Текст книги "Фатальное колесо. Пятое колесо в телеге"

Глава 5
Ну я и кретин

Не получается.

Ну, хоть ты тресни, не выходит у меня скачок во времени!

Я сидел дома в кромешной тьме за собственным письменным столом и пытался «научно экспериментировать» с полученным от Дианы «сюрпризом». Объект наблюдения – я сам. С целью проведения многообещающих опытов брат Василий выставлен на улицу гулять, а мать… сама себя отправила в ссылку на кухню. И бати нет, он из Сибири прилетит только дня через три-четыре. Нефтяник, елы-палы! На самом деле – просто сварщик-вахтовик в погоне за длинным рублем. Ну, это сути дела не меняет. Главное, дома практически никого нет. Следовательно, условия для эмпирических исследований подопытного организма созданы в достаточном объеме.

Надо еще раз попробовать.

Я глубоко вздохнул, закрыл глаза и попытался сосредоточиться на собственном внутреннем мире. Медитация по системе Цигун. Нужно все лишние мысли выкинуть из головы и представить себе сгусток жизненной силы в энергетической точке «дань-тянь» – это на два пальца ниже пупка, ну и… внутрь кишечника приблизительно на такое же расстояние – это еще надо исхитриться представить такое вот труднодоступное место! Не верю, конечно, во все эти малопонятные восточные навороты – пресловутую энергию «ци», или, как ее там, «ки», вообще без разницы. Главное, что эта абракадабра помогает собрать мысли пучком для последующего изъятия оных из черепной коробки. Оптом. Что, собственно, и требуется для моих изысканий.

Так, сейчас без пятнадцати девять.

Если смогу вместе со своим «дань-тянем» сдвинуть себя усилием воли назад по времени, по итогам опыта должно получиться где-то… половина девятого.

А попробую-ка я на этот раз вообще не дышать! Для усиления, так сказать, уровня ментальной концентрации. И надо образно представить, как время-паровоз, исходя паром и скрежеща колесами, постепенно начинает пробуксовывать на реверсе. Еще! Еще немного назад, по граммульке, по миллиметру! Металл визжит, давление зашкаливает… давай, давай, черепаха твердолобая…

Бзынь! Бзынь-бзынь-бзынь!

Что это? Что за «бзынь»? Это где, наяву вообще или… в «паровозе» что-то звякнуло?

Неужели получилось?

– Але? Здрасте. Витя? Да, здесь живет. А вы кто ему? Ага. Ага. А! О! О-о! Ну… сейчас позову-у.

Я тупо рассматривал цифры на электронных часах, мерцающие в темноте тревожной зеленью, – «20:48». Хрена лысого тебе, а не «сдвиг».

– Витя! Ты чего впотьмах сидишь? Подойди к телефону! Между прочим, девочка какая-то спрашивает. С чудным голосом!

– Чего? – Я беспомощно щурился на внезапно вспыхнувший под потолком свет.

– Не «чевокай», а возьми трубку!

– Ой, не надо только делать такое лицо!

– Какое это «такое»?

– Загадочное и… типа все понимающее.

– Иди уж, Казанова.

Я пошлепал в прихожую.

– Але!

– Привет! Узнаешь? Это я…

– О! А… это я. Хай, бейби! Узнаю оф-коз.

Ленка.

Спасенная мною по случаю именин симпатичная студенточка рыжего окраса. Будущий прораб великих строек, обреченный судьбой на трезвый образ жизни среди нетрезвых большей частью строителей. Вот ведь не повезло подруге!

– Ты сказал – «звони», вот я и звоню…

– А! Ну… класс! Как дела?

– Пока не родила. А вообще… нормально.

– Это хорошо.

– А у тебя?

– И у меня… нормуль. Мне кажется – нормулистей даже, чем у тебя!

– Скажешь тоже…

Я обреченно облокотился о стенку в прихожей и закатил глаза.

Похоже, это надолго. Плавали, знаем.

Вот откуда у этих неискушенных предтеч отечественного гламура такая необъяснимая страсть к изнурительно долгому трепу по телефону? Ни о чем! Я даже помню типовые связки между смысловыми (точнее, малосмысловыми) блоками в диалоге: «Ну, что еще хорошенького расскажешь?» – и проклятое воспитание в панике ищет новую тему для продолжения светского общения. Это вместо того, чтобы просто хлопнуть трубкой по рычагам – и гуд-бай!

Впрочем… проходили и хлопанье: «Ой, а я решила перезвонить. Кажется… связь оборвалась».

– …Ничего интересного. Завтра занятия начнутся. А… нет, не начнутся. Нас на виноград засылают. Объедаться глюкозо́й. В «Золотую балку».

– Понятненько. Что еще хорошего расскажешь?

– Э-э…

Сразу оговорюсь, юная леди не особо в моем вкусе.

Она, конечно, милашка, да и фигуристая не по годам, – все равно мимо! Между прочим, ей подобные очаровашки с годами в большинстве своем непременно отправляются путешествовать в безнадежно депрессионную «Долину пухлых» – это как правило. Сейчас, разумеется, ее склонность к полноте по молодости лет выглядит достаточно привлекательно, только вот потом… без фитнес-коррекции – беда! А какой, к чертям социалистическим, фитнес во второй половине восьмидесятых? Бегать разве что по утречку́, уворачиваясь от горластых шавок. Слабенький вариант. Безнадега, одним словом.

Так что не героиня она моего романа.

– …Напились, как дети малые!

– Э-э… «дети», ты сказала? Напились? Я правильно понял?

– Я сказала «как»! Какой взрослый окосеет со стакана игристого?

– Действительно. Я и не подумал. Ну… продолжай.

– Так вот, напились, значит, а Артем и давай мне в любви признаваться. Говорит…

Кстати, о «высоком».

Мне, между прочим, о романтических глупостях рановато еще задумываться! По версии моей прежней жизни, персональное грехопадение должно наступить где-то года через полтора, как раз перед моим счастливым семнадцатилетием. И то, что сейчас я проживаю свою жизнь повторно, да еще и под контролем взрослого рассудка, не дает мне повода и права…

М-да!.. Во, блин, занесло!

Какие, на хрен, «права» в этом деле? Опять отмазки? Неужели трудно честно признаться? Так и скажи – глядя пятнадцатилетними глазами на своих сверстниц, я вижу в них… одногодок собственного сына. Детей своих вижу… потенциальных! Спасибо вам, пятидесятилетние мозги! Удружили.

– …Вообще нельзя! Странно, что тебя так легко наши пацаны в общагу пропустили.

Я насторожился:

– Это почему это?

– Так я же рассказываю! Ты меня слушаешь вообще?

– Слушаю.

– Я и говорю, всех девчонок комендантша лично предупредила строго-настрого – незнакомцев в комнаты не пускать. И вообще – о любых подозрительных типах рассказывать ей сразу.

– Это чегой-то?

– Ты где вообще был, когда я про кладбище рассказывала?

– Какое кладбище? Это… которое рядом с вами? Про старое? Или про еврейское?

– И про старое, и про еврейское!

– Вот видишь, все помню. Так что… тут я был.

– Вот там эту девушку и нашли! Представляешь? В склепе! А сверху площадка круглая, там крест большой, а на нем – бог распятый. Как живой! И по размеру, и… выкрашен масляной краской (компетенцию демонстрирует, ох уж мне эти маляры-строители!) так, что от настоящего не отличить. (Она видела настоящего? Чур меня!) И там, где у него руки гвоздями пробиты, как раз и заметили свежую кровь. Человеческую! Нет, ты можешь себе такое представить?

– Да уж…

Очередная городская байка.

За годы буйного послевоенного роста городское кладбище из пригорода превратилось в самый что ни на есть центр города. По крайней мере географически. А могилы там, на секундочку, с позапрошлого века! Заросшие аллеи, старинные склепы, какие-то полуразрушенные часовенки – экзотика, словом. А по совместительству – место традиционного сборища всяких темных личностей от игровых «катал» до банальных соображальщиков на троих, которых очередной раз выперли пинками из детской песочницы. Молва людская постоянно генерирует самые разнообразные мифы про это хоть и темное, но все же на редкость живописное местечко.

– …Такие мелкие-мелкие надрезы, как следы от куриных лапок. И по всему телу!

– Постой-постой! Так эта девушка – она что, жива?

– Конечно. Я и не говорила, что ее убили. Я же сказала – нашли без сознания. Ты будешь меня слушать или нет?

Ни хрена она, если честно, не говорила про «без сознания». Впрочем…

– Да-да, точно. Извини. Я вспомнил. Так… и что?

– Вот, порезали, значит, ей кожу на груди как лезвием, кровь взяли и скульптуру наверху всю измазали.

– Так «на груди» или «по всему телу»?

– А грудь – это что, не тело?

– Э-э… ну да. И не поспоришь. А зачем это все кому-то?

– А я откуда знаю? Придурки какие-то! А может, сектанты религиозные. Фанатики! Знаешь, к примеру, кто такие… «еговисты»?..

– Ну-у… как не знать? Все ведь в школу ходили. Племя африканское? Низенькие такие негритята. Людоеды! И поклоняются Бабе-яге… «Еговисты» же!

– Совсем дурак? Племя! На двойки, что ли, учился? «Еговисты» – это церковные мракобесы! Они женщинам грудь отрезают, а мужчинам… ну сам знаешь что. Под корень!

– Вообще-то… похожие обряды были у скопцов. В прошлом веке. И… не совсем под корень, если честно. Там оставалось… не суть важно. А вот у иеговистов…

– Много ты понимаешь! Кто тогда Таньке всю грудь изрезал?

Против логики не попрешь!

– Стой-стой! Таньке? Так ты что, знаешь ту девчонку?

– А чего бы мне ее не знать? Она на параллельном потоке учится.

– У вас?

– Ну ты и бестолочь! Конечно, у нас! Не у вас же.

И опять… логично. Респект!

– Слушай, а ты говорила, у нее порезы «куриной лапкой»?

– Да. Маленькие такие…

– А она сказала, кто это сделал?

Вздох на том конце провода, олицетворяющий всю Боль Мира. Я аж проникся.

– Понимаешь… я ведь не успела ее расспросить. Родители быстро приехали… из Джанкоя. И сразу же увезли домой. Она до сих пор и не возвращалась.

– Так… это не вчера случилось?

– С чего ты взял, что вчера? Я вообще тебе поражаюсь! Это неделю назад было. У меня язык уже болит тебе одно и то же рассказывать, а до тебя доходит все вообще через пень-колоду.

Ну, насчет боли в языке сомневаюсь, конечно, а то, что слушал я свою новую подругу недостаточно внимательно, – это факт. Есть такой грешок.

– А кто ее нашел на кладбище? А… стой-стой, ты же говорила… наверное. Сторож?

– Да какой сторож! – Боль Мира сменилась на Обиду Вселенной. – Поп местный ее нашел, священник! Кровь свежую заметил на памятнике и вызвал милицию. Те приехали вместе со «скорой», нашли ее внизу, привели в чувство и увезли. А вечером за Танькой уже родители приехали. И все… больше я ее не видела.

Дела.

– А ее… это – не изнасиловали?

– Не зна-аю!

Прозвучало очень многозначительно.

Боюсь даже анализировать весь спектр зашифрованных подтекстов – напрасный труд. Не знает так не знает. А вообще… странное какое-то событие. Вырубили девчонку, лапки какие-то на теле повырезали, кровь, распятие. И правда на сектантов каких-то похоже. Или кто-то под них косит.

– Слушай, Лен, – пришла в голову одна мысль, – а ты сама возле этого склепа была когда-нибудь?

– Как же не была, если мы там окончание курса отмечали! Еще в начале лета. Мы и параллельщики. Нас пацаны еще простынями с дырками пугали всю ночь, придурки.

– Что, вот так прямо на кладбище и тусовались? Ночью?

– Ну… не совсем прямо уж «на кладбище». Рядом там, на пустыре, в рощице маслиновой. Костерок запалили, сало с хлебом на прутиках жарили. Бухали, пели, танцевали. А на кладбище уж… на «слабо» кто-то кого-то пробил.

«Бухала» она. Вамп!

– Смелые ребята. И… девчата.

– А чего бояться? Сказочек про вампиров?

М-да. Тебе бы «Ходячих мертвецов» показать, хоть бы пару сезонов. Или хотя бы «Сумерки» для разогрева. Тогда бы я посмотрел на всю твою храбрость.

Непуганое поколение!

– Ну да. И то верно. Дети пускай боятся. И… подружка твоя, Таня.

На том конце провода непонятно помолчали.

– Але! Ты меня слышишь?

– А… она мне не особо и подружка, – сказала Ленка странным, каким-то отстраненным голосом. – Знакомая, только и всего.

– Ну ладно, ладно. Чего ты. Пошутил я.

– Я поняла.

– Странно просто – как она там одна очутилась? Вы, строители, конечно, народ храбрый, но ведь не до такой же степени!

– Не знаю я, чего она туда поперлась! Может, заманил кто. Может, маньяк есть у них на потоке среди пацанов. Еговист. Скрытый! Откуда я знаю?

Чего она психует-то?

– Хочешь сказать, кто-то из своих ее позвал погулять? На кладбище?

– А что? Оно тут рядом возле общаги. И днем больше на парк похоже. С памятниками. Мы там все гуляем.

Вон оно как!

– А ты мне не покажешь этот склеп? Где площадка с распятием?

– Зачем?

– Интересно же! Такое событие. Проведи-ка мне экскурсию.

– Ты меня что… на свидание приглашаешь?

– Ну… почти. Пока лишь только погулять.

Снова пауза.

– Лен! Ты здесь?

– А… почему на кладбище?

– Не понял.

– Почему ты меня приглашаешь на свидание… на кладбище?

Я почувствовал смутное беспокойство.

– Ну вы же… все там гуляете. Сама сказала!

– А почему, к примеру, не на Приморский?

Вот доколупалась.

– Потому что Приморский я уже видел, – стал я терпеливо взывать к ее хваленой логике. – А красивый склеп с чудо-памятником распятого Христа – нет. Вот и хочу посмотреть.

– Сильно хочешь?

Да что ж такое-то? С какого момента мы стали говорить на разных языках?

А! Кажется, начинает доходить.

Приоритеты! Все дело в несоответствии мотиваций.

Мой интерес – глянуть на достопримечательности. Ее «морковка» – сам факт свидания с новым знакомцем. Пробившись наконец к логическим конструкциям, я вдруг обнаружил, что логика-то… женская! Сюрпри-из.

– Не так чтобы очень сильно хочу, – стал я выкручиваться, пытаясь суматошно внести коррективы, – просто любопытно.

– Сильно любопытно?

Заело, что ли?

– Не сильно! Умеренно. Потом, если хочешь… на Приморский пойдем. Сперва глянем на то… зловещее место с кровавым распятием (специально прибавил голосом дурашливого драматизма, пытаясь смягчить напряжение)… и в город. На «Иве» подрыгаемся, в кафешку потом. А? Как ты на это смотришь?

Пауза.

Почему она опять молчит? Что опять не так-то?

– Але, Лен. Лена! Ты где?

Короткие гудки в трубке.

Э-э…

Блин, ну я и кретин! Дурашливо драматический…

Смягчил напряжение?

Глава 6
Испорченное утро

Ранним утром наш город прекрасен!

Солнце еще толком не встало, но кругом уже светло и ядрено. В сонных жилых кварталах оголтело судачит птичий бомонд. В ранние часы пернатые вообще в ударе – оккупировали все акации в округе и орут как ненормальные. Поднимется светило чуть выше, и они, конечно, спекутся, притухнут от жары и замолчат – вот поэтому сейчас и отрываются вволю!

Что это? Не верю своим ушам. Кукушка? В Крыму? Да нет, не думаю. Горлица, скорей всего – ишь, какая горластая попалась. Хотя… а у нас вообще водятся на юге кукушки? Почему бы и нет?

А ну их!

Со стороны моря чувствовался упругий ветерок, несущий бодрящую прохладу. Даже угадываемый в воздухе солярный выхлоп после рабочих катеров-трамваев, снующих по акватории бухты, общей картины утреннего фреша не портил. Напротив, сизый привкус мазута даже как-то по-особому настраивал на деловой, рабочий лад.

Что-то гуднуло в центре.

Вообще-то шума машин, этого привычного и повседневного фона всех крупных мегаполисов страны, конкретно в нашем городе толком особо и не слышно. Почти. Все же как благословенно мало на дорогах автотранспорта… по нынешним временам! Это просто счастье какое-то, по достоинству не оцененное современниками «развитого социализма». Изредка только где-то прорычит басовито какое-нибудь чудо из гнезда отечественного автопрома да угадывается за домами вездесущий шорох троллейбусов, заполошно снующих по маршрутам. Эти тихушники разве что на крутых спусках-подъемах повизгивают чуть громче, да и то не в счет.

Не напрягает.

Самыми шумными на поверку оказываются поливальные машины, омывающие в преддверии жары и без того практически стерильную брусчатку. «Расческой» идут, одна за другой, притормаживая разве что у цветников и газонов, дабы устроить целенаправленную водную феерию для избалованной от чрезмерного ухода флоры. К слову, цветов на площадях и в парках действительно избыточно много… было в то время. Гораздо больше, чем в двадцать первом веке. Впрочем, пока для меня эта цветочная эпоха – опять «настоящее». «Пре́зент инде́финет», как завещала нам школьная англичанка.

Надеюсь, к добру…

Наслаждаясь утренней свежестью, я шел в техникум вдоль набережной Артбухты. «Арт» не в смысле искусства, а как раз сильно наоборот – в смысле Артиллерийской, что к искусству имеет довольно опосредованное отношение. В отличие от меня: на спине – гитара грифом книзу, в карманах куртки – кусок мыла в мыльнице да зубная щетка с пастой, завернутые в целлофан. Вот и весь мой нехитрый скарб арт-андеграунда – достаточный для комфортного обустройства в студенческом стройотряде.

Я специально вышел из дому ни свет ни заря, чтобы вдумчиво и со вкусом совершить променад вдоль сочной синевы слегка взбудораженных по случаю утреннего ветерка волн. По траверзу моего курса наблюдалось, как говорится, «умеренное волнение», балла этак в четыре, не меньше. Видно даже, как некоторые катера вдали рыскают натужно по водной глади, а то и вообще зарываются носом, опасно раскачиваясь в килевой плоскости. В «диаметральной», если быть точным – так это называется в теории судостроения, я ведь-таки на корабела учусь, хоть и на мазутной кафедре.

Шарим мало-мало в этих «железных коробках».

– Эй, салага! Прими конец!

Не понял. Кто это тут «салага»? Настоящий корабел, на секундочку, и обидеться может на такое обращение.

Я оглянулся.

К бетонной отсечке набережной опасненько так притирался прогулочный катерок, затейливо стилизованный под пиратский ботик: черная мачта с «Веселым Роджером» на топе, рубка, отделанная фанерой, огромный дрын, примотанный к носу суденышка, типа бушприт благородного парусного судна, и явный переизбыток разного рода бегучего такелажа – какие-то канатики, тросы, ванты и прочая бессмысленная паутина, призванная внушать сухопутным простакам романтические ассоциации морского средневековья.

Кич!

Невысокий мужичонка в шикарных старинных ботфортах и современном спортивном костюме, надо сказать, довольно засаленного вида выразительно помахивал бухточкой причального троса, небрежно придерживая штурвал свободной рукой. И при этом он еще и рулил!

Смертельный номер.

Ну да, сегодня ведь действительно штормит, хоть и «умеренно». При таких условиях паркануть эту калошу, да еще и в одиночку, достаточно проблематично. Можно сказать, невозможно. Совсем без башни морской волк!

Не зацикливаясь на «салаге», я без лишних рассуждений крутанулся на месте и бросился помогать горе-мореходу. Дело ведь нешуточное! Сейчас как брякнет сей утлый челн о бетонные блоки пирса – собирай потом по частям эту конструкцию вместе с останками пирата-неадеквата. А тот даже и не напрягался. И сомнений в человеческой отзывчивости вовсе не испытывал – швартов белесо-голубого цвета уже летел в мою сторону. Немного волнуясь от неожиданности и ответственности момента, я тремя петлями закрепил веревку на пеньках небольшого чугунного кнехта, вмонтированного в бетон причала. Махнул рукой. Горе-капитан моментально врубил реверс, сдал назад и ловко выпрыгнул из катера, держа в руках вторую бухту. Даже движка не заглушил! Уже самолично закрепил кормовой линь на втором кнехте. Врастяжку.

Лихо. И ведь получилось же все у него!

Псих.

– Хвалю, салага.

А вот сейчас эту фамильярность, думаю, стоит уже обсудить. Самое время!

– Я вам не салага! – окрысился я, и… смутно показалось, что как-то жалко прозвучал этот мой протестующий писк. Невыразительно. Захотелось почему-то развить тему, по крайней мере хотя бы до уровня уже впрыснутого в кровь адреналина. – Вы совсем больной, дядя? На голову? В такой шторм… швартоваться!

– А че?

– А ниче! А если бы я крепить не умел? Жить надоело?

– А че тут уметь?

– Фу-ух, – выдохнул я. Бесполезно разговаривать с этими морскими беспредельщиками. Вроде бы взрослый мужик, серьезный. Даже на артиста какого-то похож. Э-э… Приемыхов? Ага, точно! Вылитый Лузга из «Холодного лета пятьдесят третьего». Только в просоленно-морском варианте и… в ботфортах на треники.

Нужно успокоиться и восстановить собственное благостное состояние, которое на данную минуту ухнуло куда-то в пропасть.

– Ладно, проехали. Швартанулись, и хорошо. Прощевайте… барин.

И решительно зашагал прочь.

– Эй! Постой-ка.

Ну что еще? Я оглянулся.

– Ты это… Хочешь прокачу?

– На этой каракатице? Да что-то не сильно. Но… прогиб засчитан.

– Да не дрейфь ты, салага! Не каракатица это. «Сатана»! Она у меня и не такую волну кро́шит. Я сейчас только в гастроном метнусь, а ты… давай на́ борт. Хочешь за штурвал подержаться?

Я досадливо дернул плечом. Достал он этим «салагой»!

– Сказал же, не хочу! Подумаешь, счастье какое – колесо ржавое потрогать, эка невидаль! Руки потом от солидола не отмоешь…

– Да стой ты! Не отказывайся. Я быстро из лабаза вернусь, ты, главное, за ботиком присмотри, а там – как захочешь.

А-а, вот оно что – сторож ему просто понадобился! Халявный.

Мужичок заискивающе осклабился, что совершенно не прибавило ему внешней обаятельности. Напротив. Ну и рожа! Настоящий пират. Ему бы повязку еще на глаз да… деревяшку вместо ноги (самолично бы отпилил без наркоза). И на какой-нибудь остров – сокровища откапывать.

Вообще-то у меня, если честно, времени – вагон, и посторожить это корыто мне, собственно, ничегошеньки не стоит. Помочь, что ли? Почему бы благородному дону не совершить добрый поступок в самом начале дня?

Говорят, для кармы полезно.

– Ну ладно, покараулю ваш фрегат. Вы только недолго! Через четверть часа не вернетесь – пойду дальше по своим делам.

– Не парься, сал…

– Хватит! Еще раз салагой назовете – дырку сделаю под ватерлинией! Дюбелем. Ма-аленькую такую дырочку, хрен найдешь. Не желаете эффекта вечной сырости под задницей?

Мужик беззлобно захрюкал. Надо думать, «этот стон у нас песней зовется». В смысле – веселым и жизнерадостным смехом.

– Все-все! Заметано. Тогда как звать тебя, «несалага»?

– Витей зовите. Или… Стариком, – вспомнил я свои кагэбэшные похождения, – была у меня когда-то такая кликуха. Мм… в детстве.

– Ха! Давненько, наверное, это было. О’кей. А я – Дьябло.

– Как-как?

– Дьябло. «Дьявол» по-испански. Яхта «Сатана», а капитан – «Дьявол». Дон Дьябло!

И этот «дон»! Прикольно.

– М-да. А вот Дьябло – это охрененно по-взрослому!

– А то!

– Я и говорю… Ну все, Дьябло, Дух тьмы, время пошло. На все про все пятнадцать минут вам, и ни секундой больше. Двигайте уже в ваш чертов гастроном.

– Ага! За адским эликсиром.

– Даже и не сомневался!

Мужик прыгнул на катер и заглушил двигатель.

– А ты лезь сюда, Витек, или как там тебя, Старик. Тут лавочки есть для отдыхающих, сиди, качайся себе на волне. Милости, что называется, прошу… на «Сатану».

– Жизнеутверждающее приветствие, – проворчал я, неуклюже перебираясь с надежного пирса на скачущий борт. – А чего так рыбой-то воняет?

– Рыбачу понемногу… между экскурсиями.

– Мудро́. Приятное с полезным. А пассажиры-то, наверное, как рады!

– А че? Экзотика. Морской дух!

Философ-романтик местного уезда. Этого мне только не хватало!

– Дьябло, душа моя, – постучал я пальцем по стеклу наручных часов. – Четырнадцать минут осталось! Свалю ведь, как и обещал.

– Иду. А ты дождись обязательно, разговор есть.

– Какой разговор?

– Про тайное общество сатанистов!

– Это шутка?

– Дождешься – узнаешь.

– Тринадцать минут…

– Меня уже нет!

Дух тьмы и рыбных миазмов испарился в мгновение ока, только я его и видел.

Экземпляр! Синяк, конечно, коих немало на Руси в любую эпоху, но и не без изюминки. Сатанист хренов. С флибустьерским уклоном. Особо радуют пиратские сапожищи, натянутые на застиранный трикотаж фабрики «Красный Октябрь», – дон Дьябло социалистического розлива, лучше и не придумать!

Что же так воняет?

Я осмотрелся, пытаясь обнаружить источник раздражающего дискомфорта. Снизу откуда-то несет. Этот пират что, вялит пойманную рыбу прямо здесь, на шхуне? Оригинально. Впрочем, с него станется.

Я снял гитару со спины и развалился на деревянной лавочке, вытянув ноги. Зажмурился с удовольствием. И правда, славно так качает. Вверх-вниз, вверх-вниз. Умиротворяюще. До прибытия автобусов в технарь на глазок еще добрый час времени, а шагать до места самым медленным прогулочным аллюром – максимум минут десять, не больше. Есть еще время для релакса. Надо признать, очень кстати мне этот босс чертей и бесов подвернулся. В тему.

Можно даже покемарить…

В глубине бухты заверещала сирена – рейсовый паром на Северную сторону привычным своим гудком сообщал окружающим об окончании погрузки. Местные по этому ревунку время сверяют, так как паром ходит каждые полчаса – по «нулям» и «половинам». Значит, сейчас… о, еще только семь утра! Во я дал с «ефрейторским зазором»! Не помелочился.

И… кстати, а какой такой на хрен гастроном в семь утра?

Я подскочил на лавочке, зацепив ненароком гитару. Жалобно звякнули струны.

А и действительно!

Круглосуточных супермаркетов в этом времени бытия еще не придумали, а советские предприятия общественной торговли открываются в лучшем случае в восемь. И куда, позвольте-ка мне узнать, направился странный пират? И ведь торопился как! Чуть фрегат свой не ушатал. Во всяком случае, факт остается фактом – про гастроном он мне явно наврал.

А соврамши однажды…

Как-то само собой и между делом плавно накатило давно забытое ощущение болезненной тревоги. Состояние тотального недоверия ко всему сущему. Можно сказать, эффект профессиональной деформации после моего прежнего общения с волкодавами из КГБ. И… какой же противный запах! И подозрительный к тому же.

Я шагнул к короткому трапу в центре ботика и, присев на корточки, заглянул в сумрак трюмного помещения. Оттуда несет, к гадалке не ходи. Какой же бардак на судне у этого горе-капитана! И правда, сатанинская посудина, как и ее хозяин. Хлама навалено – ноги переломать можно. И в этот смрад, честно говоря, что-то и не особо хочется лезть.

Катер ощутимо качнуло на волне – это мимо нас степенно прошлепал тяжелый паром на Северную сторону. Ему-то четыре балла как слону дробинка. А нас подбросило так, что я, не удержавшись на грязной палубе, скользнул по поручням трапа в вонючую темноту – независимо от собственных желаний и предпочтений. Да еще и пребольно стукнулся коленкой о какую-то железку по пути, не разглядел в темноте обо что.

Зато сгоряча кое-что разнюхал.

Точнее, идентифицировал запах почти наверняка.

Мне теперь до боли жутким показалось это тухлое амбре. Потому что здесь, внизу, от гнилой рыбы у него мало что оставалось. Оно больше походило на… мертвечину! Как в неухоженных заштатных моргах где-то примерно в середине 90-х, довелось, знаете ли, побывать – сладковатый, пронзительно-тревожный запах разложения человеческой плоти. Дух смерти и скорби.

Стало по-настоящему жутко.

Невольно я качнулся назад и с новой точки вдруг неожиданно для самого себя увидел в дальнем углу то ли трюма, то ли каюты… сбившиеся в колтун черные женские волосы на полу. Прямо под небрежно наброшенной сверху скомканной брезентухой. Виднелся даже похожий на водоросли мусор, запутавшийся в этих волосах, а в куче тряпья рядом с ними вдруг отчетливо стали угадываться контуры человеческой фигуры – вот тут рука, скорей всего, а там… что это белеет? Голое колено?!

Посудину еще раз крепко качнуло, как-то очень резво на этот раз. И так же резко словно ледяной плетью шибануло меня по спине. Холодом! До нестерпимой боли, превратившейся в ослепительную вспышку в плотно зажмуренных глазах. До потери сознания на долю секунды.

До кратковременного помешательства.

Все исчезло…

– Эй, салага! Прими конец!

Боль в спине схлынула так же скоро, как и пришла.

Я вновь стоял на твердом пирсе.

Ходившей ходуном предательской палубы под ногами уже не было. И вонючего трюма с женским коленом…

А за спиной кто-то опять обзывал меня «салагой»! Да еще, словно дразнясь, вновь предлагал ловить причальный конец пришвартованного уже не далее как пятнадцать минут назад катера.

Я крутанулся на месте.

Изуродованное под пиратскую шхуну суденышко было не пришвартовано! Метрах в десяти от пирса оно под опасным углом вновь неслось к бетонным бокам причала, а чумазый капитан в ботфортах призывно размахивал бухточкой голубоватого троса.

Я застыл как вкопанный.

Словно в замедленной съемке, совершенно без эмоций наблюдал за эпическим кораблекрушением несчастного судна. С оглушительным треском катер, роняя размалеванные фанерные надстройки, влепился в бетон набережной. В разные стороны брызнул щебень, металлическая окалина и щепки бутафории. Даже на расстоянии я почувствовал, как дрогнула твердь под ногами! Жизнерадостный человек за штурвалом исчез, будто его косой подрубили, – видимо, кувырнулся через ступеньку в трюм. А горемычная «Сатана» с перекошенным фальшбортом и приличного вида вмятиной чуть выше ватерлинии самостоятельно уже рыкнула движком, в скачке поменяла курс по своему усмотрению и, подрагивая всем корпусом, как побитая собачонка, почапала в сторону выхода из бухты.

Минут десять я еще наблюдал это эпохальное бегство «грозы морей» из мирного города, потом на палубе мелькнула засаленная спортивка очнувшегося от шока морского волка, и катер, вздрогнув от резкого поворота руля, исчез за Хрустальным мысом, унося в своем трюме вонючую и страшную загадку.

Живуч же мерзавец! Обоих… мерзавцев, кстати, касается.

Дела-а.

В совершенно охреневшем состоянии я отстраненно разглядывал валяющийся в изобилии на причале фанерный мусор с обрывками бегучего и совсем недавно еще стоячего такелажа. Обломки гордого фрегата «Сатана». Как судно назовешь…

А что это вообще только что было?

Что за помешательство?

Я что, опять взялся за старое? Опять прыжки? Четвертью часа больше, четвертью часа меньше – пустяки какие. Что же меня так носит по линейке времени? Или… надо спрашивать – «кто же»? Кто-то за этим стоит? Разберись тут.

Достали!

Злобно скрипнув зубами, я развернулся и решительно зашагал в техникум, придерживая правой рукой гриф гитары, как кавалерист шашку.

Испорчено утро.