Электронная библиотека » Виктор Суворов » » онлайн чтение - страница 5

Текст книги "Контроль"


  • Текст добавлен: 24 декабря 2014, 16:18


Автор книги: Виктор Суворов


Жанр: Историческая литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Глава 7

1

У машины длинный-предлинный капот. Фары – как прожекторы на крейсере. На переднем сиденье – водитель и начальник охраны. Переднее сиденье открытое – это чтобы начальник охраны по сторонам смотреть мог и назад, чтобы машинам охраны сигналить в случае чего. Из открытого пространства и стрелять сподручнее. А салон закрыт. Салон – как карета княжеская: по полу не то ковер, не то белая мягкая шкура, стенки, сиденья, занавески – пепельного цвета. Обивка атласная, стеганая. Умеет Америка внутренности автомобильные отделывать. Такой толщины стекла и занавески, что шум московский по ту сторону окна остается.

Народный комиссар внутренних дел, Генеральный комиссар государственной безопасности Ежов Николай Иванович вытянул ноги. На сталинской даче обед завершился в половине четвертого. Скоро рассвет. А у Николая Ивановича рабочий день продолжается. Допросы до полудня. Потом короткий сон, вечером бал и совещание во время бала.

Николай Иванович Ежов прислонился лбом к холодному стеклу. Проклятый Сталин-Гуталин каждый раз заставляет пить. Голова кругом. Это скоро пройдет. Голова пройдет, и Гуталин не будет больше заставлять.

Ежов расстегнул воротник с двумя огромными маршальскими звездами, чуть отпустил ремень и бросил водителю в переговорную трубу:

– В Суханово.

2

Коробочку от ордена и орденскую книжку Настя в карманчик спрятала, а орден в руке зажала. Так его и привезла в парашютный клуб. И никому не показала. Только сама любуется, пока никого рядом нет. На руке держишь, вес чувствуешь: основной металл – золото, ленинский профиль – платина. Сделан орден просто и скромно. И красиво. Днем красиво и ночью в лунном свете.

Устроилась Настя на списанных парашютах, а уснуть не может. Так орден повернет. Эдак. Сверкает золото. Венок золотых колосков – множество граней. Каждая отдельно сверкает. А у платины свой особый блеск, совсем не такой, как блеск золота. Положила Настя орден рядышком и вдруг поняла, что без Сталина коммунистической власти не прожить. Если Сталина убьют (ей как-то в голову не приходило, что он сам умереть может), то власть понемногу, а потом все скорее начнет загнивать и рассыпаться. И решила она…

3

По клубу парашютному – слух. Не было Стрелецкой несколько дней – все ясно. Потом появилась. К самому рассвету подвезла ее длинная черная машина – дело известное. Были уже тут такие: сначала к отбою опаздывали, потом к рассвету возвращаться стали, потом возвращаться стали на длинных черных машинах. Потом возвращаться перестали… Вот и эта – на тот же путь. Ни стыда, ни совести. Только восемнадцать стукнуло. А начальство куда смотрит?

А туда начальство и смотрит. Все от начальства и идет. Рыбка, как известно, с головы… Начальству не стыдно. Ох, не стыдно. Такую молоденькую таскают. Ишь, машинами буржуазными начальство обзавелось. Жируют ответственные товарищи. Стрелять начальников почаще надо. Стрелять беспощадно. Ведь это загнивание. Ведь это перерождение. Термидор. Ведь это подумать только. Позор. Что в женщине главное? Главное – пышность телесная. А в этой Стрелецкой главного-то как раз и не оказалось. За что же тогда ее начальство любит? Понятное дело – за податливость. Да мало ли у нас в клубе девок податливых, но пышных! Так нет же, на тощую позарились. Разврат да и только. Извращение вкуса. А все кто? Все Холованов-кобель. Сам пользуется и начальству поставляет. Голову на отгрыз, не пройдет и трех дней, приедет Холованов на длинной черной машине и заберет эту самую Настю Жар-птицу навсегда.

Не прошло и трех дней, приехал Холованов на длинной черной машине и забрал Настю Жар-птицу навсегда.

4

Двое в бесконечном подвале. Холованов строг. Разговор серьезный.

– Веришь ли, Анастасия, в социальную справедливость?

– Верю.

– Не будем о названиях спорить: социализм, коммунизм… Веришь ли в то, что можно на земле построить общество, в котором будет обеспечена справедливость для всех?

– Верю.

– Вот и я верил.

– А сейчас?

– Это к делу не относится. Главное, чтобы ты верила. Думаю, ты веришь, и потому новая тебе работа. Основоположники говорили, что социализм – это контроль. Правильно говорили. В капитализме у каждого своя плошка, тарелка или блюдо. Социализм – общий котел и распределение по справедливости. В капитализме нет того, кто распределяет. Потому капитализм – это свобода. А общество социальной справедливости должно иметь класс людей, которые все общественные блага берут под единый контроль и распределяют по справедливости. Тот, кто у котла, тот, кто распределяет, получает такую власть над людьми, которая никакому капиталисту присниться не может. Социализм – это власть меньшинства, это власть тех, кто стоит у общего котла. Миллионы шакалов бросились к общему котлу: одно дело – создавать блага, другое – распределять. Шакалам нравится распределять. Любая социальная справедливость неизбежно порождает власть тех, кто справедливость осуществляет. Справедливость – категория субъективная. Те, кто у котла, решают по своему разумению, что есть справедливость.

– Тех, кто у котла, надо тоже контролировать. И почаще стрелять.

– Вот такая у тебя и будет теперь работа.

– У меня биография вражеская.

– Именно такие и нужны.

– Почему?

– Чтоб тебя под контролем держать.

5

Суханово – это монастырь бывший. Под Москвой. Следственный изолятор особого назначения.

Если в Лефортово признаний не выбьют, то в Суханово отправляют. Тут брака в работе не бывает. Тут выбьют.

Суханово – это лес березовый, это птиц пересвист, это воздух свежий.

Суханово – это, кроме всего, дом отдыха высшего руководящего состава НКВД. Первый этаж – камеры пыточные, второй – номера-люкс для отдыхающих чекистов. Когда на террасах второго этажа звучит божественная мелодия «Амурских волн», когда женщины в длинных платьях заполняют второй этаж, следователям на первом этаже объявляют перерыв. На несколько часов пусть не будет визга и писка подследственных, пусть только птицы поют и звучат бессмертные вальсы.

Объявлен перерыв. На втором этаже бал. Дамы улыбаются Николаю Ивановичу Ежову. Николай Иванович отвечает улыбкой. Николай Иванович спешит. Под пыточными камерами – расстрельный подвал. Николай Иванович знает, что все помещения здесь можно прослушать, только расстрельный подвал нельзя.

Работа в подвале уже завершена. Подвал уже убран.

Сегодня в расстрельном подвале короткое тайное совещание: Ежов, Фриновский, Берман. Надо быстро решить два десятка вопросов. И снова появиться среди танцующих.

– Я разбираюсь с историей Великой французской революции. Был там у них за главного некий Робеспьер – Верховное существо. Был полный революционный порядок. Резали народу головы, и все было великолепно. А потом Верховное существо начало резать головы своим… Ну, его, понятно, того… свои ему голову и оттяпали.

6

– Правило в контроле такое: каждый может выбирать себе любое оружие, которое ему нравится, – старый оружейный мастер за много лет ружейным маслом пропах. Взгляд суров: – У меня на складе есть все, что можно придумать. Исключение: советское оружие. Советского мы не используем.

– А почему? – Настю Жар-птицу в любом деле причина интересует.

– Не положено.

Исчерпывающий ответ.

– Коллекция у вас – позавидуешь.

– Вам, девушка, если затрудняетесь в выборе, я бы рекомендовал…

– Я в выборе не затруднюсь. Дайте мне «Лахти».

– «Лахти»? – оружейный мастер выставил два зуба вперед, отчего стал похож на старого насторожившегося зайца.

– «Лахти».

– Редкая штука, – он еще сильнее выставил два зуба. – А не боитесь, что тяжеловат будет?

– Боюсь.

– А не боитесь, что со снабжением патронами проблемы возникнут?

– Так к нему же патроны от «Парабеллума». Какие проблемы?

– Правильно, девушка, правильно. Ну что ж, идите за мной. Было у меня всего три «Лахти». Один товарищ Холованов взял, другой – еще какой-то дядя. В общем, один всего у меня остался «Лахти». Берег для какого-нибудь ценителя и знатока, но все «Браунинг» или «Кольт» просят.

Взяла Настя в руки «Лахти», прикинула вес.

– Тяжел?

– Тяжел.

– Я так и думал. Не рекомендую брать. Рука должна с пистолетом жить в любви и согласии.

Вскинула Настя прекрасный пистолет на руке еще раз и со вздохом вернула.

– Что на втором месте?

– Дайте «Люгера».

– Какого именно «Люгера»?

– «Парабеллум» ноль восемь.

– Это другой разговор. У меня вон их сколько.

Открыл мастер зеленый ящик и извлек новенький, в толстом слое масла, черный пистолет.

7

На открытых террасах второго этажа – смех и танцы. Поют птицы и звучат чарующие мелодии. Посторонние звуки не нарушают торжества.

Жена товарища Ежова сказала жене товарища Фриновского:

– Как только Робеспьер начал резать головы своим…

Глава 8

1

Бесконечен подвал кремлевский. Складом пахнет. Сухо. Прохладно. Полки без конца. Одежды и обуви – навалом.

– Вот вам, девушка, ботинки, вот комбинезон, сапоги, юбка, гимнастерка, портупея. Будете носить алые петлицы. На повседневной форме – без всяких знаков различия. Парадная форма – только в своем кругу. К парадной форме на алых петлицах – эмблемы: серп и молот. Эмблемы 575-й пробы. Вот они. А это шлем меховой. Унты. Вот куртка английская летная. Распишитесь.

Расписалась.

2

От Северного, Ленинградского, Савеловского, Павелецкого, Киевского, Казанского, Белорусского, Балтийского[1]1
  Северным в период с 1922 по 1955 год назывался Ярославский вокзал Москвы; Балтийским в период с 1930 до 1942 года назывался Рижский вокзал Москвы. – Прим. ред.


[Закрыть]
, Курского вокзалов – электрички набитые. Каждую минуту. Потные толпы.

– Да что это вы меня, гражданочка, все в морду тычете?

– Петушки: синие, красные, зеленые! Петушки: синие, красные, зеленые!

– «Спартачку» давно пора хвоста надрать. Не получается.

– Эскимо на палочке! На палочке эскимо!

– Место бы уступили, молодой человек!

– А знаете ли вы, что как только Робеспьер…

3

– Слушай решение партии: «Постановлением Секретариата товарища Сталина Стрелецкая Анастасия Андреевна назначена спецкурьером Центрального Комитета ВКП(б)». Вот твое, Настя, удостоверение.

– Ой какое!

– Наши удостоверения печатаются не на бумаге, а на белом шелке. Платочек семь на семь. «Семью семь» – это девиз и пароль для посвященных. Шелк используется парашютный, но с твоей парашютной судьбой это никак не связано. Просто шелк лучше бумаги. Такое удостоверение можно вшить в одежду, и никто его не нащупает. С таким удостоверением можно плавать через реки и идти сквозь болота. Потом только постирать от грязи. Печать ЦК и подпись, товарища Сталина не смываются. Но помни, спецкурьер – это только официальное название должности. Только прикрытие. Должность придумана так, чтобы было непонятно, чем ты занимаешься. Поди разберись, что делает спецкурьер ЦК ВКП(б). Все поняла?

– Все.

Вот ей все понятно. А нам – нет. Интересно, например, а где живут спецкурьеры ЦК? Раньше Настя в шкафу жила. Потом – в аэроклубе на парашютах. Не положено спецкурьеру на парашютах жить. Ей-то все равно, но не все равно Центральному Комитету и Генеральному секретарю.

– Будет у тебя, Настасья, своя келья. Сегодня домой поедем. Наш поезд в два ночи.

– С какого вокзала?

– С Кремлёвского.

4

Отошла стена в сторону. Открылся обыкновенный вестибюль станции метро. Очень похоже на «Красные ворота». Только людей нет, нет кассиров, нет контролеров. Никого нет. Два эскалатора. Спускающий и поднимающий. Оба стоят. Нажал Холованов кнопку. Спускающий пошел. Спустились в подземные залы. Опять нажал кнопку. Остановился эскалатор. И вдвоем с Настей – по мрамору. Шаги гулкие далеко летят: бум-бум-бум-бум. Подземные залы с коридорами, переходами и платформами по оформлению тоже на обыкновенную станцию метро похожи – на «Дзержинскую». Только название нигде не написано. Все привычно. Одно отличие: входы в тоннели, по которым рельсы идут, закрыты стальными стенами, как шлюзы на канале Москва – Волга. Не проломить те стены никаким стихиям.

У платформы – ремонтный поезд. По локомотиву и вагону размашистые надписи: «Главспецремстрой–12». Не понять, дизельный локомотив или электрический. Наверное, и то, и другое. За локомотивом – зеленый вагон. Не то багажный, не то почтовый: окон мало. А может, не багажный и не почтовый, а вагон с оборудованием, лаборатория на колесах для проверки состояния железнодорожного полотна. В окна не заглянешь. Окна изнутри плотно шторами закрыты. За этим не то почтовым, не то багажным вагоном – платформа со шпалами и еще платформа с какими-то механизмами.

У локомотива – машинисты. Кивнули Холованову. Ответил. У почтового вагона – проводник. Тоже кивнул. Растворил проводник двери перед Настей и Холовановым, закрыл за ними, тут же поезд и тронулся плавно, вроде только их двоих ждали. Громыхнула-лязгнула стальная стена, поезд пропуская в тоннель, и так же легко и плавно за поездом затворилась, еще раз лязгнув замками, станцию запирая.

Внутри вагон вовсе не почтовый. И не багажный. И вовсе не лаборатория на колесах. По коридору вагонному – пушистый ковер такой белизны, будто по нему никто никогда не ходил, а летали над ним. Стены и потолок – красного дерева. Куда ни глянь – зеркала одно другое отражают. Бронза солнечным блеском сверкает. Так все металлические детали начищены, что, кажется, сверкание с каждой ручейком стекает.

– Сюда, – растворил Холованов узкую дверь. – В дневное время шторы не открывать. В ночное можно открывать, когда в купе нет света. Проводника зовут Сей Сеич.

Красивое купе. Главное в любом деле – гармонию соблюсти. Белый ковер с красным полированным деревом – гармония. Столик дерева орехового. На столике – лампа бронзовая. Под абажуром зеленым. Ноги в ковре утопают, занавески шум заоконный глушат. Диваны бордовой кожи. Сядешь – утонешь. Так и тянет сбросить ботинки – и на тот диван в уголок. Ноги под себя калачиком.

Сбросила Жар-птица ботинки – и к окну в уголок. Клубочком-калачиком. Мордочку – под занавеску. Интересно. А за окошком проскочила самая что ни на есть обычная станция метро. Узнала ее Жар-птица – «Дзержинская». На платформах – работа ночная. Два электрика люстру отвертками крутят. Три толстые тетки в серых халатах платформу метут, четвертая стену гранитную особой машиной полирует. Чтоб сверкала стена. Чтоб гордился народ советский подземными дворцами. Чтоб супостатам при одном взгляде на наши стены гранитные зависть морды кривила. Чтоб они навсегда с кривыми мордами оставались.

Работают люди. На ремонтный поезд смотреть некогда. Было бы на что смотреть. Сколько их ночами по подземным тоннелям шастает. Этот от других только скоростью и отличался. Проскочил-просвистел, и красный огонек в тоннеле растаял.

– Такое впечатление, что мы во всем поезде единственные пассажиры.

– Правильное впечатление.

– Нас одних поезд ждал?

– Нас одних.

– А если пассажиров не окажется?

– Тогда без пассажиров уйдет. Ему навстречу сейчас другой такой же поезд идет. Один туда, другой – обратно. Каждую ночь. Кроме пассажиров эти поезда почту возят. Пассажиров может не быть, а почта каждый день есть. Раз в неделю, по пятницам, один такой поезд ходит на 913-й километр. В двенадцать ночи приходит, в двенадцать дня уходит. А вообще такие поезда по всему Союзу мотаются. Тебе, спецкурьеру, эти маршруты все объездить предстоит.

– А сейчас куда едем?

– В монастырь.

Стукнул проводник Сей Сеич в дверь.

– Чаю?

– Ага, – Холованов головой мотнул.

– Что к чаю?

– А что можно? – это Настя из чистого любопытства.

Проводник Сей Сеич такому вопросу удивился глубоко. Но служба в спецвагоне приучила ничему не удивляться, а если и удивляться, то удивления не проявлять. Потому отвечал с достоинством:

– Все можно.

– В общем так, – Холованов распорядился. – Чаю потом. А сейчас выпить и закусить. Детали на личное усмотрение.

Вот это деловой разговор. Такой разговор спецпроводнику понятен и близок. А мимо окна летят «Кировская», «Красные ворота», «Комсомольская». И вынесло ремонтный поезд из подземного тоннеля на поверхность в невообразимое переплетение стальных путей, в мириады огней, в переклик маневровых паровозов, в перестук колес на стрелочных переходах. Если сразу после «Комсомольской», значит, вынесло их где-то у трех вокзалов. Пути, пути. Светофоров – созвездие целое. На путях скорые поезда в путь готовятся: и пассажирские, и почтовые.

Рядом по параллельному пути набирает скорость «Москва – Владивосток», курьерский. Расходятся пути. Сходятся. Товарные составы бесконечного протяжения во множестве рядов. Грузят их ночью, разгружают. Прогрохотал встречный на Москву. Из Хабаровска. Ясно – вынесло «Главспецремстрой» на пути Ярославского вокзала. Дальше пойдут Мытищи, Пушкино, Загорск. Но прет ремонтный поезд куда-то в сторону. Под мост, еще под один, в выемку, на насыпь, еще куда-то. Прет уверенно. Напористо. Никому дороги не уступая. Не задерживаясь. Находя во мраке свой единственно правильный путь в неисчислимом множестве путей. И везде перед ним семафоры синим огнем горят. Везде его семафоры поднятой рукой приветствуют.

Стукнул проводник. Дверь – в сторону. Скатерть – на стол. Вроде скатерть-самобранку. Не работает Сей Сеич – колдует. И сразу на столе появился графинчик-мерзавчик. В холоде содержался. Аж ледяная корочка по стеклу. К мерзавчику – чарочки сверкающие. Тут же и тарелки со льдом появились. Во льду – маленькие совсем баночки запотевшие с икрой севрюжьей. И с икрой белужьей.

Масла кусочки вырезаны в виде ракушек морских. И лимона ломтики. Тоненькие. И огурчики. И помидорчики. И грибочки. И какой-то салатик. И еще что-то в баночках. И паштет на блюдечке. И копченые какие-то ломтики с горошком зеленым. Все на серебре. Серебро начищено с любовью. А чарочки – золотые. Самое время наполнять их. А Сей Сеич поставил на стол кувшинчик чеканный с длинным тонким горлышком, с единственным, но прекрасным цветком, пожелал аппетита и вышел, дверь затворив.

– Давай, Жар-птица, за помин души Катькиной. Знаю, не пьешь, но за это следует.

А за окном – дачные поселки в темноте пролетают. Платформы. Станции. Летит ремонтный поезд – никакому курьерскому не угнаться.

5

Открыла Настя глаза, потому что необычно. Необычно, потому что стоим. Это всегда так: идет поезд – все пассажиры спят крепко. Остановился – все проснулись. Вот и Настя проснулась, осмотрелась, удивилась. Где это она?

Оказалось: в углу широкого мягкого кожаного дивана. Калачиком. Уснула, не раздеваясь. Только кто-то подушку ей под голову положил и укрыл шерстяным одеялом. Стол убран. Холованова нет. Выглянула из-за занавески в окно. Лес сосновый. Колючая проволока. Люди в форме. Собаки. Светло. Часов шесть утра.

Что-то крикнул старший охранник машинисту. И тронулся поезд медленно. Два охранники с винтовками свели за ними створки решетчатых ворот. И пошел поезд, набирая скорость. И снова по сторонам – дачи за зелеными заборами, рощицы березовые, речка в камышовых берегах и огромный монастырь белокаменный с башнями, с зелеными крышами. Скрипнули тормоза. Приехали.

Выглянула Настя в коридор. Из соседнего купе Холованов улыбается:

– Выспалась? Пора на работу, товарищ принцесса.

Едешь по Северу российскому – в каждой деревне церквушка. Разбитая, разграбленная, брошенная, а все одно прекрасная. Едешь рощами березовыми, едешь полями, и вдруг – стена монастырская. Как маленький кремль. Мощный собор посредине. Стены вокруг, на изломах стен башни с крышами шатровыми. Бойницы узкие, камень гулкий, стены метра по три толщиной. Ворота кованые. Вот именно в такое место они и попали. Озеро, как море, дубовые рощи. На берегу – монастырь белокаменный. Одинокая станция под самой стеной. Ремонтный поезд у перрона. И ни души вокруг.

В стене несокрушимой, из многотонных гранитных валунов сложенной, – ниша сводчатая и дверь тяжелая. У двери – часовой. Не просто часовой, а образцовый. Точно такой, как на ордене Красной Звезды. Стукнул часовой прикладом по граниту дорожки, Холованова и Настю приветствуя, и открылась дверь в стене.

Думала Настя, документы два часа проверять будут. Но, видно, Холованову везде вход без проверки документов.

6

Ступила Настя на каменные плиты двора и поняла: это не просто монастырь, это женский монастырь. Точнее – девичий.

Только девчонки не в черных одеждах, а в юбках узких коротких, в кожаных куртках, как комиссарши Гражданской войны. С пистолетами. Много девчонок.

Смеются. На Холованова посматривают. Самые обычные наши советские комсомолочки. И взгляды – самые обычные, открытые советские взгляды. Мужчина женщине – друг, товарищ и брат. И женщина мужчине – товарищ, друг и сестра.

Вот и улыбаются комсомолочки Холованову дружескими улыбками. И смотрят комсомолочки на Холованова товарищескими взглядами. Может быть, взгляды чуть дольше товарищеских. На самую малость дольше. Так что и не заметно даже, что они дольше.

Есть еще форма одежды в монастыре: зеленый комбинезон, высокие ботинки на толстых подошвах, шлем парашютный. Мимо Насти и Холованова, задыхаясь, шуршит взвод подошвами. Тут девчонкам не до улыбок. Пот ручейками, дыхание на срыве. Этих всю ночь здоровенная тетка, с виду баскетбольная капитанша, по лесам окрестным гоняла: подтянись! Так что не до улыбок. Одна только капитанша и подарила Холованову долгий товарищеский взгляд.

И еще один взвод возвращается с ночных занятий: четыре отделения по десять и свирепая бабенка во главе. Эта – небольшого роста. Но надо отметить, что среди небольших тоже иногда свирепые встречаются. Покрикивает. Поравнялась с Холовановым, подобрела лицом. Пробежал ее взвод мимо, и опять рык: подтянись!

На лужайке перед центральной колокольней третий взвод оружие чистит. Четвертый – парашюты укладывает.

– А прыгаете где?

– Тут у нас рядом аэродром полярной авиации. Тут и «Сталинскому маршруту» основное место. Иногда в Крым прыгать летаем.

Комсомолочки в кожаных куртках навстречу стайками. Пройдут мимо серьезные, а потом за спиной: ха-ха-ха.

7

Сталин отложил последний лист в сторону, задумался. Доминирующего слуха на прошлой неделе не было. Болтали о том и о сем. О том болтали, что снижены цены на мясо, на масло, на хлеб, на яблоки, на водку. Радуются люди. Еще болтали о том, что пропали разом мясо, масло, хлеб и яблоки. Только водка осталась. Дешевле на десять процентов, а качеством хуже – на сто.

И еще про Робеспьера Москва болтает. Это не слух, а тема популярная. Робеспьер был вождем Французской революции, потом загремел под сверкающее лезвие гильотины. Свои же ему голову и оттяпали… Как кочан капусты. И покатилась голова…

Самое интересное: когда Робеспьера повезли на грязной повозке к месту казни на площадь Согласия, толпа орала проклятия, забрасывала его камнями, гнилыми яблоками и тухлыми яйцами, та самая толпа, которая еще три дня назад считала его гением всех времен и народов, толпа, которая с величайшим восторгом приняла новый культ – культ Верховного существа, культ Робеспьера, культ личности. И много в сводке всяческих подробностей про Верховное существо. Не сводка о слухах московских, а трактат исторический. Под сводкой подпись: Маленков.

Историю Верховного существа товарищ Сталин знает. Интересовался. Рядом со сводками на сталинском столе старая книжка – Густав ле Бон. «Психология толпы»[2]2
  Мы живем в эпоху политической корректности. Корректность требует сглаживать углы и облагораживать действительность. Примером внедрения в нашу жизнь принципов облагораживания прошлого и настоящего могут служить новейшие издания книги «Психологии толпы», в которых извращено многое, начиная с имени автора и названия книги. Артикли d, de, du, la, le и другие во французских фамилиях указывают на дворянское происхождение. Фамилию автора (Le Bon) наши ученые мужи стали писать слитно: Лебон. Книга называется La Psychologie des Foules. Она вышла в свет в Париже 1895 году, а уже в следующем году была издана в переводе на многие языки мира, в том числе на русский (на русском языке книга впервые вышла в свет в издательстве Ф. Ф. Павленкова в Санкт-Петербурге). Перевод названия книги на русский язык был точным: «Психология толпы». Это название верно отражает лейтмотив книги: «Толпа не способна к созиданию, только – к разрушению». В последние годы в России основные положения книги великого психолога были подвергнуты переработке. Теперь книга публикуется под названием «Психология народов и масс», хотя в основном она – о безумной толпе. Чтобы новое название звучало убедительно, некоторые ученые товарищи приводят свидетельство Марии Игнатьевны Гляссер, которая была личным секретарем Ленина. По ее словам, книга «Психология народов и масс» была в числе настольных книг Ленина. Свидетельство Гляссер приводит в своей книге Борис Бажанов, который был секретарем Политбюро, а затем и личным секретарем Сталина. Можно ли возразить на столь серьезный аргумент? Можно. Дело в том, что наши корректные облагораживатели ссылаются не на оригинальное, а более позднее «улучшенное» издание книги Бажанова. В том издании книги Бажанова, которое вышло в Париже при жизни автора, указывается, что Ленин читал не «Психологию народов и масс», а именно «Психологию толпы» (Бажанов Б. Воспоминания бывшего секретаря Сталина. Париж. Третья волна. 1980. С. 117). – Прим. автора.


[Закрыть]
. Непостижимо поведение толпы. Грозная, непредсказуемая стихия. У толпы всегда есть вожаки и подстрекатели. Почему толпа вдруг заговорила про Робеспьера?

И еще одна сводка о слухах за неделю. О том, о сем. Популярная тема недели: Робеспьер. Под сводкой подпись заячьим хвостиком. Неразборчивая.

А вот сводка от Холованова: снижение цен и Робеспьер. Подпись резкая, энергичная, буквы – словно изломы молнии.

А что товарищ Ежов докладывает?

Товарищ Ежов докладывает о ценах. Ведомство товарища Ежова тему популярную про Робеспьера почему-то не зафиксировало.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 | Следующая
  • 3.8 Оценок: 16

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации