Текст книги "Револьвер системы «Наган» № 47816"

Хромой старик был на ногах и с оружием в руках, но и он отчего-то не стрелял из древнего обшарпанного нагана. Возможно, тоже остался без боеприпасов.

Тимур Гараев наклонился над собакой, уже не бьющейся в конвульсиях, лишь слабо подергивавшей задней лапой. Женя Александрова столбом застыла посреди часовни – с открытым ртом и широко распахнутыми глазами.

А вокруг, на трех стенах, все крутилось бесконечное цветное кино.

Вася нашарил взглядом свой ТТ, отлетевший метра на полтора, но поднять его не успел…

Часовня содрогнулась. И содрогнулись все, кто в ней был. Словно сильнейший бесшумный взрыв произошел совсем рядом. Вася почувствовал, как клацнули его зубы, отбивая крошку эмали. И много еще чего почувствовал… Он чувствовал ветер, горячий ветер с предгорий, встрепавший ему волосы. Чувствовал, что полуденное солнце, светящее со стены, неведомо как обернувшейся экраном, – не просто светит, а палит, обжигает кожу. Чувствовал аромат мяса, жарящегося с чем-то острым и пряным, потянувшийся из города на правой стене…

Хотя нет, на какой стене… Часовня исчезла вместе со стенами-экранами, как и не было. Вася словно находился в трех фильмах – нет, в трех мирах! – одновременно.

Старик с размаху швырнул свой револьвер в Яновского, капитан уклонился, а старик удивительно шустро поспешил в вечерний город, припадая на правую ногу. Георгий Гараев продолжал ковылять, опираясь на саблю-костыль, – только кровь из раненого колена падала теперь не на пол часовни, а на неровный камень предгорий.

Вася стоял, оцепенев. Мыслей в голове не осталось. Ни одной.

Что думал о происходящем капитан, неизвестно. Но пальцы Яновского заработали со скоростью станка-автомата, перезаряжая наган. Заложенные уши помаленьку отпустило, Вася слышал звон стреляных гильз, падавших под ноги.

Тимур Гараев бросился вперед, к утреннему берегу моря, но остановился, обернулся, крикнул:

– Joniy, tezroq!

Смысл незнакомых гортанных слов был понятен: он зовет Женю, торопит – и, сбросив оцепенение, Вася ухватил девочку за руку. Не отпуская, шагнул к своему пистолету.

– Tezroq!!! – снова закричал Тимур.

Девочка дернулась, но Вася держал крепко. Нагибаясь за оружием, он увидел, что Яновский закончил перезарядку и поспешил за Георгием Гараевым, тот уже скрылся между скал, но кровавая дорожка отмечала путь инженера.

Левую руку пронзила резкая боль. Проклятая девчонка запустила зубы как раз в то место, что пострадало от собаки, – вырвалась и опрометью понеслась к Тимуру.

Он подхватил ТТ, вскинул – и секунду или две медлил с выстрелом, бегущая Женя закрывала Тимура и не позволяла прицелиться тому в руку или ногу.

А потом стало поздно.

В часовне быстро темнело, кино заканчивалось. Солнце уже не палило и ветер не трепал волосы. И море, и город, и предгорье становились зыбкими, нереальными, и просвечивали сквозь них нарисованные на стенах часовни благообразные старцы с нимбами.

Вася давил и давил на спуск, стрелял в никуда, не рассчитывая зацепить обнявшиеся на фоне моря фигурки мальчишки и девчонки, – исчезающие, тающие, как туман под солнцем. Стрелял, просто чтобы сделать хоть что-то в ситуации, когда сделать ничего нельзя. Пули ударялись о кирпич стен, давали опасные рикошеты, но он не обращал внимания…

Затем патроны закончились и наступила тишина.

Эпилог

В мае 1958 года подполковник Василий Семенович Дроздов уволился из погранвойск в запас.

Позади была война, ранения, награды, и другая война – с бандами националистов в Карпатах, и десять лет службы на западной границе, начальником погранотряда.

Семьей он не обзавелся, как-то не сложилось. Вернулся в Москву, въехал в родительские две комнаты на Сретенке, сестра там все равно не жила, сдавала. Кое-кто из соседей помнил его по довоенным временам, да и новые относились с уважением – фронтовик, герой, орденоносец, – и не пеняли на стук пишущей машинки, порой доносящийся в неурочные часы из комнат Василия Семеновича. Заслуженный человек мемуары пишет, понимать надо.

Он и в самом деле писал воспоминания, благо имелось что вспомнить. Сочинил несколько документальных очерков для регулярно выходящих сборников «Чекисты», стал соавтором книги «Пограничники в Великой Отечественной войне», даже подумывал начать художественную повесть о жизни на границе.

Но гораздо чаще Василий Семенович работал с рукописью, о которой знал точно: никто и никогда ее не опубликует. Рукопись повествовала о деле, что они распутывали летом сорок первого с без вести пропавшим Яновским.

Он и тогда, в июле, никому не рассказал, чем завершилась операция в старой часовне: резонно опасался, что иначе вместо фронта надолго угодит в психушку. Очень кстати оказалась громадная шишка на голове, заполученная при падении на пол часовни: дескать, случилась перестрелка с бандитами, расстрелял все патроны, упал, сбитый с ног собакой, ударился головой и отключился.

Ни Гараевых, ни Яновского, ни Женю Александрову больше никто не видел после попытки захвата в часовне. Для Петра Пятакова по прозвищу Фигура та ночь стала последней – утром его обнаружили на пропитавшейся кровью больничной койке с головой, почти отделенной от туловища.

О том, что найденный на полу часовни обшарпанный древний револьвер на самом деле принадлежал не Яновскому, а хромому старику, Вася никому не сказал, – благо номер на старом оружии до последней цифры совпадал с тем, что числился в учетной карточке капитана.

Незадолго до убытия сержанта Дроздова на фронт старый наган стал его собственностью, причем нигде не числящейся. Вася сам вызвался доставить вещдок по закрытому делу в ведомственную мастерскую, занимавшуюся утилизацией, и даже доставил, – но обнаружил, что мастерская уже укатила в Саратов… В Москве хватало подобной неразберихи в октябре сорок первого, массовая эвакуация учреждений проходила в обстановке бардака, близкого к хаосу, – и Вася, поколебавшись, оставил револьвер себе. На память.

…Теперь, годы спустя, Василий Семенович легко бы ответил на вопрос коллеги: в чем связь старой часовни в подмосковном поселке и самаркандской гробницы Тимура?

Связь имелась самая прямая. Кирпичная часовня была построена на месте деревянной, сгоревшей. А та – на месте другой деревянной, разобранной из-за ветхости.

Самая же первая часовня появилась после событий 1395 года. В то лето непобедимая, крушившая всех противников армия Тимура шла на Русь и дошла до Ельца. Икону Владимирской богоматери – заступницы и хранительницы Русской Земли – по такому случаю доставили в Москву. Доставляли крестным ходом и кружным путем, описывая вокруг столицы широкую дугу – Пояс Богородицы, по поверьям непреодолимый для неприятеля.

Народ со всех окрестных селений стекался к крестному ходу, дабы приложиться к иконе. И с одной приложившейся сельской девчонкой случился припадок и видение: узрела огромное войско, поворачивающее вспять. Позже видение подтвердилось: именно в тот день воины Тимура заворотили коней, по непонятным причинам прервав поход. И в честь события на том месте, где девчонку осенило, возвели первую деревянную часовню… А то, что новая, кирпичная, своими пропорциями и куполом очень напоминала азиатский мазар, – возможно, действительно стало совпадением.

Разумеется, он посетил те места в первый же послевоенный отпуск. И у часовни побывал, но обнаружил лишь обломки, потихоньку растаскиваемые на кирпич, – немцы зимой сорок первого оборудовали в часовне огневую точку, и по ее стенам долго работала прямой наводкой артиллерия.

Василий Семенович прочитал про Тимура-Тамерлана все, что сумел раскопать на русском и немецком языках. И не поражался, читая следующие строки:

«Собравши жителей, он приказал умертвить всех выше четырнадцатилетнего возраста, щадя таким образом тех, которые были моложе. Головы убитых были сложены в роде башни в центре города; затем велел отвести женщин и детей на поле вне города и детей моложе семи лет поместить отдельно; воинам же своим приказал наехать на них на своих лошадях. Собственные советники его и матери этих детей пали тогда пред ним на колени и умоляли его пощадить их. Но он, не внимая их просьбам, возобновил свое приказание, которое, однако, никто из воинов не мог решиться выполнить. Осердившись на них, он тогда сам наехал на детей и говорил, что хотел бы знать, кто осмелится не последовать за ним. Воины тогда принуждены были подражать его примеру и растоптать детей копытами своих лошадей. Всего растоптанных считали около семи тысяч. Наконец, он велел сжечь город и увел жен и детей в свою столицу Самарканд, в которой не был двенадцать лет».

Вспоминал о резне в старой часовне – и не поражался.

Он прочитал о том, как трепетно и заботливо относился Тамерлан к своим воинам-профессионалам, – и был вынужден внести коррективы в первоначальную версию о том, зачем появилась на свет «подпольная антисоветская организация» тимуровцев и почему занималась тем, чем занималась. Да, разумеется, многочисленная и спаянная авторитетом лидера компания сумела без шума и огласки в одну ночь захватить двенадцать пленников, – а троица «Гараевых» не смогла бы управиться столь же быстро, не засветившись. Исчезновения же детей на протяжении нескольких дней недопустимо увеличили бы риск провала… Все так. Но Василий Семенович считал, что семьям воинов – пусть и чужих воинов – Гараевы помогали от чистого сердца. Со способностью Тимура убеждать он мог подбить поселковых ребят на что угодно, но подбил именно на это…

Другие связи, выявленные в ходе запоздалого расследования, были не столь очевидны: «обмен опытом» в кузнечном цеху завода мог иметь отношение к прорыву в металлообработке, случившемуся в Средней Азии на рубеже четырнадцатого и пятнадцатого веков… А мог и не иметь. В конце концов «инженер Гараев» должен был где-то и как-то раздобывать деньги, на которые существовала вся троица. А вот зачем хромого старика понесло в самодеятельность, Василий Семенович не мог взять в толк, сколько ни ломал голову. Веская причина, без сомнения, имелась – но, похоже, она навсегда останется загадкой…

Последним пополнением коллекции отставного подполковника стала монография академика Герасимова, посвященная вскрытию гробницы Тимура и исследованию его останков (из-за известных событий, последовавших сразу после вскрытия, напечатали эту книгу с большим запозданием, через десять лет после завершения войны).

Василий Семенович не удивился, читая об обнаруженном при исследовании останков прижизненном повреждении колена, породившем прозвище завоевателя: Аксак-Темир, Железный Хромец. А вот версии о происхождении хромоты Тимура – сабельный то был удар? или костная патология? – вызвали у него печальную улыбку и мысль о том, что пуля из нагана Яновского прошла навылет, не застряла в костях.

Еще в той книге имелся портрет Тамерлана, реконструированный Герасимовым по найденному черепу, – и подполковник решил, что метод реконструкции, в общем-то, неплох, но все же имеет погрешности. А он, Василий Семенович, вполне мог бы выступить консультантом академика и кое-что в том портрете подправить.

Он часто сидел вечерами за пишущей машинкой, не притрагиваясь к клавишам, – рядом стакан остывающего чая и древний револьвер, вокруг разложены книги о Тамерлане и выписки, сделанные в Публичке. Василий Семенович задумчиво рисовал на листе бумаги три кружка – символ Вечности, символ единения прошлого, настоящего и будущего.

Рисовал и жалел, что до наших дней не сохранилось ни единого портрета одной из жен Тимура по имени Джани-бик ага, о которой историки так и не пришли к согласию: дочерью какого именно восточного властителя она была…

Василию Семеновичу очень бы хотелось взглянуть, какой красавицей стала, повзрослев, младшая дочь полковника Александрова.