Текст книги "Дорога к Мертвой горе, или Снова о группе Дятлова"

Глава 3. Лабазы настоящие и не очень, или О чем промолчали манси

Тот продуктовый склад, что оборудовали дятловцы в истоке Ауспии, можно назвать лабазом лишь с большой долей условности.

На илл. 13 изображен настоящий североуральский продуктовый лабаз. Это небольшой сруб без окон, приподнятый над землей на четырех столбах. Этакая избушка на курьих ножках.

Столбы, как видно на снимке, имеют своеобразную форму: составлены их двух конусов. Это сделано неспроста, по такому столбу не могут забраться наверх мыши и прочие мелкие грызуны. Обычно лабазы строятся невдалеке от жилища, и лежат в них продукты как скоропортящиеся (зимой), так и длительного хранения.

Но иногда такой лабаз можно встретить вдалеке, порой в десятках километров от ближайшего жилья. Строят их охотники, и тоже для хранения продуктов, чаще всего туш застреленных животных. Завалив, например, и разделав лося, много мяса на себе за раз не унести, а вернувшись через день-другой с нартами, можно обнаружить лишь обглоданные кости. Лабазы (строят их, естественно, неподалеку от мест постоянной охоты на лосей и других крупных животных) уберегут добытое и от волков, и от росомахи, лишь медведь способен разметать избушку на бревнышки и поживиться мясом. Но на то он и медведь, хозяин тайги.

Илл. 13. Аутентичный североуральский продуктовый лабаз. Снимок привезен с Урала питерской писательницей Анной Гуровой, она же и стоит у лабаза, молодая и красивая. Хранятся ли внутри этого лабаза продукты, для нашего расследования не важно.

Еще одно назначение лабаза, построенного в отдалении от жилья, – в нем можно отсидеться в непогоду, если буран застанет на охотничьем путике.

Лабаз на фото построили не манси, а ханты, живущий по соседству родственный манси народ. Но принципиальной разницы нет. Подобные сооружения в ходу у всех финно-угорских народов таёжно-лесной зоны, и восточнее Урала, и западнее. Даже в глухих лесах Ленинградской области доводилось автору встречать такие «избушки на курьих ножках».

Русские поселенцы позаимствовали у аборигенов и идею сооружения, и его конструкцию, и название (по одной из версий, слово «лабаз» происходит из коми-зырянского языка). Но постепенно у русских термин распространился на любой продуктовый склад, не только на поднятый над землей на столбах. А спустя некоторое время лабазами стали называть в России даже продовольственные магазины.

Так что схрон группы «Хибина» – лабаз весьма условный. Любопытно, что совсем неподалеку находился лабаз настоящий, но другого типа, не продуктовый, а охотничий. Дятловцы его видели и даже сфотографировали. Назначение другое, но принцип тот же: сооружение поднято над землей, – открытый помост крепится к древесным стволам или опорамсохирям. Лабаз на фото комбинированный, опирается и на деревья, и на сохири. Хорошо видна толстая жердь с зарубками, служащая импровизированной лестницей.

Такие помосты предназначены для стрельбы крупного и опасного зверя, способного подмять, покалечить охотника. Разумеется, ставят их не где попало, в расчете на то, что на охотничий помост случайно наскочит лось или медведь. Где-то неподалеку от найденного дятловцами непременно была звериная тропа, ведущая либо к водопою, к Ауспии, либо к солонцу, естественному или искусственному.

А еще из наличия лабаза следует, что манси кривили душой, когда в один голос твердили на допросах: место, где погибли дятловцы, ну вот совершенно им, манси, не интересно ни для охоты, ни для оленеводства.

Илл. 14. Другой тип лабаза, охотничий, для стрельбы крупного и опасного зверя. Найден дятловцами в лесистой долине Ауспии, когда до места их последней стоянки оставались считанные километры. Что бы ни утверждали на допросах манси, но те места они для охоты использовали, причем активно. Затеси с тамгами свидетельствуют о том же самом.

Склон горы, где стояла палатка, – да, для охоты не интересен (хотя олени там корм найдут, не голый камень под снегом). Любой охотник, посмотрев на фото Мертвой горы, сделанное летом, уверенно скажет: искать здесь дичь смысла нет. На таком склоне могли бы пастись горные бараны, но на северном Урале они не водятся. И кабарожки не водятся. На склоне не могут кормиться даже выводки белой куропатки, видовой состав растительности не тот. Разве что заяц может устроить лежку, но чуть ниже, поближе к границе мелколесья. Однако ради такой заурядной дичи никто не потащится за десятки километров от дома, а ближайшая мансийская юрта стояла километрах в сорока от перевала. (Слово «юрта» может многих сбить с толку: сразу представляется круглый войлочный шатер, как у степняков – казахов или монголов. Мансийская юрта совсем иная: это деревянный сруб с крышей из дерна, более напоминающий русскую избу, чем жилища обитателей безлесной степи.)

Илл. 15. Склон Мертвой горы осенью, наши дни. Дичь здесь охотник искать не будет. Здесь есть корм для копытных, но горные бараны и кабарга на Северном Урале не водятся, дикие олени встречаются в исчезающих количествах, а может, и вообще исчезли после появления вертолетов и возможности охоты с них.

Однако граница охотничьих угодий манси проходила совсем рядом, в паре километров от палатки. Овраги в лесной зоне, спускающиеся к Лозьве и Ауспии, – очень перспективное место для охоты – настоящей, промысловой, той, что для заработка, а не развлечения. Такие овраги всегда захламлены камнями, кучами бурелома, а это идеальные убежища для мелких куньих: хорька, куницы, горностая. Можно повстречать в таких местах и норку, если ручей в овраге течет не только весной, сбрасывая в реку талую воду, а постоянно, и водится в нем какая-нибудь живность. Можно и ондатру (ондатра не коренной вид Северного Урала, она была интродуцирована в местные экотопы в 30-е годы, и к куньим не относится, но добывается вместе с ними, имея сходный образ жизни).

Но главная и самая завидная добыча в таких местах – соболь.

Соболем приуральская тайга (как, впрочем, и любая другая) весьма оскудела к 1959 году, и шкурки его принимались по очень высокой цене (за рубеж, разумеется, продаваясь на порядки дороже).

Выстрелив в белку или куницу и промазав, охотник-промысловик не заморачивался и шел дальше: промахнулся по этой, попаду в другую. Соболь – иное дело. Не добыв зверька сразу, охотник никуда не уходил. Доставал из рюкзака тонкую прочную сеть в несколько десятков метров длиной (т. н. «обмёт»), окружал ею место, где скрылся соболь, и приступал к делу. Выкуривал дымом из норы или изготавливал колотушку (здоровенную толстую жердь с чурбаком на конце) и начинал стучать ею по дереву – если обречённый зверек скрылся в дупле. Известны случаи, когда возня с единственным соболем, перебегавшим от одного убежища к другому внутри окруженного участка, продолжалась два, даже три дня! Потому что соболь не белка, и результат окупал все усилия.

Чтобы наши рассуждения не упрекнули в голословности, приведем несколько цифр. Манси Степан Куриков (мы его уже упоминали и еще о нем вспомним) за три года до дятловской эпопеи добыл за охотничий сезон 20 соболей. Добыл не в одиночку, охотился он со взрослым сыном. Казалось бы, совсем немного за сезон, длящийся полгода, всего-то по десятку шкурок на охотника. Но с этим «немного» оба угодили в передовики, получили премии, удостоились хвалебной статьи в газете «Северная звезда», потому что выполнили план на 200 процентов. Т. е. добыть за сезон пять соболей для промысловика считалось нормальным – не передовик, но и не отстающий.

Для сравнения: белок отец с сыном походя настреляли за тот же срок ни много ни мало – четыре с половиной сотни. Но вовсе не за это Куриковых премировали и чествовали – за сотни безжалостно перебитых белок их разве что гринписовцы линчевали бы, если бы Гринпис к тому времени придумали. Потому что белка – это дешевый мех третьей категории для внутреннего потребления. «На польты для трудящихся, на рабочий кредит», – как говаривал П. П. Шариков, знаток пушной охоты. А соболь – это валюта, это пушистое золото.

Вот что такое в первом приближении соболиная охота.

Так что гулять по чужим охотничьим путикам там, где в ловушки попадался соболь, было крайне вредным для здоровья занятием. Любители таких променадов попросту не возвращались из тайги.

Загадочные мансийские знаки, заинтриговавшие дятловцев, – это своеобразная переписка, своего рода визитные карточки, оставляемые на лыжне или оленьей тропе. Тайга только кажется бескрайней и ничейной – приходи и охоться, где душа пожелала. На самом деле все давно поделено, и в чужие угодья лучше не соваться, а если сунулся, то изволь представиться, объяснить, кто ты такой и что здесь позабыл.

Смысл надписей мог быть примерно таким: «Я, манси Имярек из такого-то рода, проезжаю здесь транзитом, не останавливаясь, так что не стоит, бро, догонять меня по следу и стрелять в спину из карабина».

Или наоборот: «Я манси из такого-то рода, здесь мой охотничий участок, и кто будет здесь бродить без дела, моя-твоя убивать буду».

Угрозы реальные, однако дятловцев никак не касавшиеся. Туристов охотники-промысловики конкурентами не считали. Например, в материалах уголовного дела есть протоколы допросов манси Анямовых – они, два родственника и их однофамилец, охотились, увидели дятловскую лыжню, но интереса не проявили: лыжи узкие – значит, туристы или геологи, вреда от этих чудаков нет, даже польза иногда случается: можно провернуть какой-нибудь удачный бартер.

Иное дело, если бы Анямовым попался след, оставленный нартами либо широкими, камусом подбитыми охотничьими лыжами. По такому следу всенепременно надо пройти, поинтересоваться: кто такой, что здесь делал, какие надписи оставил на своем пути.

* * *

Кстати, о роде Анямовых. Среди жителей неоднократно нами упомянутого поселка Вижай до того, как он полностью выгорел от лесного пожара в 2010 году, бродила легенда: якобы в 40-х годах неподалеку – по таежным, конечно, меркам неподалеку – разбился на заросшем лесом склоне горы самолет, перевозивший не то в Вижай, не то в Ивдель золото с дальнего прииска (в годы войны золотые прииски в Ивдельском районе функционировали активно, но после нее позакрывались).

Самолет упал и пропал. Ни слуху, ни духу, ни спасшихся, ни свидетелей аварии. Лишь один охотник-манси знал место падения, якобы случайно натолкнувшись на него в тайге, о чем неоднократно намекал в пьяном виде. Может, и врал, однако боны, выдаваемые в обмен на шлиховое золото, у него всегда водились – причем в количествах умеренных, не вызывавших ненужных подозрений.

А фамилия охотника была Анямов. Такое вот совпадение.

Красивая история, только верить ей нельзя. Это «бродячий сюжет». Похожие байки травят везде, где поблизости добывается золото. На Лене, на Алдане, на Колыме – повсюду якобы падали самолеты либо вертолеты с драгоценным грузом.

А с другой стороны, дыма без огня не бывает, и с дальних приисков золото действительно вывозили и вывозят по воздуху. При большом количестве рейсов в дело вступает статистика, и катастрофы непременно будут. Так что, вполне возможно, что обломки «аннушки» до сих пор лежат где-то на лесистых отрогах Чистопа, – сейчас золота там уже нет, но к 1959 году бережливый охотник Анямов еще не конца исчерпал свой припрятанный в тайге депозит. Замечательная версия, подарим ее дятловедам и двинемся дальше в нашем расследовании.

* * *

Есть подозрение, что поиски пропавших туристов могли закончиться не в начале мая, а на пару месяцев раньше. Что манси из группы охотника-передовика Степана Курикова были способны уже спустя три недели после трагедии распутать следы и достаточно быстро отыскать в овраге последнюю четверку погибших.

Манси, можно сказать, генетические следопыты. Например, многие века и поколения естественный отбор выбраковывал из русского генофонда людей, плохо переносящих крепкий алкоголь. У манси тоже шел естественный отбор, но в ином направлении: плохие следопыты имели гораздо больше шансов окочуриться голодной зимой вместе с семейством.

Так что были способны отыскать – но не отыскали. Не было стимула отыскивать. В радиограммах, приобщенных к уголовному делу дятловцев, упомянуто, что местные охотники участвовали в поисках не бесплатно. Им за это платили 500 рублей в день.

Насколько велика названная цифра в масштабе цен 1959 года?

Цифра приличная.

Средняя зарплата в СССР в 1959 году составила 777 рублей в месяц. Странная какая-то сумма, навевающая мысли о казино и джек-потах… Но именно ее называют статистические справочники.

Это «грязная» зарплата. Из нее государство вычитало 10 процентов подоходного налога (налог был прогрессивным, зарабатывавший больше тысячи рублей в месяц отдавал уже 13 процентов). Бездетные граждане в возрасте от 25 до 50 платили дополнительный налог, на бездетность, – это еще шесть процентов. Всевозможные якобы негосударственные организации тоже отщипывали свою долю малую – приходилось в «добровольно-принудительном» порядке платить членские взносы комсомолу (или партии), профсоюзу и т. п.

Более того, часть зарплаты выдавалась не наличными, а облигациями внутреннего госзайма, – и приходилось долгие годы ждать, когда государство погасит долги. Справедливости ради отметим, что небольшой процент по этим займам капал, либо, чтобы не так скучно было ждать погашения, между владельцами облигаций государство разыгрывало лотерею с ценными призами, порой даже весьма ценными. Но шанс сорвать джек-пот в таких играх был невелик.

Студенты УПИ получали и того меньше, их стипендия составляла 180 рублей в месяц, ладно хоть налогами её не облагали и облигациями не выплачивали, но взносы комсомолу-профсоюзу-досаафу все равно отдай и не греши.

Бутылка пива стоила около трешки. Килограмм картофеля (в магазине, не на рынке) – меньше рубля. Погонный метр простенького ситца обходился в пятерку, а куда более респектабельный батист в количестве пяти метров Люда Дубинина прикупила накануне похода за 200 рублей. Походный рюкзак Кривонищенко обошелся ему в 114 целковых. Ну, а чтобы стать счастливым владельцем автомобиля «Волга», приходилось выкладывать 17 400 рублей.

Получается, что пятьсот рублей в день деньги весьма приличные. Правда, в радиограмме от 23.02. сказано, что выплачивалась эта сумма не на каждого охотника, а на всех, на группу из четырех манси. Но, даже разделенные на четверых, пятьсот рублей в день вполне устраивали охотников, к тому же столовались они в ходе поисков за казенный счет, как и остальные поисковики. На таких условиях манси согласны были работать хоть до лета, хоть до следующей зимы.

В самом деле, когда еще такое счастье подвалит? Поиски длились круглым счетом два с половиной месяца, к их финалу на каждого из мансийской четверки пришлось бы в итоге 9000 рублей. «Волгу» не купить, но 401-й «Москвич» – легко, именно столько он стоил.

Так что манси работали вдумчиво, не торопясь, не желая до срока покидать склон Холатчахля. Самоуправством не занимались – где прикажут, там и искали. Но инициативу не проявляли. Не стремились демонстрировать свои навыки и таланты. Вот поиски и затянулись до мая, когда местоположение не найденных тел вычислили уже методом исключения: снег растаял почти всюду, остался только в глубоком овраге, где под снегом скрывался ручей, – значит, последние четверо лежат именно там.

Когда это сообразили, и догадка подтвердилась, у многих поисковиков мог приключиться жестокий приступ тошноты: воду для питья, готовки и всего остального они набирали именно в этом ручье, причем ниже по течению, – она омывала разлагающиеся трупы, а потом попадала в кофе, чай, суп…

* * *

Лишь когда стало совершенно ясно, где искать, охотники-манси проявили инициативу. Нашли тряпицу, опознанную как половинка разрезанных ножом лыжных брюк. Отследили по мелким обломкам хвойных веточек стежку, ведущую от кедра к оврагу, уверенно ткнули пальцем: здесь, однако, копать надо!

Это место, находившееся невдалеке от кедра, поисковики проверяли не раз. Но ничего не нашли: слишком уж толстый слой снега заполнял овраг, длины зондов не хватало, чтобы что-то под ним нащупать.

Начали копать в месте, указанном генетическими следопытами. И вскоре раскопали настил, сделанный из вершинок молодых елей (по другой версии, пихт). Совсем рядом под слоем снега журчал ручей, однако настил находился не над ним, а над берегом, отделенный от земли примерно тридцатью сантиметрами спрессованного снега.

На настиле лежала одежда, сложенная четырьмя аккуратными кучками по его углам. Как выяснилось, она была снята и частично срезана с тел Дорошенко и Кривонищенко, найденных в конце февраля под кедром.

Илл. 16. Настил дятловцев, найденный в овраге. Хорошо видна толщина снежного покрова в том месте, – в момент трагедии она была примерно такой же, зима 1958/59 годов пришла на Северный Урал рано, в октябре. Утверждают, что дятловцы выкопали свою пещеру голыми ладошками, у них не было ни лопаты (которую, как вы помните, они вообще не брали с собой в поход), ни чего-либо, способного ее заменить. Очень хочется привести утверждающих к заметенному снегом оврагу и убедительно попросить удалить из него голыми руками какой-нибудь чисто символический объем снега, ну хотя бы один кубометр…

У поисковиков и следователей создалось впечатление, что дятловцы подготовили для себя убежище – не столько от мороза, сколько от ветра. Но отчего-то им не воспользовались.

Поисковики не сомневались, что тела где-то рядом – здесь же, в овраге. Но где именно? На всякий случай ниже по течению ручья соорудили деревянную запруду, чтобы прибывающая талая вода не унесла трупы в реку.

Поразмыслив над стратегией поиска, полковник Ортюков отдал приказ вскрывать снежный покров на большом протяжении. Весь овраг нахрен вскрыть, и отставить разговорчики в строю! Подчиненные Ортюкова прикинули количество кубометров снега, которые предстоит убрать из длинного и глубокого оврага, осознали необходимое на это время – и отчаянно затосковали. По всему получалось, что можно вообще не копать, что снег сам растает раньше, чем закончатся труды, – но полковник неумолимо настаивал на своем: лопаты в руки и вперед!

От изматывающей и бессмысленной работы избавила случайность. Или блестящая интуиция уже упоминавшегося студента Аскинадзи. По какому-то наитию он несколько раз ткнул щупом – на всякий случай, ни на что особо не надеясь, – в снег неподалеку от настила (в шести метрах ниже по течению ручья, как замерили позже).

На конце щупа (или зонда – называли эти устройства и так, и этак) имелся острый крюк. В первый раз крюк вернулся пустым, во второй извлек прошлогодние листья и траву со склона оврага. На третий раз удалось зацепить и потащить что-то тяжелое, но находка сорвалась, отцепилась. Вытащив зонд наружу, ошарашенный Аскинадзи увидел на острие крюка небольшой клочок человеческой плоти, кожу и мышечную ткань, – уж извините за неаппетитные подробности…

Они лежали там, внизу, в одном месте, все четверо. Первой извлекли тело Люды Дубининой – именно его нащупал крюк зонда. Затем достали тела троих мужчин, на тот момент неопознанных.

Все четверо оказались утеплены гораздо лучше первой пятерки, особенно двое мужчин – они были и обуты, и одеты примерно так же, как во время лыжных переходов (впоследствии этих двоих опознают как Золотарева и Тибо-Бриньоля, а третьего мужчину – как Колеватова). На запястье Тибо обнаружили двое часов, остановившихся примерно в одинаковое время, на запястье Золотарева был компас, а на шее у него нашли фотоаппарат. Или не фотоаппарат, а футляр от фотоаппарата – в точности не известно, потому что из материалов уголовного дела эта находка непонятным образом испарилась.

Илл. 17. Тела последних дятловцев, извлеченные из оврага. Хорошо виден фотоаппарат (футляр от него?), впоследствии исчезнувший.

История с «фотоаппаратом из оврага» темна и загадочна.

На самом деле фотоаппарат Золотарева был опознан и возвращен его матери (отправлен посылкой в город Лермонтов Ставропольского края) позже, после закрытия уголовного дела. Однако тот, возвращенный фотоаппарат нашли в палатке, в рюкзаке Золотарева, еще в феврале. Чей футляр висел у него на шее до самой смерти, лежал ли в нем вообще фотоаппарат – никому не известно. Повторилась в несколько измененном виде история с лыжной шапочкой Рустема Слободина – на снимке извлеченных из оврага тел фотоаппарат (или по меньшей мере футляр от него) есть, а в документах дела – ни единого о нем упоминания.

Илл. 18. Схематический план места дятловской трагедии с указанием взаимного расположения палатки, кедра, оврага и всех найденных тел.

Кроме трупов, настила и предметов одежды, в овраге был обнаружен нож-финка, по мнению следствия принадлежавший Кривонищенко. А ножны (от той самой финки?) нашли наверху, возле палатки, когда окончательно сошел снег.

* * *

Задержка с находкой последних тел имела свои последствия. Сверху, над оврагом, еще лежал толстый слой снега, но внизу уже была плюсовая температура, там активно стекали к реке талые воды, и трупы, лежавшие в воде, в последние перед находкой недели, даже дни успели изрядно разложиться.

Это затруднило судебно-медицинскую экспертизу, породив в будущем множество спекуляций. Например, до сих пор не утихают споры: как лишилась языка Люда Дубинина? При жизни или посмертно? Судмедэксперт Возрожденный (последние вскрытия проводил тоже он, при помощи эксперта Чуркиной) сформулировал свое мнение по этому вопросу столь уклончиво, что трактовать его можно в любом смысле.

Акт экспертизы следствие озадачил. Как минимум. Скорее всего, ничего нового прокуроры Иванов и Темпалов уже не ожидали увидеть после первых находок, решив для себя, что все туристы погибли по одной и той же причине – замерзли.

Однако в последней четверке от воздействия низких температур умер лишь Колеватов. Остальные трое при жизни получили тяжелейшие травмы, повлекшие за собой смерть.

Николай Тибо-Бриньоль получил сильнейший удар по голове – такой, что отломившийся фрагмент кости черепа площадью несколько сантиметров был вдавлен в мозг. Из заключения эксперта: «Смерть наступила в результате закрытого многооскольчатого давленного перелома в область свода и основания черепа, с обильным кровоизлиянием под мозговые оболочки и в вещество головного мозга». При этом кожные покровы головы в месте удара повреждены не были.

У Золотарева и Дубининой обнаружились множественные переломы ребер с повреждениями внутренних органов острыми обломками костей и обильными внутренними кровоизлияниями.

Кроме того, у обоих отсутствовали глаза в глазницах, у Дубининой, как уже сказано, не было во рту языка, – хотя о том, когда получены эти повреждения, до смерти или после нее, эксперт однозначного вывода не сделал.

С полученными травмами ни один из троих не мог самостоятельно передвигаться. И даже если бы их попытались вести под руки – все равно идти они бы не могли.

Тибо с проломленным черепом мог прожить, причём не приходя в сознание, не более 2–3 часов. У Дубининой произошло кровоизлияние в правый желудочек сердца, и эксперт Возрожденный отпустил ей 10–20 минут жизни после получении травмы, но сознание она могла сохранить. Золотарев мог прожить дольше (сколько именно, эксперт не указал).

При всей уклончивости формулировок в главном выводе Возрожденный был категоричен: трое из четверых погибли насильственной смертью. Ни о каком несчастном случае речь не идет. Невозможно споткнуться, упасть и разбить голову так, как она оказалась разбита у Тибо-Бриньоля. И переломать ребра, как они были переломаны у Дубининой и Золотарева, – тоже невозможно, упав с высоты своего роста.

Эксперт Возрожденный применил прямо-таки иезуитский прием: предположил, что подобные травмы мог нанести быстро едущий автомобиль. Любому ясно, что по склону Мертвой горы не гоняют стритрейсеры. И законопослушные водители тоже не ездят, ни быстро, ни медленно, никак. Нет там автомобилей. И не было никогда.

Выдвинул эксперт и другое предположение: так покалечить могла ударная волна взрыва. Разумеется, Возрожденный к тому времени знал, что никаких следов взрыва рядом с оврагом и кедром не нашли, и вообще во всем районе, охваченном поисками, не нашли.

Яснее написать: ребят убили – и не использовать при этом слово «убийство», эксперт не мог. Не положено экспертам бросаться такими словами.

* * *

Исследованию мертвых тел предшествовало их опознание. И создается впечатление, что тело Золотарева опознали «по остаточному принципу». Троих погибших – Тибо-Бриньоля, Дубинину и Колеватова – идентифицировали без особого труда: к услугам следствия нашлось достаточно людей, хорошо их знавших. Значит, четвертый – Золотарев, нечего и голову ломать! Что тут непонятного?

Много, очень много тут непонятного.

Выглядел извлеченный из ручья труп Золотарева так, что образное выражение «мать родная не узнает» было применимо в самом прямом смысле. Она и не узнала: ее не стали вызывать на опознание издалека, со Ставрополья.

На свои прижизненные фотографии покойный походил чуть меньше чем никак: от лица не осталось практически ничего, пригодного для опознания.

При этом у Золотарева имелись особые приметы, вроде бы не позволявшие его с кем-либо перепутать: татуировки и металлические зубы, два несъемных мостовидных протеза.

Но с татуировками не все просто.

Эксперт описал их так: «На тыле правой кисти у основания большого пальца татуировка «Гена». На тыле правого предплечья в средней трети татуировка с изображением «свеклы и букв С», на тыле левого предплечья татуировка с изображением «Г.С» ДАЕРММУАЗУАЯ «пятиконечная звезда и буквы «С», букв Г+С+П = Д» и цифры 1921 год».

Никто из общавшихся с Золотаревым в Свердловске перед походом татуировок не запомнил. Дятловцы в своих дневниках их тоже не отметили. Удивляться этому не стоит: татуировки скрывала одежда – не июль месяц на дворе, чтобы ходить топлесс или в футболке с короткими рукавами.

Наверное, следствию стоило запросить Коуровскую турбазу, где Золотарев жил и работал в последнее время. (На самом деле она тогда официально именовалась Коуровско-Слободской, но все называли Коуровской.) Наверняка Золотарев бывал там в бане, а в теплых помещениях не ходил в свитере с длинными рукавами. Не могли его татуировки остаться незамеченными, их непременно видели коллеги-инструкторы, прочий персонал турбазы. Долго ли послать телеграмму: помогите, дескать, установить личность погибшего, опишите татуировки Золотарева хотя бы приблизительно. Или письмом запросить.

Но нет в уголовном деле копии отправленной телеграммы. И копии письма нет. Соответственно, нет и ответа.

Лишь долгие годы спустя, уже в двадцать первом веке, проблему татуировок осветил Е. Постоногов, работавший на Коуровской турбазе в 1959 году младшим инструктором. «Нет, не видел у него наколок и татуировок», – сказал Постоногов без какой-либо уверенности – еще бы, столько десятилетий минуло. И, опять же, «не видел» и «не было» – разные понятия.

Родственники Золотарева тоже ничего не знали о татуировках. Что тоже ни о чем не говорит: Семен-Александр мотался по стране, давненько не бывал дома и не встречался с родными – и мог обзавестись наколками за время разлуки. Допросить о татуировках, как уже сказано, стоило сотрудников турбазы, где Золотарев прожил до 28 декабря 1958 года. Не допросили.

Но «Гена», загадочное имя, наколотое у основания большого пальца? Эта татуировка ведь одеждой не скрыта? На снимках из похода руки у Золотарева чистые… Впрочем, если трактовать понятие «основание большого пальца» с допуском в сантиметр-другой, то наколку с именем все-таки мог прикрывать обшлаг рукава.

С зубами столь же непонятная история. Вроде бы кто-то когда-то вспоминал, что улыбка Золотарева поблескивала золотом. Но эксперт написал в акте СМИ: «На верхней челюсти справа две коронки и зуб из белого металла, на нижней челюсти четыре коронки из белого металла». Так золото или все же «белый металл»? Драгоценный сплав, известный как «белое золото», ювелиры стали использовать для своих изделий позже, а зуботехники вообще не используют (ГОСТ не велит, примерно у 10–12 процентов людей – аллергия на никель, входящий в состав сплава). Так что золото в СССР 1959 года – желтое и никакое иное.

А поискать врача, у которого протезировался Золотарев? А раскопать в стоматполиклинике его карту? Даже если он протезировался на стороне, даже если подпольно, у частника, работающего на дому, – текущее состояние ротовой полости все равно отражают при ежегодном осмотре. Работа Семена-Александра предусматривала ежегодный комплексный медосмотр. Ведь внезапная хворь, прихватившая старшего инструктора по туризму на маршруте, может обернуться серьезными неприятностями для всей группы.

Зубы Золотарева заинтересовали следствие примерно в той же степени, что и его татуировки, – никак.

В материалах УД зияет огромная дыра: вот в овраге обнаруживается труп неопознанного пока мужчины – обрыв пленки, склейка – и вот он уже лежит на секционном столе морга как Золотарев. Кто опознавал, когда – нет ответа в материалах дела. Формально говоря, на секционном столе морга в 1959 году лежал неопознанный труп неизвестного мужчины, директивно назначенный на роль Золотарева. И в могиле на Ивановском кладбище Свердловска-Екатеринбурга тоже до сих пор лежит неопознанный некто.

Никакой ясности нет. Зато есть множество легенд, бродящих в дятловедческих и околодятловедческих кругах. Из этих легенд мы с удивлением узнаем:

– что Семена-Александра все-таки предъявили для опознания матери, а она его не узнала, – и что якобы известно это по воспоминаниям Юрия Юдина, якобы присутствовавшего при опознании в качестве понятого;

– что у Золотарева остался сын от внебрачной сожительницы, жившей в деревне Слобода (рядом с Коуровской турбазой), причем именно эта женщина опознала тело;

– что в официальной могиле лежит фальшивый Золотарев, а настоящий похоронен не то в Коуровке, не то в Слободе… спустя много лет после своей якобы смерти.

Легенд много. Источники у них мутные и доверия не вызывающие. Но из всех дятловцев лишь Золотарев стал объектом стольких мифов и апокрифов. И поневоле вспоминается поговорка о дыме и об огне…

* * *

Однако вернемся к охотникам-манси и к их роли в загадке и в попытках разгадки дятловской трагедии.

Неизвестно, успели ли они заработать на личный автотранспорт. С какого-то момента в радиограммах перестали упоминаться наградные для охотников.

Но огребли от следствия мешок неприятностей они совершенно точно: прокуратуру крайне заинтересовал «мансийский след».

Причем копали ивдельский прокурор Темпалов и свердловский прокурор Иванов в несколько неожиданную сторону. Вместо бытовой ссоры на алкогольной почве, или убийства из корыстных побуждений, или чего-то еще привычного для советских криминалистов, в повестку дня встал мотив загадочный, будоражащий воображение, – ритуальное убийство.