Текст книги "Пуговица Дантеса"

Так кем же они были, декабристы? Как оказалось, обычными людьми той поры – вернее, дворянами своего времени.

С кого начнём? Конечно же, с «чёрного полковника» Павла Ивановича Пестеля (1793–1826), «несостоявшегося Бонапарта» декабрьских событий 1825 года. Сын сибирского генерал-губернатора, он при крещении получил имя Пауль Бурхард (семья исповедовала лютеранство). Имея за плечами хорошее домашнее образование, в течение пяти лет обучался в немецком Дрездене; после возвращения в Россию продолжил обучение в столичном Пажеском корпусе, после окончания которого был определён прапорщиком в лейб-гвардии Литовский полк.

Участник Отечественной войны 1812 года, принимал участие в сражении при Бородине и битве при Лейпциге. В Бородинском бою был тяжело ранен, награждён золотой шпагой за храбрость. По выздоровлению стал адъютантом графа Витгенштейна. Масон. Один из учредителей «Союза спасения» и «Южного общества».

На момент описываемых событий Пестель являлся командиром Вятского пехотного полка. «…Он на всё годится, – восхищался подчинённым фельдмаршал Витгенштейн. – Дай ему командовать армией или сделай его каким угодно министром, он везде будет на своем месте».

О Павле Ивановиче Пестеле говорить можно много, рассказывая хорошее и плохое. Но одно известно точно: полковник был казнокрадом. Не секрет, что, командуя полком, командир части изъял из полковой казны… 60 тысяч рублей! Много это или мало? Если учесть, что штоф водки в те годы стоил не дороже 20 копеек, получается, не просто много – неприлично много! Пестелю чудесным образом удалось создать самую настоящую мошенническую схему финансирования части. Как выяснила следственная комиссия, деньги в Вятский пехотный полк поступали двумя потоками, один из которых прямёхонько стекал в кармашек командира. Кроме того, имели место и махинации с казёнными деньгами Киевской губернии, где был расквартирован полк. Когда и этого показалось мало, не побрезговал святая святых – денежным довольствием подчинённых, которое стал нагло удерживать. Причём не только у солдат, но даже у офицеров.

Впрочем, не он один. Примерно тем же занимался ещё один декабрист – генерал-интендант 2-й армии Алексей Юшневский: у того счёт шёл на сотни тысяч…

Наверное, можно было бы за них заступиться: не для себя же, в конце-то концов, старались – для дела. Только кто, скажите мне, беря «для дела», не оставляет «по чуть-чуть» для себя, любимого? Воровать изначально низко, о чём и предупреждает библейская заповедь…

Флигель-адъютант Следственной комиссии по делу о финансовых злоупотреблениях во 2-й Южной армии П.Д. Киселёв писал о Пестеле: «Действительно много способностей ума, но душа и правила черны, как грязь» [4].

Следует заметить, именно генерал Киселёв во многом поспособствовал тому, чтобы офицера штаба 2-й армии Пестеля отправили командовать захолустным полком. Как развернулся Павел Иванович на новом месте службы – мы уже знаем.

Вот что вспоминал в своих «Записках» подпоручик 8-й артиллерийской бригады декабрист Иван Горбачевский:

«Вятского полка командир Пестель никогда не заботился об офицерах и угнетал самыми ужасными способами солдат, думая сим возбудить в них ненависть к правительству. Вышло совершенно противное. Солдаты были очень рады, когда его избавились, и после его ареста они показали на него жалобы. Непонятно, как он не мог себе вообразить, что солдаты сие угнетение вовсе не отнесут к правительству, но к нему самому: они видели, что в других полках солдатам лучше, нежели им; следовательно, понимали и даже говорили, что сие угнетение не от правительства, а от полкового командира» [5].

Как известно, Павла Пестеля арестовали по доносу одного из ротных командиров его полка – некоего капитана Майбороды. То, что полковник вовлёк подчинённого в тайное общество, оказалось для последнего не самым страшным. Намного страшнее выглядели действия исключительно уголовного характера, связанные с двойной финансовой канцелярией, организованной командиром. Именно Майбороде Пестель поручил получение в Московском комиссариатском депо 6000 рублей, выделяемых для всех видов довольствия военнослужащих части (это был так называемый «параллельный» финансовый поток, предназначенный лично командиру). Капитан быстро понял, что, ввяжись он в эту авантюру, каталажкой не отделаешься – путь прямиком на каторгу. Он просто-напросто испугался! И накануне восстания пошёл писать рапорт…

Теперь видим, что на своих подчинённых командиру полка было, в общем-то, глубоко наплевать. Как и на прочих соотечественников, коих, писал «чёрный полковник», следовало разделить на разряды: первый – коренной русский; второй – из племён, населяющих территорию страны; третий – из проживающих в России иностранцев. Вот вам и Пестель! Мало того, что казнокрад, так ещё и человеконенавистник…

Князь Сергей Петрович Трубецкой (1790–1860), хотя и являлся гвардии полковником, по своей родословной и положению в обществе разительно отличался от пестелей, каховских и прочих кюхельбекеров. Правнук генерал-фельдмаршала Никиты Юрьевича Трубецкого, сын действительного статского советника и нижегородского губернского предводителя дворянства князя Петра Сергеевича Трубецкого, первоначальное образование получил в стенах фамильного дворца. Прекрасно владел немецким, английским и французским языками. В шестнадцать переехал в Москву, где слушал лекции в местном университете, позже жил в Париже.

Отечественную войну 1812 года Трубецкой встретил поручиком Семёновского полка. Участвовал в сражениях при Бородине, Малоярославце, Люцене, Бауцене, Кульме. В бою под Лейпцигом был ранен в ногу. При возвращении домой стал активным членом масонской ложи «Трёх добродетелей». Стоял у истоков «Союза спасения», преобразованного в «Союз благоденствия».

После отказа великого князя Константина Павловича занять трон был назначен заговорщиками «Диктатором». Во время событий на Сенатской площади дежурный штаб-офицер 4-го пехотного корпуса Трубецкой дал «слабину»: спрятавшись за углом, наблюдал за происходящим со стороны. А потом… принёс присягу императору Николаю. Н-да…

При обыске в бумагах «диктатора» жандармы обнаружат некий «Манифест к русскому народу», при ознакомлении с которым сомнений в заговоре не осталось вовсе. Мятежники планировали, свергнув законную власть, разогнать постоянную армию, ликвидировать крепостное право и так далее… Но главное заключалось даже не в этом: в случае успеха власть передавалась в руки двух-трёх человек из числа заговорщиков. Интересно, что бы сотворила с государством военно-масонская кучка в составе казнокрада Пестеля, трусоватого Трубецкого и, скажем, того же Сперанского? В любом случае, ничего хорошего. Просто море крови, пролившееся вследствие Октябрьского переворота 1917-го, залило бы Россию столетием раньше.

И самое ужасное: всё это оказалось бы бессмысленным!

Подполковник Сергей Иванович Муравьёв-Апостол (1795–1826), родившись в семье дипломата и сенатора, образование получил в Париже. Впервые заговорил по-русски уже в отроческие годы: выходит, самый настоящий «варяг».

В армии (начал службу в корпусе инженеров путей сообщения) – с 1810 года. Ветеран Отечественной войны 1812 года и заграничных походов 1813–1814 годов; принимал участие в сражениях при Витебске, Бородине, Тарутине, Малоярославце, Красном, Бауцене, Лейпциге, Фер-Шампенуазе, Париже, за что был награждён боевыми наградами. Вместе с князем Трубецким состоял в масонской ложе «Трёх добродетелей». Один из основателей «Союза спасения» и «Союза благоденствия»; после роспуска последнего вступил в «Южное общество», войдя в его «директорат». Глава Васильковской управы, которая при нём стала самой многочисленной в «Южном обществе».

Имена Сергея и Матвея Муравьёвых-Апостолов были названы в известном доносе капитана Майбороды, после чего 29 декабря в соответствии с приказом Петербургского следственного комитета оба были арестованы командиром Черниговского полка подполковником Густавом Гебелем. После освобождения офицерами части Муравьёв-Апостол возглавил начавшееся восстание Черниговского полка. При подавлении мятежа Сергей Иванович был тяжело ранен, арестован и отправлен в Петербург.

Так что же предлагал этот «варяг», разговаривавший с заметным англо-саксонским акцентом? Ликвидировать крепостное право, а каждому крестьянскому двору выделить по две десятины земли. Интересно, сам «проектант» понимал, сколько это? Думаю, нет. Для любопытных поясню: десятина – что-то близко к одному гектару; две – два гектара. Вот и считайте. Двор – семья в среднем от шести-семи до пятнадцати едоков (с детьми и дедками-бабками); плюс скотина, без неё – никак, с голоду помрёшь. На всё про всё – две десятины – и для людей, и для скотины. Не маловато ли?.. Откуда было знать ему, любителю «французских булок», что булочки эти начинаются не в булочной, а в чистом поле?.. Вот такой «эксперт» русского быта… Расстройство одно.

Капитан Генерального штаба Никита Михайлович Муравьёв (1795–1843) являлся одним из главных идеологов декабристского движения. Заслуга этого человека в том, что он стал автором первой русской Конституции.

Был превосходно образован, владел семью иностранными языками. Обучался на физико-математическом отделении Московского университета. С февраля 1812 года – коллежский регистратор в Департаменте Министерства юстиции. В начале войны 1812 года убежал из дома в действующую армию, в которой был зачислен прапорщиком свиты по квартирмейстерской части; прошёл всю кампанию 1813–1814 годов. Участник сражений при Дрездене и Лейпциге. 1 августа 1814 года переведён в Генеральный штаб. Участвовал в военных действиях против Наполеона Бонапарта, возвратившегося с острова Эльбы (был в числе прикомандированных к дежурному генералу главного штаба русских войск в Вене А.А. Закревскому). В июне 1815 года в свите офицеров Генерального штаба прибыл в Париж.

В 1818 году унаследовал от деда миллионное состояние (поместья в 14 уездах, расположенных в одиннадцати губерниях); ещё через пять лет, женившись на богатой графине А.Г. Чернышевой, внучке русского фельдмаршала, стал одним из состоятельнейших офицеров русской армии. Масон. Стоял у истоков создания «Союза спасения» и «Союза благоденствия» (совместно с С.П. Трубецким и А.Н. Муравьёвым участвовал в создании устава этого Союза – так называемой «Зелёной книги»). Ратовал за установление республиканского правления путём военного восстания. В отставке с 1820 года, однако уже в декабре 1821 года возобновил службу в Генеральном штабе.

В декабре 1825 года Муравьёва не было в Петербурге: он находился в отпуске по семейным обстоятельствам и вместе с женой уехал в орловское имение Чернышёвых Тагино. (Имя Никиты Муравьёва как одного из руководителей тайного общества было названо в доносе капитана Майбороды.) Там же, в селе Тагино, его и арестовали 20 декабря 1825 года. Был приговорён к каторжным работам сроком на 20 лет…

А вот и главный вопрос: и чего, спрашивается, не хватало в жизни этому баловню судьбы?..

Подпоручик Михаил Павлович Бестужев-Рюмин (1801–1826) на момент восстания 14 декабря 1825 года являлся одним из руководителей Васильковской управы «Южного общества» и восстания Черниговского полка. Сын надворного советника Павла Николаевича Бестужева-Рюмина. Получив домашнее образование, слушал лекции известных профессоров Московского университета. С 1818 года – юнкер Кавалергардского полка; через два года – в Семёновском полку, где подружился с Сергеем Муравьёвым-Апостолом, командиром 3-й фузелёрной роты. После расформирования Семёновского полка был переведён в Полтавский пехотный полк. С 1823 года – активный член «Южного общества». Незадолго до восстания вместе с Муравьёвым-Апостолом составил так называемый «Православный катехизис», который был прочитан восставшим солдатам.

Ещё про одного декабриста-дуэлянта мы уже говорили – я об Иване Анненкове. Славный был малый – безжалостный убийца, мот и кутила; не нюхавший пороха барчук, детство и юность проведший в московском доме своей деспотичной матушки в Москве на углу Петровки и Кузнецкого моста. Красавец-кавалергард, которому в жизни не хватало лишь некой «перчинки». Получит и «перчинку», и ту самую «кузькину мать», которая так близка русскому человеку, за чьё счастье якобы кавалергард и ушёл на рудники.

А вот на другом дуэлянте хотелось бы остановиться подробнее – поговорим о Кондратии Рылееве.

Отставной подпоручик Кондратий Фёдорович Рылеев (1795–1826) родился в обедневшей дворянской семье. Первым и самым строгим воспитателем будущего поэта и декабриста явился безжалостный отцовский ремень, которым батюшка порол сына почём зря. (Отец нашего героя являлся управляющим делами князя Голицына.) Дабы избавить сына от побоев, маменька определила Кондратия в кадетский корпус. Там-то и родились его первые отроческие стихи.

Военную службу Рылеев начал в конной артиллерии, в составе которой совершил поход в Швейцарию и Францию. С 1818 года в отставке. После женитьбы поэт переехал в Петербург, где вошёл в масонскую ложу «Пламенеющая звезда». Через три года был избран от дворянства заседателем уголовной палаты. В это же время сдружился с Пушкиным, Бестужевым-Марлинским, Булгариным.

Благодаря своим масонским связям был принят правителем канцелярии Российско-Американской компании, где познакомился с М.М. Сперанским и графом Н.С. Мордвиновым. В 1823 году совместно с А. Бестужевым осуществил выпуск первого номера ежегодного альманаха «Полярная Звезда»; одновременно вступил в «Северное общество» (уже через год был избран его директором).

Несмотря на то что накануне восстания Рылеев сложил свои полномочия «диктатора», на Сенатской площади 14 декабря, в отличие от большинства видных заговорщиков, он всё-таки побывал. Правда, толку от этого оказалось мало – оттуда он просто-напросто сбежал…

Самой отвратительной фигурой во всей этой уголовно-авантюрной компании является, несомненно, Каховский.

Отставной поручик Пётр Григорьевич Каховский (1797–1826) происходил из обедневших дворян Смоленской губернии. Хорошо владел несколькими европейскими языками, что для дворянина тех лет являлось делом вполне обычным. Когда французские войска вошли в покинутую Кутузовым Москву, Петруша находился среди воспитанников пансиона при Московском университете. Быстро сойдясь с наполеоновскими солдатами (помогло знание французского языка), сорванец увлёкся «реквизициями» и, как поговаривали, вместе с оккупантами занимался откровенным мародёрством.

В 1816 году Каховский поступил на военную службу – юнкером в лейб-гвардии Егерский полк. Но долго там не задержался: за «шум и разные неблагопристойности в доме коллежской асессорши Вангерстейм, за неплатёж денег в кондитерскую лавку и леность к службе» был разжалован в рядовые. В 1817 году солдата Каховского отправили на Кавказ, где за отличие в службе он вновь стал юнкером, а потом и поручиком. Причём офицерское звание этому малому удалось заполучить не без помощи серьёзного покровителя, коим оказался генерал-лейтенант Алексей Петрович Ермолов, на тот момент – командир Отдельного Грузинского корпуса. Оказалось, что легендарный военачальник приходился Каховскому двоюродным дядюшкой, по причине чего был вынужден, что называется, вытаскивать племянничка за уши. Другое дело, что не помогла даже столь высокая протекция: в 1821 году нерадивый поручик выйдет «по болезни» в отставку.

В 1825 году несостоявшийся военный приезжает в Петербург, намереваясь то ли выгодно жениться, то ли… отправиться в Грецию, чтобы сражаться за независимость свободолюбивых эллинов. Однако ни с тем, ни с другим ничего не вышло. Зато окажется в печально известном «Северном обществе». Там-то Рылеев и наметит этого неудачника цареубийцей.

Вообще, о декабристах можно рассказывать долго. Например, о забияке Якубовиче, мечтавшем «расквитаться» с Александром I, незаслуженно сославшим «героя» на Кавказ; или о Николае Тургеневе, в порыве патриотического воодушевления пообещавшем освободить своих крепостных, но так этого и не сделавшем; или о поручике Оболенском, первым воткнувшем штык в генерала Милорадовича… Можно поговорить и о сотне других, осужденных за своё «геройство» – попытку государственного переворота. Только стоит ли? Ведь «геройства»-то как такового вовсе не было – одна лишь авантюра.

И последнее. А ведь царя-то батюшку горе-герои хотели убить. Особенно в этом вопросе усердствовали двое военных – полковник Павел Пестель и капитан Никита Муравьёв. Они и додумались сколотить некую группу цареубийц. Кто-то подсказал, что неплохо бы отобрать людишек, непричастных к тайным обществам. Чтоб со стороны – никчемных и безродных. Тогда-то Рылеев и пригрел «сирого» Каховского. А когда «запахло жареным», потребовал от того расплаты за столь «щедрое» гостеприимство: пробравшись в Зимний дворец, ещё до присяги разделаться с Николаем. Вроде обещал. Обещанием меньше, обещанием больше… Тем не менее в день восстания двух человек на Сенатской площади всё же застрелил…

Зато Пестель оказался настоящим «диктатором» в другом, самочинно определив расстрельщиками царской семьи подпоручика лейб-гвардии Гродненского гусарского полка Михаила Лунина и некоего гусара – юнкера Лосева. И всё бы ничего, только эти двое о столь «высокой чести» до декабрьских событий ничегошеньки не знали. Причём юнкер Лосев ни о каких заговорщиках вообще не слышал. Об этом стало известно, когда Пестелем и всеми остальными по-настоящему занялась Следственная комиссия. Как и следовало ожидать, бедолагу Лосева отпустили с миром, а вот Лунина за давнишние шашни с заговорщиками отправили на сибирскую каторгу. Ну а Пестеля… повесили. Спору нет – поделом.

* * *

О заговорщиках было известно давно; знал о них и почивший в Бозе император Александр Благословенный, которому ещё при жизни поступали доносы. Наиболее подробный из них был получен в Таганроге уже после смерти царя: доносил член «Южного общества» командир 1-й гренадерской роты Вятского пехотного полка капитан Аркадий Майборода. Личность достаточно тёмная (проходя службу в лейб-гвардии Московском полку, в мае 1820 года он совершил растрату в тысячу рублей, за что и был уволен из гвардии), очутившись в подчинении полковника Пестеля, он быстро смекнул, что «тёмные делишки» начальника закончатся для него лично (Майбороды) тюремным казематом, поэтому из двух зол выбрал меньшее – написал на командира рапорт-донос. В результате им было названо почти полсотни имён активных заговорщиков, включая весь состав Директории «Южного общества» и Думы «Северного общества»[38]38
  В 1845 году полковник А. Майборода покончит с собой в Темир-Хан-Шуре (ныне – Буйнакск).


[Закрыть].

Работала и разведка декабристов. Действительный статский советник масон Семён Краснокутский служил обер-прокурором в 1-м отделении пятого департамента Сената; капитан Нижегородского драгунского полка Александр Якубович был дружен с петербургским генерал-губернатором Милорадовичем; герой Отечественной войны 1812 года Гавриил Батеньков имел выход на члена правительства Михаила Сперанского. Когда стало известно, что на 14 декабря назначена переприсяга, стало понятно, что медлить нельзя. Накануне, 10 декабря, в результате голосования диктатором восстания был избран полковник лейб-гвардии Преображенского полка князь Трубецкой.

Тринадцатого вечером заговорщики собрались на квартире Рылеева.

– Ножны сломаны, господа, – сказал Рылеев. – Увы, сабель уже не спрятать…

Наутро следующего дня было решено начать…

Программным документом восстания должен был стать уже упоминаемый нами «Манифест к русскому народу», автором которого являлся князь Трубецкой. В случае успеха военного переворота ближе к весне 1826 года созданное мятежниками так называемое Временное правительство обязано было обеспечить созыв Учредительного собрания («Великого собора»), от решения которого зависели основные вопросы революции, коих, по большому счёту, осталось бы всего два: быть России республикой или конституционной монархией – раз; второй – условия освобождения крестьян – с землей или без.

По замыслу заговорщиков, основные силы повстанцев (лейб-гвардии Московский, Финляндский и Гренадерский полки) во главе с диктатором Трубецким выйдут на Сенатскую площадь у здания Сената, чтобы принудить сенаторов отказаться от переприсяги Николаю и издать «Манифест к русскому народу». В то же время Измайловский полк и Гвардейский Морской экипаж под руководством капитана Якубовича займутся захватом Зимнего дворца; там же предполагалось арестовать Николая и всю царскую семью (её участь должен был решить «Великий собор»). Северян должны были поддержать южане, о чём тех специальной депешей предупредил князь Трубецкой. В общей сложности декабристы рассчитывали поднять шесть гвардейских полков численностью до шести тысяч человек…

* * *

Князь П.А. Вяземский (из «Старой записной книжки»):

«После несчастных событий 14 декабря разнеслись и по Москве слухи и страхи возмущения. Назначили даже ему и срок, а именно день, в который вступит в Москву печальная процессия с телом покойного императора Александра I. Многие принимали меры, чтобы оградить дома свои от нападения черни; многие хозяева домов просили знакомых им военных начальников назначить у них на этот день постоем несколько солдат. В это время какая-то старуха шла по улице и несла в руке что-то съестное. Откуда ни возьмись мальчик, пробежал мимо нее и вырвал припасы из рук ее. “Ах ты бездельник, ах ты головорез, – кричит ему старуха вслед. – Еще тело не привезено, а ты уже начинаешь бунтовать”…» [6]

Четырнадцатого декабря выпало на понедельник. Впрочем, это ничего не меняло – по крайней мере, в планах Николая. В этот день должна была состояться переприсяга. Накануне вечером предполагалось заседание Государственного совета, на котором Николай Павлович хотел лично довести до членов Госсовета обстоятельства своего воцарения, причём – в присутствии младшего брата Михаила, «личного свидетеля и вестника воли цесаревича Константина».

Однако Михаил Павлович, находясь в пути из Варшавы в Петербург, запоздал, поэтому заседание Государственного совета состоялось без него, в полночь с 13 на 14 декабря.

В этот раз всё следовало сделать правильно. Но главное, заблаговременно. Нервы Николая Павловича в эти дни напоминали натянутые струны. Ночь на четырнадцатое он провёл почти без сна; чуть свет – вновь на ногах.

– Сегодня вечером, быть может, нас обоих не будет более на свете, – сказал присутствовавшему при переодевании Бенкендорфу. – Что ж, по крайней мере, мы умрём, исполнив свой долг…

На семь утра была назначена аудиенция в Зимнем дворце с высшим офицерским составом. Зачитав «Манифест» о восшествии на престол, новый император спросил:

– Не имеют ли место какие-либо сомнения?

Генералы молчали. Выдержав паузу, Николай продолжил:

– После этого вы отвечаете мне головой за спокойствие столицы! Что до меня, если буду императором хоть час, покажу, что был того достоин…

В семь с небольшим Николай принял присягу. Далее всё пошло по накатанному: гвардейское начальство и командиры отдельных частей принимали присягу на верность новому императору в Главном штабе; одновременно присягал Сенат. В церквах читался «Манифест» о вступлении на престол императора Николая Павловича. До десяти часов переприсяга проходила спокойно.

Первые тревожные вести принёс командующий гвардейской артиллерией генерал-майор И. Сухозанет:

– В казармах конной артиллерии замешательство, – доложил он Николаю. – Несколько офицеров пришлось арестовать…

Однако император повёл себя странно. Он приказал арестованным вернуть сабли, а в казармы к бунтовщикам отправить прибывшего накануне великого князя Михаила Павловича.

Когда с докладом явился начальник штаба Гвардейского корпуса генерал-майор А. Нейдгардт, стало ясно, что серьёзной заварухи не избежать.

– В лейб-гвардии Московском полку беспорядки! В моём присутствии ротный штабс-капитан Щепин-Ростовский саблей тяжело ранил командира полка генерала Фредерихса… Ранен командир батальона полковник Хвощинский… Бунт!..

Из «Записки о штабс-капитане лейб-гвардии Московского полка князе Щепине-Ростовском» (по материалам Разрядной комиссии Верховного уголовного суда):

«…Кн[язь] Щепин-Ростовский возбуждал нижних чинов своей роты не присягать, говоря: “Ребята, всё обман! Нас заставляют присягать насильно, государь Константин Павлович не отказался от престола, а находится в цепях, его высочество шеф тоже в цепях”. С сим же намерением ходил и по другим ротам, приказывал людям брать боевые патроны и зарядить ружья… […] …Кн[язь] Щепин-Ростовский нанес генерал-майору Фридрихсу сильный удар саблею по голове и поверг его на землю… Бросился на бригадного командира Шеншина, ударом руки поверг его на землю и нанес несколько ударов саблею; сделал три кровавые раны полковнику Хвощинскому, ранил гренадёра Красовского в живот и унтер-офицера Мосеева в голову, причем кричал на солдат: “Зарублю!” и отнял одно знамя… […] …Во все время происшествия Щепин возбуждал нижних чинов к буйству, к уклонению от присяги…» [7]

И это притом, что незадолго до бунта прибывший во дворец в парадной форме генерал Милорадович уверял государя в «совершенном спокойствии». Кто знает, возможно, Милорадович надеялся на то, что «пронесёт». Не пронесло. В том числе – к великой досаде самого генерал-губернатора.

Из воспоминаний Петра Каратыгина:

«Наступило утро рокового дня; казалось, что все шло обычным своим порядком: на улицах ничего особенного не было заметно. В этот день был именинник наш директор, Аполлон Александрович Майков, который хотел справлять свои именины у дочерей своих Азаревичевых, живших с матерью на казенной квартире в доме Голлидея, в 2-м этаже (в том самом доме, где и мы жили). Над ними была тогда квартира танцовщицы Катерины Телешовой, которую генерал-губернатор, гр. Милорадович, довольно часто посещал. Часов в 10 с половиной графская карета, четверней, подъехала к крыльцу со двора и граф, в полной парадной форме, в голубой ленте, вышел из нее и пошел, по обыкновению, прежде наверх к Телешовой, а потом обещал зайти на пирог к имениннику. Видя генерал-губернатора в то утро совершенно спокойным, мы тоже начали успокаиваться и были почти уверены, что нелепые вчерашние слухи не имели никакого основания, иначе как бы мог, в такой важный день и час, губернатор столицы быть в гостях у частного лица? Неужели бы эти зловещие городские слухи не дошли до него? Но не прошло и четверти часа, по приезде графа, как во двор наш прискакал во весь карьер казак; соскочив с лошади, он побежал наверх, в квартиру Телешовой, и через несколько минут карета подъехала к подъезду, и граф быстро сбежал с лестницы, бросился в карету, дверцы которой едва успел захлопнуть его лакей, и карета стремглав помчалась за ворота. Мы побежали смотреть в окна, выходившие на Офицерскую улицу, и тут увидели батальон Гвардейского Экипажа, который шел в беспорядке, скорым шагом, с барабанным боем и распущенным знаменем; батальоном предводительствовал знакомый нам капитан Балкашин. Уличные мальчишки окружали солдат и кричали: “ура!”…» [8]

А в гвардейских частях гарнизона в то время творилось непонятное: кто-то кричал, что их предали; кто-то призывал заряжать ружья и умереть за Константина и Конституцию – его жену…

Николай отправляет дежурного генерала в расположение лейб-гвардии Преображенского полка, офицера-ординарца – за конём. Командиру Кавалергардского полка полковнику С. Апраксину приказывает выводить присягнувший ему полк в полную боевую готовность. После этого отправляется к главному караулу, где несла службу 9-я рота лейб-гвардии Финляндского полка. (Немаловажный факт: всеми караулами в столице тогда командовал полковник А. Моллер, являвшийся, к слову, членом тайной организации; однако в последний момент выступить против новой власти он не решился.) Приказав солдатам караула зарядить ружья, Николай повёл их на площадь. Выставив караульный взвод под командованием петербургского коменданта генерала Башуцкого перед главными дворцовыми воротами, Николай Павлович в одном мундире лейб-гвардии Измайловского полка с «лентой через плечо, как был одет к молебствию», вышел на Дворцовую площадь.

Зачитав «Манифест», наследник престола обратился к собравшимся людям:

– Как видите, я не отнимаю престол у брата…

Из толпы послышались крики: «Ура!», «Ура императору Николаю Павловичу!»…

В это самое время из-под арки Главного штаба прискакал на разгорячённом коне начальник Главного штаба Гвардейского корпуса генерал Нейдгардт:

– Ваше Высочество, московцы на Сенатской площади! Построили оборонительное каре…

Толпа заволновалась:

– Защитим тебя, государь! Не дадим в обиду! Отгоним ворогов…

Николай расчувствовался.

– Не могу поцеловать вас всех, – крикнул он. – Так вот, за всех! – сказал Николай и поцеловал нескольких людей из толпы, бывших от него ближе остальных.

Приблизившись к батальону преображенцев, император скомандовал им строиться в колонну для атаки и зарядить ружья, а потом, вскочив на коня, сам повёл гвардейцев на Адмиралтейскую площадь.

Пётр Каратыгин: «…Мы все вышли на улицу. С Гороховой шла значительная часть Московского полка, также с барабанным боем и распущенными знаменами; густая толпа разного сброду и особенно пропасть мальчишек окружали солдат и горланили: “ура!” Якубович пожал руку моему брату и побежал вперед, вскоре мы потеряли его из виду; поворотив за угол на Морскую, мы увидели Якубовича уже без шинели, с обнаженной саблей, впереди полка: он сильно кричал и махал своею саблею. Мы взялись с братом за руки, чтоб толпа не оттерла нас друг от друга, и пришли на Дворцовую площадь – и там увидели нового императора, в полной парадной форме, перед батальоном Преображенского полка. Он был бледен, но на лице его не было заметно ни малейшей робости; он торопливо отдавал какие-то приказания своим адъютантам и окружавшим его генералам» [9].

В какой-то момент к Николаю подошёл генерал Милорадович:

– Государь, – обратился он по-французски. – Если они поставили меня в такое положение, остается только действовать силой!

– Не забудьте, граф, что вы ответствуете за спокойствие столицы… Возьмите Конную гвардию и с нею ожидайте на Исаакиевской площади около манежа моих повелений. Я буду на этой стороне с преображенцами близ угла бульвара…

– Слушаюсь, Ваше Величество!..

Запрыгнув вместе с адъютантом в подвернувшиеся сани обер-полицмейстера Шульгина, Милорадович отправился на Сенатскую площадь. Однако проехать туда оказалось невозможно: дорога была перекрыта. До конногвардейских казарм пришлось ехать кружным путём. Добравшись до казарм, генерал приказал строиться. Однако конногвардейцы мешкали. Не дождавшись окончания построения, Михаил Андреевич, вскочив на коня, в сопровождении адъютанта Башуцкого поскакал на Сенатскую площадь…