завадовского. Как в этот же вечер пронюхал некто Якубович, храброе и буйное животное, этого не знают. Только Якубович толкнулся сейчас же к Васе Шереметеву и донес ему о случившемся…»

Условия дуэли были жесточайшими. С самого начала стало ясно, что поединок будет фатальным и закончится трагически.

Из воспоминаний доктора Иона:

«Барьер был на 12 шагах. Первый стрелял Шереметев и слегка оцарапал Завадовского: пуля пробила борт сюртука около мышки. По вечным правилам дуэли Шереметеву должно было приблизиться к дулу противника… Он подошел. Тогда многие стали довольно громко просить Завадовского, чтобы он пощадил жизнь Шереметеву.

– Я буду стрелять в ногу, – сказал Завадовский.

– Ты должен убить меня, или я рано или поздно убью тебя, – сказал ему Шереметев, услышав эти переговоры. – Зарядите мои пистолеты, – прибавил он, обращаясь к своему секунданту.

Завадовскому оставалось только честно стрелять по Шереметеву. Он выстрелил, пуля пробила бок и прошла через живот, только не навылет, а остановилась в другом боку. Шереметев навзничь упал на снег и стал нырять по снегу, как рыба. Видеть его было жалко. Но к этой печальной сцене примешалась черта самая комическая. Из числа присутствующих при дуэли был Каверин, красавец, пьяница, шалун и такой сорви-голова и бретёр, каких мало… Когда Шереметев упал и стал в конвульсиях нырять по снегу, Каверин подошел и сказал ему прехладнокровно:

– Вот те, Васька, и редька!» [6].

Но на этом, как оказалось, история не закончилась. Ведь в деле с Истоминой были замешаны двое: один (Грибоедов) привёз танцовщицу, другой (Завадовский) с ней развлекался. Поэтому ещё до первой дуэли (Завадовского с Шереметевым) было решено, что будут драться и секунданты. Отсюда и название – «четверная дуэль».

Однако с этим поединком пришлось повременить. Петербургская дуэль закончилась трагически. Смертельно раненного поручика Шереметева пришлось везти в город (через сутки он скончается). Увидев умирающего товарища, Якубович стреляться отказался, тем более что следовало немедленно сопровождать раненого.

Продолжение «четверной дуэли» состоялось лишь в следующем году, в Грузии, куда разжалованный Якубович был выслан за тот самый поединок (после тяжёлого ранения товарища с досады выстрелил по Завадовскому, прострелив тому шляпу). Там-то он вновь и встретил Грибоедова. Ненависть офицера за погибшего товарища была столь велика, что он решил выместить её на секунданте. И Александр Сергеевич понимал, что поединок для него может закончиться весьма плачевно – если не смертью, то уж тяжёлым увечьем точно.

«Это был замечательный тип военного человека, – вспоминал о Якубовиче Пётр Каратыгин[31]31
  Каратыгин, Пётр Андреевич (1805–1879) – русский драматический актёр и драматург, автор многих пьес и водевилей. Младший брат выдающегося актёра-трагика Василия Каратыгина.


[Закрыть]. – Он был высокого роста, смуглое его лицо имело какое-то свирепое выражение; большие черные навыкате глаза, словно налитые кровью, сросшиеся густые брови; огромные усы, коротко остриженные волосы и черная повязка на лбу, которую он постоянно носил в это время, придавали его физиономии какое-то мрачное и вместе с тем поэтическое значение» [7].

Поначалу стреляться собирались без секундантов. Якубович попросил своих товарищей, Муравьёва и Унгерна, быть просто свидетелями: во-первых, засвидетельствовать ход дуэли; а во-вторых, в случае необходимости оказать помощь раненому. Было ещё третье: раз поединок планировался «до крови», в таком случае наказанию могли быть подвержены как дуэлянты, так и секунданты. А при официальном отсутствии таковых их нельзя было наказать. Однако под давлением секунданта Грибоедова, его сослуживца Амбургера, условия дуэли были изменены: секундантом Якубовича стал Муравьёв.

Николай Муравьёв[32]32
  Муравьёв (Карский), Николай Николаевич (1794–1866), русский военачальник, дипломат и путешественник. Участник Отечественной войны 1812 и заграничных походов 1813–1814 гг., русско-персидской и Русско-турецкой войн 1826–1829 гг. В 1854–1856 гг. – наместник Кавказа и главнокомандующий Отдельным кавказским корпусом; член Государственного совета. За взятие Карса во время Крымской войны стал называться «Карский». (К слову, позже Карс будет отдан туркам за возврат союзниками Севастополя.)


[Закрыть]: «Я предлагал драться у Якубовича на квартире, с шестью шагами между барьерами и с одним шагом назад для каждого; но секундант Грибоедова на то не согласился, говоря, что Якубович, может, приметался уже стрелять в своей комнате… 23-го я встал рано и поехал за селение Куки отыскивать удобного места для поединка. Я нашел Татарскую могилу, мимо которой шла дорога в Кахетию; у сей дороги был овраг, в котором можно было хорошо скрыться. Тут я назначил быть поединку. Я воротился к Грибоедову в трактир, где он остановился, сказал Амбургеру, чтобы они не выезжали прежде моего возвращения к ним, вымерил с ним количество пороху, которое должно было положить в пистолеты, и пошел к Якубовичу… Мы назначили барьеры, зарядили пистолеты и, поставя ратоборцев, удалились на несколько шагов. Они были без сюртуков. Якубович тотчас подвинулся к своему барьеру смелым шагом и дожидался выстрела Грибоедова. Грибоедов подвинулся на два шага; они постояли одну минуту в сем положении. Наконец Якубович, вышедши из терпения, выстрелил. Он метил в ногу, потому что не хотел убить Грибоедова, но пуля попала ему в левую кисть руки. Грибоедов приподнял окровавленную руку свою, показал ее нам и навел пистолет на Якубовича. Он имел все право подвинуться к барьеру, но, приметя, что Якубович метил ему в ногу, он не захотел воспользоваться предстоящим ему преимуществом: он не подвинулся и выстрелил. Пуля пролетела у Якубовича под самым затылком и ударилась в землю; она так близко пролетела, что Якубович полагал себя раненым: он схватился за затылок, посмотрел на свою руку, – однако крови не было» [8].

Как позже признается сам Грибоедов, намерения прострелить голову соперника у него вовсе не было; он пытался поразить плечо Якубовича, в которое и целился. Но, как известно, «пуля-дура», поэтому недруг лишь чудом избежал смерти.

«Свою» пулю Александр Якубович словит позже, во время столкновения с горцами на Кавказе: «пуля, ударив в лоб, прошла над правым глазом через весь череп». Однополчане поначалу думали, что смельчака убило наповал, однако тот чудесным образом выжил.

Всеобщую же известность этот человек получит не как секундант и нашумевший дуэлянт, но как заговорщик, якобы планировавший покушение на самодержца (на деле же Якубович оказался не более чем болтливым рассказчиком с богатым воображением). Финал прозаичен: сибирская каторга и бесславная смерть…

Известно, что Пушкин встречался с Грибоедовым и долго с ним беседовал. Говорили они и о нашумевшей «четверной дуэли». Именно эти беседы изменили отношение поэта к Якубовичу, который ранее представлялся ему в романтическом ореоле.

После трагической гибели в 1829 году в Тегеране дипломатической миссии во главе с А.С. Грибоедовым Пушкину суждено будет встретить скорбную процессию, сопровождавшую тело дипломата в Петербург. Вскоре после этого появятся первые наброски пушкинского «Выстрела», где один из героев будет очень напоминать Якубовича.

Дуэль и дуэльный кодекс постепенно занимают важное место в жизни и творчестве писателя. «Дуэль – возмездие, дуэль – наказание» и есть жизненное кредо самого Пушкина.

* * *

В девятнадцатом поэт вызвал на дуэль лицейского приятеля барона Модеста Корфа, к тому времени – служащего по министерству юстиции[33]33
  Корф, Модест Андреевич (1800–1876), барон. Одноклассник Пушкина по Царскосельскому лицею; с мая 1831 года управляющий делами Комитета министров; в дальнейшем – высокопоставленный государственный чиновник, историк, мемуарист.


[Закрыть]. Корф всегда относился к Пушкину с некой почтительной осторожностью. И его воспоминания об однокашнике говорят сами за себя:

«Вспыльчивый до бешенства, с необузданными африканскими (как его происхождение по матери) страстями, вечно рассеянный, вечно погруженный в поэтические свои мечтания, избалованный от детства похвалою и льстецами, которые есть в каждом кругу, Пушкин ни на школьной скамье, ни после, в свете, не имел ничего привлекательного в своем обращении. Беседы ровной, систематической, связной у него совсем не было; были только вспышки: резкая острота, злая насмешка, какая-нибудь внезапная поэтическая мысль, но все это только изредка и урывками, большею же частью или тривиальные общие места, или рассеянное молчание, прерываемое иногда, при умном слове другого, диким смехом, чем-то вроде лошадиного ржания» [9].

В этот раз причина, на первый взгляд, была никчемная: Никита Козлов, слуга поэта, напившись в стельку, в прихожей Корфа учинил скандал и разодрался с камердинером хозяина, за что последний, дабы не буянил почём зря, дебошира хорошенько отмутузил. Козлов пожаловался Пушкину. Поэт вспылил и предложил барону разобраться у барьера. В ответ Корф заметил:

– Вашего вызова из-за такой безделицы не принимаю. И не потому, что вы Пушкин, а потому, что я не Кюхельбекер…

Пушкин оскорбился ещё больше, но потом они всё-таки помирились…

У Пушкина было своё собственное видение чести русского дворянина. Такой вывод можно сделать, ознакомившись с одним его письмом, адресованным некоему г-ну Дегильи, уклонившемуся от дуэли. Вчитаемся, постараемся в каждой строке письма разглядеть нечто большее, нежели простое обращение к трусоватому французу:

«К сведению г-на Дегильи, бывшего французского офицера. Недостаточно быть трусом, нужно еще быть им в открытую.

Накануне паршивой дуэли на саблях не пишут на глазах у жены слезных посланий и завещания; не сочиняют нелепейших сказок для городских властей, чтобы избежать царапины; не компрометируют дважды своего секунданта.

Все, что случилось, я предвидел заранее и жалею, что не побился об заклад.

Теперь все кончено, но берегитесь.

Примите уверение в чувствах, какие вы заслуживаете.

Пушкин. 6 июня 1821.

Заметьте еще, что впредь, в случае надобности, я сумею осуществить свои права русского дворянина, раз вы ничего не смыслите в правах дуэли».

Всё ясно, настоящий дворянин никогда не станет уклоняться от поединка. Подобное – прерогатива исключительно труса. В этом-то, по мнению поэта, и заключался внутренний стержень «истинного дворянина», человека чести. И он, этот стержень, есть право дворянина: вопреки государственным запретам иметь возможность вызвать на дуэль другого дворянина. Таким образом, человек чести имел право на дуэль и не мел такого права от неё уклониться. Сказанное – квинтэссенция дуэльного кодекса русского дворянина, или человека чести, которым руководствовался Александр Пушкин.

Право дуэли уравнивало богатого и бедного, знатного и не очень, генерала и поручика, министра и простого чиновника. При условии, что каждый из них дворянин.

«Право на поединок, – писал Я. Гордин, – стало для русского дворянина свидетельством его человеческого раскрепощения. Право на поединок стало правом самому решать – пускай ценой жизни – свою судьбу. Право на поединок стало мерилом… общественной ценности личности. Оказалось, что для нового типа дворянина самоуважение важнее жизни. […] Право на дуэль всю жизнь оставалось для Пушкина гарантией окончательной независимости, последней, но незыблемой опорой… Дуэль оказалась для Пушкина узаконенной требованиями чести формой мятежа с оружием в руках» [10].

Для чего Пушкину нужны были все те никчемные, на первый взгляд, дуэли? Ведь он никого не убил. И даже (кроме Дантеса) никого не ранил! Хотя в двадцатые годы между Пушкиным-бретёром и Пушкиным-поэтом знавшие его смело ставили знак равенства. Отгадка проста: Пушкин-дворянин стремился защитить в себе человека «дворянского авангарда». Первый поэт России не мог быть дворянином-посредственностью. Первый поэт обязан был быть человеком чести.

Ничтожного камер-юнкера мог обидеть каждый. А вот Пушкина – далеко не любой. Мало того, многие его откровенно побаивались. Ничего удивительного: ведь трусливый и подлый сильно рисковал быть вызванным к барьеру. А русская дуэль, как мы теперь понимаем, требовала людей особого свойства, коих с каждым годом становилось всё меньше и меньше. Общество тянется к некоему стандарту, и его зачастую раздражают бунтари и всякого рода гордецы-одиночки, для которых понятия «достоинство» и «честь» не пустые слова. Гораздо проще было иметь дело с теми, кто попроще и для которых вызов на дуэль считался почти самодурством.

Для Пушкина же дуэль с годами стала своего рода способом выражения борьбы со всем несправедливым и подлым. «Этому малому – умереть на дуэли», – шептались за спиной современники. И об этих перешёптываниях поэт прекрасно знал. Как знал и другое, о чём прочие даже не догадывались: умереть на дуэли являлось его самой заветной мечтой…

* * *

Князь П.А. Вяземский (из «Старой записной книжки»):