Текст книги "Королевский шпион. Подмастерье палача"

– Останови, пусть пыль осядет, – недовольно буркнул проснувшийся палач. – Заодно и перекусим.

– Это кто? – не замедлил поинтересоваться я.

– Королевские жандармы, – сердито и лаконично ответил мне полусонный палач, которого разморило на солнце. Его ответ мне опять ничего не сказал, но позже стало известно, что изначально жандармы (Gens d’Armes) были вооружённой конной свитой французских королей. Потом применение тяжеловооруженных всадников стало шире, им вменили функции полиции, и теперь бравым жандармам приходилось патрулировать основные торговые пути и гоняться по дорогам и лесам Франции за шайками разбойников.

Мы уселись в тени повозки, доедая остатки продуктов. Если мы с Жаном пили воду, которую набрали по пути, в роднике, то начальство запивало еду остатками вина. Отдохнув час, снова отправились в путь. Скоро я увидел две сидящие фигуры на обочине. Подъехав ближе, помахал приветственно рукой двум мелким торговцам – коробейникам, которые, похоже, обедали. Увидев мой жест, засмеялись, а в ответ отсалютовали мне кружками с пивом. Оставив торговцев за спиной и не видя больше ничего интересного для себя, я решил, что можно опять подумать о себе.

Мои учителя в той жизни, а затем и сама работа, приучили меня смотреть на окружающий мир реально, без сантиментов, находя и используя слабости людей. Особых сложностей в общении с людьми я не видел, но при этом прекрасно понимал, для того, чтобы понять как низменные мотивы, так и душевные порывы человека этого времени, мне придется научиться смотреть на окружающий мир его глазами, причем с учетом всеобъемлющей веры в Бога, которой пронизаны все грани жизни средневекового человека. У меня уже создалось мнение, что церковь взяла на себя обязанности святого привратника Петра и теперь нагло шантажирует людей, определяя, достоин ли тот или иной человек шагнуть во врата рая.

Вот что бы мне не помешало, так это хороший вводный курс лекций о политической и экономической расстановке сил в стране и за рубежом. Не знаю, кто это сказал, но фраза мне нравится. «Только зная истинное положение дел, можно ставить перед собой реальную цель, а затем начинать искать пути к ее достижению».

Мои мысли неожиданно перебило донесшееся издалека многоголосое, но совершенно нестройное, пение группы людей. Скоро повозка догнала группу молодежи, одетую кто во что горазд. Они пили пиво из кожаных фляг, которые передавали друг другу, и пели развеселую песню:

 
Стены ходят ходуном,
Пробки – вон из бочек!
Хорошо запить вином
Лакомый кусочек!
Жизнь на свете хороша,
Коль душа свободна,
А свободная душа Господу угодна.
Не прогневайся, Господь!
Это справедливо,
Чтобы немощную плоть
Укрепляло пиво.
 

Песня разбудила палача, который снова задремал и теперь недовольно заворочался. Я уже догадался, кто эти молодые люди, но все решил спросить:

– Студенты?

– Студенты, – подтвердил Пьер, не поднимая головы от свернутого в изголовье плаща, изображавшего подушку. – Пьяницы, драчуны и охальники. Впрочем, не все. Приходилось мне знавать в свое время среди них умных и усердных учеников.

«Так вот за кого меня приняли обозники. Точно, пройдохи. Проныры и жулики, – подумал я, глядя на хмельные физиономии и хитро-вороватые глаза парней, идущих в клубах пыли. – И возраст у них разный. Вон тому крайнему, в коричневой одежке с красной заплатой, точно под тридцать».

– Эй, люди! Почему бы вам не совершить богоугодное дело и не подвезти бедных студентов, надорвавших здоровье за время изучения разных наук! – закричал один из студентов.

– Вас много, а лошадка одна! – ответил я.

В ответ компания стала грубо шутить, кривляться и строить рожи. Впрочем, через несколько минут мы их обогнали, и вскоре студенты остались позади. Когда вдалеке показались городские стены, нас обогнала группа всадников – дворян в окружении слуг. Равнодушно скользнув глазами по нашему возку, они проскакали мимо, вздымая облако пыли, зато я с интересом разглядывал их, отмечая детали и особенности для меня нового и пока непонятного сословия. Первое, что бросилось в глаза, так это выставленное напоказ богатство. У всех разноцветная одежда, расшитая узорами, на ногах мягкие сапоги с серебряными пряжками, на пальцы надеты перстни со сверкающими на солнце драгоценными камнями. Головные уборы украшены пышными перьями разных цветов, а на поясе висели кинжалы в богато украшенных ножнах. На лошадях – изукрашенная сбруя, а седла отделаны серебряным галуном. В отличие от хозяев, их слуги (которых было раза в три больше) вооружены до зубов. Кольчуги, шлемы, мечи, арбалеты. Сразу за спиной своих хозяев ехали в ряд три оруженосца, уперев копья в стремя, на концах которых реяли флажки с гербами дворян.

«Надо будет как-то с геральдикой познакомиться», – пометил я себе в памяти, провожая глазами группу дворян.

– Город уже виден, – сообщил я громко зевающему Пьеру.

– Это хорошо, а пока остановись. Мне отлить надо.

Справив нужду, мы вернулись в возок. Палач, к моему удивлению, сам сел на место возчика, а я – на его место. Не выдержав, все же задал вопрос, который еще со вчерашнего вечера крутился у меня на языке:

– Мастер, а почему ты красный колпак не носишь?

– Какой колпак? – при этом он так удивился, что даже повернулся ко мне.

– Для того, чтобы лицо скрывать от людей, – объяснил я ему.

– Да это глупость какая-то, – сердито заявил он, а потом сел прямо. – Или где-то такие колпаки носят?

– Не знаю, – секунду подумав, я задал новый вопрос. – А после ярмарки работы тоже будет много?

– По-разному. Случается, что даже несколько дней подряд не хожу на работу, правда, бывает это очень редко.

При подъезде к городу мы встретились с небольшим отрядом тяжеловооруженных конных солдат, стоявших на обочине. Это был патруль жандармов, своего рода «паспортный контроль», обычно стоявший на дорогах, перед городами. Так как удостоверений личности в эту эпоху не существовало, а ехавший человек вызывал подозрение или имел оружие, то он был обязан предъявить жандармам своеобразный документ с печатью, в котором указывались имя, общие приметы и цель его путешествия. Дворян, как правило, это не касалось. Офицер поднял было руку, собираясь нас остановить, но увидев палача, которого, похоже, знал в лицо, резко ее опустил и отвел глаза.

Потом был город, раскинувшийся по другую сторону Луары, длинный арочный мост, переехав который, мы свернули на проселочную дорогу, шедшую вдоль городской стены. У меня и тени сомнения не было, что мы опять едем к «скотским» воротам. В город мы попали одновременно с большим стадом овец, которое пастухи пригнали с пастбища.

Сначала мы ехали мимо многочисленных загородок со скотом. Не успел мой нос свыкнуться с этими чудными ароматами, как его сменил сладковатый трупный запах. Объяснять, откуда он идет, мне не было нужды спрашивать, так как, проезжая мимо кладбища, я видел, что некоторые ямы-могилы стоят открытые. На мой вопрос Пьер ответил, что свежих покойников не зарывают в одиночку, а кидают в глубокую яму, затем слегка присыпают, в ожидании новых трупов. Только когда яма наполнится доверху, могильщики ее зарывают. Сразу за кладбищем оказался нищий район, чему я не удивился. Развалившиеся деревянные лачуги и полусгнившие бараки с соломенными крышами. Окон как таковых в них не было, их заменяли небольшие отверстия. Уже потом узнал, что это сделано для того, чтобы зимой их можно было заткнуть сеном или тряпками для удержания тепла. Кучи мусора, крысы и зловонные лужи дополняли картину нищеты и безнадежности. Обитатели трущоб, грязные и уродливые, при виде палача не отводили глаз, а просто смотрели. Кто равнодушно, кто с затаенной злобой.

– Не советую здесь ходить после заката солнца. Тут ты быстро найдешь свою смерть, – при этом голос палача звучал просто и буднично. Он сообщил мне о факте, который был для него обычен и естествен. Впрочем, насколько можно было судить, мы проехали по самому краю трущоб, так как те скоро закончились. Дальше дома пошли почище, появились лавки и таверны, затем мы проехали рядом с небольшой площадью, на которой раскинулся базар со множеством людей. Тур, как и Амбуаз, представлял собой непонятный, хаотичный лабиринт из улочек и проулков, таких узких, что в них можно разойтись только двум горожанам. Позже, во время моих прогулок по городу, я понял, что в нем существовало только около десятка улиц, соответствующих понятию современного человека. При этом главной среди них была широкая улица, пролегавшая от ворот к центру города и центральной площади, где находилась мэрия, а остальные вели к торговым рядам и рынкам.

Когда Монтре, управляя лошадью, в очередной раз повернул за угол, я увидел мрачное четырехэтажное здание с решетками на окнах и понял, что мы наконец приехали «домой». Не останавливаясь, проехали мимо тюрьмы и остановились у одноэтажного дома, сделанного из серого камня, левый угол которого обвивал зеленый плющ. Из трубы шел дым.

«Не понял, – удивился я. – Кто там у него в доме? Женщина? Странно. Ведь он ни о ком не упоминал».

Глава 4

Стоило нам подъехать и вылезти из возка, как дверь открылась и в проеме действительно показалась женщина. У нее была хорошая фигура, выразительные глаза, пышные волосы, вот только сильно накрашенное лицо портило общее впечатление. Она быстро скользнула по нам глазами, но тут же задержала взгляд на мне.

– А это кто? – в ее голосе было неприкрытое удивление.

– Это, Амелия, мой найденыш. Я нашел его под эшафотом.

«Так ты у нас еще и юморист», – усмехнулся про себя я, при этом еще раз отметил, что Пьер Монтре, похоже, неординарный человек.

– Как? – в ее голосе было слышно удивление.

– Сядем за стол, Амелия, и…

– Потом, Пьер, – перебила женщина палача. – К нам сегодня два богатеньких купца завалились и теперь соревнуются, кто больше моих кобылок покроет. Сам понимаешь, пригляд нужен. У тебя там сейчас Морион. Она накроет стол, а затем уйдет, уж больно много сейчас у нас работы.

– Понимаю. Будет время, забегай.

– Мог бы и не говорить, – женщина повернулась ко мне: – Красавчик, у тебя имя имеется?

К этому моменту я уже сообразил, кто передо мной стоит.

– Клод, мадам Амелия.

– Не деревня, уже хорошо. Все, Пьер, я убедилась, что с тобой все в порядке, так что побегу, – с этими словами женщина быстро пошла по улице, не забывая поднимать юбки, обходя наиболее грязные места.

– Вы, двое, займитесь лошадью, я пока отнесу вещи в дом, – скомандовал Монтре, при этом, как я заметил, он хитро усмехнулся. Я огляделся. Конюшни здесь не было, а только коновязь. Мне уже было известно, что лошадь была наемная, а возок принадлежал городу. Подведя лошадь поближе, я ее распряг под прямым руководством Жана. Стоило нам закончить, как парень с силой ударил меня здоровой рукой в грудь, отбросив к стене дома, а затем попытался схватить за шею.

– Ты, крыса…

«Силушкой его бог не обидел, а вот умишка-то не дал», – подумал я, выкрутив ему руку, после чего со всей силы приложил его физиономией к стене дома.

– А-а-а!! – закричал здоровяк от боли.

Отпустил его, после чего сделал пару шагов назад. Он пошатнулся, а когда развернулся, я увидел кровоточащие царапины на его лице, к тому же левая бровь была рассечена и теперь кровь заливала глаз, который он инстинктивно закрыл. От удара он, видно, плохо соображал, потому что, не разобравшись, сразу закричал:

– Ах ты, сволочь! Ты мне глаз выбил! Убью!

Парень бросился на меня с занесенным кулаком, но я без труда уклонился от неуклюжего удара, при этом подставив ногу. Бугай, споткнувшись, со всей силы грохнулся на землю и задел искалеченную руку, потому что просто взвыл от боли. Мне не хотелось его сильно уродовать, но, зная наглую и тупую породу подобных ему людей, решил проучить его так, чтобы тот запомнил на всю свою жизнь. Я позволил ему встать. Судя по его искаженной болью физиономии, его ярость уже испарилась и желание продолжать драку исчезло, вот только я не собирался заканчивать урок. Быстрый шажок вперед, и мой кулак врезается в его солнечное сплетение, после чего парень сгибается, наклоняясь вперед, тем самым подставляя мне подбородок под второй удар – локтем той же руки, от которого его голова откидывается назад, и он, хрипя, снова падает на землю. Подхожу, чуть наклоняюсь и спрашиваю задиру:

– Как ты, мальчик? Не больно ушибся?

В ответ тот хрипит, сопит, пытаясь восстановить дыхание, а в глазах плещется страх.

«Урок, похоже, усвоил».

– Давай руку. Помогу подняться.

Поднимал я его с трудом. Несколько минут он стоял, покачиваясь, прежде чем окончательно пришел в себя. Увидев его грязное, с потеками грязи и крови лицо, я усмехнулся.

– Ну и рожа у тебя, Жан. Есть вода?

– Там, возле поилки ведро должно стоять.

Пришлось повозиться с ним, пока не привел его в относительный порядок.

– Пошли.

Когда мы зашли в дом, то увидели Пьера, сидящего за столом с кружкой вина и разговаривающего с молодой девушкой. Она была довольно миловидна, но слой белил и краска на щеках делали ее похожей на грубо размалеванную куклу. Увидев нас, Монтре засмеялся, а потом ехидно спросил:

– Ну как, подружились?

– Ага, – ответил я. – У нас теперь с Жаном любовь до гроба.

– Как? – сначала удивился Монтре, но, когда сообразил, что это шутка, снова весело рассмеялся. – Если ты его и дальше будешь так любить, то до гроба ему недолго осталось.

Вслед ему засмеялась девушка:

– Жан, жирдяй ты наш, это кто тебя так отделал? Неужели этот красавчик?

Здоровяк что-то невнятно пробурчал. Выражение обиды в сочетании с разбитой физиономией заставило мастера вместе с девушкой закатиться от смеха. Отсмеявшись, он сказал, показывая на стол:

– Садитесь уже, шуты гороховые, пока все горячее.

Девушка тут же вскочила со своего места и захлопотала у печи, я тем временем быстро осмотрелся. Насколько я мог понять, в доме было две комнаты. Большая комната сочетала в себе кухню и столовую. Здесь был стол со стульями и печь, возле которой лежала маленькая поленница дров. В углу за печью стоял топчан, прикрытый лоскутным одеялом.

«Ничего так, – подумал я. – Могло быть и хуже».

Уселся. На столе перед нами лежала деревянная доска с уже нарезанными кусками окорока, колбасы, сыра и хлеба. Рядом стояла глубокая миска с паштетом. Вино уже было налито в оловянные кружки. Еще минута, и девушка принесла горшок, окутанный вкусным запахом, затем поставила на стол. Похлебка, даже на вид, была что надо, густая, пряная, наваристая.

– Морион, садись с нами, – пригласил ее хозяин дома.

– Нет-нет, не могу. Мне нужно бежать. Вот только еще стаканчик вина с вами выпью, да с мальчиком познакомлюсь. Тебя как зовут, красавчик?

– Клод, а тебя Морион.

– За знакомство, – произнесла тост девушка и выпила вино. – Надо будет с тобой поближе познакомиться.

– Я не против, – усмехнулся я. – Можем прямо сейчас.

– Ишь какой быстрый, – девушка лукаво улыбнулась. – Еще успеем. Мне сейчас работать надо. Все, я побежала.

Не успела она подойти к двери, как вдруг резко остановилась и обернулась.

– Совсем забыла. Там еще есть вареное мясо. Сами возьмите.

В следующую секунду дверь за ней хлопнула.

– Клод, тащи мясо, – скомандовал Пьер.

После того как я покрошил часть мяса и заправил им суп, мы стали есть. Вино, сытный обед, а главное, появившаяся в моей новой жизни определенность, окончательно расслабили меня, создав иллюзорное ощущение возвращения домой. Дом палача должен был стать для меня укрытием, дав возможность и время для внедрения в этот мир. Кроме этого, я считал, мне повезло с хозяином. Этот неглупый человек, возможно, даже образованный для своего времени, сможет дать мне начальный уровень информации. К тому же мои странности его мало беспокоили, насколько я мог судить, зато прекрасно видел, с какой щепетильностью он относится к своим служебным обязанностям. Ему был нужен смышленый помощник, которого он получил, а заодно и душевный собеседник. Судя по его отношению ко мне, его больше ничего не волновало, а про меня и говорить не приходилось.

Если хозяин дома ел не торопясь, основательно и не отвлекаясь, впрочем, как и делал свою работу, то, в отличие от него, Жан жрал как свинья, чавкая и громко отрыгивая, не успевал съесть один кусок, как сразу хватал другой. Когда я поднялся из-за стола, чтобы собрать посуду, Пьер вдруг неожиданно спросил Жана:

– Поел, кабан?

– Да, мастер.

– Забирай одеяло и пошел вон. Спать будешь в сарае за домом. Вот возьми, – и он кинул перед ним на стол несколько монет.

Пока я пытался понять, чем вызван довольно странный на мой взгляд приказ, Жан, похоже, ничуть не огорчившись, быстро сунул свернутое одеяло под мышку и исчез за дверью. Монтре заметил мой взгляд, брошенный вслед Жану, и пояснил:

– У него хватает здесь приятелей – гуляк, а если повезет, может, еще и шлюху подцепит. А ты садись, успеешь еще вымыть. Выпьем еще по стакану вина.

Мы выпили, закусив сыром. Хозяин дома окончательно расслабился. Он благодушно смотрел на меня, и было видно, что ему явно хочется поговорить, но сам почему-то начинать разговор не торопился.

– У меня есть вопросы, мастер.

– А я все ждал… Давай задавай!

– Похоже, что подмастерье палача люди не боятся. Это так?

– И так, и не так. Как я уже говорил, простые люди верят, что палач проклят, поэтому боятся его и стараются не касаться ни его самого, ни его вещей. А подмастерье что? Он сам не убивает, значит, ему, как и всем остальным людям, открыты врата рая, если он, конечно, не будет грешить.

– Погоди, мастер. А как же виселица и колесо в Амбуазе? Ты же их касался, значит они прокляты.

– Все очень просто. В Амбуазе есть могильщик и живодер, вот их город и наймет снять трупы, когда придет время. Они же их потом и закопают. Да и денежки неплохие заработают, особенно на веревках повешенных.

– Это как?

– Все время забываю, парень, что у тебя с головой неладно. Дело в том, что у нас кусок веревки повешенного считается амулетом, который приносит удачу, – он взял паузу, затем усмехнулся и продолжил: – Знаешь, смотрю на тебя и вспоминаю свою маленькую дочку. Ей я с таким же удовольствием объяснял все эти простые вещи. И вот что удивительно, я вижу в тебе неподдельный интерес к тому, что объясняю.

– Мне действительно интересно. Так что там с подмастерьями?

– Тут все от людей зависит. Большинство простых людей будет сторониться тебя, но не будет шарахаться, как при виде меня. Чтобы было еще понятнее, приведу пример. Если мне стоит выпить в таверне вина или пива, то кружку, из которой я пил, обязательно разобьют, а твою могут и не разбить. Понял, что я хотел сказать?

– Понял. А как же Жан?

– Он просто тупой баран и не понимает простых вещей, сколько раз ему это ни объясняй. Он вколотил себе в дурную башку, что проклят и в рай не попадет, молись – не молись, поэтому пытается быть счастливым здесь и сейчас.

– Понял.

– Тебе вот понятно, а я его сколько раз палкой бил, думал хоть через боль что-то в голову войдет, да куда там. Все без толку!

– А эти женщины? Похоже, твое проклятие их не сильно заботит?

– Амелия является хозяйкой борделя. Сколько я ее знаю, она всегда была шлюхой. Мы познакомились с ней в тот год, когда произошла битва при Монлери. Она тогда еще не была хозяйкой борделя, а одной из девушек. Я не знаю, что случилось с твоей головой, но получается, ты не знаешь даже простых вещей. Палачи, живодеры, могильщики, проститутки. Мы все словно проклятые. Нас никто не зовет в гости, не приглашает в таверну выпить стакан вина. Поэтому что ей мое проклятие? Нет, шлюха может выйти замуж, но все равно останется для всех отверженной или, как говорят, «порченой женщиной». Или, заработав достаточно денег, уехать из города и зажить новой жизнью там, где ее никто не знает. Может быть, и Амелия когда-нибудь заведет семью. Морион ей почти как дочь. Если захочет, так сама расскажет, как они познакомились. Иногда мы с ней просто болтаем, а когда у нее есть настроение, она готовит мне что-нибудь вкусное, ну и сам должен понимать, что мужчине время от времени необходима женщина. Кроме того, ей и кобылкам, как она любит называть своих девушек, я как лекарь оказываю услуги.

– Мастер, ты лечишь людей? – удивился я.

– Смотри ты, опять удивился, – усмехнулся хозяин дома. – Налей вина да сыра подрежь.

– Рассказывай, мастер. Я тебя слушаю, – подтолкнул я Монтре к рассказу, подавая ему кружку с вином.

– Отец готовил меня к себе на замену не торопясь, потому что у него тогда было два опытных подмастерья. Он был умным человеком и знал, что меня ждет, поэтому считал, что пока я молод, должен познать простые радости жизни. Вино, девчонки, веселая компания. Я и сам по себе был парень веселый и шебутной, так что меня не надо было подталкивать к развлечениям. Моя мать, очень богобоязненная женщина, была очень недовольна, как я себя веду, а отец только посмеивался. Сначала я связался с компанией молодых шалопаев, пили, ходили к шлюхам, потом случайно попал на диспут, где познакомился со студентами нашего университета. С ними мне оказалось намного интереснее, чем с прежней компанией. Особенно сильно я сошелся со студентами-медиками. Кстати, забыл тебе сказать, что мой отец в свое время считался неплохим лекарем. Он даже начал составлять медицинскую энциклопедию, но так и не закончил. Его увлечение медициной передалось мне, наверно, поэтому я довольно быстро сошелся с одним из преподавателей, читающем лекции по строению человеческого тела. Узнав, кто я, он предложил мне совершить противоправный поступок. Я был молод, горяч, да и самому было интересно, что из всего этого получится, поэтому без раздумья согласился. Ты ведь знаешь, что вскрытие трупа и изучение его – это смертный грех?

Я кивнул, соглашаясь, так как уже мог догадаться, что без церкви здесь в любом деле не обходится.

– Мне было известно, где недавно закопали самоубийцу. Мы с парнями выкопали его труп и отнесли преподавателю. Тот дал нам денег и разрешил участвовать на его вскрытии. Это было противно, но и страшно интересно. С этого времени я начал изучать медицину, ходил на лекции, участвовал в диспутах. А с преподавателем, Жераром Леграном, еще долго поддерживал отношения, пока тот не уехал из города, до сегодняшнего дня у меня сохранились неплохие отношения с двумя бывшими моими приятелями-студентами, ставшими врачами. К чему я тебе это говорю. Ко мне довольно часто приходят люди с различными недугами, которым я помогаю, насколько хватает моего умения.

– А как же проклятье палача?

– Когда у человека болит так, что он света белого не видит, то он согласен к дьяволу на прием прийти, а не то что к палачу, с его проклятьем. Одни больные приходят и больше не появляются, а другие снова приходят. Правда, все они приходят под покровом ночи, чтобы, не дай бог, никто их не увидел. От отца у меня много записей осталось, да и сам за эти годы я много чего узнал.

«Вот это фокус! Палач-лекарь. Никогда бы не подумал, но судя по всему, это его любимая тема. Как говорили мои учителя: найдешь в человеке то, что его действительно интересует, считай, что ты ему уже наполовину друг».

Теперь подгонять и задавать вопросы хозяину дома не было нужды. Из него потоком полилась информация, правда, особого интереса для меня она не представляла.

– В основе нашей медицины лежит наука о гуморах или соках. Ее основы заложили еще античные медики Алкмеон Кротонский, Гален, Гиппократ, Эмпедокл. Считается, что в организме человека выделяются разными органами четыре основные жидкости – чёрная желчь, жёлтая желчь, флегма (слизь) и кровь. Если их равновесие нарушается, это означает, что человек заболел. Например, избыток флегмы вызывает проблемы с лёгкими, отчего кашлем организм пытается избавиться от избытка слизи и восстановить равновесие.

– Это… М-м-м… И как этот доктор определяет, какая у человека болезнь, когда эти… м-м-м… жидкости нарушаются?

– Исследует место, где у человека болит. А еще по моче. По цвету и запаху.

«Тут лучше не болеть. Так как с медициной здесь вопрос стоит так: лечить или пусть живет?»

– Мастер, а ты что лечишь?

– Рву зубы, чищу гнойники, вскрываю фурункулы, вправляю вывихи, готовлю мази от болей в спине и коленях. Могу с желудком помочь, когда он болит или его пучит. Помогаю излечиться от срамных болезней. Знаешь, парень, мне и такой работы хватает. Другими болезнями, как огонь святого Лаврентия или болезнь святого Иоанна, я не занимаюсь. Для этого есть ученые лекари с патентами, – сейчас в его голосе чувствовалась горечь.

«Парень хотел стать врачом, а стал палачом».

Разбудил меня перезвон церковных колоколов. Пока я приводил себя в порядок, хозяин быстро оделся и стал накрывать стол для завтрака. Я ожидал появления обжоры Жана, но тот так и не появился, чему можно было только радоваться, так как от вчерашнего ужина не так уже много осталось. Сыр, колбаса и хлеб. Позавтракали, после чего Пьер закрыл входную дверь, и мы отправились на «работу». Идти было недалеко, метров двести. Идя чуть позади Монтре, я смотрел, как привычно огибают палача горожане, спешащие в такую рань по своим делам, и пытался проанализировать свои ощущения. В общих чертах я представлял, что мне предстоит делать, но утихомирить свое воображение пока не мог, поэтому напряжение росло с каждым шагом, как я ни пытался расслабиться. Когда мы подошли к тюрьме, я неожиданно увидел лежавшие на земле корзиночки. К их ручкам были привязаны веревки, концы которых уходили в окна камер, забранных решетками, сквозь которые были видны бледные лица узников.

– Корзиночки для подаяния? – уже догадавшись, для чего они, поинтересовался я.

– Да, так ты можешь проявить свое милосердие, которое зачтется тебе на небесах, когда придет твое время, – ответил он мне, в очередной раз поражая меня цветистостью и пафосом своих слов, но позже понял, что люди нередко пользовались такими фразами, выдирая их из проповедей священников.

Стражник, стоявший у входа в тюрьму, поздоровался с Монтре, затем покосился на меня, но препятствовать или что-либо спрашивать не стал. Серые стены и влажный, тяжелый воздух обступили нас, стоило нам войти под своды этого мрачного заведения. Стражники и надзиратели, которые встречались нам по пути, не шарахались от палача, как от чумного, а по-приятельски здоровались с ним, при этом с нескрываемым любопытством разглядывали меня. Я, в свою очередь, с неменьшим любопытством смотрел по сторонам. Какое-то время мы шли коридором, по обе стороны которого находились камеры, забранные решеткой, в которых сидели десятки грязных, вонючих, одетых в лохмотья, людей. При виде нас они начинали кричать, умолять, ругаться.

– Выпустите меня! Выпустите! Я… Не виноват! Я… Выпустите! – выл узник в камере, мимо которой мы шли. Обеими руками он вцепился в решетку, словно хотел выломать ее из стены. Другой, стоявший рядом с ним, молча смотрел на нас. В его глазах были пустота и безразличие. Из следующей камеры к нам тянулись грязные, с обломанными ногтями, покрытые язвами руки. Все это сопровождалось криками:

– Хлеба, ваши милости! Хлеба! Не дайте умереть с голода!

Идущий нам навстречу тюремный надзиратель кивнул нам, а затем заорал и стал лупить деревянной дубинкой по рукам, протискивающимся сквозь решетки камер:

– Чертовы ублюдки! А ну, отошли от решетки, шлюхино отродье!

Мрачная обстановка тюрьмы заставила меня еще больше напрячься. Дойдя до конца коридора, мы остановились у тяжелой, обитой железом двери. Палач толкнул ее, и я увидел при свете чадящих факелов ведущую вниз каменную лестницу.

«Дорога в преисподнюю», – невольно подумалось мне.

По ней мы спустились в подвал тюрьмы, где находилась камера пыток. Пьер открыл дверь, за которой стояла плотная, непроницаемая глазом стена мрака. У входа, в специальном креплении, горел факел, а прямо у двери стоял ящик, где беспорядочно лежали готовые факелы.

– Бери факелы, зажигай и вставляй в крепления, – скомандовал палач, проходя вперед.

Обойдя по периметру помещение, я зажег десять факелов, заодно оглядывая место своей будущей работы. Высокий арочный потолок, мрачные, серого камня, закопченные стены, которые, казалось, были пропитаны запахами пота, нечистот и горелой плоти. Больше всего меня впечатлили пыточные приспособления. Дыба, крюк на цепи, перекинутый через шкив закрепленный под потолком, который можно было опускать воротом, под названием «страппадо» и металлический стул с иглами. Треть одной из стен занимал громадный камин, рядом с которым лежала большая поленница уже наколотых дров. Чуть дальше находился стол, на котором лежали пыточные инструменты: клещи, щипцы и иглы. Рядом с ним стояла жаровня. У противоположной стены, рядом с входной дверью, я увидел длинный стол и три стула. На столешнице стояли два подсвечника, на три свечи.

– Сначала разожги камин. Когда придет помощник прево с писцом, зажжешь на столе свечи. И фартук надень. Вон там на гвоздике висит, – отдавал короткие команды Монтре. – Так будешь делать изо дня в день.

С определенной долей брезгливости я надел на себя кожаный фартук, похожий на те, что носят мясники на рынках, после чего занялся огнем. Пока я занимался камином, палач рассказывал, в чем потребуется моя помощь при той или иной пытке, попутно объясняя действия пыточных станков. В конце придал себе суровый вид и строгим голосом сказал:

– Усвой, Клод, раз и навсегда. Пока я прямо не скажу тебе, что делать, никуда не лезь. Не дай бог тебе нанести вред или покалечить пытаемого без прямого указания! Меня тогда боровы из городского совета с дерьмом съедят!

– Я постараюсь, мастер, – ответил я и подумал, что палач, похоже, тоже волнуется.

Стоило раздаться шагам на лестнице, как я невольно оглянулся по сторонам: все ли в порядке. Красные отблески пламени, отражаясь, дрожали на стенах, освещали дыбу с рыжими пятнами крови, скользили по цепям страппадо и матово-тускло блестели на металлических пыточных инструментах, разложенных на столе.

«Чем не филиал ада?»

Первым в дверь неторопливо вошел наш непосредственный начальник, заместитель прево Робер де Вилан, который выполнял обязанности следователя. Это оказался мужчина средних лет, с обычным лицом, а вот взгляд у него был острый и жесткий. Со слов палача мне было известно, что помощник прево являлся большим любителем женского пола и веселых компаний. Из-за его необузданных страстей Монтре время от времени приходилось лечить Робера от постыдных заболеваний.

Мы коротко поклонились ему, но тот никак не отреагировал на наше приветствие, хотя при виде меня спросил удивленно:

– Ты откуда этого красавчика взял, Пьер? Неужели наконец сумел обменять на своего жирного придурка?

– Жан повредил руку, сударь. Пока не вылечится, этот парень, по имени Клод, будет со мной работать. Надеюсь, у вас не будет возражений, сударь?