Текст книги "Дети Ишима"

Первомайка

Я уже говорил о наших основных «недругах», которые обосновались в более крупном поселке – Первомайке, где находилась средняя школа. Но тогда эти «недруги» постепенно становились нашими хорошими товарищами и друзьями. Бывает и так! Хуже, когда наоборот. Туда собиралась вся ребятня с соседних поселков: Камышинки, Лозового и Петровки, то есть те, кто не мог себя представить без повышения образования. Не могу сказать о себе, что я жаждал повышать образование, однако, повинуясь стадному инстинкту, за моими товарищами последовал и я.

По короткому пути до Первомайки было километров шесть, до места, где нам приходилось перебираться вброд через новое русло Ишима. Шесть туда, шесть обратно. Пешком в любую погоду – небольшая разминка для такого народца, какими были мы, не исключая наших девчонок. Когда уровень в реке был выше необходимого, мы обходили Ишим через мост со стороны Камышинки. Путь при этом в одну сторону возрастал километра на два, три, а может и больше.

Не так давно житель этого поселка прислал мне фото со своей подругой, при прогулке по острову на лошадях, на фоне наших сопок, где автору этой повести пришлось коротать не самые худшие дни своей жизни в том краю.

Фото показалось мне настолько характерным, что я решил, с разрешения владельца, конечно, поместить его ниже. Это фото мне кажется символичным, поскольку вселяет в меня веру в том, что жизнь в дорогих для меня местах, в самом лучшем ее проявлении, продолжается!

Прогулки по Острову на Ишиме на фоне сопок

Первомайка была моложе нашего поселка. Среди ее достопримечательностей можно отметить магазин, где продавали радиодетали, правда, ассортимент этих крайне необходимых для радиолюбителей элементов был более чем скуден. Как сейчас помню, в продаже тогда лежал один покрытый парафином серый бумажный конденсатор и пара номиналов сопротивлений. После посещений этого магазина, а в то время для меня существовала реальная угроза быть отколоченным первомайскими аборигенами, меня посещали сны, где мне грезились тысячи коробок, наполненных разноцветными конденсаторами всевозможных цветов и номиналов, как в ракетных приборах, сыплющихся на наши головы. Пробуждение после таких снов и соприкосновение с реальностью приводило меня в сильное расстройство, и я долго думал о тех мирах, где мои сны были реальностью, и, конечно, горел острым желанием соприкоснуться с ними.

К другим достоинствам Первомайки я бы отнес наличие машинотракторной станции, сокращенно МТС. Станция имела неохраняемую открытую «помойку», куда выбрасывали замасленные и изношенные детали от тракторов и комбайнов. Мы с Толькой частенько наведывались в это замечательное место и еле уносили оттуда груз валов, подшипников и другой всякой всячины. Рядом с МТС, в сфере ее владений, находился довольно большой и хорошо охраняемый сад. Росли там такие маленькие яблочки, райские, кажется. Туда мы наведывались компанией численностью побольше.

После Украины такой сад у меня большого интереса не вызывал, но участвовать в набегах я любил, на всякий случай, чтобы не растерять полученный ранее опыт. Результативность таких набегов была близка к нулю. Нас быстро обнаруживали и, как обычно, начиналась погоня. Нравы охраняющих там были более жесткие, чем у нашего Казбека, и преследователи иногда прихватывали с собой собак. Однако погоня прекращалась, как только мы выскакивали за границы забора сада. Такие тренировки были особенно хороши для упражнений в забегах на короткую дистанцию. В отличие от наших вылазок на родную бахчу, Казбек преследовал нас по всем ближайшим сопкам или до тех пор, пока мы не пересекали Астраханскую трассу по направлению к поселку.

В Первомайке учителя были не знакомы с моими скрытыми талантами, поэтому требовали учиться и посещать занятия, наравне со всеми. Кроме физкультуры, единственный урок, который удерживал меня в этой школе, была физика. Вел ее у нас Грузинцев Никифор Митрофанович, на мой взгляд хороший человек и учитель. На урок физики я ходил, как на праздник. К сожалению, праздников было маловато.

С этим самым учителем у моего первомайского товарища, капитана футбольной команды, Скаковского Казимира, сложились совершенно противоположные отношения. Где-то в классе седьмом он имел неосторожность влюбиться в дочь учителя физики, которого чем-то не устраивал его будущий темпераментный зять. По этой причине гробить его он начал заранее, выставляя ему двойки, независимо от качества ответов на вопросы. Несмотря на то, что наш капитан предпочитал точные науки, по названной причине, выражаясь языком физических образов, он покатился по наклонной плоскости. Впоследствии Казимир докатился до отставного прокурора в Краснодарском крае и свободного художника. Вот до чего доводит неразделенная любовь!

Что же касается меня, то основной причиной моей нелюбви к посещениям Первомайской школы был немецкий язык, к которому я был совершенно не приспособлен. От изучения немецкого у меня осталось одно воспоминание об учительнице по прозвищу «Щука» – это прозвище неплохо подходило к ее внешнему виду и характеру.

Те, кому приходилось вытягивать на свежий воздух этих подводных жительниц, знают, что при снятии их с крючка, они с легкостью могут схватить за палец, а то и за руку. По окончании девятого класса она, взяв меня за руку, попыталась проводить со мной дополнительные занятия по немецкому, но вскоре, поняв тщетность своих усилий, поставила мне тройку и отпустила с миром.

Нет, вы и представить себе не можете, какой кавардак творился у меня в голове с этими языками! До четвертого класса – украинский язык, в четвертом – русский, потом казахский, и для полноты картины ее дополнили немецким языком. Кроме того, окружающая действительность требовала от меня умеренных познаний в польском языке. По-польски частенько говорили в доме у моего друга. После этих университетов я считал себя совершенно негодным к изучению предметов такого рода, равно как после перелома ноги к служению в вооруженных силах.

Мои мучения не окончились даже после того, когда мы снова уехали на Украину, где меня опять ждал украинский язык, а потом – под завязку – русский. И все это сопровождалось под аккомпанемент немецкого. При поступлении в высшую школу педагоги удивились моим познаниям в русском языке, но при этом обязательным языком стал английский! Вот с изучения английского у меня началось реальное знакомство с иностранными языками, включая и русский. Несмотря на сложности, выхода не было, и пришлось соответствовать требованиям устава «монастыря».

Лет до пятидесяти все же у меня сохранялся комплекс некоторой непригодности к языкам. Истребить его мне помог случай. По служебным делам меня отправили сначала на Кубу, а потом в Италию. Находился я там недолго, около месяца в каждой стране. Красота этих языков меня настолько обворожила, что, не откладывая дела в долгий ящик, я ни много, ни мало, решил с ними разобраться без помощи плохих педагогов и наставников.

Дорога к месту работы у меня занимала около часа езды на автобусе в одну сторону. И вот каждый день, усаживаясь в автобус, я доставал учебник, и, как примерный ученик, учил слова, читал простенькие темы и сказки. Примерно через год я уже читал Дон Кихота в подлиннике. Еще год у меня ушел на относительно близкое знакомство с итальянским языком. А сейчас могу что-то понять в португальском и французском тексте.

Рассказываю я вам это вовсе не потому, что мне хочется блеснуть своими познаниями в языках, а показать, насколько схоластична система существующего образования. За шесть лет «изучения» немецкого языка у меня остались в памяти несколько крылатых фраз и пара десятков слов, которые я знаю и по уличному факультету. И я думаю, что изучить язык или что-нибудь другое легко, если возбудить интерес к ним. Проверил свою теорию на дочурках, без всякого специального образования с участием плохих наставников они уже давно читают, говорят и даже поют по-испански.

Секрет более чем прост! И заключается, как я уже сказал, в формировании интереса школяров к изучаемому объекту. На культивирование этого интереса, конечно, следует затратить усилие. Вторым важнейшим элементом воспитания и образования является личность учителя. Учитель обязан любить своих учеников, тогда что бы он ни проповедовал, будет для школяров истиной в последней инстанции. Проверил на собственном опыте.

Так подробно я остановился на этой важной теме в надежде, что эта повесть может случайно попасть в руки к тем, которые уже приходят на смену нашим детям, и чтобы у них не возникало комплексов, подобных тем, которые возникли у меня. Ох, и намучился я с этими учителями! Если же судьба, к несчастью, свела вас с обычными и заурядными учителями, будьте к ним снисходительны! Рано или поздно жизнь подарит вам того, кто нужен вам и кому нужны вы, Учителя с большой буквы.

Между тем занятия в школе продолжались, а поскольку праздники с «хорошими» уроками случались не часто, то я, как обычно, отыскал возможность их игнорировать. Утром мы всей дружной компанией выходили из одного пункта в другой, то есть в Первомайку. Я переправлял товарищей через старицу Ишима, а сам делал крутой вираж на сто восемьдесят градусов. Взбирался на «Нашу сопку» и там, расположившись в выступающей скале, дожидался их возвращения. При приближении моих товарищей к старице Ишима, я, как и Моисей, спускался с горы. Далее мы дружной компанией, не потеряв никого по дороге, входили, размахивая портфелями, в родной поселок.

При хорошей погоде можно было с огромным удовольствием поваляться на вершине «Нашей сопки» или посмотреть на красивую панораму окружающих мест, помечтать о всякой всячине: о дальних странах, загадочных пусках ракет, о наших девчонках, с которыми можно потанцевать вечером, и о многом другом. Долго это мне сходило с рук. Телефоны тогда, к счастью, были не так распространены, как сейчас и оперативно проверить присутствие на уроках ученика, было просто невозможно. Думаю, что не последнюю роль в том, что меня не попытались отчислить и из этой школы, играл мой учитель физики, который и мысли не мог допустить, чтобы над его любимым учеником можно было учинить расправу или судилище.

Для более удобных и быстрых поездок в школу наши родители озадачились решением задачи приобретения велосипедов. Задача эта была не из простых, так как ни у нас, ни в соседних поселках в свободной продаже велосипедов не имелось. Снабдив необходимой суммой, меня командировали за велосипедом в Акмолинск (ныне Астана), который был расположен на расстоянии около ста километров от нашего селения. В те времена регулярное движение автобусов по трассе отсутствовало, о чем я уже вам говорил, поэтому все ездили исключительно на попутных машинах.

Прихватив с собой на всякий случай плащ, я направился к трассе ловить попутную машину, а часов через пять в городе Акмолинске нашел подходящий спортивный магазин, где по слухам продавали велосипеды. Магазин, как это всегда случается со мной, оказался закрытым на перерыв. Наконец его открыли, и мне продали велосипед в разобранном и замасленном виде. Тут меня окружили местные мальчишки, которым было явно некуда девать свое свободное время, и незамедлительно предложили свою помощь в приведение велосипеда в надлежащее состояние. И, правда, не прошло и часа, как мой новенький сверкающий велосипед был готов к поездке домой. Расплатившись со своими помощниками мороженым, я тронулся в путь. Из города я выбирался часа два, как из лабиринта. До сих пор не люблю больших городов!

Часов в пять вечера я, наконец, лег на курс домой, предусмотрительно прикупив в магазинчике на выезде из города буханку черного хлеба, который прикрепил под пружиной багажника. Солнце уже начинало садиться к горизонту. Прямо мне навстречу дул ровный чувствительный по силе северо-западный ветер, поэтому двигался я не быстрее улитки. Солнце скрылось. Ехал я без остановок, едва-едва поворачивая педали и периодически отщипывая от закрепленной на багажнике буханки кусочки хлеба. «Ничего, ничего! – приговаривал я. – Скоро ветер приутихнет, и тогда поеду по-настоящему». До Петровки было еще очень далеко. Ни попутных, ни встречных машин не было. Все вымерло, кроме встречного ветра, который никак не хотел униматься.

Стемнело. От вспаханных по сторонам дороги черных полей было еще темнее, но светлое небо на западе еще позволяло различать дорогу и ямы на ней. Потом стемнело совсем, а я все крутил и крутил педали, интуитивно выбирая дорогу и пощипывая уменьшающуюся на ощупь буханку.

Часам к одиннадцати ночи взошла луна и осветила мертвенным светом дорогу и окружающие вспаханные поля. Ветер чуть-чуть приутих, но все еще оказывал достойное сопротивление моему продвижению домой. Видимость дороги улучшилась, и я повысил обороты. Прошло еще около часа, вдруг я заметил, что я засыпаю за рулем велосипеда. Тогда я начал присматриваться по сторонам. Ну, хоть бы какую-нибудь копну соломы, мечтал я, куда можно зарыться и вздремнуть до утра. Однако кроме черной пахоты вокруг не было ничего.

Мой студенческий друг, как и некоторые из вас, прочитал начало этой повести, в целом одобрил ее. В качестве пожелания попросил уделить в ней как можно больше внимания описанию местной фауны и флоры, мотивируя это тем, что возраст у него уже таков, что он вряд ли сможет добраться до тех не близких мест и увидеть все своими глазами. А поскольку своим друзьям не могу отказать почти ни в чем, то я пообещал восполнить этот недостаток.

Касательно флоры, я думаю, что дал уже почти полное описание ее раньше, отправив читателя к изображению райских мест, имеющихся в древних манускриптах, разве что не говорил о бесконечных зеленеющих всходах и золотых полях зрелой пшеницы. После ее уборки на бескрайних полях оставались огромные кучи соломы, которые мы, школяры, сжигали каждую осень. В кучах соломы в несметных количествах обитали белые полевые мыши. И когда мы зажигали солому, они бросались врассыпную, точно так же, как и мы с бахчи, преследуемые Казбеком.

Существа эти безобидные, если их не хватать руками. Один раз я не удержался и погнался за одним из них вдогонку, настиг его и схватил рукой. В тот же миг этот мышонок чувствительно цапнул меня за палец своими острыми зубками. Я взвыл и что есть мочи швырнул его в небо. Мои приятели, глядя на все происходящее, повалились на стерню скошенной пшеницы и едва не помирали корчились от смеха. С тех пор я больше не ловлю мышей голыми руками, да и сноровка уже не та. Мышонка же того, я вспоминаю часто. И мне очень хотелось бы знать, не получил ли он от испуга разрыв сердца, совершая свой высотный полет? Жаль все-таки, ведь я начал первый, стало быть, я и виноват.

Вглядываясь во мрак ночи в поисках кучи соломы, где можно было бы переночевать, мыши меня не волновали. Но соломы, хоть убей, не было. Я уже себе мысленно представлял, как можно было бы зарыться в солому по самую шею и смотреть на переливающиеся разными цветами звезды и Млечный Путь, и уже почти засыпая, попробовать к ним взлететь. В темноте по ухабам я проехал еще какое-то время, и вдруг впереди по курсу мелькнул слабый огонек. Это был верный признак присутствия и жизни человека. На полпути к дому стояло небольшое селение под названием Семеновка. Это селение я запомнил на всю оставшуюся жизнь, в основном из – за фауны, обитавшей там.

Вскоре я въехал в поселок, где в окошке одного домика такой же глиняной коробки, как и в нашем селении, горел ночной огонек. Я направился на свет и постучал в окно. Женский голос полюбопытствовал, кого это носит в такой час и что нужно? В двух словах я попытался объяснить. За окном раздались приглушенные звуки. По тембровой окраске голосов до меня начало доходить, что вероятно, я являюсь лишним на этом празднике жизни обитателей глиняной коробки. Потом из-за окна мне дружелюбно посоветовали сначала пройти прямо, потом чуть-чуть направо, потом еще куда-то, где я увижу двухэтажное строение, и там уж точно смогу найти себе приют. При этом голоса за окном советовали стучать посильнее, а то сторож туговат на оба уха. Еще немного времени ушло на побудку всех собак из окружающих домов, и, наконец, сторож отворил мне дверь.

Объяснение было коротким. После чего старик сказал, что я могу выбрать любой номер по своему вкусу, так как все жители этой обители на полевых работах. В помещениях была полная пустота – ни кроватей, ни матрасов. Бросив на пол плащ, я бухнулся там, где стоял, и, едва прикрыв глаза, уже почти ушел в мир сновидений, когда что-то ужалило меня с одной стороны, потом с другой, а потом уже навалилось на меня отовсюду.

Плохо осознавая, что происходит, я вскочил, включил свет, но ничего и никого в окрестности не заметил. Я опять выключил свет, и тут уже пришлось ждать недолго. Какая-то «нечисть» насела на меня и начала есть поедом со всех сторон. Сна, как и не бывало! Мне все-таки кажется, что старый сторож пошутил, когда довел до моего сведения, что все жители этой обители на полевых станах и поднимают целину. Я же склонен думать, что они давно ровными рядами покоились на кладбище Семеновки.

Я уже готов был продолжать путь, но было неудобно будить старого сторожа, чтобы он меня выпустил из этого ада. Включив свет, я уселся на полу под лампочку освещения и, как медитирующий буддистский монах, просидел так с полчаса. Посчитав, что я уже исполнил все пункты приличия, я помчался к сторожу, проорав ему на ухо, благодарность за ночлег, и, жестикулируя руками, показал ему, что мне самое время отправляться в путь и что я не могу больше злоупотреблять его гостеприимством.

Небо на востоке начинало светлеть, и я, помахав на прощание сторожу адского заведения рукой, покатил к трассе, а затем двинулся на северо-запад, в сторону дома, где эти ночные чудища не водились. Уже почти рассвело, ветер полностью стих, и ехать бы и ехать в свое удовольствие, если бы не страстное желание поспать. Сзади, где-то издалека до меня начал доноситься шум очень нагруженного мотора грузовой машины. Машины еще не было видно, и тут мне пришло в голову, на всякий случай, сыграть маленькую роль потерпевшего аварию путешественника. Перевернув вверх колесами велосипед, я горестно уселся рядом.

Вскоре показался ползущий грузовик, который, поравнявшись со мной, остановился. Открылась дверь, и из нее вылез средних лет водитель, поинтересовавшись, что произошло. Я встал и сказал, что ничего особенного, просто небольшая поломка, которая досадно прервала мое движение домой.

– А куда путь держим? – осведомился он.

– Да, до Петровки. Тут недалеко.

В кабине у него была пара пассажиров.

– А в кузове подойдет? – спросил хозяин грузовика.

– Еще как подойдет! – утвердительно ответил я.

– Ну, тогда давай полезай!

На всякий случай, я предусмотрительно попросил его притормозить рядом с Петровкой у ветряка. И мы покатили. Кузов длинномера был завален корпусами и запчастями для тракторов, да так, что и ступить было некуда, поэтому я и расположился на этих железках, подмостив под голову свернутый плащ. Водителю пришлось изрядно потрудиться, пробуждая меня от сладких грез, когда он, притормозив у нашего ветряка, увидел, что пассажир лежит на груде металлических болванок недвижимым.

Я, конечно, так подробно остановился на этом эпизоде, чтобы удовлетворить любознательность моего друга относительно фауны и флоры тех мест. Конечно, кроме того, о чем я уже рассказал, в наших краях в изобилии водились сурки. Эти осторожные симпатичные зверьки рыли свои глубокие норы, и перед тем, как разрешить своему семейству вылезти на поверхность, дозорный сначала, высунув из норы свой нос, а потом, поднявшись на задние лапки, внимательно осматривал окружающий ландшафт, и если ничего подозрительного не обнаруживалось, разрешал выход остальным. В случае опасности, вся компания ныряла под землю, и выкурить их оттуда не представлялось никакой возможности. Говорили, что это пытались сделать, заливая нору водой из бензовоза, но все было напрасно. Рассказывали также, что эти сообразительные зверьки проделывают из норы запасной выход, и не один, и правильно делают.

А еще было множество овец и баранов, конечно в общественной собственности, численность которых никто не мог определить точно. Сосчитать их пытались неоднократно, выпуская через маленькие ворота, но, то ли считающие были не в ладах с арифметикой, то ли упрямый характер этих животных путал им все карты. Вместо того чтобы спокойно и чинно, по одному, проходить в калитку, стадо баранов иногда наваливалось на ворота всей гурьбой, и тогда результаты счета можно было смело аннулировать. Их было по оценкам десятки тысяч, и если у кого-нибудь из жителей нашего селения случался юбилей или какой-нибудь другой праздник, можно было попозже вечерком между делом заглянуть в овчарню и выбрать любого приглянувшегося вам барана. Волки, которые обычно воруют овец и баранов, у нас не промышляли, но если случалось возникнуть подозрениям об убыли стада, все списывалось на них. Также часто учителя списывали некоторые случающиеся в нашем поселке события на непричастного к ним автора этой повести.

Друг Толька позднее мне рассказывал, что один раз ему по дороге из Первомайки в наше селение попался крупный волк, а может и наоборот, волку встретился младший Загурский, и, ровным счетом, ничего занятного от такой встречи не произошло. Я все-таки думаю, что матерый волк, взвесив вкусовые достоинства нормального барана перед сухопарым и умным Толькой, – плюнул, развернулся и пошел добывать барана. Случилось это в те времена, когда автора этих строк уже не было среди жителей Ишима, поэтому ответственности за достоверность приведенных сведений он нести не может.

Говорят, в наших краях обитали сайгаки. Возможно, и обитали. Однако автор этих строк больше доверяет своему, тогда еще не испортившемуся от времени зрению, чем слухам, и утверждает, что их там никогда не видел.

Касательно фауны подводного мира, своему студенческому другу могу сообщить следующее, что она не столь разнообразна, но достаточно многочисленна. Твой приятель по студенческим забавам между делом, то есть купанием с друзьями, мог за день с помощью простейшего приспособления в виде палочки, лески и крючка наловить столько рыбы, что едва притаскивал домой, а как-никак, в то время он мог поднять груз больше своего веса.

В реке были пескари, плотва, щуки и окуни. В прудах – караси и карпы. Если зайти в пруд на нашем ближнем полевом стане, караси принимались кусать за ноги, я думаю не от голода, а от желания разнообразить свое меню. В те времена убранную с полей пшеницу собирали на бетонированных открытых площадках полевого стана, с которых зимой ее пытались вывезти километров за сорок на элеватор. Транспорта, как обычно, не хватало, поэтому собранная огромными буртами пшеница в течение всей осени, зимы и весны подвергалась разрушительному воздействию природы.

А когда приходило время сбора нового урожая, не вывезенные составы проросшей за год пшеницы бульдозерами сталкивали в пруд, освобождая таким простым решением бетонную площадку. Столь величественного зрелища и такой флоры в виде барханов с проросшей зеленой пшеницей, клянусь, никто в мире не видел и уже не увидит, кроме конечно детей Ишима. Поэтому от пшеницы, сброшенной в пруд, карасей, думаю, уже начало тошнить, и они набрасывались на все, что хоть чуть-чуть по виду от нее отличалось.

Но больше всего мне нравилось ловить золотисто-черных линей. Водились они за бродом, ближе к Лозовому, однако без лодки там было делать нечего. Вода там была настолько чистая, что корешки желтых и белых кувшинок просматривались на многометровую глубину до дна, хоть в это же самое время вода имела темно-синий, почти черный цвет. Между тем, если вы были счастливым обладателем лодки, то нужно было стать в заводи, окруженной камышом, лечь на дно лодки, и рыбалка вам уже была ни к чему. Можно было часами слушать шепот камыша, а лучше этого шума ничего не бывает, это знают все.

Ишим летом

Был еще один эпизод, характеризующий нашу фауну и флору, который я помню до сих пор. Возвращаясь как-то из школы в теплый, солнечный день, я проходил мимо одного озерца на острове между старым и новым руслом Ишима. В этих озерах обычно мы ничего не ловили, поскольку, чтобы подобраться к воде, нужно было пролезть через стену густой травы и камыша. На этот раз я остановился у озерца и через высокую траву направился к воде. В траве зашипели змеи. Я дал им спокойно уползти и аккуратно раздвинул ветви камыша. Вблизи зеркальной поверхности воды стояла стайка крупных окуней. Расположение окуней в стае имело необычайно правильную форму. Они находились друг от друга на равном расстоянии и были ориентированы головами в одну сторону. Может они загорали, а может, задумали какое-то нападение? Не знаю. Вода была настолько прозрачная, что мне не стоило труда их пересчитать. Их было около дюжины.

Я их не стал беспокоить. Пришел домой, бросил портфель и взял удочку. По дороге зашел на сопку и наловил кузнечиков по числу голов окуней. Вернулся к озеру, стайка стояла на прежнем месте, без движения, так их разморило теплым осенним солнцем. Я нанизывал на крючок кузнечика и аккуратно опускал его перед носом окуня. И тотчас окунь возносился куда-то вверх. Никакой паники в рядах окуней не наблюдалось, наверное, их точно разморило. Поэтому скоро весь отряд перебрался на свежий воздух. Такая рыбалка на Ишиме развратила меня полностью и бесповоротно. Если мне приходилось рыбачить в других местах и при первых забросах к крючку ничего не прицеплялось, я, как говорится, быстро сматывал удочки.

Мои частые вылазки в Астраханку, на поиски «сестры милосердия», и путешествие в Акмолинск раскрывают нам еще одну особенность бытовавших в то время нравов и обычаев, на которых нельзя не остановиться. Вы уже заметили, что поездки в те времена осуществлялись преимущественно произвольным образом и попутными средствами. Возможно, и был какой-нибудь кодекс, предписывающий водителям подбирать случайных попутчиков, а может это был обычай, который, как говорил мудрый Иван Иванович, выше закона.

Кроме того, существовало правило – пускать на ночлег в дом неизвестных путников, которые по причине ненастной погоды, бурана или другим обстоятельствам искали укрытие в незнакомом краю. Водители, даже если они по какой-нибудь причине не могли подвезти пассажира, все равно останавливались и виновато объясняли причину своего «нехорошего» поведения. Обычно путника не оставляли одного на дороге. Примерно так же обстояли дела и с ночлегом. Невольно в голову лезут сравнения тех старинных обычаев с обычаями, царящими сегодня, в так сказать рассадниках цивилизации – крупных городах. Понимаешь, как мы опустились с тех пор, когда в домах отсутствовало центральное отопление и все удобства находились во дворах. Мне почему-то становится стыдно – не за нашу детскую республику, конечно.

Но мы, кажется, снова отклонились от темы, хотя тема велосипеда, флоры и фауны были, в общем, по существу. До моего расставания с Ишимом оставалось меньше года, но этого тогда я еще не знал. Поэтому жизнь текла своим чередом. И я делил себя между школой, при плохой погоде, и «Нашей сопкой»; футболом и мастерской при хорошей, причем вечеринки в школе все это хорошо разнообразили. Мы с другом, по-прежнему, совершенствовали аэросани и изготавливали хвостовую часть фюзеляжа будущего самолета (не путать с самолетом будущего!), а уже ближе к ночи я усаживался паять схемы радиотехнических устройств.

В этой круговерти быстро наступила зима с катаниями на лыжах и аэросанях. Местная власть, помня наши услуги в помощи сельскому хозяйству, для поездок в школу Первомайки выделила сани, возничего и двух лошадок. Вот это были поездки! Всего нас набиралось человек шесть или семь. Утром мы собирались в условленном месте возле магазина и, катаясь на ледяных дорожках, поджидали кучера.

Занятия отменялись только в случае сильного бурана. А при морозной погоде, сверкающем до слепоты на солнце снеге, это все было в удовольствие, даже занятия в школе казались более терпимыми. Единственно, нужно было следить друг за другом, за тем, чтобы кто-нибудь из нас не отморозил носа или ушей, но эту технику мы хорошо освоили, катаясь на лыжах с сопок.

Как только выезжали за поселок, и лошадки с нами направлялись в сторону Первомайки, в санях начиналась мышиная возня. Стоило зазеваться, и собратья немедленно сбрасывали тебя с мчащихся саней в сугроб. Пока вылезаешь оттуда, резвые лошадки успевали умчаться далеко. Спотыкаясь и падая по заснеженной дороге, приходилось пускаться за ними вдогонку.

Шуткам, смеху и веселью тех, кто остался в санях, не было конца до тех пор, пока какого-нибудь увлекшегося шутками и потерявшего бдительность весельчака вслед за первым не скидывали в сугроб. Как только несколько человек оказывалось за бортом, лошадки, почувствовав облегчение, увеличивали скорость, и тут нужно было поворачиваться. Наш водитель оглядывался, и когда за санями численность преследователей увеличивалась, поддавал вожжами скорости лошадкам, при этом сам заражался всеобщим весельем. Иногда меня подмывало огромное желание спихнуть и его в сугроб. Теперь уже за бортом шли настоящие соревнования. Хуже всего было моему закадычному приятелю Кулагину Валерке, которому из-за невысокого роста в этом виде многоборья сильно не везло, но пихался он даже лучше других. Правила были жесткие, притормозить и принять на борт выдохшуюся жертву допускалось только для девчонок. Сами понимаете, в такой атмосфере даже с маленькими послаблениями девчонки у нас были хоть куда.

Как-то раз у нас возникла мысль пошутить и над нашим «водителем». Проживал он неподалеку от того места, где у нас был утренний сбор. Сани он, обычно, оставлял возле дома, а лошадок прятал в стоящий рядом с домом сарай. Накануне, с некоторыми активистами из моих товарищей, мы вытащили сани на плоскую крышу сарая. В эту ночь выпал небольшой снежок и скрыл все следы нашего «преступления».

Чтобы не пропустить представления, утром мы собрались на условленном месте раньше обычного и, как всегда, катались по ледяной дорожке, ожидая начала натурального спектакля. Вскоре из дома вышел кучер и уже собрался вывезти лошадей, но вдруг остановился. Впрягать лошадей было некуда. «Наверно сорванцы опять сани укатили за дом», подумал он и пустился в обход дома. Раньше, изредка, мы тоже понемногу этим грешили. Но когда, обойдя вокруг дома и сарая, ничего не обнаружив, он, стоя на месте саней, вращал ничего не выражающими глазами, силясь прийти в себя, а наиболее невыдержанные из нас уже принимались покатываться со смеху.