Текст книги "Пусть будет маленькое чудо!"

Двойной день рождения

Его рука всегда лежала на ее плече.

– Роза! – возмущалась моя мама. – Тебя не раздражает? Я бы Сашу убила, если б он постоянно меня трогал!

Роза только смеялась в ответ. Бывшая выпускница единственной в Тбилиси женской гимназии, барышня-мимоза, как называли ее подруги, встретила своего принца в кино. Принц увез ее в Москву – учиться в педагогическом институте, а сам параллельно обучался в военной академии. До получения им высшего образования Розе пришлось таскаться по богом забытым местам, где приходилось служить принцу, по военным городкам и казармам.

Принца звали Мишей. Простой армянский парень с Авлабара (район в Тбилиси, где проживают армяне) окончил военную академию с красным дипломом.

Начальник академии вызвал отличника к себе.

– Товарищ Теймуразян! – сказал генерал (или маршал – не знаю). – За образцовую учебу и отличную службу командование приняло решение рекомендовать вас в Генеральный штаб. Останетесь в Москве, поставим вас в очередь на жилье.

– Благодарю, товарищ генерал (или маршал), – ответил офицер. – Но у меня, авлабарского парня, всегда была мечта. Служить здесь.

Миша взял указку и на большой карте Советского Союза, которая висела у начальника академии на стене, показал на Армению.

– Вы хотите в Ереван? – удивился генерал-маршал. – Но это крест на вашей карьере. Там звание майора – потолок. А здесь вы сможете стать генералом.

– Спасибо, – просто ответил Миша. – Я всю жизнь мечтал служить Армении.

А потом вытянулся в струнку и поправился:

– Служу Советскому Союзу!

Годы спустя, встречаясь с однокашниками по академии на регулярных встречах выпускников, Миша шутил:

– Вы все тут генерал-майоры, и только я майор без генерала!

Никогда, ни одной секунды он не пожалел о том выборе. Армения – его Родина.

Я так благодарна дяде Мише, что он не остался в Москве. Потому что мой папа в это время уже летел в Ереван – к новому месту службы. Их обоих уже ждали ордера на квартиры в одном подъезде: у дяди Миши на втором этаже, а у нас – на третьем. Иначе мы с Мариной никогда бы не встретились!

– Миша! Да отпусти ты Розу хоть на секунду! – просила мама. – У нас женский разговор!

Рука Миши в это время слегка поглаживала шею Розы, там, где шелковые кудри выбивались из тщательной прически с шиньоном.

Майор Теймуразян прославился не только отличной службой на благо Родины (а его знал весь Закавказский военный округ, у меня есть доказательства, расскажу как-нибудь в другой раз), но и талантом тамады. Многочисленные родственники, друзья и сослуживцы хотели видеть на своих свадьбах, именинах и крестинах только Михаила Геворковича и никого другого.

Только уважаемый товарищ Теймуразян знал, как надо напоить гостей и превратить празднество в нескончаемое веселье, после которого все обязательно скажут: «Ах, какую свадьбу Ашот-джан дочке отгрохал! В жизни столько не веселились!»

Миша знал миллион тостов, и каждый начинался издалека: от скромных красавиц с глазами ланей и тугими косами, от коварных князей и бедных юношей на горячих скакунах. Он стоял перед длинными столами, ломящимися от армянского гостеприимства, в одной руке высоко держал бокал, другая неизменно лежала на плече жены. Он говорил, пел, снова говорил, называя всех гостей по именам: его знал весь город, и он знал всех, затем, провозгласив тост, залпом осушал бокал! Гости вскакивали, подхватывали эстафету, выпивали вино, водку, коньяк, обнимались и не замечали, как кривилось лицо Миши и какие гневные взгляды он бросал на Розу: «Как ты посмела, женщина?!»

А она нежно улыбалась ему в ответ и качала головой: «Не злись, любимый, ты мне завтра спасибо скажешь». И, не обращая внимания на протесты Миши, выражавшиеся в особом пожатии ее плеча, стоило мужу отвлечься на секунду, как фокусник-иллюзионист, ловко подменяла бокал с вином или рюмку с водкой на сок или минеральную воду. А вокруг все восхищались: «Настоящий джигит Миша-джан! Столько пить и не пьянеть!»

А кумушки шептались: «Видели, видели, как он ее то по спине погладит, то за грудь ущипнет? Совсем стыд потерял, даже детей не стесняется!» И мало кто знал, что щипал Миша не грудь.

Однажды Роза поднялась к моей маме на третий этаж.

– Света, – сказала она, – что-то грудь побаливает.

И, стесняясь, добавила:

– Посмотришь?

Нащупав опухоль, мама ахнула:

– Роза, милая, дорога́ каждая минута.

– Я боюсь, – сказала Роза.

Но если любят по-настоящему, то никакие изменения в теле, шрамы, увечья не повлияют на отношение друг к другу. Роза для мужа по-прежнему осталась желанной.

Однажды моей маме сделали операцию в области живота, папа в это время находился на войне. В Афганистане. Узнав про операцию, он написал маме (письма были единственной связью между моими родителями, когда папа был в командировках): «Светочка, ты теперь не сможешь носить открытый купальник?» Мама возмущалась: «Какой открытый купальник? Какое бикини? Мне уже за пятьдесят!» Но я видела, как ей было приятно, как блестели ее глаза! И она бежала на второй этаж показывать письмо Розе.

– Хулиганы какие! – смеялись подруги.

Они любили, и их любили.

Родители моей подруги Марины – Миша и Роза – и на небесах тоже, я уверена, отмечают двойной праздник: два дня рождения сразу. С ними за столом сидят мои папа и мама. Сегодня у дяди Миши день рождения, а послезавтра – у моего папы.

Дядя Миша, как самый лучший тамада всего Еревана, скажет тост, споет песню, папа подхватит. Родители смотрят на нас с Мариной. Мы им показываем своих внуков. Они улыбаются и ласково шепчут детские имена…

С днем рождения, дядя Миша! С днем рождения, папа!

Жизнь продолжается.

«Адидас»

Однажды мама купила папе в «Березке» самый модный по тем временам шикарный нейлоновый спортивный костюм «Адидас». С сине-голубыми вставками, с белой молнией и белыми лилиями – логотипом.

Костюм сидел на папе, как будто тот родился в нем: папа был спортивным, подтянутым, играл в институте за баскетбольную команду, а служа в армии – в волейбол.

Планировалось, что вот будет папа приходить домой из своего госпиталя и менять военную форму на спортивный костюм. На зависть всем соседям. Не кустарная подделка, а настоящий «Адидас» из Франции.

Папа примерил, остался доволен, но мама сказала:

– Снимай! Не подходит такой шикарный костюм под старую квартиру. Вот отремонтируем, тогда и наденешь.

И спрятала в глубь шкафа.

Ремонт тянулся несколько лет, но так и не завершился никогда. То кафель надо было доставать, то раковину, то паркет, то двери. Помню, на застекленной лоджии, то бишь шушабанде, рядом с тахтой стоял чешский унитаз, ожидая переезда в туалет. Если мои многочисленные гости не умещались вокруг стола, если тахты и стульев не хватало, то и на унитаз могли присесть.

Мама из кухни кричала:

– Встаньте! Сломаете унитаз! Он до прямого назначения не доживет!

А костюм все ждал своего часа.

В начале 90-х, так и не завершив капитальный ремонт, моя семья переехала в Украину.

Перевезли всё и даже унитаз (он потом удачно вписался в туалет в моей донецкой квартире). И костюм «Адидас» в оригинальной упаковке тоже переехал, вместе со шкафом.

Папа не изменился. Он был таким же стройным, подтянутым и очень спортивным.

Но при их ялтинском доме (что в Донецкой области) был и сад, и огород, ему приходилось много возиться с хозяйством, и шикарный французский костюм не вписывался в сельскую жизнь. А потом мама решила, что надо сделать в доме ремонт…

До конца ремонта папа не дожил. Он заболел и умер.

Прошло несколько лет. И я полетела в Украину продавать дом.

Это был наш фамильный дом. В нем жили мои бабушка и дедушка, выросли мама, я и моя дочь Ева. В нем побывали в гостях наши дорогие ереванские подруги и друзья. А сколько праздников мы отмечали в этом доме с нашей большой греческой семьей! Никто никогда не уходил отсюда голодным, и всех оставляли ночевать.

Разбирая вещи родителей, я наткнулась на тот «адидасовский» костюм. Он так же лежал в том же отделении шкафа, что и в ереванской квартире, так же был упакован в целлофан с лилией. Папа ни разу в жизни его не надел.

Мама всю жизнь ждала чего-то грандиозного! У нее был план, она всегда говорила: «Вот закончится ремонт/зима/работа, и будем потом отдыхать».

К сожалению, для моих родителей это «потом» никогда не наступило.

Арамчик и Гаянэ

Летом в Араратскую долину прилетают ветры с гор, и весь Ереван продувается, как на гигантском сквозняке. Ветер приглушает дневной зной, наполняет город запахом цветущих акаций, а к вечеру вытягивает людей из домов на улицы.

И город оживает! Звучат детские голоса, смех, стук костяшек нардов и домино. Скамеечки в парках, скверах, у фонтанов и у подъездов многоквартирных домов быстро заполняются жителями этого прекрасного города, где каждый изгиб улицы, камень и тутовое дерево были мне родными.

И большой шумный дом в 15-м квартале – пять этажей, пять подъездов, много семей, детей, застекленные лоджии, из каждой к высоким железным столбам тянутся тросы на колесиках для просушки выстиранного белья – незабываем. Ветер скручивает простыни в спираль, надувает пододеяльники и наволочки парусами, а мужские брюки – черными трубами пароходов. Соседки внимательно рассматривают стирку друг друга, поэтому каждая вывешивает свое белье по раз и навсегда утвержденным (кем?) правилам, как на выставке. Ни пятнышка, ни складочки, и строго в определенном порядке!

Полжизни в ереванских квартирах проходило у окон. Из них следили за играющими детьми, звали тех криком домой, обсуждали друг с другом последние новости и политическую обстановку, вешали стирку, собирали высохшее белье, болели на футбольных матчах сыновей и играх в резинку дочерей, давали советы, выслушивали просьбы, делились угощением – свежей выпечкой, мужчины – холодным пивом. Скрыть что-либо от соседей было сложно. Мы все были на виду. У каждого жителя нашего дома была своя история.

Во втором подъезде жила простая армянская семья. Папа, мама, дочь и сын. Ничего необычного. Дочь была намного старше нас, поэтому ее плохо помню. А с сыном, Арамчиком, мы были почти ровесниками.

Арамчик рос невероятно красивым, умным и воспитанным мальчиком. Про таких говорят: родительская удача. Не зря детей рожаем!

Остальные дети нашего дома под такое определение не попадали. Самое ужасное – не хотели попадать. Хуже того – мы не любили Арамчика. Мы его ненавидели. Он нам с раннего детства оскомину набил. Мы почему-то все время оказывались не там, где бывают хорошие дети, с нами постоянно случались какие-нибудь неприятные истории, и родители с нами только мучились, не получая никакого удовольствия от воспитания. Так говорила моя мама. Несколько раз в день она задавала вопрос: в кого я пошла? И сама на него отвечала: не в нее. И немедленно начинала приводить мне в пример Арамчика, при рождении которого все добрые феи на свете поцеловали этого мальчика в лоб. А при моем рождении все феи взяли отпуск и нежились на пляже. Поэтому я уродилась ленивой и непослушной. А еще, наверное, жутко изобретательной, потому что все морали мамы начинались с риторического вопроса:

– И как это только могло тебе в голову прийти? Вот Арамчику никогда бы в его светлую голову не пришло!

– АААА! – кричала я.

Мысленно.

Арамчик был немного старше нас. И в дурацкие игры с нами не играл. Он не гонял с мальчишками в футбол, не прыгал с девочками в резинку, не носился с риском для ног и рук по бетонным плитам строящейся высотки. Был выше этого.

Арамчик играл на скрипке.

Мы гоняли по двору, сердя взрослых шумом и битыми окнами. Арамчик же проходил мимо соседок на скамеечке, вежливо со всеми здороваясь и не размахивая скрипкой в футляре так, чтобы лопнули все струны, а бережно прижимая к себе. «Потому что он уважает труд родителей, которые ему эту скрипку купили», – сообщала мама, выразительно поглядывая в мою сторону.

Я в это время долбила ненавистные гаммы на фортепьяно, мечтательно закатив глаза к потолку: «Как хорошо, что меня не отдали на скрипку! Не надо таскать инструмент с собой».

«А вдруг пришлось бы! Вот звонит нам завуч музыкальной школы Эльза Григорьевна, – представляла я дальше, – и говорит: “Светлана Дмитриевна, со следующей недели ученики нашей школы обязаны приходить на урок со своим инструментом”. Сначала мама думает, что Эльза Григорьевна пошутила или перепутала. “У нас класс фортепьяно”, – осторожно говорит она. “Я в курсе!” – строго сообщает завуч. “Но как? Почему? – Мама в отчаянии. – Я буду жаловаться в ВЦСПС!”» И забирает меня из музыкальной школы.

Или нет, мама меня никогда из музыкальной школы не заберет. Смирившись с неизбежным, мама спускается к соседу дяде Жоре на первый этаж и договаривается возить наше фортепьяно два раза в неделю через полгорода на его «КАМАЗе».

Я представляла выражение лица дяди Жоры, и меня начинало трясти от смеха. Гаммы выходили корявыми, мама прибегала из кухни и возмущалась:

– Что это за «Цыпленок жареный»? Где вы видели, чтобы ГАММЫ могли так ребенка развеселить?

Я всегда подозревала, что кто-то с потолка маме подмигивал, потому что она начинала хохотать вместе со мной. Но потом, вытерев слезы фартуком, она обязательно говорила:

– Вот Арамчик никогда бы не позволил себе так издеваться над родителями! Давай, играй снова.

Напротив «золотого мальчика» нашего двора проживала девочка Наирка. Ее отец был управдомом. Мы, дети, боялись управдома, а он нас уж точно не любил. Он и свою дочь, наверное, не любил, потому что никогда не выпускал во двор поиграть. Поэтому она все время торчала в окне их квартиры на первом этаже, наблюдая за нами.

Так и стоит у меня перед глазами картинка: наш длинный дом, двор, первый этаж, девочка свесилась из окна, выглядывая нас, а мы спрятались за большой куст сирени и наблюдаем, как изменилась вдруг в лице Наирка, улыбнулась, поправила бант на голове, рюши на платье – это Арамчик со скрипкой прошел мимо.

Да, Наирка сохла по Арамчику.

Удивительно, что мальчика мы называли «Арамчик», а девочку – пренебрежительно «Наирка». Детская логика неочевидна.

Прошли годы, мы выросли. Наирка так и торчала в окне первого этажа, невзирая на беременность. Папа-управдом и два старших, уже женатых брата по-прежнему не выпускали ее к нам во двор посидеть на скамеечке и посплетничать. Мы поражались, как она умудрилась выйти замуж, не покидая квартиры. Но факт есть факт: Наирка вышла замуж одной из первых.

Но не за Арамчика.

Однажды мама сообщила мне, что Арамчик – о боги! – женится. И с неудовольствием посмотрела на меня. «Конечно, – подумала я, – мама разочарована, она так надеялась, что “золотой мальчик” вдруг женится на мне и я наконец исправлюсь под его благотворным влиянием».

А я так некстати крутила романы совсем с другими. Бедная мама!

– И кто же эта счастливица? – Ну не могла я скрыть сарказма.

– Мне она очень понравилась! – браво начала мама. – Но… – Мама вдруг погрустнела: – Мама Арамчика очень несчастна!

– А что такое? Невеста недостойна нашего «золотого мальчика»?

– Как тебе не стыдно! У невесты порок сердца, и она никогда не сможет иметь детей!

– Ужас какой!

– Мама умоляет Арамчика расстаться с ней. А он ни в какую!

Первый раз в жизни во мне шевельнулось уважение к соседу.

– Очень надеюсь, что он наконец-то стал мужчиной и не послушает свою маму!

– Вам бы только родителей не слушать! – закончила разговор мама.

Через несколько лет я поняла, как мама была права. И как надо слушать родителей, особенно если они врачи. А мои родители были врачами и были в курсе истории болезни Гаянэ – невесты Арамчика.

У нее был целый букет заболеваний, и рожать ей было категорически запрещено. Она лечилась у мамы, обследовалась в военном госпитале у папы. Мои родители считали, что она должна себя очень беречь, и тогда проживет долгую и счастливую жизнь. Правда, без детей.

Но любовь, настоящая любовь творит чудеса! Арамчик женился на Гаянэ.

Родители устроили сыну пышную свадьбу. Все соседи сошлись во мнении, что жених и невеста – самая красивая пара нашего двора. Высокий, черноглазый, черноволосый Арам и голубоглазая, светлая, тоже высокая, стройная Гаянэ. Хоть картину с них пиши.

Через пару лет Гаянэ родила мальчика. Не послушалась врачей. Но ходили слухи – родила, потому что запилила ее свекровь: мол, у такого красивого Арамчика – и детей не будет? «Гаянэ прекрасная жена, – говорила соседке мама. – Умная, работящая, любит твоего сына, что тебе еще надо?» «Внука мне надо! – твердила соседка. – Или пусть разводятся!»

– Ты что, в своем уме? – возмущалась мама.

– Я умру, если у Арамчика не будет сына!

– Да при чем здесь ты? Гаянэ больна! И роды могут все осложнить. Она даже может умереть!

Мама Арамчика промолчала, но мама поняла, что это не самый плохой вариант.

– Ужас! – Я тоже возмутилась поведением соседки.

И прогнозы врачей сбылись. Гаянэ с большим трудом занималась своим мальчиком, постепенно слабея и все чаще оказываясь в больницах. Свекровь постоянно жаловалась, что невестка Гаянэ никудышная: хозяйство вести не может, муж не накормлен, сын не обласкан, а Арамчик, не слушая мать, много времени проводит с женой, надеясь на чудо.

Мы с подругами возмущались наговорами свекрови: нам Гаянэ нравилась. У нее был хороший характер, на свекровь она не обижалась. Мы ей советовали не обращать на ту внимания. «А я и не обращаю. Ее можно понять, всю жизнь Арам был у нее на коротком поводке, а тут вдруг поводок оборвался. Кто виноват? Конечно, я! Зато она помогает мне растить нашего сына и любит внука. Я ей очень благодарна за это!»

Из очередной больницы Гаянэ вернулась в инвалидном кресле. Ей ампутировали ногу.

Вся семья Арамчика впала в депрессию. Заботы о ребенке полностью взяли на себя бабушка и дедушка. Арамчик утром помогал Гаянэ устроиться у окна, а сам уезжал на работу. Возможно, Гаянэ и смогла бы приспособиться к полноценной жизни без ноги, но ей не позволяла свекровь. Ее полностью оградили от участия в воспитании сына, виделась она с ним только по утрам и вечерам. Зато жалобы свекрови на невестку возросли троекратно.

Арамчик все чаще задерживался на работе, Гаянэ проводила целые дни в одиночестве. А тут еще и молчаливый свекор, единственный, кто иногда заходил в комнату к Гаянэ посидеть рядом у окна, скончался от инфаркта. Именно его смерть пробудила Гаянэ к жизни. Она каким-то образом встала, доехала на такси до больницы и заказала себе протез.

Протез оказался неудачным, доставлял ей много боли и неприятностей, но даже такой он дал ей сравнительную независимость. Гаянэ восстановилась в институте и окончила его.

Дальше всё, как в классических романах. Арамчик разлюбил Гаянэ и начал тайно (а как еще?) встречаться с другой девушкой. Но от наших соседей ничего нельзя было скрыть. И все узнали, что Гаянэ подала на развод. Дом разделился на две половины. Одни сочувствовали Гаянэ и пытались помочь отсудить сына, а другие – Арамчику: ну что это за жизнь с женой-инвалидом?..

Гаянэ забрала сына и затерялась в большом городе.

Арамчик женился на другой и быстро родил еще двоих детей. История с Гаянэ постепенно стала забываться…

И тут случилась страшная беда со всей моей Арменией: Спитакское землетрясение 1988 года. От целых городов, деревень, людей, семей за несколько минут осталась только пыль. Люди провели часы и дни под тяжелыми плитами сложившихся зданий, в холоде (землетрясение случилось в декабре, а зимы в Армении бывают очень снежными и долгими), без воды и еды. Многие так и не дождались помощи, многие остались инвалидами.

Трагедия коснулась каждого жителя Армении. Помощь летела отовсюду, весь СССР, весь мир откликнулся. Разгребали завалы, спасали людей, хоронили, а потом вместе строили города заново.

Мы узнали о новой болезни – синдроме Байуотерса, или краш-синдроме – токсикозе, возникающим вследствие продолжительного сдавливания мягких тканей: нарушение кровообращения вызывает почечную недостаточность, отмирание конечностей, вплоть до ампутации.

В Армению съехались врачи со всего мира. Подтянулись и ортопеды с протезистами: многие люди с синдромом длительного сдавливания остались без рук и ног.

В одной из ереванских больниц работал врач из Франции, помогал с протезированием таким пациентам.

А до нашего дома доползли слухи, что Гаянэ обратилась в эту больницу за новым протезом, и ее отправили на лечение к тому французскому врачу.

И француз влюбился в Гаянэ. И сделал для нее чудо-протез. Да, именно так.

Он женился на Гаянэ, усыновил ее мальчика и увез их во Францию. Настоящая любовь все-таки творит чудеса!

Мы еще раз увидели Гаянэ. Подруги-соседки и я почти все уже жили в других местах: повыходили замуж, разбрелись по всему Еревану, но в тот день, когда Гаянэ в последний раз пришла в наш дом, я случайно оказалась там. К своим родителям заехала.

Новость быстро облетела двор: Гаянэ с сыном пришли получить разрешение на вывоз ребенка за границу и попрощаться с Арамом. Он не возражал. С первым сыном почти не общался, у него уже была другая жизнь. А Гаянэ на него не обижалась: у нее был ребенок, и она была влюблена. В своего врача-француза.

Мы с подругой вышли из подъезда поздороваться с Гаянэ, но она спешила, лишь махнула рукой нам и Наирке, свесившейся, как обычно, из окна.

– Посмотрите, – сказала Наирка, – специально для Арамчика и свекрови в платье явилась.

Я больше никогда Гаянэ не видела и ничего не знаю ни о ней, ни о ее сыне.

Но часто вспоминаю, как шла она от нашего длинного дома по аллее, держа за руку мальчика, как развевались светлые волосы и ветер трепал голубую юбку, обнажая стройные ноги в туфельках на каблуках.