Текст книги "Дети Ишима"

К моему сожалению, младшая сестренка Рома где-то застряла в самолете и не присутствовала на этой церемонии, поэтому запоздалого признания младшей сестренке я не сделал до сих пор. Отец Толи, увидев меня на этой свадьбе, схватил в охапку и продержал весь вечер около себя, изредка и с большой неохотой отпускал меня потанцевать с пани графиней. Где-то в своих воспоминаниях, которые еще до меня не дошли, он описывает этот случай, конечно, со своей точки зрения.

Строго говоря, автор этих строк не является специалистом в вопросах дружбы и любви, но, как любой другой человек, он имеет право на ошибку и собственное мнение. Удивительно сердце человека! В нем легко уживаются и верность, и легкомыслие. А может это и есть признак широты души? Я все же думаю, что влюбчивость – качество скорее хорошее, чем плохое. Чего стоит человек, который никого и никогда не любил? Чего стоят люди, у которых нет друзей? А если у тебя нет друзей, то и недругов тоже нет, так как одного без другого не бывает. Это даже не человек, а какая-то белая поганка, которую обходят все стороной, которую и грибом-то назвать нельзя. Иногда, видя двух товарищей, люди говорят: «Два сапога – пара». Сравнение хороших друзей с сапогами мне кажется очень удачным. При поверхностном взгляде на них, кажется, что оба сапога одинаковые, а вот более внимательное рассмотрение показывает, что они совсем разные. В этом различии или дополнении, на мой взгляд, и состоит предмет дружбы между людьми.

Что же касается любви, возникновение которой считают вопросом сложным и запутанным, то автор совершенно не разделяет этой точки зрения. Правда и здесь есть некоторые свои тонкости. Так вот, качества, которыми, как мы считаем, обладает предмет нашего внимания, как правило, у него отсутствуют! Эти качества на самом деле принадлежат нам самим, мы наделяем приглянувшийся нам объект такими качествами, которые считаем идеальными, или такими, которые хотелось бы иметь нам самим. Ну, допустим, вам врезалась в душу там какая-нибудь родинка или завиток локона предмета вашего внимания. Как только это зло произошло, наше подсознание включается и работает на полную катушку, дополняя недостающими деталями интересующий нас объект. И мы с вами уже сидим на крючке. Объекту нашего внимания от этого не становится ни холодно, ни жарко, он остался таким, каким создала окружающая его природа и действительность.

Вы только представьте себе, мы сами создаем иллюзию, влюбляемся в этот иллюзорный образ, а потом разочаровываемся, а то еще и обижаемся, если этот образ не соответствует нашим представлениям о реальности. Ведь иллюзии рано или поздно развеиваются, и предмет нашего повышенного внимания предстает перед нами в очищенном, так сказать «голом» виде. Отсюда с неизбежностью следует, окружающий нас мир и наши возлюбленные – это отражение нас самих, поскольку мы сами участвуем в их формировании. И еще я думаю, что жизнь наша, лишенная этих иллюзий, была бы просто несносной. Нам следует возвращаться к этим и другим подобным темам по причинам их высокой значимости, хотя это и выходит за первоначальные намерения автора.

Тем временем, вернемся к аэросаням, от которых мы снова очень сильно отошли в сторону. Целое лето мы с другом пилили, строгали, прикручивали и прилаживали. Самые большие сложности у нас вышли с выбором двигателя и изготовлением пропеллера, но, в конце концов, упорство и прилежание сильнее, чем свойственная человеку лень. В качестве движка мы использовали пусковой агрегат от трактора, а из подходящей по размеру доски выстрогали винт. И с нетерпением дожидались зимы и снега. Под осень мы с Толькой иногда делали вылазки на охоту, стреляли мы неплохо, все-таки у нас была школьная винтовка, а в придачу еще и дробовик. Хотя я и был любитель оружия, стрелять уток на озерах я не любил – не очень-то хочется лезть по осени в холодную воду или оставлять там бессмысленно подстреленную дичь.

За время работы над аэросанями у нас выработался свой распорядок работы, которого мы строго придерживались. Небольшие перерывы использовали на купание в реке, отдых и обед, иногда на грузовичке катались по окрестностям и степи. Какое чудо! Не требовалось тебе никаких правил дорожного движения и даже самих дорог не требовалось, не то, что сейчас. Со временем у нас сформировались свои обычаи и традиции. Если работа спорилась или приближалась к завершению сложного этапа, в целях экономии времени, мы забегали к Загурским наскоро перекусить, туда было от школы немного ближе. Его сестры, видя наши одухотворенные лица, ни о чем не спрашивали, но объявляли нам, что под вечер нас ждут пельмени и, не откладывая дело в долгий ящик, принимались за их изготовление. Загурский-старший, давал приказ Загурскому-младшему сгонять в магазин и принести водки! Этот приказ, младшим по званию и возрасту, выполнялся с охотой и без всяких промедлений.

Ко времени нашего возвращения из школьной мастерской, обычно все члены семьи уже были в сборе. Стол в зале накрывали белой праздничной скатертью. Из кухни приносили еще дымящиеся ароматные пельмени. Накрывая стол, сестренки возвращались к вечной теме взаимоотношений двух друзей с хорошенькой девочкой Ниной. Интересовались, как обычно, датой назначенной дуэли, а также тем, будут ли на ней приглашенные и могут ли они рассчитывать попасть в число избранных. Болеслав Францевич занимал место патриарха за столом и тоже подшучивал не только над нами всеми, но часто над самим собой. И пир начинался!

Вся семья была музыкальной, и часто сестры играли на гитаре и пели. Такие вечеринки довольно скоро вошли в обычай и стали замечательной традицией. Таким образом, наши взрослые принимали самое непосредственное и трогательное участие в наших делах. И скажите, как их можно было не любить?

Говоря об обычаях и традициях, мне вспомнился один забавный случай из моей жизни, который случился много лет спустя, после того как я покинул родные края. Работал я тогда в одной, скажем, «интересной» организации, где распитие спиртного на территории приравнивалось к семи страшным грехам человечества. Близился день защиты моей диссертационной работы. Как правило, после защиты подзащитный устраивал членам Совета и приглашенным банкет. К тому времени мудрейшие, но подряхлевшие члены Совета были уже неспособны передвигаться на значительные расстояния, поэтому я зашел к директору с просьбой разрешить проведение банкета на территории института. Чтобы плавно подойти к основной теме, где и как всем ученым мужам хорошо выпить и закусить, я начал издалека. Выглядело это примерно так:

– Иван Иванович! Вы, умудренный опытом и жизнью человек, хорошо знаете, что мало-помалу, со временем, в народе формируются обычаи и традиции, которые надлежит строго исполнять и всячески поддерживать.

Иван Иванович был действительно умудренный жизненным опытом человек, он не дал мне договорить и произнес:

– Виктор Иванович! Вы совершенно правы, «традиции и обычаи народа – выше закона!!!»

Говорю я все это к тому, что с точки зрения завуча, о котором я упоминал ранее, знай он об этом, употребление школьниками-подростками водки, да еще под предводительством директора школы, было бы расценено как попрание всех мыслимых законов, норм педагогики и нравственности. А все мы, включая и директора, должны были бы немедленно отлучены от церкви, то есть от школы, и преданы в руки святой инквизиции.

Между тем ничего страшного от этого не происходило ни тогда, ни потом. А созданные в то время традиции продолжают жить у меня в семье по сей день. Я, к примеру, всегда с интересом наблюдаю за своими детьми, радуюсь их любым успехам, и мы с другом-женой охотно отмечаем даже небольшие события в их жизни, и поверьте, никакой драмы не происходит. В этом, думаю, огромная педагогическая заслуга, как директора нашей школы, так и всей его семьи.

С учителем немецкого языка Эдгаром Густавичем, о котором я уже вам рассказывал раньше, у меня со временем установились почти дружеские отношения. Он же вел и уроки физкультуры, а это были мои самые любимые уроки. Обычно в хорошую погоду мы вместе с ним играли в волейбол. Однажды учитель решил разнообразить программу занятий, провести с нами курс начальной военной подготовки, и посвятить его метанию гранаты.

На этот раз он даже не подозревал, что судьба в моем лице готовила ему еще одно испытание. А дело было так. Стоял теплый и безветренный осенний день. Мы вышли за территорию школы и направились в сторону дома моего приятеля Кулагина, где была подходящая площадка для наших упражнений. Это было как раз рядом с каменным сооружением, где мы в свободное время гоняли по недостроенным стенам, и где раннее я занимался испытанием «грозного» оружия.

Невдалеке от дома Кулагина, в навозной куче, рылась огромная свинья. Изредка она поднимала голову и настороженно поглядывала в нашу сторону. Согласно действующему нормативу, для таких новобранцев, как мы, Эдгар пошел отмерять положенное расстояние, взяв курс почти прямо на навозную кучу. Свинья опять подняла свое рыло и, уставившись своими маленькими глазенками на учителя, насторожено хрюкнула. Учитель взял немного в сторону от кучи, она успокоилась и продолжила заниматься своим интересным делом.

Свинья показалась мне соблазнительной мишенью для первого броска, а, к несчастью, учебная граната находилась в моих руках. Когда учитель удалился от кучи, как мне показалось, на безопасное для него расстояние, я тщательно прицелился в свинью и метнул…

Эдгар неторопливо удалялся от нашей группы, отмеряя положенное расстояние. Пущенная мной граната после броска легко поднялась вверх, но тут мне показалось, будто она начинает менять свою траекторию и поворачивает в сторону нашего учителя. Будущие курсанты притихли, глядя, как железная болванка неумолимо приближалась к его голове. Свинья тоже почувствовала в резко наступившей тишине тревожную атмосферу и, молча, подняла голову.

Не могу припомнить случая в жизни, чтобы моя рука могла так меня подвести. В голове у меня пронеслась мысль: «От судьбы не уйдешь», относящаяся то ли к самому себе, то ли к нашему учителю, а может и к нам обоим.

Граната пролетела рядом с головой учителя и взметнула перед ним облако пыли. В который раз в жизни я усомнился в аксиоме атеистов – об отсутствии Бога. Эдгар медленно повернулся и удивленно посмотрел в нашу сторону, как мне показалось, на меня. Моя душа, отделившись на время от тела, медленно возвращалась в него обратно. В наступившей мертвой тишине Эдгар помедлил, снова развернулся и продолжил, как ни в чем не бывало, отмерять положенный норматив. Мое уважение, которое я испытывал к нему, после опытов с оружием, с этого момента стало просто безмерным. Таким оно осталось и по сей день.

Итак, первый образец аэросаней был уже почти завершен, и мы с нетерпением дожидались снега. Первые опыты были удачными. Я в том смысле, что развалившийся на куски сосновый винт не прикончил молодых, но, несомненно, талантливых изобретателей. После этой аварии было найдено подходящее березовое полено, из которого нам удалось изготовить более прочный пропеллер.

Свободного времени появилось больше, и мы стали его уделять нашим девчонкам. Почти все вечера мы собирались в школе и устраивали танцы. Толька хорошо играл на баяне. Мне же при переезде с Украины, на вырученные средства от продажи там дома купили гармошку. С этой гармошкой родители выгоняли меня из дома на улицу для упражнений на ней и, пока в селении не обзавелся новыми приятелями, я все время тратил на то, чтобы выдавить из нее какое-нибудь подобие мелодии. Без всяких наставников, месяца через два гармонь начала издавать звуки, напоминающие правильную музыку. А через три – я уже играл, как заправский сельский гармонист. Через полвека житель Ганновера из Германии, а в прошлом дитя Ишима, Коля Лоренц, прислал мне письмо, где писал, что я долго работал над ним, пытаясь научить его обращению с этим инструментом. Так как он был моложе меня года на два, я этого ничего не запомнил. Однако, как оказалось, родина в лице многочисленных Лоренцов, обитавших в наших краях, помнит своих «героев» до сих пор.

В нашей школе были старенькие баяны, с которыми учителя проводили уроки пения. Кстати учителем пения был завуч Равдзицкий, о котором я вам уже рассказывал. Время от времени кнопки у баянов западали, и они издавали шипящие и свистящие звуки, как простуженные больные. Кому-то из учителей пришла на ум идея привлечь к ремонту баянов местного «оружейного» мастера. На ремонт баяна обычно у меня уходило несколько часов, а придерживал я его у себя с неделю, а то и две. Так урывками, между делом, я осилил и этот инструмент. Позже, на вечеринках, мы с Толей сменяли друг друга через несколько танцев, и справедливо позволяли друг другу покружиться с нашими несравненными девчонками. Невольно, в связи с этим, приходят на ум золотые слова моего старинного друга Хайяма:

«Коль есть вино, красавицы и чанга звон, и берег над рекой ветвями осенен. А если где и есть эдем, поверь – не лучше он»

Полевые испытания аэросаней начались, как только земля покрылась снегом. Конечно, это событие оказало сильное влияние на взрослую часть населения. Были забыты шутки бывалых мастеров механизаторов, когда они заставали нас за распиливанием ручной ножовкой чугунного корпуса двигателя пополам. Конечно, мы им простили, ведь они не могли знать, что для летного варианта нам нужен был как можно более легкий двигатель. Поэтому, если что-то лишнее у двигателя можно было отрезать, мы, как «опытные хирурги», не колеблясь, отрезали!

Нам стали доступны все «закрома» Родины. Каждый взрослый механик с радостью открывал нам любые кладовые и предлагал нам на выбор все, чем он располагал и что нам может пригодиться. Мы, несмотря на наш юный возраст, как бы сразу перешли в старшие классы. С этих пор уже никто не сомневался в наших талантах, а если учесть, что все наши замыслы для остальных были покрыты тайной, то всегда присутствовал немой вопрос, а что это они там опять затевают?

Ребятня встретила появление этого необычного по внешнему виду средства передвижения, похожего то ли на сани, то ли на самолет, с огромным энтузиазмом и даже восторгом. Первоначально построенный опытный образец не отличался высокой скоростью, однако создавал много шума и не мог не производить впечатления, на мало возрастной народ. При поездках по поселку за нами незамедлительно увязывалась куча ребят, что вызывало у нас немалое беспокойство. Техника была еще слишком ненадежной и опасной.

Однажды, при движении по пустырю от дома Загурских к своему дому, у аэросаней повредился шланг подачи топлива, и бензином забрызгало двигатель, винт и всю хвостовую часть. От искр, вырывающихся из выхлопной трубы, аэросани на ходу загорелись. Со стороны, конечно, это было красивое зрелище, похожее на полет горящего болида. Снега было мало, но подоспевшие малыши, сгребая снег своими маленькими ладошками, помогли мне, и мы едва затушили это «чудо» техники. А ведь бак с бензином мог и взорваться.

Я тешу себя надеждами, что на всю жизнь этим ребятам и девчонкам запомнились, как мы их катали по поселку и окрестностям, а когда случались неполадки с техникой, тогда они гурьбой доставляли нас на стоянку. Было весело всем! И, наверное, еще многие годы после нашего ухода оттуда по поселку бродили легенды о двух «горе изобретателях».

Со временем мы усовершенствовали этот аппарат, облегчили и повысили мощность мотора, повысили скорость и маневренность, поставив на лыжи штыревые тормоза. Мне особенно запомнились поездки на нем по замерзшему Ишиму, когда тот покрывался равномерным слоем снега. А уж ощущения захватывающего дух полного разворота мне своими средствами выражения и вовсе не передать. Техника исполнения этого маневра столь же проста, как и управление трактором – нужно лишь притормозить одну лыжу. При этом желательно увеличить скорость вращения винта, тогда сани начинают поворачиваться. Лыжи подрезают слой снега, который огромным веером разлетается по сторонам и закручивается винтом за пропеллером. Когда разворот заканчивается, аэросани еще немного, по инерции, двигаются назад, затормаживаются, а потом выстреливают в новом направлении. При этом невольно вылетает: «Ууу… х!»

В тот год я окончил седьмой, а Толька шестой класс. Можно было и дальше продолжать совершенствовать эту технику, но мы с другом приобрели опыт, веру в свои силы и решили вернуться к первоначальному замыслу – плану создания самолета. Однако темные силы, загнанные обстоятельствами в норы, опять вылезли на поверхность и снова принялись за свою пакостную работу.

Я бы и не стал касаться этой тяжелой для меня темы, если бы вслед за этим, следуя законам равновесия в природе, силы добра не подарили мне первую детскую любовь и замечательного врача, которому я обязан практически всем.

Как-то в начале наших работ по самолету, мне потребовалось заточить зубило. Я уже говорил, что с некоторых пор нам везде были открыты двери, и взрослая часть населения всячески старалась нам помочь, чем могла. Невдалеке, возле какого-то дома мастера, готовясь к летнему сенокосу, затачивали режущие ножи для сенокосилок, и я пошел туда. Работники прервали свою работу и уступили мне станок для заточки. Дело спорилось, и я уже почти заканчивал заточку, как вдруг заметил, что огромный заточной камень исчез.

Обдумывая причину его странного исчезновения, я попытался отойти от станка, но опоры под правой ногой не оказалось. Пришлось воспользоваться той, что мне повиновалась, и подальше отпрыгать от воющего станка. Опустившись на траву, я закатил штанину взглянуть, в чем там дело? Из раздробленной голени ноги во все стороны торчали кости.

Прошло немало времени, пока отыскалась машина, и по ухабам меня довезли до Астраханки. Сопровождавшая меня в этой поездке молоденькая фельдшер, еще почти ребенок, всю дорогу ревела белугой, понимая, что не может ничем мне помочь. Спустя примерно пять часов, когда мы, наконец, достигли ворот здания районной больницы, для меня все уже было окутано белым туманом. И вот, начиная с этого места, мне опять начало везти. На тот момент в больнице практиковал сравнительно молодой и блестящий врач, хирург божьей милостью. По-моему его звали Андрей Маркович, а его возраст приближался к годам тридцати пяти. Первым делом он у меня поинтересовался: «Не нужно ли пациента привязать к операционному столу?» На что получил положительный ответ: «Не нужно». В течение операции, которая длилась много часов, он непрерывно трудился и весело беседовал со мной, время от времени приговаривая: «Хоть плохенькая, зато своя», – имея в виду мою поврежденную ногу. А я, приподнявшись на локтях, пытался удерживать нить беседы и наблюдал за колдовскими действиями целой компании докторов и ассистентов, пытающихся выправить возникший дефект.

Недели через четыре, среди медицинского персонала Астраханской больницы появилась молоденькая девушка, которая вероятно по ошибке забрела в нашу палату, потом ошиблась еще раз, и еще. Она закончила то ли девять, то ли десять классов, и появилась в больнице с намерением познакомиться со спецификой медицинской работы, а может быть и подработать. В то время я еще лежал пластом, а ногу мою удлиняли с помощью гирь и веревочек. Вероятно, живительная атмосфера, которую приносила с собой эта девочка, действовала на меня лучше всех микстур и пилюль, и я начал быстро идти на поправку.

Примерно к середине лета мою ногу сверху донизу «забетонировали», а еще через неделю дали костыли, и я уже мог выходить в больничный двор, на свободу. На углу двора росли небольшие березки и вместе с больничным забором образовывали очень уютное местечко, которое я облюбовал. Там я дожидался своей целительницы, когда, освободившись на минутку от дел, она спешила уделить внимание и своему больному. Я уж и не помню, о чем мы там беседовали, но часто она оставалась с этим больным, даже когда ее смена заканчивалась. Зная себя и грешки, которые водились за мной, можно предположить, и чего я только не нафантазировал в том состоянии аффекта, развлекая и веселя ее.

Жила она, видно, не очень далеко от больницы, а когда ее мама выяснила причину сверхурочных задержек, приходила к этому углу и уводила «сестру милосердия» под конвоем домой. Так болеть мне нравилось все больше и больше. Нет, мы не целовались и даже не держались за руки, но для того возраста и этого было довольно.

Близилась осень, и в один день врачи посчитали, что мне можно отправляться домой. За мной прислали машину. Моя сестра милосердия в это время была занята другими страждущими, и, стоя на костылях на крылечке больницы, я тянул время, придумывая все новые и новые отговорки, задерживая час своего отъезда. Наконец она появилась, было заметно, что она волновалась, слова у нас как бы закончились, и мы молча смотрели друг на друга, не зная, что сказать в таких обстоятельствах. Наконец я выдавил из себя: «Я вернусь, – скоро». И закостылял к машине.

И я вернулся. К Новому году сбросил гипс и костыли, а через месяц на попутке я уже катил в сторону Астраханки. На углу больничного забора я до темноты расхаживал во все стороны, надеясь, что встречу ее, возвращающуюся домой, может из школы или еще откуда. Когда начинало темнеть, выходил на Астраханский тракт, который пролегал через наше селение, и направлялся пешком домой. Меня не тревожил ни мороз, ни буран. Часто меня подбирали попутные машины, но если их не было, приходилось добираться пешком, а это около тридцати километров пути. Всю зиму, каждую субботу я повторял этот маршрут, как исправный хронометр. Все было напрасно. Моя сестра милосердия исчезла бесследно. Навязчивая идея найти сестру милосердия покинула меня лишь осенью, когда меня в составе футбольной команды послали в Астраханку играть за первомайскую школу.

Прогуливаясь, как обычно возле больницы, я столкнулся со спешащим молодым мужчиной, который, проскочив мимо меня несколько шагов, повернулся и крикнул: «Стоять!». – Боже! Передо мной был мой хирург – Андрей Маркович. Он схватил меня за плечи и потащил в проходную больницы. «Поднимай штанину», – без лишних слов приказал он мне. Андрей Маркович опустился на колени и начал ощупывать ногу, бормоча себе под нос: «Ага.., так.., нормально.., хорошо…». Ощупывал он свое произведение с таким вниманием и любовью, как наверно ваятели прикасаются к своим творениям, которые заняли у них массу труда и времени. Закончив осмотр, он, наконец, удостоил вниманием и меня.

– Ну и как?

– Порядок! Уже бегаю, прыгаю и играю в футбол!

– Я же говорил, хоть плохенькая, зато своя!

– И совсем не плохенькая. Даже наоборот. Когда бью по воротам, вратари убегают.

– Я очень хотел этого, сынок…

– Андрей Маркович! А Вы не скажите, куда делась медсестра по имени Зоя, – такая симпатичная?

– Что, брат, зацепило?

– Ага. – как на духу признался я.

– Уехала Зоя из Астраханки учиться, а куда не знаю.

Вот так и закончилась, не успев начаться, эта более чем романтическая детская история. Что же касается моего хирурга, мне бы очень хотелось увидеться с ним снова, не в операционной, конечно. Не мне, а маме он рассказывал, что события могли развиваться так, что с юности я мог лишиться ноги и походить на одноногого Джона Сильвера из моей любимой детской приключенческой книжки «Остров Сокровищ», – отвратительнейшего для меня персонажа.

Скорее всего, да я просто убежден в этом, мой хирург был Человек с большой буквы. Еще он сказал маме, что чем-то ему приглянулся молоденький паренек с выдержкой, достойной бывалого бойца. Думаю, с этих пор мама начала гордиться мной и своей школой воспитания любимого чада. Все последующее время, когда для меня наступали времена принимать удары, я старался держать их так, чтобы мой доктор не изменил своему сформировавшемуся у него обо мне впечатлению. И еще этой светлой памятью мне хочется вернуть ему, его детям или внукам старый причитающийся за мной долг.

Благодаря нашему новому директору, в тот учебный год в Петровке открыли вечернюю школу, как раз восьмой класс, который мне и был нужен. Так что первое полугодие я прыгал в школу на костылях, вытянув ногу в гипсе вперед. Причем достиг в этом такой виртуозности, что мог обогнать почти любого со здоровыми ногами. И еще приобрел в связи с этим такую силу удара по мячу, что когда бил по воротам, вратари пытались не ловить мяч, а увильнуть от него. В подобных случаях я обычно говорю, что если поискать, то во всем самом плохом можно найти что-то хорошее. Дальше все протекало без особых происшествий. Лыжи, сопки, Ишим, футбол, аэросани и самолет, в общем, всё как обычно.

Зимняя дорога домой