Текст книги "Асса!"

– Ну что, подружки, как прошел день?

И мы с Мариной, совершенно не сговариваясь, неожиданно, вдруг как зарыдаем! Громко, в один голос, как маленькие, хлюпая носами и размазывая слезы по лицу. И уже не просто рыдаем, а воем.

Родители Марины перепутались:

– Что? Что случилось?

А мы смотрим на них, ревем, широко открыв рты, икая и всхлипывая, и ничего объяснить не можем.

А разве могут объяснить дети, что происходит с ними в десять лет? Что взрослые комплексы приходят из этого счастливого детства и остаются навсегда? Когда какая-то девочка настолько красива, восхитительно талантлива, настолько безупречна, что на ее фоне ты – некрасивая, глупая и никогда не сможешь так танцевать и бить в тамбурин, и никогда у тебя куклы не будут в накрахмаленных платьях, и сама ты не знаешь, почему этого никогда не будет. А не будет, потому что ты – другая. Но в детстве тебе этого не понять, и никто не может объяснить. И ты рыдаешь не от зависти к красивой девочке, нет, – от поражения по всем фронтам.

На следующее утро моя мама – тетя Света – спустилась с нашего третьего этажа на Маринин второй и позвонила в дверь.

Открыла тетя Роза.

– Как Марина? – спросила мама.

– Спит еще. А что?

– Не знаю, чем там их кормили. Мы всю ночь не спали. Вику рвало, марганцовкой желудок промывали.

– Кажется, торт был с цветочками.

– Сколько раз говорила! Но разве кто-то слушает? Там же крем – сплошной маргарин!

– Да, – согласилась тетя Роза. – Крем очень жирный.

Урок английского

Однажды в шестом классе мы с Кариной Саноян сбежали с английского. Не то чтобы мы урок не выучили или домашнее упражнение не написали, мы учились неплохо, скорее, это была бравада. Гляньте, мы уже взрослые. А вот взяли и не пошли на урок. И чтобы противные мальчишки удивились: а куда Вика с Кариной подевались? Чтобы хоть так нас заметили. И чтобы не менее противные девчонки обзавидовались – опять эти две выделились, мальчики теперь от них не отстанут: храбрецов уважают. А в глазах одноклассников сбежать с урока значило – бросить вызов правилам. За такое неповиновение сильно наказывали. «Бросали в застенки, пытали, возводили на эшафот…», на худой конец, порицали и вызывали родителей к директору. Но мы с Кариной всего этого не хотели. Ну, покрасуемся перед классом, и все.

Урок английского был выбран не случайно. Вела нашу группу (класс делился на две группы) немолодая Любовь Сергеевна. Зрение у нее было плохое, а еще хуже – память. И она очень боялась, что ее проблема станет известна дирекции школы. Любовь Сергеевна забывала наши имена, путала темы уроков. Могла два, а то и три урока подряд объяснять одну и ту же тему. Вот с математики не сбежишь, Элеанора Мушеговна сразу бы заметила и спросила у классной руководительницы Риммы Арменаковны: почему девочек нет, не заболели ли они? А классная бы позвонила родителям.

Английский стоял третьим уроком в расписании, и все знали, что по средам с утра у Риммы Арменаковны уроков нет, она приходила только к четвертому уроку – русскому языку и литературе.

Дежурил по классу в тот день Артур Оганесян – круглый отличник и председатель совета отряда. Он не моргнув глазом на вопрос Любови Сергеевны, где Трунова и Саноян, соврал, что мы больны уже неделю. Все остальные одноклассники честно закивали головами. Сбежать с урока – как нырнуть в прорубь или прыгнуть с вышки с парашютом, а не выдать сбежавшего – тоже почти подвиг. Партизаны в гестапо.

Из школы в учебное время выйти было невозможно: сторожиха Тигрануи танком стояла в дверях и без записки от учителя или врача не открывала. Праздно шатающиеся с портфелями по коридорам школы в «урочное» время шестиклассницы выглядели бы подозрительно, поэтому решено было спрятаться в девичьем туалете в двух шагах от кабинета английского.

В туалете было окно. Мы долго пытались открыть его, чтобы впустить свежего воздуха, но муж Тигрануи – завхоз – заколотил все окна на первом и втором этажах школы. Не пройдя контроль у сторожихи, ученики не раз исчезали этим путем.

* * *

Карина сказала:

– Я боюсь, а вдруг директор Анна Варшамовна захочет в туалет, придет и застукает нас здесь?

– Ну и что? Может быть, нам тоже в туалет захотелось.

– С портфелями? Я выйду и постою в коридоре. Я боюсь, боюсь, – повторяла Карина.

– Не ходи! Вдруг Римма Арменаковна будет идти по коридору.

– С чего это? У нее «окно».

И, схватив портфель, Карина направилась к дверям.

– Портфель оставь! – крикнула я ей в спину. Но Карина даже не обернулась.

Я надулась и уставилась в окно.

Вдруг послышался какой-то шум в коридоре. Подбежав к дверям, я припала к замочной скважине и отчетливо увидела и услышала:

– Саноян! Стоять! Почему не на уроке? У вас английский?

Что Карина отвечала, было не разобрать. Зато голос Риммы Арменаковны крепчал и разносился по пустому коридору троекратным эхом:

– В туалет захотела? А почему с портфелем? Ты ушла с урока?

Послышалось всхлипывание.

– А где твоя закадычная подруга Трунова? Не удивлюсь, если за колонной прячется!

– Нет, я в туалете! – крикнула я, выбегая в коридор с портфелем. Не могла же я бросить подругу одну в пасти льва.

– Сбежать сурока! Это пахнет исключением из пионеров!

Мы с Кариной завыли в два голоса.

– Идите за мной! – приказала Римма Арменаковна и повела на английский.

Сначала, подталкивая нас в спины перед собой, провела через кабинет домоводства (смежный с кабинетом английского), где пятиклассницы шили ночные рубашки из ситчика. Евдокия Семеновна повернулась на шум и так выразительно посмотрела на нас с Кариной, что у нас отнялись ноги.

– Опять прогуливают! – басом сказала Евдокия Семеновна. – А юбки на пять сантиметров короче, чем ГОСТ, сшили. Вертихвостки!

Заклейменные позором, провожаемые двадцатью парами глаз пятиклассниц, мы толкнули дверь и очутились перед Любовью Сергеевной и половиной нашего класса (другая половина сидела в классе у другой учительницы и нашего стыда не видела).

У Любови Сергеевны, свято верившей, что мы всегда говорим правду и только правду, отнялся язык.

– Доставайте дневники! – приказала Римма Арменаковна. Она знала, что добрейшая Любовь Сергеевна сама не предпримет карательных мер. – Разрешите вашу красную ручку.

– Да, пожалуйста! – пролепетала учительница английского. И, обращаясь к классу, добавила с укором: – А вы сказали, что они болеют.

Одноклассникам было весело: вместо нудного английского – развлечение с экзекуцией.

«Ушла с урока английского. Поведение – 2», – красивым учительским почерком, с нажимом на заглавные буквы и наклоном вправо, написала Римма Арменаковна и подписалась: «Ягубова, кл. рук.».

– И чтобы подпись родителей была завтра рядом с моей.

– А где вы их нашли? – спросила наконец Любовь Сергеевна.

– В туалете!

– Фууу! – скривилась милая Любовь Сергеевна. – Там же воняет!

Предсказания бабушки

Моя бабушка Варвара Емельяновна очень злилась, когда незамужние женщины жаловались, что «мужик пошел не тот», «достойных разобрали» или «настоящие мужчины давно вымерли». Она говорила: «Дело не в том, что нормальных мужчин не осталось, дело в том, что одни и те же женщины замуж выходят. Вон наша соседка Кукольникова Зоя три раза замуж выходила. Одного мужа похоронила, другого прогнала, – загибала пальцы бабушка, – а третий сам ее нашел!» Я слушала бабушку, смущалась и хихикала в кружевной платочек, как барышня из Смольного института.

Была у нас в ереванской школе учительница черчения, Луиза Левоновна. Язык Луизы Левоновны представлял собой смесь русских и армянских слов с труднопроизносимыми техническими терминами, смачно приправленную бакинским акцентом. Стоило ей открыть рот, как полкласса падало на парты и ржало, давясь слезами. Я же откровенно ржать не могла: в чертежном кабинете ваша покорная слуга сидела за первой партой перед учительским столом. За моей широкой спиной одноклассники делали все, что им заблагорассудится, потому что учительница раз и навсегда выбрала объектом своих нападок – меня. Правды ради – за дело.

Во-первых, мне все время было смешно. В том нежном возрасте даже безобидное слово «втулка», щедро употребляемое учительницей черчения, вызывало у меня гомерический хохот. Но выплеснуть его наружу было никак нельзя: в школу немедленно вызывался мой папа в военной форме, к которому Луиза Левоновна явно благоволила. Она так папе и говорила: «Ви такой интэрэсный чалавэк, а ваш дочурка на урок ничего нэ дэлат, толка хыхыкат». Во-вторых, у меня вместо рук – крюки. Черчение и рисование – не мои дисциплины. Я ни за что в жизни не нарисую ровную окружность, а верхом моего живописного творчества по сей день является прямоугольный аквариум с синей рыбкой. Как только Луиза Левоновна произносила слово «втулка» (у нее получалось «ффтулка»), меня начинало трясти. Хохот приходилось загонять внутрь, наружу вырывалось глупое хихиканье, которое еще больше раздражало учительницу. – Дэвушка, – обращалась ко мне она, – ви почему постоянно хыхыкаете? (У меня уже текли слезы.) Ви меня СЛЫШАЕТЕ? Я вам нэ разрешал хыхыкать. (У меня текло уже из носа.) Идите на доску чертить ффтулка.

Позади меня лежал весь класс.

Нужно отдать должное Луизе Левоновне: она была сильной женщиной. Огромный рост. В одной руке зажат дубовый транспортир, размером в половину взрослого человека и такого же веса. В другой – такой же дубовый циркуль с остро заточенным концом и зажатым мелком. Что современные дети знают про те циркули с зажатым в них мелком? Попробуйте-ка поднять на уровень глаз такой транспортир и заштриховать под определенным углом срез той самой втулки. Или вывести окружности на доске гигантским циркулем. А Луиза Левоновна могла. Легко и изящно. Ее ученики становились лучшими инженерами Армении. Она могла даже деревянную чурку научить чертить и строить замысловатые проекты.

Но вернемся к бабушке. Замужем она была два раза. Первый раз недолго, несколько месяцев. Свекровь привела ее за руку обратно в родительский дом: полгода прошло, а ребеночка нет. «Бездетная она, плохая», – сказала свекровь и гордо удалилась. Другая девушка после такого позора пошла бы и утопилась. Но не моя бабушка. Она потуже заплела русую косу и пошла учиться на курсы продавцов. А через год к ней посватался первый парень на деревне, гармонист Кузьма. И родили они четверых детей. И ничего, что Кузьма был неграмотным и до конца своих дней расписывался крестиком, зато все его дети стали врачами. Кто бы мог подумать, что я повторю и соединю судьбы Зои Кукольниковой и Луизы Левоновны: три раза выйду замуж, стану учительницей и всегда, в какой бы стране ни жила, буду говорить с акцентом. А надо было с уроков английского не сбегать!

Захрмар

Это сейчас перелеты на самолетах не являются апокалипсисом. Сел и полетел. Смотришь кино, попиваешь кофе, чай и другие горячительные напитки. Стюардессы и стюарды улыбаются. Приносят подушки, пледы и наушники.

А я помню другие времена… В аэропортах по всему Советскому Союзу – задержки рейсов на несколько суток, сон на чемоданах. Иногда зал вылета пассажиров превращался в ночлежку, достойную пера Максима Горького. Завязывались романы, решались разводы и рождались дети – и все это не сходя с отвоеванного в бою места на полу (в кресле – это было невероятное счастье).

* * *

А еще людей советских времен, удачливо купивших билет на самолет (надо было километровые очереди отстоять в билетных кассах), испортил дефицит продуктов. Поэтому в чемоданах в основном провозили еду.

Мы тоже этим не гнушались. Если приезжали в Донецк, то увозили в Ереван свежую парную свининку на шашлык, домашние колбасы, местный жирный творог.

Бабушка вставала в очередь на Колхозном рынке в четыре утра, чтобы добыть нам к отлету свежего мяса. Затем свинину слегка замораживали, чтобы не протекла на багаж других пассажиров, упаковывали в сумки и обязательно брали в ручную кладь в салон самолета.

Кроме мяса, в нашем багаже были прокрученные с сахаром свежие малина и смородина в литровых банках, закрытых марлечкой и пластмассовыми крышками, майонез – тоже в стеклянных банках, домашняя сметана, вяленая таранка, соленые бычки (рыбка из Азовского моря), балык.

А в аэропорту – жара и задержка рейса на сутки.

Сутки – это божий подарок. Можно взять такси, уехать обратно к бабушке домой и все вышеперечисленное загрузить в холодильник, а потом обрывать телефон, звонить в справочную, чтобы услышать заветные слова: «Начинается регистрация на рейс!»

А если задержка на три часа, а потом опять на три и еще на три? Будет, как в фильме «Гараж»: «Ветчина совсем завонялась!»

Однажды мы летели из Еревана в Донецк. Нас мурыжили пару суток, мы уже перезнакомились со всеми пассажирами злополучного рейса, со всеми провожающими, подвозившими в аэропорт еду, воду и горшки для детей, рассказали друг другу всю жизнь, нашли миллион общих знакомых, обменялись телефонами и договорились обязательно встретиться в Ереване, когда вернемся из отпуска, в который мы еще не улетели. И вдруг неожиданно объявили посадку на наш рейс.

Вся орава пассажиров бросилась взвешивать провонявший багаж, тянуть за руку ревущих, невыспавшихся детей, волочь корзины с уже подгнившими фруктами.

Не веря в чудо, сели в самолет, распихали вещи, сняли обувь. Обливаясь потом и молясь, чтобы не высадили обратно (и такое бывало), ждем.

И вот нежно так, ненавязчиво, легко запела турбина под крылом самолета.

Грузный мужчина, сидящий в ряду перед нами, посмотрел в иллюминатор, вытер абсолютно мокрое от пота лицо большим клетчатым носовым платком и сказал: «Захрмар!» (Ругательство, дословно «змеиный яд».)

Сработало.

Через два часа мы благополучно приземлились в аэропорту города Донецка.

Детские писатели Вита Трунова и Вова Третьяков

Человек жив, пока жива память о нем. «Три поколения – сто лет» (Жорж Сименон, «Сын»).

Значит, мой двоюродный брат Владимир Третьяков жив – я о нем помню, о младшем братике.

Мы росли с ним вместе в одном доме у общих дедушки и бабушки – Кузьмы Ивановича и Варвары Емельяновны. Мой папа и Володина мама, родные брат и сестра, – оба врачи, частенько колесили по долам и весям, а детей подкидывали родителям. Я помню Вову маленьким, толстеньким мальчиком. Тогда мне казалось, что более противного и назойливого ребенка, да еще и брата, которого надо любить, на свете нет. Вова все время хотел кусять. До стола он не доставал, на стул вскарабкаться еще не умел, да и вес мешал, поэтому он постоянно клянчил у меня то ковбаски, то пляника, то мяска. Я была взрослая (6 лет), очень уверенная в себе девушка, которая никогда не была голодной. Я питалась духовной пищей, а Вова мешал, бегая по комнате и выкрикивая басом: «Баба сиськи купиа! Уяяяяя!»

Какие только шоу не придумывали дедушка-бабушка, чтобы я разинула рот, и они быстренько влили бы в меня пару ложек супа. Однажды в процессе моего и Володиного обеда дед вжился в образ красного командира настолько реально, что запрыгнул на стол, выхватил из настоящих ножен настоящую саблю и заорал на всю Калиновку (это район в Донецке): «Мы красные кавалеристы, и про нас..!» Бабушка согнала деда со стола веником, а мы с братом настолько изумились, что в меня влезла тарелка борща, а в Володю – три.

Еда меня мало интересовала, я творила. Организовала театр между диваном и двумя табуретками. Диван служил зрительным залом, а табуретки – закулисьем. Между ними – сцена. Я, понятно, была сценаристом и режиссером, Вова – единственным и неизменным актером. Говорил он еще плохо, длинные монологи наизусть произносить не мог, путался и плакал, просил пляник, я рыдала за сценой, бабушка грозилась весь наш театр разогнать и написать нашим родителям длинные письма.

И вдруг младший брат подал идею. «Вита, – попросил будущий хирург и большой поклонник всего, что я когда-либо в жизни награфоманила, – ты книзьку написи. Казку».

Творчество так и перло из меня, поэтому я немедленно приступила к новому проекту. Сначала мы долго рисовали обложку, лежа на полу и высунув языки от усердия. Еще не зная, про что «казка» и как будет называться наше произведение, написали большими буквами: «Детские писатели Вита Трунова и Вова Третьяков». Я умела рисовать лисиц, жирных и хитрых, у Вовы прекрасно получались каракули, этим авангардом мы и заполнили внутреннее содержание книги: лисица бежит, дальше – красноречивые каракули, лисица спит – каракули, и так двадцать шесть страниц. На обратной стороне обложки гордо вывели: «Цена 2 рубля 48 копеек».

«Тебе на колбасу», – сказала я Вове. Он радостно погладил живот и сказал:

«Дай пляник!»

Зря смеетесь. Эту книжку бабушка долго хранила между полотенцами в шифоньере, как она гордо называла платяной шкаф, и всем демонстрировала. Может быть, и до сих пор между пожелтевшими школьными фотографиями детей и внуков прячется на чердаке старого дома по улице Левобережной книжка детских писателей Виты Труновой и Вовы Третьякова.

Володя умер в 49 лет. Он ушел куда-то к своим родителям, которые так его любили и гордились им. Там его ждали мой папа, брат. Из наших родственников на небесах можно было бы райскую больницу организовать. Все врачи, все. Но там, наверное, нет страданий и болезней. Там не рвут на части детей, не убивают стариков в их постелях, не расстреливают молодых.

Мы давно не виделись с Володей, с тех пор, как началась война в нашем городе. Мы часто говорили по телефону, не понимая, как так случилось, что я не могу к нему прилететь, а он не мог принять то, что война разрушила его жизнь.

Инфаркт у врача – это пуля в сердце.

Красавица Лара

Греческая половина нашей семьи богата на семейные истории. Многочисленные родственники прячут скелеты в шкафах, а стоит им умереть, как их жизнь превращается в легенду или готовый сценарий для фильма. Сколько слез я в детстве пролила, слушая печальный рассказ о красавице Ларе – кузине моей греческой бабушки Нины Ивановны.

А недавно вдруг вспомнила о Ларе мама. То, что происходит сегодня, мама не помнит, зато хорошо помнит то, что случилось сто лет назад.

– Знаешь, Виточка, в деревне приговоры выносятся быстро. Потерять честь – раз плюнуть, а вернуть уважение людей, да что там уважение, вернуть хотя бы возможность общения с семьей, которая выкинула тебя на помойку за проступок, ошибку, – почти невозможно. Мы все жалели Ларочку…

Красавица Лара – первая девушка-механизатор Ялты, что в Донецкой области, – была желанной невестой. Сколько сердец было разбито, сколько отказов на предложение выйти замуж получено от нее!

Светловолосая, стройненькая Лара пахала чернозем наравне с мужчинами. Никакая усталость не брала ее. Она лучше всех танцевала в сельском клубе после долгой смены в поле.

И никто в Ялте не знал, что после танцев бежала Лара не домой, а в колхозный элеватор.

Обычно новости по селу разносятся со скоростью молнии, а тут вдруг – тишина. Никто не знал и даже не догадывался о страшном Ларином секрете. Благо дом ее стоял прямо за элеватором, и, распрощавшись с подружками и провожающими их местными кавалерами, Лара бежала будто бы домой.

В сарайчике за элеватором Ларочка – комсомолка, трактористка и просто красавица – встречалась со взрослым, семейным директором элеватора, Игорем Николаевичем. Любовь их была настолько сильна, что вскоре Игорь ушел из семьи, оставив жену и четверых детей.

Людской приговор не заставил себя ждать. Вчерашние подружки перестали забегать к Ларочке домой, потенциальные женихи, завидев красавицу, сплевывали через зубы в пыль и отворачивались. Из официальных органов приговор тоже прилетел быстро. Игоря Николаевича сняли с должности, исключили из партии, а Ларочку – из комсомола.

– Ну и ладно! – решили влюбленные. – В деревне не пропадем.

Купили малюсенький полуразрушенный дом. Сами его отстроили, купили корову, посадили огород. Игорь работал простым конюхом, Лара – дояркой.

Постепенно и соседи смирились, и семьи. Тем более что Игорь детей от первой жены не оставлял, помогал, чем мог.

Вскоре Ларочка разродилась красивой, здоровой девочкой. Через сорок дней после рождения малышки, когда можно было показывать ребенка всем желающим, Игорь и Лара приготовили щедрое угощение, пригласили всю деревню.

За час до прихода гостей Ларочка вдруг заметила, что конек на крыше облупился. Непорядок. Придут местные кумушки, все заметят, все обсудят: и какая Ларочка хозяйка, и какая мама и жена.

Поставила лестницу, взяла ведерко с красной краской, подправила конек, покрасила, а когда спускалась, оступилась на шаткой лестнице, упала.

Спина болела дико, но Ларочка не хотела расстраивать мужа и гостей. Терпела.

Скончалась под утро: разрыв почки.

На похоронах те же кумушки, которые вчера наслаждались щедрым Ларочкиным гостеприимством, шептались: «На чужом несчастье счастья не построишь. Бог все видит!»

Игорь вернулся к первой жене, малышку воспитали вместе как пятого совместного ребенка.