Текст книги "Королевский шпион. Подмастерье палача"

Заместитель прево небрежно махнул рукой, как бы говоря: мне все равно, после чего уселся за стол.

За ним следом даже не вошел, а просочился в комнату болезненного вида писец. Монтре мне уже объяснил, что Робер де Вилан работает здесь постоянно, а вот писцы время от времени менялись. Сегодня, судя по данному мне описанию, пришел Андрэ Леруа. Скользнув по мне взглядом, он сел на свое место, предварительно достав из сумки, а затем разложив на столе бумагу, чернильницу и перья. Писец серьезно болел желудком и тоже лечился у палача. Усевшись, сразу достал небольшой ножик и стал очинивать перья. Третий человек, пришедший с ними, остался стоять на пороге. Это был Дядюшка Гастон, главный надзиратель тюрьмы. Откуда он получил это прозвище, я так и не узнал. Полный человек, с широкими плечами и круглым лицом, на котором постоянно играла полуулыбка. Как мне рассказал Монтре, большой обжора и любитель пива, он был душой любой компании, любил и умел пошутить. В отличие от других надзирателей, вооруженных дубинками, у него с широкого пояса свисал здоровенный тесак (или короткий меч), а в руке он держал связку ключей. Он улыбнулся мне, а затем подмигнул.

– Андрэ, список, – коротко и недовольно буркнул Робер де Вилан.

Писарь торопливо бросил очередное перо и ножик на стол, а затем стал шелестеть бумагами.

– Вот, сударь. Первая, Маргарита Шеро. Следующим, Гастон, – он обратился к тюремщику, – приведешь убийцу и грабителя Луи Базена.

– И живее, Гастон! Не заставляй меня ждать! – прикрикнул на него заместитель прево, явно чем-то недовольный.

– Уже бегу, сударь, уже бегу, – и старший надзиратель исчез в проеме двери.

Справился Дядюшка Гастон довольно быстро. Позже я узнал, что женский блок находился на первом этаже, здесь же располагался лазарет, помещение для мессы, администрация тюрьмы, а также комната писцов. Верхние три этажа были отведены под мужчин-заключенных. Втолкнув в помещение невысокую худенькую женщину, надзиратель продолжал стоять в дверях, пока я не подвел ее к столу следователя, и только после этого он развернулся и ушел.

– Маргарита Шеро, – в голосе заместителя прево была скука и равнодушие, – верно ли, что ты служанка дьявола, с помощью колдовского зелья отравила своего мужа, Анри Шеро?

– Нет, ваша милость, нет! Он где-то пил с приятелями, а когда пришел домой, у него вдруг изо рта пошла пена, и тогда он умер! Так и было! На чем хотите поклянусь, ваша милость!

Стоя за ее спиной, я видел, как женщину охватила нервная дрожь, а ее пальцы беспрерывно мяли и дергали испачканное платье.

– Значит, сознаваться не хочешь. Жаль, – констатировал ее ответ заместитель прево. – Палач, приступай!

– Дыба, сударь? – спросил его Пьер Монтре.

– Дыба. Если не сознается, раз она ведьма, применишь раскаленные клещи.

– Милосердия прошу, ваша милость! – рванулась из моих рук женщина. – Я ни в чем не виновата!

– Все вы так говорите, – сердито буркнул писец.

Женщина не сопротивлялась, только истерически рыдала все это время. Вскоре она лежала, привязанная, на дыбе. Свет факелов ложился на ее худое тело, выгнутое дугой, на ее небольшую, напряженную грудь и кустик волос там, где сходились ноги.

– Ваша милость, это не я! Меня оговорил наш сосед, рыбник Луи Ушар! Он хотел, чтобы я раздвинула под ним ноги! Это он, Ушар, отравил моего мужа! Не я, он!

– Пусть так, как ты говоришь. Его показания против твоих, но что ты тогда скажешь о родителях Анри Шеро. Они тоже тебя оговаривают, ведьма? – заместитель прево поднес бумагу ближе к свечам. – Они принесли клятву на Евангелие, что видели не раз, как ты варила колдовские зелья, от которых их сын был словно пьяный.

– Родители Анри? Клятву? – сейчас голос женщины был растерянный и слабый.

– А что ты скажешь о городских стражниках, которые тебя застали дома, рядом с умирающим мужем? Они тоже тебя хотели, ведьма, а потому оговаривают? Что ты на это скажешь?

– Не я!! – истерически, во весь голос, дико заорала женщина. – Я не ведьма!! Я не травила мужа!!

– Палач, начинай! – отдал приказ Робер де Вилан палачу Монтре. Тот кивнул мне.

Защелкали шестерни дыбы, когда мы вдвоем нажали на рукоять. Веревки растянули Маргариту Шеро на столе, прижимая ее тело к острым иголкам под спиной. Женщина дико заорала.

– А-а-а!!

– Погоди, палач!

– Маргарита Шеро, признаешься ли ты в убийстве своего мужа Анри Шеро по наущениям дьявола и с помощью колдовского зелья?

– Не-е-ет!! Это не я-а-а!! Не я!! – надрывно закричала женщина. – Милосердия прошу!! Дева Мария, защитница, спаси и помоги мне!!

– Андрэ, пиши. Не признает вину, несмотря на использование дыбы.

Перо заскрипело по бумаге.

– Палач, готовь раскаленные клещи.

Монтре, взяв в жаровне свой инструмент и повернувшись к ней, подошел и щелкнул раскаленными докрасна клещами прямо перед ее лицом. Это окончательно сломало женщину. Она дернулась всем телом, застонала и неожиданно признала вину:

– Признаюсь… Я отравила. Я ведьма.

– Писец, пиши. Обвиняемая признает вину!

Перо противно заскрипело по бумаге. В моей прошлой работе без подлых и грязных приемов никак нельзя было обойтись, но при этом я никогда не играл роль честного шерифа. На душе стало гадко и противно, словно я только что наступил в кучу дерьма.

«Это не правосудие, а какая-то жуткая пародия на него. Скорее всего, женщину оговорил рыбник, который ее домогался. Взял и придумал сказку о колдовских зельях. Но тогда почему ее оговорили родители мужа? И почему стражники взяли ее на месте преступления. По наводке?»

– Маргарита Шеро, признаешься ли ты в том, что по наущению дьявола и с помощью колдовской отравы убила своего мужа, Анри Шеро?

– Признаюсь.

– Продала ли ты душу дьяволу? Призывала ли ты его, чтобы подписать с ним договор?

– Призывала. Признаюсь, – тихим и безжизненным голосом отвечала на его вопросы женщина.

– У меня к тебе больше нет вопросов, – сказал заместитель прево. – Палач, ослабь веревку.

Пьер поднял стопоры, медленно ослабляя веревки, – в противном случае боль возвращаемых на место суставов оказалась бы страшнее, чем причиненные ранее мучения. Маргарита заплакала, слезы потекли по ее щекам. Отвязав женщину от стола, я помог ей подняться, стараясь не смотреть на ее спину. Деревянные иглы дыбы были все в крови.

– Оденьте ее.

Я помог ей одеться. Женщина, казалось, ушла в себя, ни на что не обращая внимания, только по лицу пробегали судороги боли. Поддерживая ее, снова подвел к столу.

– Милосердие призывает меня предупредить тебя, Маргарита Шеро, что после твоего признания тебя ждет виселица.

Было видно, что ее психика надломлена, и она, похоже, даже не услышала его слова, потому что даже не взглянула на Робера, продолжая безучастно смотреть в пол.

Потом разбирали еще два дела: грабителя Луи Базена и вора, залезшего в дом и схваченного ночной стражей. Если Луи сознался довольно быстро, то вор оказался крепким орешком и, пройдя все пытки, не сказал ни слова, поэтому его дело отложили на завтра. Как я понял, получив со временем своеобразный опыт, такие упрямые и неразговорчивые тоже попадались, вот только их хватало ненадолго. Два-три дня, и они обычно ломались, давая признания. Закончив с делами этих двух злодеев, заместитель прево решил, что пора обедать, а следом за ним ушел писец.

– Есть хочешь? – спросил меня Пьер.

– Нет.

– Ты крепкий парень, Клод. Не помню ни одного своего подмастерья, а их у меня было трое, кто бы так хорошо держался. Ладно. Робер не скоро придет, так что время есть. Пошли.

Выйдя из здания тюрьмы, мы завернули за угол, и я увидел пасторальную картинку: клумбу с цветами и рядом стоящие две лавочки. На одной из них сидели два стражника, уже пожилые, с сединой в волосах. Они поздоровались с палачом, как старые знакомые.

– Франсуа, как твоя спина? – спросил палач одного из них.

– Пока не очень, но уже лучше. Спасибо тебе, Пьер.

– Заходи, если что, – ответил Монтре и попросил: – Вы парня не дергайте. У него сегодня первый день.

– Да все понятно. Пусть отдышится, – ответил Франсуа.

Монтре пришел за мной где-то через час. У сидевшего на своем месте заместителя прево был весьма довольный вид, а вот насчет Леруа этого сказать нельзя, было видно, что время от времени он морщит лицо от боли. Из четырех дел, которые были предложены к разбирательству, только одно заместитель прево отправил на доследование, а вот по последнему делу вышел курьез. Пришел Дядюшка Гастон и развел руками. Оказалось, что наш подозреваемый разбил себе голову о стену и сейчас с ним разбирается тюремный лекарь. Робер де Вилан расплылся в довольной улыбке и тут же заявил:

– На сегодня все.

Проходя мимо, он неожиданно похвалил меня:

– Хороший тебе на этот раз помощник достался, Пьер. Ни разу не блеванул. Не то что твой жирный болван Жан, который в первый день все здесь заблевал. Ха-ха-ха!

Мы вышли из тюрьмы, а у меня из головы не выходила Маргарита Шеро. Дело в том, что причиной ее смерти стало не банальное преступление, а средневековая мистика.

«Дикость какая-то! – возмущаться я мог сколько угодно, но только не вслух. – Обвинить женщину, что она заключила договор с дьяволом и варила колдовские зелья… Даже не знаю, как это можно назвать».

Чувство отвращения к судилищу, в котором мне пришлось принять участие, никак не хотело проходить. Я понимал, что во Франции, как и в других странах, рассматриваются сотни таких дел, а для судей и палачей это обычное дело. В следующую минуту мне в голову пришла одна мысль:

– Мастер, а в суде есть люди, которые защищают обвиненных?

– Есть. Адвокаты. Вот только эти крючкотворы стоят очень дорого, поэтому про них так говорят: если у тебя есть деньги, значит, есть шанс уйти от петли. К чему этот вопрос?

– Просто интересно. Тогда расскажи, а как вообще судят у вас людей?

Я уже догадывался, что Пьер Монтре был по нынешним временам довольно образованным человеком. Его интересовало многое, и он пытался найти ответы на вопросы там, где люди даже не пытались искать, очевидно сказывалась исследовательская жилка ученого. Он много чего не понимал или ошибочно верил неправильным выводам ученых прошлых веков, но в судебных делах хорошо разбирался, поневоле сказывался большой практический и теоретический опыт. Исходя из его короткого, но предельно четкого объяснения, стало понятно, что средневековому суду нет дела до расследования преступления: он все решает исключительно на основании тех доказательств, которые представляют ему стороны, а также согласно формам судопроизводства, установленным со времен римского права. В средние века в уголовном процессе клятва двух свидетелей влекла за собой окончательное осуждение обвиняемого, как если бы его застали на месте ограбления или над трупом жертвы, как в случае с Маргаритой Шаро, а длительное и формальное судопроизводство применялось лишь к сомнительным случаям, когда ответчик полностью отрицает проступок, в котором его обвиняют, но прямых свидетелей нет. Именно поэтому для средневекового судьи большой соблазн довести преступника до признания кратчайшим путем, через пытки, которые считались одним из официальных способов для получения истины.

– Пусть так, но если она ведьма, то почему ее не судит церковный суд?

– В свое время папа специальной буллой приравнял еретиков к грабителям и разбойникам, то есть официально разрешил подвергать их пыткам в светских судах. То же касается и ведьм.

– Тогда почему не было церковника на допросе? – не отставал я от него.

– Зачем он нужен? Дело ведь простое. Писец потом сделает копию с допроса, и бумагу отнесут в церковный суд. Я смотрю, ты переживаешь за эту женщину, парень. Дам тебе совет: не слушай ни оправданий, ни обвинений. Не береди душу, просто выполняй свою работу.

Мне оставалось в ответ только кивнуть, соглашаясь. Страдания людей, растянутые на часы, их истошные крики, неоправданная жестокость пыток – все это стало для меня серьезным испытанием. Совет, что мне дал палач, был правильный. В моей прежней жизни, так говорили учителя и кураторы: пропускай все сквозь себя, со временем привыкнешь.

«Конечно, работа. Конечно. Ничего личного, это просто работа, так будут говорить в будущем. Да и временная она. Отработаю как-нибудь», – успокаивал я сам себя, вот только по ночам меня мучили кошмары, заставляя вскакивать в холодном поту несколько раз за ночь.

Глава 5

Мне очень не нравилось, что приходилось делать, к тому же полностью отключить эмоции не удавалось, когда рядом с тобой дико орет истязуемый человек, но в эти моменты я старался себя чем-то отвлечь. Менял факелы, таскал воду, поддерживал огонь или чистил инструмент. По окончанию рабочего дня, вместе с Монтре, шел домой. Как и предсказал палач, Королевская ярмарка завалила нас работой сверх головы: грабители, воры, убийцы, аферисты. Мы разбирали по пять, а то и по шесть дел в день, иногда задерживаясь допоздна. В отличие от меня Пьер Монтре был доволен свалившейся на нас работой, так как мы получали, помимо стандартной оплаты, еще премию за трудоемкую и сверхурочную работу. В обычные дни наша работа заканчивалась с первым ударом колокола к вечерней молитве. Приятным исключением для меня стало воскресенье, когда с самого утра мы пошли на воскресную мессу. В эту церковь ходили еще родители Монтре, поэтому ритуал посещения был отработан десятками лет. Когда мы пришли, народ потоком вливался в распахнутые двери церкви, при этом люди старательно отводили глаза, делая вид, что нас не существует. Дождавшись, пока церковь заполнится людьми, только потом мы вошли. Из сумрака церкви на меня пахнуло прохладой и сладковатым запахом ладана. Я посмотрел на толпу прихожан, на стоящего на кафедре священника, потом перевел взгляд на стоящего у двери Монтре с каменным лицом и только сейчас понял, каково человеку в его положении – быть изгоем всю свою жизнь.

«Был бы он тупым приложением к топору и дыбе, все было просто, а для такого человека подобное положение унизительно. Да и церковь хороша. Монтре утверждал, что папа официальным указом дал отпущение всех грехов французским палачам, связанных с их деятельностью, и в то же время отделяет их от других людей, заставляя стоять у двери, словно те прокаженные. Вот как это понять?»

Вопрос отпал сам собой, потому что в мой памяти сама по себе всплыла католическая молитва «Angelus Domini», только стоило ее начать читать священнику. Больше никаких чудес со мной за время мессы не случилось, поэтому уже к середине проповеди я откровенно заскучал. Выйдя из церкви, мы с Жаном пошли в таверну и купили еды, а затем сели за стол в доме палача. Еще где-то через час к Пьеру пришла Амелия и, судя по всему, не просто поболтать, так как мы с Жаном, получив по несколько монет, были выставлены из дома. Моя одежда к этому времени была приведена в порядок, почищена и зашита, к тому же мастер подарил мне свой старый пояс с кошельком, так что я теперь имел относительно приличный вид. Жан сделал попытку соблазнить меня таверной, где есть дешевое вино и податливые девки, но я даже говорить ничего не стал, только махнул рукой. Парень, который относился ко мне с определенной долей страха и уважения, не обиделся, а просто развернулся и зашагал по улице.

Моя воскресная программа состояла из трех пунктов. Во-первых, я собирался сходить в городскую баню или купальню, во-вторых, навестить брадобрея, а в-третьих, посмотреть на себя в зеркало, чтобы понять, как я выгляжу, и только потом уже прогуляться по праздничному городу.

Улицы были переполнены гуляющим народом. Толпы празднично одетых горожан, растекаясь по улицам, шли в таверны или собирались на рыночных площадях, где шли представления артистов, жонглеров и музыкантов, специально приехавших на Королевскую ярмарку. Вокруг меня были яркие костюмы и улыбающиеся лица, били барабаны и звонко пели трубы, временами заглушая радостные крики и веселый смех людей, вот только слиться с всеобщим весельем у меня никак не получалось. Я до сих пор оставался чужаком в этом времени.

Немного поплутав по улочкам, я все же вышел к общественной купальне. Заплатив за вход, разделся и вошел в насквозь пронизанное сыростью полутемное помещение. Слово «общественная» мне стало понятно, стоило мне увидеть здесь моющихся мужчин и женщин. Меня порадовало, что народу в этот час было немного, так как мое мужское естество при виде женской наготы непроизвольно встопорщилось, поэтому пришлось прикрываться и ретироваться в темный угол. Постаравшись отрешиться от подобных мыслей, я сел на деревянную лавку, как можно дальше от людей, затем быстро помылся и, переодевшись в чистое белье, ушел. Цирюльню нашел рядом с баней. Меня там тщательно выбрили, подстригли волосы до воротника, после чего средневековый парикмахер предложил мне отремонтировать зубы, если есть в этом нужда. Я вытаращил на него глаза.

– Чего смотришь? Не веришь? Да я замажу гипсом дыры у тебя в зубах намного лучше, чем эти тупоголовые лекари с их патентами!

– Не надо, – отказался я, затем рассчитался и вышел из цирюльни.

Город шумел, кричал, вопил на разные голоса. Будь это обычное воскресенье, то лавки были бы закрыты, но так как шла вторая неделя Королевской ярмарки и улицы переполнены съехавшимися в Тур иноземными негоциантами и гостями, многие городские купцы и лоточники старались не упустить ни малейшей выгоды, торгуя в воскресенье. Этим я и решил воспользоваться, отправившись на улицу ювелиров, где находились лавки золотых и серебряных дел мастеров. Мне было уже известно от Пьера, что зеркала в это время представляли слишком большую ценность и стоили настолько дорого, что их могли себе позволить только герцоги и короли, зато по совету мастера я мог полюбоваться на себя в лавке, где выставлены отполированные серебряные подносы.

Идя по улицам, слушая смех, музыку, веселые крики, несущиеся со всех сторон, принюхиваясь к вкусным запахам, доносившимся из дверей таверн, я постепенно начал понимать, чем живет средневековый человек. В этом была немалая заслуга Пьера, который мне, как малому ребенку, объяснял нюансы и особенности своего времени, при этом дав краткое описание мира, в который меня закинуло. Вот только причин для радости от этих знаний было мало, так как везде шли непрерывные войны, перемалывая границы государств. Сейчас Европа представляла собой мир, в котором границы и отношения между вассалами, сюзеренами и союзниками менялись чуть ли не ежедневно, где клятвы в вечной и нерушимой верности ничего не стоили, где наливали яд в бокалы и нанимали убийц, чтобы захватить власть или получить наследство. Здесь, в Европе, где прославляли рыцарскую честь и воспевали любовь к прекрасной даме, эти же рыцари грабили, насиловали и убивали, а женщины, которым полагалось быть слабыми и хрупкими, не меньше мужчин жаждали власти и богатства, меняли любовников, как перчатки, подсылали убийц и устраивали мятежи.

Углубившись в свои мысли, я не заметил, как свернул с указанного пути и забрел в квартал мясников, где сразу понял, что здесь приходится тщательно смотреть под ноги, ибо улицы, где стояли лавки, полны неприятных сюрпризов. Переступая ручейки высохшей на солнце крови, с роями кружащихся над нею мух, и обходя собак, дерущихся из-за требухи, я старательно обходил лавки торговцев птицей, так как привязанные снаружи куры и утки били крыльями, а гуси вдобавок больно щипались.

Развернувшись, снова двинулся к центру города. Рядом со мной по улицам шли мужчины и женщины, ярко и празднично одетые, купцы в нарядных одеждах, расшитых золотыми и серебряными узорами, священники и монахи в черных или коричневых рясах. Среди них, рассекая толпу, сновали туда-сюда лоточники с самым разнообразным товаром, так как согласно городским законам им нельзя было торговать на одном месте. Они продавали рыбу, курицу, сырое и соленое мясо, чеснок, мед, яйца и пирожки с фруктами, рубленой ветчиной, курицей или угрем.

Вывернув из-за угла очередного дома, я оказался на площади, полной праздничного народа. На противоположной стороне вознесся в небо кафедральный собор города, посвященный святому Гатьену, а недалеко от меня находилось украшенное статуями здание мэрии. На его верху, по самому центру крыши, стояла ажурная колокольня, а ниже располагались большие круглые часы с одной стрелкой и римскими цифрами на циферблате. Если внешний вид кафедрального собора меня не сильно вдохновил, показавшись мне каким-то недостроенным, то здание, где заседал городской совет, наоборот понравилось своей своеобразной архитектурой. Недалеко от ратуши находилось городское место казни преступников – мощный деревянный помост со здоровенной плахой. Рядом с ним стояла вкопанная в землю, в виде буквы «п», виселица на четыре лица, а по другую сторону от эшафота, чуть подальше, стояли два позорных столба, сейчас пустовавшие.

О месте публичных казней мне рассказывал Пьер, поэтому я только обошел вокруг места моей будущей работы, которая не вызвала у меня совсем ничего, кроме чувства брезгливости. Рядом с эшафотом прогуливался стражник с дубинкой в руке, на лице которого была написана скука. Подойдя к нему, я попросил его только указать нужное мне направление к лавкам ювелиров, но страж порядка так обрадовался возможности поговорить, что в течение целых десяти минут грузил меня подробностями маршрута. Впрочем, его подсказки оказались нелишними, так как уже на подходе я стал ориентироваться на крики-вопли зазывал о волшебном блеске серебряных тарелок и небывалой красоты бокалах, достойных стоять на столе у самого короля.

Публика в подобных местах была соответствующая, солидная и богатая, так как выставленный здесь товар можно было купить только при наличии тугого кошелька, но и тут не обходилось без воров и жуликов, причем все они были ряженые, так как в обносках их бы сюда не пустили. На меня, кстати, подмастерья, стоявшие за прилавками, как и зазывалы, смотрели подозрительно-презрительно, не торопясь предлагать свою продукцию. Меня подобное отношение абсолютно не трогало, так как я уже понял, что в этом времени именно одежда человека стала знаком принадлежности к тому или иному сословию. Материал и цвета костюма также играли немаловажную роль, говоря о достатке и социальном статусе этого человека. Крестьянам разрешалось носить одежду только темную – серого, черного, коричневого цветов, либо не окрашенную вовсе, а цветные заплаты, которые они нашивали, были, похоже, своеобразной формой протеста. Кроме этих признаков, символом принадлежности к дворянству являлся кинжал на поясе, так как горожанам запрещалось что-либо из оружия носить на улице, кроме простого ножа.

Идя между лавок, я стал высматривать выставленное на прилавке «зеркало». Несмотря на слова женщин, которые считали меня симпатягой и красавчиком, мне наконец хотелось понять, что я из себя представляю. Стоило мне наконец увидеть поднос, стоящий в окружении другой посуды, как я сразу направился к цели, вот только не успел сделать и пары шагов, как меня опередила симпатичная молодая девушка, которая, как нарочно, остановилась перед ним, чтобы полюбоваться своим отражением. Правда, спустя минуту стало понятно, что она остановилась не просто так, тут же рядом вырос молодой парень, по виду подмастерье, который с ней заговорил. Судя по неожиданно нахмурившемуся лицу девицы, было видно, что они знакомы, причем разговор ее совсем не радует. Так как подойти к импровизированному зеркалу у меня не было возможности, я начал глазами искать похожую лавку, но тут вдруг разразился скандал.

– Ах, ты мерзкая шлюха! – громко воскликнул парень, причем было нетрудно понять по злому личику девушки, что его слова стали своеобразной реакцией на ее ответ.

– Может, я и шлюха, а ты мерзкая образина, у которого член меньше моего мизинца!

Причем это было только началом, так как бойкая как на язык, так и на жесты девица, разойдясь, стала громко высмеивать мужское достоинство парня. Проходившим мимо гулякам стоило только услышать подробности из сексуальной жизни молодого человека, причем высказанные со знанием дела, и понять, что тут намечается скандал, как они стали останавливаться, постепенно собираясь в толпу. Пока шли препирательства между молодыми людьми, начавший собираться народ стал ехидно ухмыляться, бросая сначала взгляды на красное и злое лицо подмастерья, потом на его модный гульфик, а когда один из гуляк, явно в подпитии, оттопырив мизинец, воздел его кверху и показал толпе, среди прохожих раздался громкий смех. Парень пытался ей достойно отвечать, но бойкая на язык девица, закончив с его мужским достоинством, описала, причем настолько ярко и сочно, какой он трус, подлец и негодяй, что толпа уже не смеялась, а откровенно ржала над ним. Поняв, что словесную битву он проиграл начисто, подмастерье замахнулся рукой на девушку, вот только у этой шустрой особы оказался свой план. Причем неожиданный как для парня, так и для меня. Отбежав, она спряталась за мою спину. Толпа замерла. Красный и потный парень растерянно смотрел на меня, не зная, что делать, как из-за моей спины снова раздался громкий голос наглой особы:

– Луи – бобовый стручок!

Собравшаяся толпа снова заржала, тем самым подстрекнув парня к действию, и тот, окончательно потеряв голову, кинулся на меня. Поднырнув под его широкий и неуклюжий замах, я нанес ему удар в солнечное сплетение, после чего парень сложился вдвое. Люди замерли в ожидании продолжения драки, вот только я не оправдал их ожиданий, а вместо этого, обойдя скорчившегося на земле парня, подошел к лавке, где, к удивлению толпы, стал рассматривать свое отражение в отполированном серебряном подносе. Из толпы сразу раздались негодующие крики, требующие продолжения, но мне было не до них, так как я сейчас внимательно рассматривал свою физиономию. Внешность у меня оказалась, как у классического красавца. Волосы густые, кожа чистая, приятные черты лица.

«С одной стороны, заметное лицо, в толпе трудно затеряться, а с другой – у женщин успех буду иметь. Будем извлекать пользу…» – но додумать мне не дал пожилой мужчина с рассерженным видом, лет пятидесяти, выскочивший на улицу из лавки. Подскочив ко мне, он стал трясти кулаками, правда, при этом держась поодаль.

– Пошел вон отсюда, мерзавец! Или я сейчас стражу вызову! – стал он кричать и трясти кулаками. Гуляки при виде него снова зашумели, очевидно, все же рассчитывая на продолжение скандала, вот только я не доставил им такого удовольствия и, развернувшись, быстро зашагал по улице. Толпа сразу отреагировала на мое бегство свистом и обидными прозвищами. Не успел я завернуть за угол, как за спиной раздался звук каблучков, а затем меня окликнул женский голос:

– Эй, мужчина!

Остановившись, я оглянулся, хотя и так знал, чей это голос. В пяти метрах от меня стояла та наглая особа, которая только что спровоцировала громкий скандал. Ничего не говоря, я молча уставился на нее. Девушка, ничуть не стесняясь холодного приема, быстро подошла ко мне.

– Ловко ты этого дурачка Луи стукнул, красавчик, – не дождавшись никакой реакции на свои слова, неожиданно представилась: – Меня зовут Николь. Я белошвейка.

Глаза, опередив разум, сразу оценили внешние достоинства девушки. Симпатичное личико, высокая грудь, крутые бедра. К тому же недавнее посещение купальни сразу навело меня на греховные мысли, поэтому мысленно раздеть ее мне не составило труда. Я был не прочь завести себе постоянную подругу, но мысль о венерических болезнях пока держала меня на коротком поводке. С другой стороны, Монтре немного успокоил меня, сказав, что лечит срамные болезни. К тому же мне хотелось женщину. Очень хотелось. Пока я колебался, девушка вдруг улыбнулась, показав хорошие, ровные зубы, чем окончательно разрешила все мои сомнения.

– Ты мне там не показался стеснительным, – в ее словах читался вопрос: долго мне еще ждать, пока ты меня куда-нибудь пригласишь?

– Меня зовут Клод, только не знаю, получится ли у меня достойно развлечь красивую девушку.

– Не попробуем – не узнаем. Ты куда шел?

– Просто гулял по городу.

– Я тебе нравлюсь? – последовал неожиданный вопрос.

– О, да! – я постарался вложить в это восклицание максимум восторга, при этом придав себе восхищенный вид. – Клянусь всеми святыми, в жизни не видел таких красивых волос и нежной кожи. Ты очень красива! Мне бы хотелось любоваться твоей красотой каждое утро!

Я уже заметил, что люди в этом времени больше открыты чувствам и непосредственно выражают свои эмоции, чем очень похожи на детей, поэтому воспринимают самую грубую лесть как нечто само собой разумеющееся. Вот сейчас я решил проделать подобный эксперимент с девушкой. Мои слова оказали на нее волшебное воздействие. Она улыбнулась, щечки окрасились легким румянцем, а в глазах появилось обещание райского блаженства. Удовлетворенная моим восхищением, девушка чуть восторженно, с придыханием, неожиданно спросила меня:

– Ты поэт? Сочиняешь стихи?

– Нет. Эти слова навеяла твоя красота, девочка.

При этом я подумал, что меня хватит еще на десяток подобных фраз, но тут оказалось, что я зря начал беспокоиться. Мне больше не пришлось ломать голову о том, что ей рассказывать или каким способом ее развлечь. Бойкая Николь прекрасно справлялась со всем этим за нас двоих. Она почти непрерывно говорила, рассказывая о своей работе, о себе, о подругах, о том, что ей нравится или не нравится. От нее я узнал, что белошвейками называют женщин, которые вручную шьют тонкое бельё и рубашки для знати, дамам – нижние юбки, а также украшают одежду вензелями и кружевами. В отличие от простой крестьянской одежды, которую шили из грубой материи, белошвейки создавали наряды из благородных тканей: бархата, муара, тафты и парчи. Получали белошвейки довольно мало, но у них всегда был шанс поправить свое положение, так как, снимая мерки с полуголых дворян, имелась возможность стать чьей-либо содержанкой.

Сначала мы пили в трактире сладкое вино, потом ели горячие вафли и смотрели представление, затем слушали уличных музыкантов, после чего я пошел проводить ее домой… и оказался в ее постели. Девушка оказалась истинной француженкой, страстной, любвеобильной, не стесняясь проявлять свои чувства, но при этом совершенно наивной в плане секса. Когда страсти утихли, и мы просто лежали в постели, отдыхая, я неожиданно почувствовал себя спокойно и уютно. Так у меня бывало в той жизни, когда после очень долгого отсутствия я переступал порог своей квартиры. Не отрывая головы от подушки, бросил взгляд по сторонам. На окне в горшках стояли цветы, на тумбочке – какие-то баночки и флакончики, на сундуке лежало недошитое платье, рядом с ним кружева и разноцветные клубки ниток, а над всем этим витает ароматно-цветочный аромат.