Текст книги "Операция «Остров»"

Он поставил мертвый телефон на зарядку и сразу включил его. Через минуту в бунгало начали стаями слетаться эсэмэски, и этот звук наполнил сердце забытой бодростью. Он нужен, нужен, его все хотят! И хватит неврастении!

Господи, вот же, действительно, навыдумывал себе, подумал Песоцкий, разглядывая в зеркале лицо Джорджа Клуни, пообтертое о сукна российских администраций. И хмыкнул, довольный увиденным. Нет, он еще вполне себе ничего…

И довольно этих соплей! Что было, то было. Как говорил один знакомый старый еврей, будем донашивать то, что есть.

Телефон продолжал вздрагивать в эсэмэсочном оргазме. Песоцкий прилег на кровать, дожидаясь, пока телефон кончит, и, дождавшись тишины, щелкнул на конвертик с сообщениями о звонках.

Вывалился длиннющий список – пара незнакомых номеров, Вадим-креативщик, Толя-пиарщик, гнида Марцевич, два прокатчика, один кинокритик, одна критикесса, звонок от Зуевой (перебьешься), один сдувшийся олигарх, один олигарх поднявшийся, Костя с Первого, Олег со Второго… Песоцкий сразу почуял: как-то они связаны между собой, эти звонки, какой-то сюжет он тут пропустил… Но ничего: наверстает!

Главное: было девять звонков от Леры. Он сразу возбудился, увидев эту цифру. Девять! Она его искала!

Песоцкий достал из холодильника бутылку воды и вышел на веранду. Втянул живот, оглядел пейзаж – море за мохнатой ногой пальмы, рассыпанные по берегу бунгало, лодки в заливе… Вот же какое чудо сотворил Господь! Но только для партактива, вспомнил Песоцкий шутку дружбана-миллионера, выходца из идеологического отдела ЦК ВЛКСМ… Именно! И я ли не партактив?

Лера, а остальное потом, решил он. И вообще: никто никуда от Песоцкого не денется! Но сначала надо было устаканить себя окончательно в этом правильном, сильном, шутливо-хозяйском расположении духа. Песоцкий пошел в ванную, вылил на темечко три горсти холодной воды, вытерся не досуха, а чтобы еще холодило, построил рожи джорджу клуни в зеркале и, взяв мобильник, хорошенько устроился на подушках.

Длинные гудки, длинные гудки…

– Алле. – Голос был без выражения.

– Киска, это я.

– Кто я?

Песоцкий опешил и сказал:

– Песоцкий.

– Какой Песоцкий? А-а. А который час?

Видимо, рано, сообразил наконец перегревшийся клуни.

– Спи-спи, я перезвоню. – И он повесил трубку.

В Москве было семь утра.

Надо будет ее выдрессировать, подумал Песоцкий, чтобы радовалась мне в любое время дня и ночи.

Потянувшись, он раскинулся на кровати и начал не спеша, со вкусом, вспоминать эротическую сцену в своем BMW – в тот вечер, когда они с Лерой пришли к консенсусу. Воспоминание сдетонировало, и страшное возбуждение пробило организм. Ого-го-о!.. Ничего-ничего, подумал Песоцкий, приступая к снятию напряжения вручную, мы еще покуролесим, мы еще наведем шороху на оба полушария… Жизнь продолжается!

Послезавтра он всем все покажет, а пока – так.

В Москву, в Москву!

Телефон, подрагивая на постели, снова забился в сладких конвульсиях.

Эпилог

Седоватый длинный господин коротко хмыкнул и откинулся на спинку старого клеенчатого дивана. Потом положил последнюю страницу вниз лицом, на рассыпанную кипу других, отхлебнул из большой облупленной кружки и аккуратно, чтобы не заплескать листы, поставил кружку на диванную клеенку, возле забитой пепельницы.

– Вот примерно так… – сказал ему сидевший на подоконнике – диоптрийный человечек с мягкими чертами лица.

За спиной очкарика, за окном, в полной тьме угадывались огромные сосны. Была тишина, какая бывает только зимой на старых подмосковных дачах – вбирающая в себя щелканье электрощитка, прерывистую ноту сверчка, скрип дерева, гудок дальней электрички…

– Ну, ты оторвался, – произнес наконец долговязый читатель.

Очкарик неопределенно пожал плечами.

– Прямо кино, – продолжал долговязый. – Остров этот, московское ретро…

– Ага, – скривил лицо очкарик. – Сейчас продюсеров набежит давать под это деньги.

С дивана кхекнули коротким смешком, а потом уточнили:

– А Песоцкий – это ведь?..

– Ну да… – И очкарик назвал имя.

Чай плеснул-таки на клеенку: долговязый громоподобно хохотал, сползая по дивану. Автор, метнувшись с неожиданной ловкостью, успел переложить свою рукопись на стол, подальше от лужицы.

– Ты чего?

– Да я другого имел в виду!

Тонкий смех-скулеж влился в хохот долговязого.

– И он тоже! – соглашаясь, махал рукой диоптрийный человечек. – И этот! Они все…

Отсмеявшись, налили уже не в кружки и не чай. Ночь длилась, гудела печка, и невидимый собеседникам дым поднимался в крещенское небо.

– Романтик ты все-таки, – сказал долговязый, раскинувшись на диване. – Как был, так и остался. Насовал мерзавцу рефлексий, даже жалко его… На человека похож.

– Все люди, – не отшучиваясь, твердо ответил автор.

– До известной степени, – заметил долговязый. И вдруг сладко, со стоном-скрипом, потянул затекшие члены. И, отзевавшись, по-дружески предложил: – А убил бы ты его, а? Самое милое дело!

– Чур тебя, – серьезно ответил диоптрийный человечек, и помрачнел, и мотнул головой, выбрасывая из нее неуместное.

– А что? Красивый финал… Отнесут на закате в рефрижератор…

– Не хочу, – отрезал автор. – Да и не умею я этого. Нет уж, пускай живет!

* * *

Худощавый лысый господин шел босиком по кромке далекого моря, держа в руке трезубец. Следом шагал маленький таец с другим трезубцем; еще один абориген тяжко волок по песку тележку. Сбоку деловито трусила рыжая собака с лисьей мордой.

С террасы, стоя у ступенек с дынной тарелкой в руке, на эту странную процессию смотрел человек с первой сединой на висках, немного похожий на Джорджа Клуни.

Выход Нептуна со свитой, подумал он.

Вдруг гримаса боли пробежала по красивому лицу и ужас промелькнул в карих глазах. Человек задержал дыхание на вдохе и осторожно поставил тарелку на перила, прислушиваясь к тому, что происходило у него внутри.

– Аre you ok? – спросила официантка, убиравшая со стола рядышком, юная симпатяга с оттопыренными ушками.

Человек осторожно выдохнул – боли не было. Он глубоко вдохнул-выдохнул еще раз и кивнул ей:

– Ok.

И она неудержимо улыбнулась в ответ – такой обаятельной была мужская улыбка, озарившая это лицо.

Невралгия, подумал человек. Это невралгия. Все в порядке.

Полоска берега, зарифмованная линией пальм, заворачивала вдаль, чуть покачивались лодки у каменной гряды, и впереди было еще много жизни – светлой и просторной, как это утро.

Нераспакованный чемодан, оклеенный авиационными бирками, стоял в углу залитого солнцем бунгало.

2009