Текст книги "Визит сэра Николаса"

Глава 5

Элизабет, леди Лэнгли, распахнула дверь в библиотеку Эффингтон-Хауса и с удовлетворением отметила, что она ударилась о стену со стуком, который разнесся не только по этой комнате, но, к счастью, и по всему дому.

– Как ты мог, Джонатон?

Она ворвалась в библиотеку, размахивая бумагами, которые сжимала в руке, с трудом подавляя желание запустить ими в брата. Джонатон Эффингтон, маркиз Хелмсли, сидел за письменным столом. Он уставился широко раскрытыми глазами на влетевшую столь неожиданно в комнату сестру.

– За три года ты ни разу даже не намекнул об этом! В конце концов, я твоя сестра, ты мог бы оказать мне хоть каплю доверия. Как ты мог не сказать мне?

Джонатон положил перо належавший перед ним на столе листок бумаги, на котором, без сомнения, воплощал свой последний литературный опус, бросил на него полный сожаления взгляд и встал на ноги, выпрямившись во весь рост с видом будущего герцога Роксборо. Несмотря на величественную позу, в глазах у него появилось смешанное выражение неуверенности, смирения и тревоги. Очень хорошо. Так и надо. Пусть боится. Ему и следует бояться.

– Но я же сообщил тебе, – заговорил он в излишне невозмутимой манере для предателя. – Ты держишь в руке бумаги, которые я тебе послал. Ты не имеешь оснований жаловаться, что я тебя не уведомил.

– У меня есть для этого все основания, – огрызнулась Лиззи. Как это в духе Джонатона – истолковывать ее слова только в буквальном смысле! И ведь он прекрасно понимает, о чем она его спрашивает. – В таком случае позволь мне переформулировать вопрос. Почему ты ничего не сообщал мне до сих пор?

– А, да, это, пожалуй, совсем другой вопрос.

– Не так ли? – произнесла она с пылающими глазами.

– В самом деле…

Джонатон присматривался к ней с опаской, словно предполагал, что она вот-вот перепрыгнет через стол и сдавит ему шею обеими руками.

– Должен признаться, что ты обозлилась еще сильнее, чем я предчувствовал.

– Да что ты? – Она швырнула бумаги на стол. – Ты мог хоть на минуту подумать, что я не приду в ярость?

– Я надеялся… —Джонатон с беспомощным выражением лица пожал плечами, как это делают самые разумные мужчины, очутившись лицом к лицу с беспредельно негодующей женщиной. А Элизабет негодовала беспредельно. – Если повезет… возможно…

– Хватит, Джонатон! Ты уклонялся от этого годами, больше я тебе этого не позволю. – Она приблизилась к брату с таким угрожающим видом, какой только могла на себя напустить. Не так уж это и сложно в минуту, когда ей прямо-таки хочется задушить его голыми руками. На самом-то деле она никогда бы ничего подобного не могла сделать. Вероятно. – Я заслуживаю получить ответ. И будь я проклята, если я его не получу!

– Что за язык, Лиззи. – Джонатон неодобрительно покачал головой. – Что подумал бы папа?

– Поскольку папы в данный момент здесь нет и поскольку я женщина двадцати девяти лет, вдова, мать и виконтесса Лэнгли, мнение отца по поводу слов, какие я выбираю, вообще ничего не значит!

Лиззи сказала неправду. Мнением своего отца, герцога Роксборо, она дорожила независимо от своего возраста и положения. Она любила своих родителей. Ни мама, ни отец не считали ее глупенькой только потому, что она хорошенькая и любит развлечения, но ее покойный муж скорее всего придерживался такого мнения.

Она сняла перчатки и бросила их на кресло, потом развязала ленты шляпы.

– Подозреваю, если бы отец знал, что вызвало такие мои слова, он нашел бы выражения покрепче. – Лиззи помолчала и сняла шляпу. – Или он знает об этом?

– Не имеет ни малейшего представления, насколько мне известно. – Джонатон решительно замотал головой. – Чарлз не хотел ни с кем советоваться по поводу своих действий, но я, поверь, выразил твердый протест.

– Очевидно, недостаточно твердый. —Лиззи швырнула шляпу в том же направлении, что и перчатки. – Кто еще об этом знает?

– Весьма немногие, – как можно убедительнее и оживленнее произнес Джонатон, словно известность того факта, что покойный муж Лиззи не доверил ей самой распорядиться своей судьбой, малому количеству людей могла сделать сам факт более приятным. – Сам я считаю, что это дело касалось только тебя и Чарлза, а более никого.

– Чрезвычайно тебе признательна за такое суждение.

Она сняла плащ и повесила его на спинку кресла. Собираясь сюда, Лиззи была слишком взбешена, чтобы думать об одежде. Только по настоянию дворецкого и экономки она вообще надела плащ, хотя утро было сумрачным и морозным, радовал лишь свежий ветер, предвещавший наступление Рождества.

Пропустив мимо ушей ее выпад, Джонатон продолжал:

– Поверенный Чарлза знает…

– Мой поверенный, – перебила его Лиззи со злостью, про себя решив, что уволит этого человека как можно скорее. И сделает это с огромным удовольствием.

– Полагаю, Чарлз советовался с лордом Торнкрофтом, прежде чем внести это условие в свое завещание, а после его смерти я был вынужден условие принять, – говорил Джонатон с таким видом, словно находился в этот момент где угодно, только не здесь, – и написать Николасу, уведомив его об этом.

Тяжело дыша, Лиззи шагнула к нему.

– И ты не нашел нужным сообщить мне, твоей родной сестре, об акциях, которые есть не что иное, как вторжение в сферу моих наследственных интересов, а также интересов моих детей, но счел необходимым поставить в известность об условиях завещания Николаса Коллингсуорта? Человека, которого ты не видел десять лет?

– Тогда это было семь лет.

– Однако… Джонатон поднял плечи.

– Я обязан был сообщить Николасу.

Лиззи до безумия хотелось надавать ему оплеух, или наорать на него, или то и другое вместе.

– А как обстоит дело с твоими обязанностями по отношению ко мне?

– Я их выполнял. – Голос Джонатона был тверд. – Я обязан управлять твоими финансовыми делами до тех пор, пока не приду к убеждению, что ты в состоянии делать это сама. Говоря по правде, у меня имелось немало сомнений на этот счет: я не верил, что ты справишься с делами по управлению имением, наследственными делами детей, а также с инвестициями Чарлза.

Просто задушить его – слишком легкая кара. Лиззи устремила на брата смертоносный взгляд.

– Незачем винить меня в чем-то недостойном, – поспешил сказать Джонатон. – Я с самого начала говорил Чарлзу, что в его предосторожности нет нужды, потому что я в отличие от большинства окружающих не считал тебя легкомысленным и беспечным созданием.

Позволь выразить тебе за это мою вечную благодарность. – Ядовитый сарказм пропитывал каждое из этих слов. Расточаемые Джонатоном комплименты не достигали цели; он может стараться изо всех сил, но эти старания не изменят суть дела. – Тем не менее ты…

– Я не мог тебе сказать, будь оно все проклято, потому что не знал, как это сделать, Лиззи. – Джонатон запустил руку себе в волосы. – Чарлз включил этот пункт в завещание за год или около того до своей смерти, примерно в то время, когда Николас был удостоен титула. Хоть я и знаю, что они с Чарлзом в тот раз не встречались, все же подозреваю, что именно эта акция подала твоему мужу мысль, которую он потом осуществил в завещании. Возможно, я спорил с ним не так упорно, как следовало бы, но ведь я был убежден, что вы оба доживете до глубокой старости и все это утратит смысл. Но Чарлз умер, сообщать тебе о неуместном с твоей, да и с моей тоже точки зрения пункте завещания сразу после его смерти было как-то неподходяще, а потом, когда ты все более и более входила в самостоятельное управление твоими делами, это стало совершенно несущественным. Но я клянусь тебе, история эта тяжким грузом лежала на моей совести.

Лиззи недоверчиво хмыкнула.

– Да, так и было, – заверил Джонатон. – Я постепенно свыкался с этим, но мне пришлось нелегко. Чувство вины, как ты понимаешь.

Брови Лиззи приподнялись, но она промолчала.

– Вероятно, это чувство не обрело достаточно определенный характер. Возможно, из-за того, что нам не верилось в возвращение Николаса домой, а ты все более уверенно справлялась с делами, обсуждаемый сейчас мною и тобой пункт завещания стал казаться ненужной деталью. Рассказать тебе о нем – означало бы расстроить тебя понапрасну, и я просто пренебрег этим. – Джонатон поморщился и добавил: – Вернее сказать, я о нем полностью забыл.

Лиззи довольно долго молча смотрела на брата, обдумывая его слова. В сущности, гнев ее мог быть в той же мере направлен на ее покойного мужа, как и на Джонатона, который, бедняга, вынужден был принять на себя всю тяжесть ее неистового возмущения. Но с другой стороны, Джонатон не оказался бы в подобном положении, если бы не держал столь долго язык за зубами.

– Ну что ж, – со вздохом заговорила она, более или менее успокоившись, – предположим, я приму твое объяснение. Теперь, когда ты открыл мне некую толику правды, я нуждаюсь в более подробном изложении обстоятельств дела и, надеюсь, того заслуживаю. – Элизабет собрала бумаги и протянула их брату. – Честно, Джонатон, неужели ты считаешь, что частичная копия завещания моего мужа, то есть того пункта в нем, о котором я не имела представления, и твоя коротенькая записка достаточны?

– Я считал, что изложил все достаточно подробно, – пробормотал Джонатон.

– В таком случае ты ошибаешься. Сообщать о недостатке доверия ко мне со стороны моего мужа письменно, а не в личном разговоре, на мой взгляд, есть проявление трусости. А ты как думаешь?

– Господи, разумеется! – Джонатон энергично кивнул. – Это еще мягко сказано. Я никогда не считал себя трусом, но когда потребовалось сообщить тебе о последней воле твоего покойного мужа, я им стал. Смею сказать, что предпочел бы смотреть надуло пистолета, направленное на меня, а не на твою физиономию в подобной ситуации. Ты всегда обладала достаточно бурным темпераментом и была подвержена вспышкам негодования, хотя в последние годы, надо отдать тебе справедливость, стала намного сдержаннее. Я даже надеялся, что когда ты, получив мое письмо, явишься сюда, то поведешь себя существенно спокойнее и рациональнее. Очевидно, я ошибался.

– Очевидно.

– И хотя я недооценивал степень твоей ярости, я тем не менее был убежден, что твоя первая реакция окажется не слишком приятной. В этом я не ошибся.

И Джонатон продемонстрировал Лиззи свою самую очаровательную, совершенно мальчишескую улыбку, которая неизменно покоряла неискушенные женские сердца.

– Тут ты прав, – согласилась Лиззи, сама еле удерживаясь от улыбки. Скрестив руки на груди, она произнесла: – Ну, итак?

– Что ну?

– А объяснение?

– О, разумеется. Оно очень простое. На Чарлза сильно повлиял финансовый успех Николаса и возведение его в рыцарское звание. Поэтому он и решил, что лучшего человека, который бы контролировал финансовое будущее его семьи, не найдешь. Но при этом он понимал, что Николас может не вернуться в Англию на постоянное жительство, и потребовал, чтобы я вел твои дела до того времени, как Николас приедет домой, если он вообще приедет. Или мальчики достигнут совершеннолетия и получат свое наследство. Или… – Тут он сделал паузу. – Или ты снова выйдешь замуж. В том случае, если бы я и отец одобрили твой второй брак, управление состоянием Чарлза, то есть твоим состоянием, перешло бы в руки твоего нового мужа.

Элизабет уже прочитала об этом в коротеньком письме брата, однако значение поступка Чарлза дошло до нее по-настоящему только теперь, когда она услышала все из собственных уст Джонатона. Она опустилась в ближайшее кресло.

– Смогу ли я когда-нибудь сама управлять своим состоянием? – медленно произнесла она. – И своей жизнью?

– Ты уже это во многом делаешь. – Джонатон придвинул свободное кресло поближе к Элизабет и сел. – По сути дела, ввиду отсутствия Николаса Чарлз передал все в мои руки. Вспомни, что после того, как прошло самое тяжкое потрясение от смерти Чарлза, ты постепенно начала принимать все большее участие в делах.

Элизабет кивнула:

– Да, но у меня сложилось впечатление, что ты просто занимаешься моими делами по просьбе семьи, поскольку сама я в то трудное для меня время не могла заниматься этим, а не потому, что Чарлз назначил законного опекуна. Но почему мне не сказали об этом сразу после его смерти?

– Это было бы не слишком разумно. – Джонатон явно старался как можно осторожнее выбирать слова. – Горе – ужасная вещь, Лиззи, в особенности такое, которому никто и ничем не может помочь. Безвременная смерть Чарлза потрясла всех нас, но вспомни опять-таки, что ты была сама не своя в течение многих месяцев.

– Да, конечно, – пробормотала Элизабет.

Она не могла забыть те мрачные дни, полные чувства невозвратимой утраты, раскаяния, полные неожиданно возникавших поразительных открытий, касающихся не столько человека, за которого она вышла замуж, сколько ее самой.

Она необычайно гордилась тем, что смогла пережить это, а еще более тем, что повзрослела и обрела уверенность в себе. Она сама делала все, что следовало, для своих сыновей и для себя. Сейчас она осознала, что если бы Джонатон сразу после смерти Чарлза рассказал ей, каким образом тот обеспечил в завещании защиту своей семьи и ее состояния, она, видимо, никогда бы не стала самостоятельной женщиной и продолжала бы опираться на помощь мужчин во всех необходимых случаях.

– Послушай, Джонатон. – Лиззи покачала головой. – Я была такой дурой! Я не обращала никакого внимания на денежные дела, пока Чарлз был жив.

– В таком случае ты не похожа на большинство женщин.

– Я не принадлежу к большинству женщин. – Она прямо посмотрела брату в глаза. – При жизни Чарлза я этого не осознавала. Я всегда считала, что принадлежу к очередному поколению женщин из рода Эффингтонов, независимых и своевольных, но не применяла на практике свойства характера, унаследованные от этих леди, пока жизнь не заставила меня опереться на мои внутренние силы. Мне не приходилось этого делать при Чарлзе, потому что нужды в том не ощущалось. И все-таки очень неприятно сознавать, что муж мой недостаточно хорошо меня знал и не полагался на меня.

– Чарлз был глупцом, – несколько жестче, нежели было бы допустимо, сказал Джонатон.

Лиззи посмотрела на него с удивлением.

– Говорю так потому, что он не сумел оценить ни твой ум, ни твою проницательность, – поспешил исправить свою оплошность Джонатон. – Ведь я отпрыск того же древа Эффингтонов и так же, как и ты, наделен умом, проницательностью и даже обаянием. —Джонатон слегка улыбнулся. – И могу замечать то, чего не замечают менее сообразительные смертные. Лиззи засмеялась:

– Думаю, сейчас это уже не имеет значения. Все сказано и сделано, а теперь, как я понимаю… – Она умолкла, словно пораженная какой-то неожиданной догадкой. – Джонатон…

– Я бы предложил выпить по этому поводу стаканчик бренди.

Джонатон вскочил и быстро подошел к шкафчику, в котором их отец держал отменное бренди и другие спиртные напитки.

– Пожалуй, час слишком ранний, чтобы пить бренди, – заметила Яиззи.

– Час более поздний, чем ты предполагаешь, – бросил через плечо Джонатон и открыл шкафчик.

– Даже если так, я не понимаю, за что мы будем пить.

– За родственные чувства. – Он стоял к ней спиной, и голос его звучал сдавленно. – Нерасторжимые кровные узы. И взаимную лояльность.

Через минуту он вернулся к своему креслу, держа в одной руке два стаканчика, а в другой – графин.

– За то, чтобы никто не убивал гонца. – Он наполнил стаканчик и протянул его Лиззи. – За прощение.

– Ну хорошо, получай мое прощение. – Она без особой охоты взяла стаканчик. – Но я, право, не думаю…

– Выпей, Лиззи, – перебил ее Джонатон, – ведь ты любишь бренди. И всегда любила.

Он налил себе и выпил бренди одним глотком.

– Как, очевидно, и ты. – Лиззи осторожно пригубила напиток. Хотя для подобных возлияний час был и в самом деле ранний, бренди приятно согрело ее. – Хорошо выпить в такой промозглый день.

– Ну вот видишь! – Джонатон весело улыбнулся, но взгляд у него был чуть-чуть настороженный. – Может, хочешь еще?

– Благодарю, с меня достаточно. – Она рассмеялась. – Право, Джонатон, можно подумать, что тебе хочется напоить твою сестру допьяна.

Джонатон тоже рассмеялся, но смех его был какой-то неестественный, визгливый, неприятный.

– Что за нелепая мысль!

– Бренди всегда пробуждает во мне ощущение тепла и уюта. Выпьешь – и уже не можешь сердиться ни на что, даже если это тебе очень неприятно. – Она снова пригубила напиток. – Тебе стоило бы использовать этот прием до того, как ты послал мне свою записку.

Джонатон вяло усмехнулся.

– Мне следует извиниться перед тобой. Во всем этом на деле нет твоей вины. – Лиззи взяла стаканчик с недопитым бренди в обе ладони. – О, разумеется, ты должен был давно сказать мне правду, но я могу тебя понять: ты верил, что делаешь все мне во благо.

– Помни об этом, – почти выдохнул он.

– Мне не стоило так злиться. В глубине души я признательна тебе за твои усилия. Но мне кажется, ты чего-то не договариваешь.

– Не договариваю? – Джонатон налил себе еще бренди. – Тебе добавить?

– Я и этого не допью. Так в чем дело? О чем еще ты умолчал?

– Тебе это не понравится.

Джонатон покачал головой с таким грустным выражением лица, что Лиззи, наверное, стало бы его жаль, если бы она не ощутила свербящую боль под ложечкой – результат дурного предчувствия.

– Право, не думаю. – И тут Лиззи вдруг поняла, от какого сообщения ее брат так старается воздержаться. – Джонатон, почему ты решил рассказать мне о завещании Чарлза именно сегодня? Почему, Джонатон?

Помолчав, тот выпалил:

– Николас вернулся.

У Лиззи подпрыгнуло сердце.

– Вернулся?

– В Лондон. Приехал, кажется, только вчера.

– Понятно. – Голос у Лиззи был совершенно спокойный вопреки неистовому биению сердца и шуму крови в ушах. – Но ведь это в известной мере осложняет дело, не так ли?

Брат задумчиво сощурил глаза:

– Вот уж не знаю. Разве? Лиззи допила бренди.

– Да, если он полагает, что может вмешиваться в мою жизнь и сам заниматься моими делами.

– И это все?

– Конечно. А что еще может быть? Джонатон тяжело вздохнул:

– Кажется, я должен покаяться еще кое в чем.

– Так много за один день? – снова взвилась Лиззи. – Ты что, нарочно все это приурочил к кануну Рождества?

– Я знаю, что ты и он однажды открыли друг другу свои чувства, – тихо-тихо произнес Джонатон.

– Не говори вздор! – Лиззи мгновенно вскочила на ноги и нервно забегала по комнате. Ни один человек не знал и не знает, какие чувства она испытывала к Николасу – или думала, что испытывает. Замечание брата – чистая спекуляция на этот счет, ни на чем не основанная. – Между Николасом и мной не было ничего большего, чем обычная дружба. За все время его отсутствия я ни секунды не думала о нем.

Она говорила неправду и прекрасно это знала. Николас Коллингсуорт был очень близок к тому, чтобы завладеть ее сердцем. Однако он оскорбил и унизил ее. Она не позволит ему сделать это еще раз.

Круто развернувшись, она подошла к брату:

– Это, конечно, смешно, и все-таки объясни, почему ты думал, что между нами что-то было?

Джонатон встал и снова тяжело вздохнул.

– Потому что я тогда подслушал вас, тебя и Николаса.

– Что значит ты подслушал? – широко раскрыв глаза, спросила ошеломленная Лиззи.

– Я слышал весь ваш разговор вот в этой самой комнате. Накануне его отъезда из Англии.

– Ты подслушивал? – со свистом втянув в себя воздух, прошипела Элизабет. – Личный разговор? Как ты мог?

– Я не в прямом смысле слова подслушивал, я оказался в ловушке. Это вышло непреднамеренно, – с возмущением заявил Джонатон. – Не ты одна назначила свидание в этой комнате. Я вообще во время каждого рождественского бала встречался здесь с какой-нибудь девушкой.

– Но это не было свиданием!

– Было бы, если бы все вышло по-твоему, – с ухмылкой отрезал Джонатон.

– Мне следовало задушить тебя пять минут назад, когда у меня была такая возможность!

– Пустые угрозы ничего не значили, когда мы были детьми, они ничего не значат и теперь. Кроме того, я вне досягаемости и намерен оставаться вне досягаемости.

Он развернул кресло и поставил его перед собой, как делал мальчишкой, когда его дразнилки приводили Элизабет в бешенство. Она ничуть не удивилась бы, если бы Джонатон сейчас показал ей язык.

– Ну так вот, как я уже говорил, я назначил в библиотеке свидание очаровательной молодой особе. Я не назову ее имя, но она была мила. Просто очень мила.

–Ну и?

– Ну и когда я услышал шаги Николаса, то спрятался за диваном, потому что думал, что это пришла она, и хотел устроить ей сюрприз.

– За этим диваном? – спросила Элизабет, показывая на диван у дальней стены.

– За этим самым. Можешь себе представить, каким сюрпризом для меня было появление Николаса вместо прелестной юной леди…

– Имя которой ты позабыл, – не без яду вставила свое слово Лиззи.

– Оно тебе ни к чему. Так или иначе, Николас был в библиотеке, а я пытался придумать, как объяснить ему мое присутствие, но тут вошла ты. Я не имел представления, каким образом выпутаться из создавшегося положения без величайшего конфуза для всех заинтересованных лиц, и решил, что лучше всего сидеть молча.

Лиззи скрипнула зубами.

– Значит, ты сидел за диваном все время? Он кивнул.

– Но ты никогда не сказал мне об этом ни слова. – Лиззи скрестила руки на груди. – Почему?

– Потому что тогда я думал, что Николас прав. – Джонатон слегка приподнял плечи и посмотрел Лиззи в глаза – ни дать ни взять самый настоящий герцог, а не какой-то противный старший брат. – Я решил, что происходящее между вами гораздо менее значительно, чем то, что существует между тобой и Чарлзом. Однако оглядываясь назад, я начинаю думать, что был тогда не прав.

–Что?

– Я уверен, что вы с мужем любили друг друга, но далеко не убежден, что то была… – он сделал паузу, – …великая страсть.

– Великая страсть? – Лиззи повысила голос. – Ты спятил? Великая страсть? Не могу поверить, что ты смог сочинить нечто столь смешное. Явно начитался маминых романов и папиных стихов! Великие страсти существуют только в романах и стихах, в реальной жизни им нет места. – Она произносила эти слова без раздумья, а в глубине сознания дивилась тому, когда успела стать такой скучной ханжой.

– Хорошо, я скажу иначе, – очень спокойно заговорил Джонатон, взгляд которого при этом был полон скепсиса. – Я не уверен, что ты была такой счастливой, какой могла бы стать.

Что за невероятная чушь! – Лиззи вздернула подбородок. – Мы с Чарлзом любили друг друга, и это была и в самом деле величайшая страсть. Мы были счастливы друг другом. Слова «блаженство» недостаточно, чтобы определить нашу жизнь. Если бы Чарлз не умер, то, смею сказать, мы пребывали бы по отношению друг к другу в состоянии экстаза до самой смерти.

– Именно поэтому ты считаешь должным объявить мне об этом во всю силу твоих легких, – произнес он самым кротким тоном.

Ей снова захотелось его отколотить.

– Ты выводишь меня из себя, Джонатон. С меня достаточно.

Она схватила свою шляпу и плащ и направилась к двери. Останься она еще хоть на минуту, она бы задушила братца, и вообще у нее не было ни времени, ни терпения, которые она могла бы сейчас потратить на него. Нет, Элизабет и так уже потратила много и того, и другого, чтобы изгнать Николаса – сэра Николаса – из своей жизни, и она не может позволить ему вернуться в эту жизнь без борьбы. И если она собирается вступить в бой с человеком, который так многого добился, она должна использовать все оружие, какое есть в ее распоряжении, не теряя ни минуты времени.

Леди Лэнгли, Элизабет Лэнгли, – взрослая женщина, она далеко ушла от легкомысленной Лиззи Эффингтон. Она более чем достойный противник для Николаса Коллингсуорта.

– Куда ты идешь?

– Первым долгом я отправляюсь уведомить моего поверенного, эту продажную мерзкую крысу, что в его услугах более не нуждаются. Затем я намерена нанести визит поверенному отца, который защищал интересы моей семьи – не Чарлза, и не Коллингсуорта – бессчетное количество лет, и попробую выяснить, что можно предпринять в связи со всем этим делом.

Она снова повернулась к брату резким движением.

– Независимо от того, какую жизнь мы вели с Чарлзом, я не позволю ему дотянуться до меня из могилы и поместить меня в милую, уютную, не требующую умственных усилий нишу, в которой мне, по его мнению, место, словно я – фарфоровая куколка. И я не позволю самоуверенному, высокомерному чужаку, заинтересованному только в том, чтобы увеличить свое состояние, контролировать мою жизнь и будущее моих сыновей.

– Желаю тебе успеха, Лиззи! – В голосе Джонатона прозвучало искреннее восхищение. – Можешь рассчитывать на мою помощь, если она тебе понадобится.

Лиззи посмотрела на него с едкой иронией во взгляде:

– Это самое меньшее из того, что ты можешь сделать.

– Я готов это сделать в любой подходящий момент. Но ты вполне можешь положиться на милосердие Николаса.

– Никогда!

– Вероятно, милосердие – не совсем удачно выбранное слово. Но Николас – очень умный человек и весьма опытный делец. Если ты, вернее, мы просто покажем ему, насколько хорошо ты управлялась с деньгами Чарлза, то есть, извини, с твоими деньгами, он, может, согласится оставить все как есть. Пожалуй, даже лучше будет, если ты пришлешь свои счетные книги, а я передам их ему самолично.

– Я пришлю их немедленно. Ты в самом деле полагаешь, что есть хотя бы отдаленная возможность, что он оставит все как есть?

Не знаю, Лиззи, но ты не забывай, что он не только друг Чарлза, но и мой. Раньше он был человеком вполне добропорядочным, и я не думаю, что он существенно изменился.

– Ты веришь, что хоть кто-то, сделавший состояние на торговле, может остаться добрым и порядочным?

Джонатон сделал всего лишь мгновенную паузу, потом кивнул и произнес уверенно: —Да. Лиззи недоверчиво хмыкнула:

– Ну а я – нет. И я не намерена рисковать всем из-за предполагаемой возможности, что Николас Коллингсуорт остался добрым и порядочным человеком.

Она снова было направилась к двери – и снова повернулась к брату:

– Ну, теперь уже все наконец? Джонатон сдвинул брови.

– Что все?

– Ты больше ничего от меня не скрываешь? Такого, что мне следовало бы знать?

Джонатон отрицательно помотал головой:

– Абсолютно ничего.

– Что-то мне не верится. Джонатон рассердился по-настоящему:

– Ты глубоко ранишь меня, сестрица!

– Этого я и хотела, – раздраженно бросила Лиззи. – Если твоя способность хорошо хранить секреты свидетельствует о том, что ты справишься со своими обязанностями, когда унаследуешь титул отца, то из тебя получится отличный герцог. – Она рывком распахнула дверь. – Но до этого еще надо дожить.

Джонатон проводил сестру взрывом смеха и словами:

– Интересное у нас будет Рождество, леди Лэнгли.

Меньше всего Элизабет хотелось думать сейчас о Рождестве. Оно будет четвертым со времени ее вдовства, а после смерти Чарлза каждое последующее было для нее тяжелее предыдущего.

В прихожей Элизабет окликнула свою горничную, попросила, чтобы карету подали поскорее, и старалась по мере возможности изображать полное удовлетворение окружающей действительностью, но в голове царила такая сумятица от массы неприятных и беспокойных мыслей, что задача оказалась почти непосильной.

Пока Чарлз был жив, Лиззи легко прогоняла от себя мысли о Николасе и последней встрече с ним. Но после смерти мужа непрошеные воспоминания настигали ее на каждом рождественском балу – и не только воспоминания, но и мучительные сомнения.

Что, если она тогда ошиблась?

Что, если ошибается и теперь?

Вздор, нисколько она не ошиблась. Она не позволит себе думать иначе. Кроме того, теперь это уже ничего не значит. Она не желает иметь с Николасом ничего общего. И он, конечно, тоже не желает вступать с ней в сколько-нибудь тесные взаимоотношения. Джонатон, видимо, прав. Николас будет рад избавиться от ответственности, о которой никого не просил.

А если нет?

Тогда ей придется сделать все от нее зависящее, чтобы его существование превратилось в настоящий ад. Она не имела представления, как это делается, но, наверное, задача не столь и сложна. В настоящий момент детали не имеют значения.

Лиззи подняла голову и одарила сияющей улыбкой лакея, который отворил для нее дверь. В конце концов, она виконтесса Лэнгли, вполне успешно управляющая своими финансами, дочь герцога и герцогини Роксборо, а кровь, без сомнения, многое значит. Ее отец пишет стихи, пусть и плохие, а мать – сочинительница любовных и приключенческих романов. Кое-что из этих двух творческих резервуаров попало ей в жилы. Придет время, и она придумает свой план.

Николас Коллингсуорт даже не догадывается, с чем ему придется иметь дело.

Лиззи Эффингтон стала Элизабет Лэнгли.

А Элизабет Лэнгли – это сила, с которой надо считаться.