Текст книги "Мысли перед рассветом. Научна ли научная картина мира?"

Другое дело, что физики, создавшие квантовую теорию, искренне стремились познать истину, хотя видели ее вовсе не в Боге. Ни Де Бройль, ни Бор, ни Гейзенберг, ни Шредингер, ни Паули не были «игроками в символы», не искали «сумасшедших идей», как это делают нынешние специалисты по электродинамике и элементарным частицам. Они были искателями правды и за это удостоились стать пророками, провозгласившими человечеству нечто такое, что не смог разглядеть в свое время Ньютон. Осознали ли они всю важность сделанного открытия? Вероятно, они ощущали его масштаб, но понять его истинное значение для будущего человеческой культуры, конечно, не могли. Их пророчество, подобно горной вершине, предстает все более величественным по мере того, как мы удаляемся от него во времени. Но даже сейчас, спустя полвека, мы находимся слишком близко к нему, чтобы увидеть его настоящие пропорции. Отсчет новой эпохи в познании Бытия давно начался, а мы все еще пользуемся привычными представлениями и полагаем, будто живем в простеньком мире, находящемся целиком на виду и двигающемся, как заведенная ключиком игрушка.

Взрыв откровений, потрясший физику в последние десятилетия, осветил и те две проблемы, которые оставались нерешенными: что такое «законы природы» и к чему они относятся? В квантовой теории эти вопросы были поставлены с исключительной остротой и получили исчерпывающие ответы. Стало ясно, что законы относятся к волновой функции, т. е. к ненаблюдаемой реальности, к «эйдосу». Но раз так, то отпал и первый вопрос, ибо если уж допустить эйдетический статус объекта применения закона, то тем более нужно дать этот статус самому закону? Это снимает недоразумение, возникшее из-за того, что закон, т. е. идея, считался управляющим материей. Ведь идеи и материальные данности должны лежать «в разных мирах», как же они могут соприкасаться, как может осуществляться управление? Теперь никакого парадокса не осталось, ибо и закон и то, к чему он относится, получили один и тот же статус, сделались сущностями одного и того же плана, и взаимодействие между ними стало выглядеть совершенно естественным.

Взрыв квантовомеханических откровений разнес в щепки философию позитивизма, хотя последняя не хочет еще этого признать. Позитивисты полагают, что от всех неприятностей они, как надежнейшим щитом, предохранились лозунгом «наука не познает сущности, а описывает явления». Они выдали этот лозунг за последнее слово мудрости, старались обосновать его всем материалом науки, накопленным за тысячелетнюю историю, подкрепляли цитатами из Пуанкаре и Маха. Но почему же не цитируют они другого автора, который писал: «Мы считаем нужным потребовать, чтобы люди не думали, будто мы, подобно древним грекам, желаем основать какую-то школу в философии… Мы не заботимся о таких умозрительных и вместе с тем бесполезных вещах?» Потому что эти слова, сказанные 400 лет назад Френсисом Бэконом, выдают истинную сущность позитивизма, являющегося идейной платформой потерявшей свою былую строптивость науки, которая, оставив честолюбивые мечты об отыскании истины, стала послушно делать то, что с самого начала требовали от нее идеологи бездуховности: с помощью «экономии мысли» создавать умственный комфорт и содействовать совершенствованию технологии материального производства. Казалось, «отмена философии», провозглашенная позитивизмом, делает их позицию непоколебимой. В самом деле, можно ли вообразить себе такую каверзу природы, которая смогла бы озадачить ученого, претендующего не на понимание, а на конспективный пересказ того, что он видит? Оказалось, она возможна. Но самое удивительное, что именно такая каверза и произошла. Квантовая физика показала, что для описания наблюдаемых явлений необходимо сделать допущение о существовании данности, выходящей за рамки наблюдаемого мира, и изучить свойства этой данности. Таким образом, чтобы реализовать свое единственное желание, позитивизм должен отречься от своей главной идеологической установки.

Квантовомеханический взрыв откровений уничтожил и еще одну вешь: саму физику. Вспыхнув поразительным фейерверком, осветившим погруженные до этого во тьму окрестности, физика должна скоро угаснуть, как рано или поздно угасает все на свете. Она уже сейчас уперлась в глухую стену.

Факты, заставляющие сделать такой вывод, многочисленны. Приведем один из наиболее красноречивых. Вследствие так называемого «принципа суперпозиции», описание сложной системы по описаниям ее частей строится в квантовой физике так, что исходные характеристики переплетаются в результирующих характеристиках гораздо более тесным образом, чем в классической физике. Это приводит к тому, что, расширяя квантовую систему, т. е. включая в нее новый объект, мы должны радикально изменять все описание. Если в прошлом столетии фраза «все в мире связано» была чисто умозрительным высказыванием, то в современной физике микромира она является центральным практическим наставлением, без которого нельзя обойтись почти ни в одном расчете. Сцепленность объектов и событий в новой физике оказалась просто поразительной, и к ней долго не могли привыкнуть. Целостность квантовых систем и невиданная прежде переплетенность в них того, что мы мыслим себе как «части», вырисовывается все более отчетливо по мере развития теоретической физики. Математическим выражением этой особенности служит закон, согласно которому пространство, где пребывает волновая функция сложной системы, есть не прямое произведение пространств функций состояния частей, а тензорное произведение этих пространств, которое, в отличие от прямого произведения, нельзя представить как объединение исходных пространств. Законы же, которым подчиняется структура функции состояния итоговой системы, таковы, что эта функция часто оказывается «кососимметрической» и трактовать ее как соединение или рядоположение исходных функций оказывается принципиально невозможным.

Этот знаменательный факт приводит к тому, что в строгом смысле мы не имеем права говорить о волновых функциях частных систем, т. е. о каком-то фрагменте онтологии. В принципе, можно говорить только о единой волновой функции мира. И это все больше начинает сказываться в теоретической физике. Например, чтобы понять законы распада и взаимного превращения элементарных частиц, нужно учитывать свойства всей онтологии в целом, включающей в себя мировое электромагнитное поле. Не зная структуру и характер эволюции волновой функции Вселенной в целом, мы не можем построить правильную электродинамику. Но доступна ли нам, хотя бы в принципе, какая-либо информация о глобальной функции состояния? Чтобы знать ее эволюцию, необходимо написать закон эволюции, выражаемый уравнением Шредингера. Но в правой части этого уравнения участвуют внешние условия. Каковы же внешние условия для Вселенной в целом? Ведь ее ничто не окружает! Более того, рассматривая Вселенную как единый объект, мы не имеем права говорить о частицах, вещах, предметах, ибо они возникают только в акте наблюдения. Следовательно, если бы мы даже каким-то чудом узнали волновую функцию мира, то никакого толку от этого не было бы. Чтобы извлечь из этой функции чувственные объекты, которые только и могут интересовать исследователя природы, нужен внешний по отношению ко Вселенной наблюдатель. Если бы физики готовы были обсудить вопрос о таком наблюдателе, может быть, стену удалось бы обойти…

Но люди, считающие себя образцом непредвзятости, высокомерно отклоняют всякую возможность такого обсуждения. Гейзенберг говорит: «В случае Вселенной понятие внешнего наблюдателя едва ли может иметь какой-нибудь смысл». Еще откровеннее выражается Уиллер: «Допустить существование наблюдателя, находящегося вне Вселенной, физика не может».

Что ж, всякий сам выбирает свою судьбу. Как провозгласил Вигнер, ученые надеются на «отыскание лазеек, которые позволят физике избежать нежелательных выводов, к которым она приводит». Итак, вместо Океана Истины целью стали «лазейки», спасающие физику от самой себя. Нужны ли другие признаки скорой гибели этой науки?

Сумерки естествознания

Оказавшись перед принципиально неразрешимыми общими вопросами, физика на современном этапе стала беспомощной и в практических делах. Она буквально вырождается на глазах, и с ее специалистами происходит то, что точнее всего передается понятием «нравственное растление». Грустно думать о том, что многие доверчивые юноши, полагая, что как и прежде «наука сокращает нам опыты быстротекущей жизни», ищут удовлетворения своей любознательности в сочинениях признанных авторитетов в области физики частиц или космологии. Вместо духовной пищи, в которой они так нуждаются, в их протянутую руку ложатся холодные камни. Ученые не являются более мыслителями, и их деятельность окончательно превратилась в регулируемую цеховыми правилами игру, не имеющую никакого отношения ни к углублению познания, ни к развитию культуры. И главнейшим правилом сделался у них запрет на обсуждение серьезных проблем Бытия. Для современного физика считается неприличным пытаться постичь величественную идею миропорядка, томиться духовной жаждой искать сокровенный смысл сущего. Непременной профессиональной характеристикой, без которой его никогда не впустят в избранный кружок жрецов науки, является ледяное равнодушие ко всему, что по-настоящему интересно и важно для живой человеческой души, и гипертрофированное внимание к никому не нужным техническим подробностям и к терминологической казуистике. Физика стала сейчас похожа на великосветское общество, где принято говорить только о пустяках. В эту науку допускаются лишь те, кто научился с помощью заумных слов и жонглирования математическими формулами отвлекать внимание от логических трещин, превративших когда-то стройное ее здание в аварийный объект, для которого постоянно придумываются проекты ремонтных работ, оказывающиеся один неосуществимее другого.

Чтобы эти упреки, брошенные нами в адрес современных физиков, не выглядели голословными, достаточно оглядеть фундаментальные физико-космологические концепции наших дней, которые должны составлять главный теоретический фонд науки о материи, ядро и основу ее будущих успехов.

Первое, что мы здесь обнаруживаем, – существование двух несмешиваемых составляющих: квантовой физики и теории относительности, первая из которых описывает электромагнитное взаимодействие и частицы, а вторая – гравитацию. Страстная мечта Эйнштейна об их соединении сейчас находится едва ли не дальше от выполнения, чем в его время. Но если для Эйнштейна, охваченного стремлением к познанию, отсутствие единой теории поля было драматическим обстоятельством, то для современных снобов из клуба физиков оно имеет даже привлекательные стороны: на техническом уровне обеспечивает занятость специалистов, изощряющихся в изобретении все новых формальных моделей (именно к этому уровню и только к нему относится требование выдвигать «сумасшедшие идеи»), а на содержательном уровне позволяет обсуждать, в зависимости от того, какие нужно получить выводы, либо «релятивистский мир», либо «квантовый мир», делая вид, будто обсуждаемый в данном контексте «мир» и есть та реальная, вселенная, в которой «нам пришлось жить». Благодаря этому, места в современной теоретической физике хватает всем. Любой, кто научился, ловко оперируя математическими формулами и эзотерической терминологией, уклоняться от обсуждения животрепещущих проблем Сущего, принимается в избранное общество современных оракулов. При этом никого не интересует, согласуются ли чьи-то идеи с идеями других членов общества, вследствие чего каждый может считать основным свой собственный взгляд и поэтому придерживаться мнения, будто современная физическая наука видит перед собой и твердо очерченный предмет исследования. Нелюбопытный ученый, гипертрофирующий важность своей узкой темы, полагает, что современная физика, хотя она имеет кое– какие недоработки, является замечательным достижением нашей культуры, представляет собой новый этап в познании окружающей действительности и открывает нашему взору достаточно ясную картину мира, вдохновляющую на глубокие размышления и показывающую путь к дальнейшему интеллектуальному прогрессу. Тем легче это мнение навязать неспециалистам, не имеющим возможности сравнить разные теории и убедиться в их несовместимости.

На самом же деле физиков объединяет сейчас только одно: полный отказ от даже самого робкого предположения, что во Вселенной присутствует смысл, цель, высший разум. В остальном каждый свободен говорить все, что заблагорассудится. Пропагандируя свои концепции, физики свободны изобретать любую аргументацию, кроме телеологической. Они охотно пользуются этой свободой. В этой области, вопреки теориям Куна и Лакатоса, нет никакой «парадигмы». Сборники статей по фундаментальным проблемам физики микромира и космологии напоминают сейчас восточные базары, где все громко восхваляют свой товар, едва слыша друг друга. Наибольший успех имеют здесь даже не те, кто хорошо освоил принятый на этом рынке жаргон (это – дело наживное), а те, кто сумел заглушить в себе ощущение несоизмеримости своего скромного разумения и высочайшей мудрости Бытия. Избавившись от благоговейного трепета, который возникает у всякого нормального человека перед величием и гармонией миропорядка, эти коммерсанты всучивают доверчивым людям свертки с красивыми ярлыками: «Вселенная Фридмана», «Вселенная Де Витта», «Вселенная Мизнера». «Любезный покупатель, – говорят они при этом, – до сих пор ты не знал, в какой вселенной живешь, а то и еще хуже: думал, что живешь во Вселенной, управляемой Всемогущим Творцом, замыслы которого неисповедимы». Теперь же ты прозреешь и впредь будешь твердо знать, что живешь во вселенной Бонди и Хойла!

Главная беда не в том, что математические соотношения, удовлетворительно работающие в ограниченной области, экстраполируются на пространство, время и материю в целом. В такой экстраполяции состоит метод «пробного моделирования», который, при осторожном использовании, способен открыть нам немаловажные детали мироустройства. Главная беда и не в том, что авторы открытых на кончике пера «вселенных» забывают о различии между моделью и реальной действительностью – таковы психологические особенности творчества и с этим нужно считаться. Главная беда даже и не в том, что современная космологическая схоластика производит гораздо более отталкивающее впечатление, чем схоластика богословская, ибо последняя была проникнута благоговением перед Планом Творения, а первая низводит этот план до пустой игры в математические символы, куда более примитивной, чем даже игра в шахматы: на это можно было бы закрыть глаза, при условии, что получалось бы сколько-нибудь стройное объяснение мира. Как ни неуютно было бы жить во «вселенной Зельдовича», с этим пришлось бы примириться, если бы к тому с неизбежностью привели строгие рассуждения и твердо установленные факты. Самое худшее состоит в том, что забавы теоретиков давно уже стали самодовлеющим занятием, не контролируемым ни фактами, ни здравым смыслом.

Возьмем, например, такой факт, который единодушно признается самым важным из всех, какие дало нам наблюдение неба за последнее десятилетие, «наличие мощных потоков энергии и вещества, исходящих из галактических ядер. Этот факт подтверждается не только измерениями уровня излучения квазаров, но и сотнями фотографий галактических пар, которые нельзя интерпретировать иначе, чем изображения гигантских взрывных процессов, порождающих из одного звездного скопления два новых, разлетающихся в разные стороны с огромной скоростью. Казалось бы, всем астрофизикам ничего не остается, как признать очевидность: звездные миры создаются не движением материи извне внутрь, т. е. сгущением пылевидного вещества, как думали прежде, а истечением материи наружу из каких-то пока таинственных центров. Кстати, некоторые ученые так и оценивают ситуацию, подчеркивая, что характернейшей чертой открывшейся нам в последние годы Вселенной является ее поразительная динамичность. Не делая, правда, из этого серьезных мировоззренческих выводов, они указывают на весьма вероятную не стационарность космических процессов. Редакторы советского сборника «Философские проблемы астрономии XX века» пишут в предисловии, что новые открытия «превратили астрономию в науку, буквально пронизанную идеей развития». В.А. Амбарцумян и В.В. Казютинский добавляют: «Наблюдаемая Вселенная оказалась не просто расширяющейся, но и буквально «взрывающейся». Огромнейшие по своей мощности взрывы происходят в ней в разное время и в разных местах».

Однако контрольный пакет акций держат в своих руках те, кто не собирается расставаться с традиционными взглядами на Вселенную, и данные наблюдений нимало не смущают этих людей. От имени этого большинства академик В.Л. Гинзбург заявляет: «Физики не видят никакой необходимости привлекать новые физические представления для объяснения процессов в скоплении галактик и галактических ядрах. Вот если бы было надежно доказано, что в каких-то скоплениях галактик достаточно мало газа или сколлапсировавших масс… тогда бы возникла глубокая проблема. Тогда пришлось бы считать соответствующие скопления недавно образовавшимися (неизвестно из чего)». Заметим, что самые пристрастные поиски не привели к обнаружению во взрывающихся галактиках газовой массы, которая своим притяжением могла бы в конце концов остановить разлетающееся вещество и вернуть его в исходное положение. Но Гинзбург не считает неудачные попытки найти стабилизирующую массу неприятным для своей концепции обстоятельством; он требует доказательства, что этой массы нет. Здесь невольно приходит на память противник Галилея, который утверждал, будто Луна имеет ровную поверхность, так как впадины между видимыми в телескоп горами заполнены прозрачным веществом. Для него данные наблюдения тоже были не страшны, зато его оппонент попадал в тяжелое положение, ибо ему предлагалось доказать отсутствие невидимого стеклообразного вещества на Луне. Позиция же Гинзбурга вообще неуязвима, так как стабилизирующим фактором, кроме газовых облаков, могут быть «черные дыры» (сколлапсировавшие массы), а «доказать» отсутствие черных дыр принципиально невозможно, ибо они ненаблюдаемы.

На таком же уровне убедительности ведется дискуссия о соотношении между физикой миркомира и космологией. По этому вопросу высказывается весь спектр мнений, допустимых в рамках атеистического мышления, но если говорить о главных тенденциях, то их имеется две. Сторонники первой тенденции, получившей название «неклассической», требуют открыто признать, что обнаруженные в последние годы космические явления необъяснимы с точки зрения имеющейся физической теории, и призывают расширить и видоизменить эту теорию, включив в нее новые законы природы. Например, уже цитированные В.А. Амбарцумян и В.В. Казютинский считают, что «существующая система физического знания окажется недостаточной для астрономии… Идея о том, что не только физика элементарных частиц, но и астрономия подводит нас к границам применимости существующей системы физического знания, приобретает сейчас все больше сторонников». Н.В. Мицкевич обращает внимание на то, что «лабораторный эксперимент в ряде областей достиг своего “потолка”… Оказалось, что для дальнейшего овладения секретами природы необходимо “поместить в лабораторию” целую звезду, галактику и даже… Вселенную». Другое «классическое» направление сводится к мнению, что физика микромира должна развиваться тем же путем, что и прежде, – совершенствовать математическую основу своих теорий и сверять выводы с результатами, полученными на ускорителях. Я.А. Смородинский пишет: «До сих пор нет никаких указаний, что где-либо в космосе мы наталкиваемся на явления, не укладывающиеся в логические схемы известных физических теорий… Нам кажется, что по-прежнему новые свойства материи, носящие фундаментальный характер, нужно искать в микромире». Эту загадочную фразу, видимо, нужно понимать так, что Смородинский, как и Гинзбург, не поверит в создание материи в галактических ядрах, пока ему не предъявят «доказательства стабилизирующих масс».

По внешности, впрочем, такие споры могут показаться достаточно серьезными и уж во всяком случае полезными для прогресса науки. Обе стороны рассуждают солидно, без запальчивости, стараются подойти к предмету объективно, как будто учитывая все «за» и «против». Создается впечатление, что умные и знающие люди обсуждают нечто конкретное и важное, пытаясь найти истину. Но это впечатление – мираж, и дискуссия обречена вечно топтаться на месте, поскольку обе концепции – и классическая и неклассическая – порочны с точки зрения самой элементарной логики.

* * *

Начнем с классической концепции. Ее поборники утверждают, что физика элементарных частиц и полей фундаментальнее космологии и что явления, происходящие во Вселенной, надо пытаться объяснить законами, открытыми в лабораторных исследованиях. Но, как известно, эти исследования породили квантовую теорию с ее переплетением объектов и необходимостью заново перестраивать волновую функцию при всяком расширении системы. Мы уже отмечали, что, если рассуждать строго, из этого следует вывод о необходимости для понимания физических процессов рассматривать Вселенную как единое целое, считая адекватно отражающей реальность лишь «Волновую функцию Мира». Но даже и те из ученых, которые не склонны придавать слишком большого значения строгим рассуждениям, вынуждены сегодня признать желательность глобального подхода ко Вселенной, ибо свойство цельности, обусловленное квантовыми законами, явно проявилось в космических процессах, которые требуют «эволюционной» трактовки. Нужда в такой трактовке осознается все глубже. Вот что пишут, например, Я.Б. Зельдович и И.Д. Новиков: «Если бы сегодня надо было заново строить теоретическую космологию, мы потребовали бы, чтобы космология была эволюционной, в частности, чтобы она содержала в себе указание на ту эпоху, когда во Вселенной началось рождение звезд и т. д.» Авторы далее аргументируют это требование тем, что сегодняшний облик Вселенной нельзя понять, не зная ее облика на предыдущей стадии развития.

Это есть одно из проявлений необходимости подходить ко Вселенной, рассматривая ее в целом – как в пространстве, так и во времени. В частности, «полная теория, включающая в себя и образование галактик, требует предположения о том, что в самом начальном состоянии, когда плотность была чрезвычайно велика, распределение и движение материи были лишь приблизительно однородными… Нужно предположить, что была некоторая неравномерность распределения плотности». Идя еще дальше назад, мы приходим к необходимости иметь описание Вселенной в «сингулярном состоянии», когда плотность была бесконечной. Эта удивительная фаза существования нашего мира возникает в теории прямо-таки роковым образом. Как замечает А.М. Мостепаненко, «до последнего времени существовали предположения, что можно избавиться от сингулярности с помощью пульсирующей модели Вселенной, колеблющейся между двумя предельными состояниями. Однако, как показали работы Хокинга и Пенроуза, при достаточно общих предположениях об эволюции Вселенной и ее свойствах наличие в прошлом особой точки с бесконечной плотностью… является неизбежным. Эволюция Вселенной началась с сингулярности, а возможно, и закончится ею». Но для сингулярного состояния материи нет никакой теории. Все, что мы о нем знаем, получается распространением на это состояние общей теории относительности. Однако правомочность такой экстраполяции вызывает почти единодушное сомнение. Даже такой «здоровый консерватор», как В.Л. Гинзбург, возражающий против привлечения новых физических законов к объяснению космических процессов, подчеркивает, что классическая теория гравитационного поля «заведомо ограничена в связи с неучетом квантовых эффектов, которые вблизи сингулярностей, вообще говоря, особенно велики». А что может дать здесь учет таких эффектов? Предоставим слово Н.В. Мицкевичу: проводя программу вторичного квантования гравитации, мы неизбежно приходим к результатам, влияющим на понимание астрофизических и космологических процессов… Иными словами, первым приближением влияния вакуума различных физических полей на гравитацию является космологический эффект, сказывающийся на процессе расширения Вселенной, возможно, через эффективное гравитационное отталкивание на сверхбольших расстояниях». А теперь зададим вопрос: может ли быть положение более нелепым, чем то, в которое попали «классики»? Чтобы объяснить наблюдаемую Вселенную, они должны начать с сингулярного состояния, а для него неизвестны не только начальные условия, но даже и само «уравнение»!

Не лучше обстоит дело и у сторонников «неклассической» концепции. Правда, их призывы к новаторству импонируют чувствам неискушенных в гносеологических тонкостях читателей. Но вдумавшись в эти призывы, мы быстро поймем, что они являются чистой декларацией.

Оппоненты «классицизма» говорят: физическую теорию надо перестраивать, не боясь вводить в нее совершенно новые законы и приспосабливая ее к той картине, которую мы наблюдаем во Вселенной. Но что такое «физический закон»? Это – математическое выражение воспроизводимого явления, которое будет повторяться неограниченное число раз, если повторяются вызвавшие его к жизни условия. А теперь вспомним, что космология вынуждена заниматься Вселенной в целом, а не какими-либо ее частями – к этому приводит и логическое осмысление квантовой теории и представление о сингулярной фазе как существеннейшем этапе эволюции мира. Но Вселенная в целом невоспроизводима и уникальна, поэтому математические соотношения, ей адресуемые, не могут иметь статуса физических законов, а неизбежно будут моделями, сконструированными для описания единичного объекта, а не класса объектов. Кстати говоря, авторы таких конструкций всегда и называют их моделями, но когда представители «неклассической» линии выступают с изложением своей платформы, они как бы забывают об этом и призывают извлекать из космических наблюдений новые «законы природы». Происходит широко употребляемая в современной науке скрытая подмена одного понятия другим, вследствие чего возникает искаженное представление о сущности астрофизического «новаторства».

Сущность же его состоит ни в чем ином, как в изобретении формальных моделей, имеющих единственной целью описать Вселенную такой, какой ее видит наблюдатель, располагающий сегодняшними приборами, и какой, согласно данным наблюдения, она была несколько миллиардов лет назад. Такие модели нельзя ни проверить на других, чем-то отличающихся от нашего, мирах (поскольку их не существует), ни подтвердить сравнением реконструированного прошлого Вселенной с ее истинным прошлым или с помощью какого-либо предсказания. Они представляют собой простые пересказы на математический язык того, что мы видим вокруг себя и предполагаем существовавшим прежде. Но укоренившееся столетиями уважение к языку математики, в сочетании с неспособностью многих читателей провести логический и философический анализ правомерности метода моделирования в каждом конкретном случае, нередко приводит к тому, что самые надуманные модели воспринимаются как научные открытия. Это окрыляет быстрых на выдумку физиков, вызывая в них что-то вроде известного в психиатрии «синдрома изобретательства». В лихорадочном возбуждении они предписывают Вселенной такие-то метрические или топологические свойства, Вселенная уподобляется ими тору или сфере с таким– то количеством ручек, они выдумывают «ветвящиеся миры», сосуществующие, но не взаимодействующие друг с другом, объявляют мир «топологической пеной», трактуют его как элементарную частицу, отказываются от рассмотрения пространства и времени в целом, а описывают их локально и производят разные варианты «сшивок», выдвигают разные варианты «темпорализма», т. е. заставляют время течь то туда, то обратно, и т. д. Список этих совершенно произвольных и не подкрепленных ни наблюдением, ни экспериментом построений можно было бы продолжать на многих страницах. Но следует, вероятно, задержаться на каком-нибудь одном, самом популярном. Что же выбрать? В одной из обзорных статей мы читаем: «Пути развития современной физики ведут к квантовой геометродинамике… Причем это движение происходит как со стороны общей теории относительности, так и со стороны квантовой физики. Именно этот синтез и определяет тот факт, что в рамках квантово-геометродинамической модели физики пытаются найти решение самых кардинальных проблем релятивистской космологии и физики микромира. Осуществив такой синтез, мы сможем анализировать конечные стадии гравитационного коллапса и понять внутреннюю сущность элементарных частиц». Другими словами, перед нами ни мало, ни много, – ключ к полному познанию мира. Такая оценка квантовой геометродинамики разделяется сейчас многими физиками; на хитроумное изобретение Дж. Уилера возлагаются огромные надежды. Какова же суть этого изобретения? Послушаем лучше всего кого-нибудь из специалистов. Лаконичное изложение идей Уилера имеется, например, у Н.Н. Лисового. Он пишет:

«Квантовая геометродинамика стирает… различие между «реализуемыми» и «нереализуемыми» геометриями пространства. Мы имеем, как вообще в квантовой механике, лишь ту или иную амплитуду вероятности для одной, другой, третьей геометрии. И вероятность эта «размазана» по всему сверхпространству. Почти любой пространственно-подобной гиперповерхности соответствует при этом ненулевая амплитуда вероятности».

Такова схема устройства самой модной сейчас игрушки физиков-теоретиков. Оказалась ли она для чего-либо полезной? Абсолютно ни для чего. Квантовая геометродинамика есть типичная программа действий, и ни единого верифицируемого результата с ее помощью пока не получено. Но чем же она так пленила современных мужей науки? Во-первых, тем, что она представляет собой очередную попытку соединения релятивистской и квантовой физики; во-вторых, тем, что выводит теорию за рамки пространства и времени и поэтому обещает устранить такую неприятность, как «возникновение Вселенной»; в-третьих, тем, что использует в своей аппаратной части наиболее ходовые математические представления нашего века – «вероятность» и «многообразие».

Создатель физической науки Ньютон многие годы неотступно размышлял над сущностью закона тяготения, пытаясь наполнить математическую форму живым содержанием, вроде «мирового чувствилища». Один из основоположников квантовой физики Альберт Эйнштейн, считая, что миром движет смысл, а не игра, до конца жизни не мог примириться с тем, что для выбора значения наблюдаемой «Бог бросает жребий». Современные физики избавились от такого рода переживаний. Их вполне удовлетворяет представление о раз навсегда запрограммированном «боге», который механически скомплектовал статистику с геометрией и непрерывно играет в «орлянку», чтобы определить, каким одарить нас пространством и каким временем. Следуя примеру такого «бога», они и сами непрерывно играют в символы, забыв о том, что, помимо развлечений, есть еще такая вещь, как долг ученых перед человечеством. Но это забвение не проходит им даром. Их изобретательская вакханалия напоминает пир во время чумы, где деланной бодростью и оптимистическими тостами отгоняют дурные предчувствия.