Текст книги "Три короны"

– Сдается, о ней помнят многие – не только я.

– Ерунда. Через несколько месяцев о ней забудут, словно ее никогда и не было.

– Яков, скажи, что это больше никогда не повторится.

– Ну, дорогая, откуда мне было знать, что она умрет при таких страшных обстоятельствах?

– Обстоятельства ее смерти не имели бы ровным счетом никакого значения, если бы ты был верным супругом.

Яков вздохнул.

– Анна, эту тему мы уже не раз обсуждали. Давай не будем возвращаться к ней.

– Я… явственно видела ее перед собой, вот в этой комнате. Мне казалось, что она пришла за мной.

– Дорогая, тебе просто нездоровится, вот и все. Думаю, ты слишком устала в последнее время.

– Не беспокойся, со мной все в порядке. Она непроизвольно коснулась левой груди. Он наклонился и нежно поцеловал ее.

– Ах, Анна, – сказал он, – если бы мы были какими-нибудь скромными купцами, все обернулось бы по-другому.

– Нет, Яков. Ты бы не смог изменить свой характер. В тебе есть какая-то необузданность… потребность в женщинах, довлеющая над всеми остальными желаниями. Этот недостаток ты унаследовал от своего деда, у которого, судя по слухам, любовниц было больше, чем у любого другого французского короля. То же самое, боюсь, можно сказать и о тебе.

– И все-таки мое сердце принадлежит тебе, а не им.

– Ты говоришь, как все Стюарты, – улыбнулась она. – Клянусь, вот в эту самую минуту Карл произносит такие же слова, обращаясь к одной из своих пассий.

– В отличие от него, я говорю то, что думаю.

– Стюарты всегда говорят то, что думают – в тот момент, когда говорят. – Она взяла его руку. – Хорошо, что ты пришел, Яков. Я хочу кое-что обсудить с тобой.

Он еще раз поцеловал ее, и она почувствовала, что в нем готова вспыхнуть вся его былая страсть. Разумеется, не к располневшей и больной Анне Хайд, матери его детей, двое из которых могли со дня на день уйти из жизни, – нет, не к этой Анне, а к той юной девушке, что встретила его в Бреде и в первый же день не устояла перед ним. Тогда их обоих охватило пламя испепеляющей страсти.

Вот так бы следовало пройти всем долгим годам их супружества: Яков забыл о своих любовницах; Анна уже не вспоминала об изнуряющей боли в груди, о предстоящем визите к священнику. Лишь изредка ее посещала смутная мысль о том, что она хотела поделиться с супругом своими новыми религиозными взглядами, как поделилась с ним всей своей жизнью.

Но в эту ночь они были просто любовниками. К ним вернулось счастье, впервые познанное в Бреде.

После той ночи герцог и герцогиня стали чаще, чем прежде, проводить время друг с другом. Влияние герцогини на мужа, по всей видимости, окрепло, и хотя Яков изредка продолжал навещать своих любовниц, в обществе он старался не подавать повода для разговоров о его супружеской неверности. Что касается Анны, то теперь она больше, чем-либо другим, интересовалась религией, и при дворе кое-кто уже замечал ее склонность к католицизму.

Яков, как всегда, значительную часть времени посвящал флоту; море принесло ему славу, но, когда голландский адмирал Райтер прорвался в Мидуэй и потопил несколько английских кораблей, включая флагман «Король Карл», а потом проплыл по Темзе вплоть до самого Грейвсенда, репутация герцога была подвергнута сомнению.

Граф Кларендонский, некогда слывший всемогущим основателем новых порядков, проводил дни в изгнании; и вот герцог Йоркский, супругу которого подозревали в симпатиях к католичеству, явно начал склоняться на ее сторону.

Слухи о его отступничестве уже достигли двора, как вдруг он заболел оспой – к счастью, болезнь оказалась не из тяжелых, – и тогда в Англии снова вспомнили о его достоинствах, забыв про недостатки; герцогиня, сама находившаяся на шестом месяце беременности и со страхом ожидавшая ее окончания, ни на шаг не отходила от его постели; оба молили Бога послать им сына, поскольку Карл опять стал намекать на свое давнее желание узаконить Монмута.

Монмут по-прежнему был любимцем короля и большинства придворных. Он довольно часто приезжал в Ричмонд, чем неизменно радовал маленькую Марию; однако интересовала его не столько кузина, сколько герцогиня, точнее – ее здоровье. В последнее время она выглядела очень усталой, и служанки говорили, что иногда она страдает от сильных болей в груди.

Если ее ребенок родится мертвым, размышлял Монмут, король перестанет слушать советников и наконец-то узаконит своего сына.

«Вот когда у меня начнется новая жизнь, – твердил он про себя. – Вот когда начнутся дни моей славы».

В Лондоне, видя корону и церемониальное королевское платье, он всякий раз представлял себя облаченным в них и думал о том, как украсят они его статную фигуру. Только бы у Якова не было сыновей! – мысленно повторял он. Один их мальчик уже умер. Другой юный принц казался таким же слабым, болезненным ребенком, как и его брат, – подобные долго не живут. Девочки, особенно Мария, были в общем-то здоровы, хотя Анна уже сейчас страдала от ожирения. Герцогиня тоже полнела с каждым днем и уж, во всяком случае, не производила впечатления женщины, способной благополучно вынашивать и рожать детей. Словом, сердце Монмута было исполнено самых радужных надежд.

Он всюду искал друзей, способных в будущем пригодиться ему, – таких, как хитроумный и проницательный Джордж Вилльерс, герцог Бекингемский, один из приближенных короля. Тот имел немалый опыт в дворцовых интригах, намеревался даже сделать Франциску Стюарт любовницей Карла, чтобы через нее править страной. Люди, подобные ему, не останавливаются ни перед чем. Всего месяц назад его упекли в Тауэр – за поединок с маркизом Дорчестерским, у которого герцог на глазах у всего двора сорвал с головы парик, поплатившись за свой поступок прядью собственных, настоящих волос. Едва выйдя из тюрьмы, он чуть было вновь не угодил в нее, поскольку его тут же уличили в сговоре с городскими гадалками, получившими от него приказ составить гороскоп короля. Если бы не снисходительность Карла, питавшего слабость к столь остроумным и популярным придворным, Джордж Вилльерс так и закончил бы свои дни в одной из лондонских темниц.

Герцог Бекингемский недолюбливал Якова. Это ли не значило, что он мог стать верным другом Монмута?

Ему требовались надежные и могущественные сторонники. Ведь ясно же – если у короля и Якова не будет наследников мужского пола, на первый план выйдет он, Монмут. А что тогда случится после смерти короля? Примет ли народ Англии короля-католика? Не примет, в этом Монмут не сомневался. Следовательно, ему нужно было показать себя верным поборником протестантской церкви. И – заручиться поддержкой влиятельных людей вроде герцога Бекингемского. В этом случае ему простят прегрешения и забывчивость его отца, не успевшего узаконить своего сына.

Монмут все лето ждал известий из спальни герцогини Йоркской. А затем настал тот грустный день, когда он узнал, что роды закончились благополучно и на свет появился мальчик – еще один наследник Якова Стюарта и Анны Хайд.

Герцогиня Йоркская стояла на коленях в небольшой передней, примыкавшей к комнате отца Ханта. Когда они помолились и поднялись на ноги, священник сказал:

– Слава Богу, наконец-то вы избавились от сомнений.

– Воистину слава Богу, – вздохнула она. – Отныне я уже не сойду с избранного пути, и мысль об этом не только успокаивает меня, но и укрепляет мои силы.

– Вы не раскаетесь в вашем поступке, герцогиня.

– Святой отец, меня терзают опасения, о которых я еще никому не рассказывала. Боюсь, мне недолго осталось жить на этом свете. – Она приложила левую руку к груди. – Вот уже несколько недель я мучаюсь от невыносимой боли. Не знаю, смогу ли я перетерпеть ее.

– В таком случае, Ваша Светлость, вы вовремя приняли решение о переходе в истинную веру.

Она кивнула.

– Святой отец, я говорила с мужем о духовных основах нашей церкви – и, по-моему, заинтересовала его. Перед смертью я хотела бы открыться ему. И детям – тоже.

– Ваша Светлость, это дело чрезвычайной деликатности. Поговорите с супругом – но будьте осмотрительны. Вашим детям, видимо, уготована важная роль в государстве, а поскольку государство еще не познало свет истинного вероучения, здесь необходимо соблюдать крайнюю осторожность.

– Хорошо, я постараюсь обдумывать каждое свое слово, – пообещала герцогиня.

Выйдя от священника, она вернулась во дворец и поднялась в свои покои. Позже, когда пришел супруг, она первым делом сказала, что хочет серьезно поговорить с ним.

– Видишь ли, Яков, – начала она, – я приняла католичество.

Он не удивился: она не раз признавалась ему в своих намерениях. С другой стороны, римская религия не оставляла равнодушным и его самого; ему нравились пышность ее обрядов, торжественность и многозначительность таинств. В иные дни он подумывал о том, как было бы приятно исповедаться в своих грехах и получить индульгенцию от Папы или его наместников. Суровые и простоватые протестанты не вызывали у него особого благоговения. Его мать, француженка по происхождению, была католичкой; его дед, правда, большую часть жизни отстаивал права гугенотов – однако, когда обстоятельства вынудили его пересмотреть прежние взгляды, он не только сменил религию, но еще и обессмертил себя афоризмом о том, что Париж стоит мессы. По сути дела, Карл тоже не многим отличался от своих предков. Ради собственного спокойствия и мира в стране он без малейших колебаний принял бы благословение римской церкви. Яков был человеком другого сорта. Идеализируя себя и свое окружение, он порой не видел опасностей, возникавших на его пути. Пожалуй, ему даже доставляло удовольствие вот так безрассудно испытывать судьбу. Во всяком случае, именно эта особенность его характера сказалась в той беззаботности, с которой он, приближенный к трону, встретил известие об отступничестве своей супруги.

Он взял ее за руки и бережно усадил в кресло.

– Хочешь, я расскажу тебе о духовных началах апостольской церкви? – спросила Анна. – Уверена, они придутся тебе по сердцу, дорогой.

В их отношениях религия была новым связующим звеном. С тех пор, как он перенес оспу, они очень сблизились; когда умер их новорожденный сын, оба тяжело переживали утрату, но это горе было их общим горем, и его любовные похождения еще никогда не были так редки, как в то время.

– Нам придется соблюдать величайшую осторожность, – сказал он. – Ни один человек не должен знать о нашей тайне. Иначе народ будет настроен против нас.

– Прежде всего это касается тебя, Яков. Видишь ли, дорогой, мне не долго осталось жить. Прежде я боялась говорить тебе об этом, но больше не могу молчать. Меня все время мучают боли в груди… вот здесь. Подчас они бывают просто невыносимы.

Он ужаснулся.

– Но ведь есть доктора…

– Они не могут ничего поделать. Поверь мне, я знаю, что говорю, – моя болезнь неизлечима. Я бы не стала пугать тебя, дорогой, но теперь ты поймешь, почему я не стала откладывать с принятием истинной веры. И… вот еще что. Мне невмоготу покидать тебя с сознанием того, что я не успела разделить с тобой все свои убеждения.

Оба заплакали. Он горько раскаивался в доставленных ей беспокойствах, она сожалела о своих язвительных упреках.

– Мы жили, как два ребенка, заблудившиеся в этом мрачном мире, – сказала она. – Но теперь наши глаза видят свет.

Яков попросил подробнее рассказать о болезни и не согласился с пессимистическим настроением своей супруги.

Он и в самом деле дорожит мной, подумала Анна. Как ни странно, эта мысль повергла ее в уныние.

– Этот свет – вера, освященная католической церковью. Не закрывай на него глаза, Яков, – добавила она.

Он сказал, что любит ее и никогда не пожалеет о своем решении жениться на ней, навлекшем на него гнев семьи. Отныне они будут вместе – всегда… покуда смерть не разлучит их.

– Вместе – душой и телом, да? – спросила она.

– Да, душой и телом, – ответил он.

Герцог и герцогиня каждую неделю наведывались в Ричмонд. Как они говорили, им хотелось чаще бывать со своими детьми.

В один из таких приездов Мария с ужасом поняла, какую перемену претерпело ее отношение к ним. Ей уже не было легко и радостно, когда она оказывалась в отцовских объятиях. Сидя у него на колене, она не могла не вспоминать о Маргарите Денхем, погибшей по его вине. Иногда она даже испытывала какое-то труднообъяснимое отвращение к нему. Ее мать тоже изменилась. Полнота герцогини достигла поистине гротескных размеров; лицо отливало красками недопеченного теста, налитые кровью глаза тоже не придавали ей привлекательности. Мария не могла удержаться от того, чтобы не сравнивать ее с красивыми и жизнерадостными женщинами, так часто гостившими в их доме.

Отец порой говорил о том, как счастливы они будут, живя всей семьей под одной крышей. Собирая у себя детей – ее, Анну и маленького Эдгара, здоровье которого ухудшалось с каждым днем, – он рассказывал им о своих былых приключениях, но эти истории почему-то не волновали ее, как раньше. Мария подозревала, что они лишь отчасти были невымышлены – что взрослому слушателю в них открылось бы кое-что не совсем приятное.

Однажды герцогиня послала за Марией; войдя в материнские покои, она застала ее лежащей на постели. Усталое выражение ее оплывшего лица, бледные губы и растрепанные волосы заставили Марию отвести глаза.

Герцогиня взяла дочь за руку и усадила на край постели.

– В нашей семье ты – старший ребенок, Мария, – сказала она. – Всегда помни об этом, девочка.

– Хорошо, мама.

– И никогда не забывай о том, что я попрошу тебя сделать для меня. Пожалуйста, присматривай за Анной.

– Да, но…

– Я знаю – ты сейчас думаешь, что тебе еще мало лет и у тебя есть папа и я. Но… не перебивай меня… видишь ли, я говорю о том времени, когда нас с папой уже не будет. Ты меня понимаешь?

Мария побледнела.

– Мама… ты уходишь от нас?

– Нет… во всяком случае, не сейчас, дорогая. Но когда-нибудь тебе все-таки придется заменить сестренке и братику мать. Ты ведь выполнишь мою просьбу, да?

– Да, мама.

– Ну, тогда поцелуй меня. Будем считать твой поцелуй печатью, которая скрепит наш договор.

Сделав усилие над собой, Мария приложила губы ко лбу матери.

Выйдя из покоев герцогини, Мария увидела Елизавету Вилльерс. У Елизаветы было такое выражение лица, будто она знала о состоявшемся разговоре. Неужели догадалась? – подумала Мария. Ей вдруг показалось, что Елизавета успела выведать очень многое об их семье – гораздо больше, чем было известно самой Марии.

Когда они пошли в сторону детской, Елизавета шепнула:

– Ты думаешь, что скоро останешься одна, да? Мария не поняла ее вопроса.

– Не беспокойся, этого не случится, – ухмыльнулась Елизавета. – Мы этого не допустим… даже если ты очень захочешь.

– О чем ты? Я тебя не понимаю.

Не замедляя шага, Елизавета наклонилась к самому уху Марии.

– Твоя мать – грешница, как и все остальные люди. Во всяком случае, так про нее говорят. А грешники, как известно, после смерти попадают в ад. Поэтому, когда твоя мать уйдет из жизни, она испытает страшные мучения.

Мария ужаснулась. Разве ее мать не упомянула о том, что скоро уйдет из жизни?

– Да, – продолжала Елизавета, – грешники там вертятся, как ужи на сковородке. А над ними летают ангелы и смотрят за тем, чтобы огонь пылал вовсю и не угасал ни на минуту. Вот так устроено место, куда люди попадают после смерти.

– Ты… ненавижу тебя!

– Потому что я говорю правду?

– Я не знаю и не желаю знать, о чем ты говоришь.

– А может, ты вообще ничего не знаешь?

– Нет, – сказала Мария. – Я знаю, что ненавижу тебя.

– В таком случае, мне тебя жаль. Ненависть – грех, за который ты можешь попасть в ад.

Елизавета остановилась и стала кривляться, видимо – изображая ужа, извивающегося на сковородке. В ее глазах вспыхнули злорадные огоньки.

– Прекрати, – сказала Мария.

– Ха-ха! Вот так же и после смерти ты будешь пытаться остановить свои мучения – но только у тебя все равно ничего не получится. Они будут длиться целую вечность! Да ты и сама это понимаешь…

Мария пошла вперед, но Елизавета схватила ее за руку.

– В Англии нет места католикам, – сказала она. – Тем более – таким, как твоя мать. Она старается не подавать виду, но все знают о ее обращении в новую веру… все – кроме тебя!

Мария вырвала руку и побежала прочь. Елизавета расхохоталась ей вслед.

Король прослышал об отступничестве своей невестки и без труда догадался, что Яков последовал ее примеру. Сам он отчасти даже симпатизировал католикам и мог бы прилюдно провозгласить сей факт – хотя бы в память о днях юности, проведенных в скитаниях по Европе. Однако он гораздо лучше Якова знал неписаные законы общества и характер своего народа. Яков был сентиментальным романтиком, Карл – реалистом.

Противник религиозной нетерпимости, в других обстоятельствах Карл, вероятно, согласился бы облегчить жизнь своих подданных-католиков. Вероятно даже, сделал бы это с радостью. Ему также доставило бы удовольствие воссоединить Англию и Рим – разумеется, если бы это не грозило ему какими-либо личными осложнениями. Однако он был монархом из династии Стюартов, а потому не мог не верить в исключительные, ниспосланные свыше права королей. Почему, думалось ему, коронованный правитель великой страны должен зависеть от какого-то там парламента? И вот еще: до чего же утомительное занятие – выслушивать досужие мнения о том, что он не может потратить ту или иную сумму денег! На какие, спрашивается, сбережения он будет содержать любовниц?

С другой стороны, никуда не денешься: Стюартам слишком хорошо известна участь великомученика короля Карла Первого. Ни один из них уже не забудет, как тот, войдя в конфликт с парламентом, лишился головы. Нет, после такого предупреждения Стюарты постараются не ссориться с парламентом – вот только как подавить в себе ненависть и презрение к нему? Вот в чем вопрос.

Правда, за его спиной стоял весь народ Англии, и он знал, что англичане не дадут ни единому волосу упасть с его головы – с отцом дело вышло по-другому, простой люд никогда не симпатизировал ему.

Мог ли он рискнуть – поставить на свою еще не разыгранную карту?

В жизни ему не раз приходилось рисковать головой. Такая уж у него была натура.

Он нуждался в деньгах – отчаянно нуждался; парламент денег не обещал, поэтому Карл обратил взор на Францию. Точнее, на сестру – на свою маленькую Минетту, лучшую из сестер, вышедшую за брата короля Луи Четырнадцатого, – которая состояла в секретной переписке с ним, английским монархом. Минетта и раньше намекала на благоволение Луи к Стюартам, особенно – к Карлу; а теперь не уставала повторять, что альянс с Францией стал просто необходим. Необходим для короля или для его страны?

– Король и есть страна, – цинично усмехнулся Карл.

К слову сказать, сэр Уильям Темпл уже заключил союз со Швецией; однако в то же время продолжали налаживаться торговые связи с Испанией – и, разумеется, с Францией.

И вот французский посол Кольбер де Круасси сделал ему официальное предложение – а заодно передал письма Минетты. Луи выражал готовность вознаградить английского короля за будущее сотрудничество, но основанный таким образом альянс должен был храниться в тайне даже от ближайших советников Карла.

Луи и в самом деле желал союза с Англией, однако этот союз доставил бы ему гораздо больше радости, если бы Англия была католической страной. Английский король происходил из французов. Его мать исправно посещала мессу. Следовательно, было бы в порядке вещей, если бы он в конце концов склонился к католицизму, – тем более, что многое указывало на его симпатии к иноверцам. Однако Англия недаром считалась опорой протестантов: ее народ не хотел покоряться римской церкви. Хотя… да, здесь все зависело от законного правителя этого великого острова.

Карл знал о желании Луи объединенными силами обрушиться на Голландию и заставить английского монарха перейти в римскую католическую веру. На этих условиях тот и собирался выплатить Карлу денежную компенсацию, а после предоставить в его распоряжение солдат и оружие – для защиты интересов римской церкви.

С той же целью был организован и приезд Минетты: она должна была убедить Карла в необходимости установления дружественных отношений с Францией, а значит, и обращения в новую религию. С точки зрения Луи, Карл не мог не послушать любимую сестру, которой дорожил больше, чем любой другой женщиной.

Проклятые деньги, от них все беды, размышлял Карл. Впрочем, они тоже стоят мессы.

Он послал за Яковом. Когда тот явился в его покои, Карла поразила бледность его лица.

– Ты неважно выглядишь, брат мой, – сказал он. – Надеюсь, не заболел?

– Так плохо я себя чувствовал только во время оспы, да еще в тот день, когда мой мальчик ушел из жизни…

Карл кивнул.

– Да, я уже слышал прискорбную весть о болезни твоей супруги.

– Сейчас она почти все время проводит в Ричмонде, с детьми.

– Стоя на коленях, как мне докладывают наши доброжелатели.

Яков пристально посмотрел на брата.

– Жаль, что это известие я услышал не из твоих уст, – продолжал Карл. – Итак, герцогиня перешла в римскую веру? Я прав?

– Она никому не говорила об этом.

– Брат мой, шила в мешке все равно не утаишь. А, кстати, сам-то ты что поделываешь? Сдается мне, по-прежнему забавляешься церковной казуистикой? Ну-ну, не смотри на меня так строго. Я ведь кое в чем похож на тебя. Яков облегченно выдохнул и улыбнулся.

– Это меня радует, – сказал он.

– Вот и напрасно. Как, по-твоему, английский народ отнесется к монарху-католику?

– Католичество – истинная вера. А люди живут для того, чтобы найти правду на земле.

Карл приподнял бровь и скептически взглянул на брата.

– Нет, Яков, – сказал он. – К подобным вопросам нужно подходить белее осмотрительно. Я вынужден предостеречь тебя. Герцогиня может сколько угодно заниматься духовными исканиями. Это ее дело. Но ты – наследник короны, о тебе иной разговор. Пристало ли тебе так безрассудно следовать ее примеру?

– Я не следую ничьему примеру, а иду своим путем, – насупился Яков. – Никто не виноват, если он ведет меня к той же истине.

– Истина, брат мой, состоит в том, что народ не пожелает иметь с тобой дела.

– Ну что ж… ради высшей правды я готов…

– Отказаться от короны? Не так-то это просто, брат мой. Людям не нравится, когда к важным вопросам относятся так легкомысленно. Они никогда не говорят: «Делай, что хочешь, я тоже буду поступать по-своему». Нет, они думают по-другому. «Делай, как я, тогда я буду считаться с тобой». Вот как они говорят, дорогой мой брат.

– Я считаю, что правда – на стороне католической религии.

– Многие люди задолго до тебя приходили к такому же мнению. А результат? Оглянись на наше прошлое, Яков. Сколько крови было пролито во имя религии! Ты не сможешь идти по этому пути, он уже давно превратился в трясину – сплошное багровое болото, зыбкое и бездонное. Вспомни, как мы с тобой скитались по миру. Неужели тебе хочется еще раз испытать эти мытарства?

– Что ты предлагаешь?

– Я всего лишь предостерегаю тебя. Делай, что хочешь, но храни это в тайне, так будет лучше… для всех. И предупреди герцогиню.

– Она очень больна, Карл. Для нее сейчас самое важное – как она покинет этот мир.

– Брат, послушай меня… Гм, вполне может быть, что в недалеком будущем я перейду в веру моей матери. Возможно, уже в мое правление Англия вернется к Риму… Да, такой вариант вполне вероятен.

Глаза Якова вспыхнули.

– Да будет славен этот день, величайший в истории Англии!

– Это ты так говоришь. Но многие ли подхватят твои слова? И сколько моих верных подданных в этот славный день решат выступить против меня? А? Англичане – народ ленивый, Яков. Он не поддается страстям, которые в другом месте привели бы к гражданской войне. Но когда затрагивают права англичан, они впадают в неистовство – как одержимые, набрасываются на человека, осмелившегося посягнуть на их образ жизни. Вот о чем нам нельзя забывать, если только мы не собираемся ставить на карту все, что имеем и бережем.

– Увы, по натуре мы – игроки.

– И, как все хорошие игроки, не должны рисковать до тех пор, пока не будем уверены в победе.

– Следуя твоей логике…

– Я открою тебе одну тайну, Яков. На днях в Англию приезжает наша сестра. Ах, моя милая Минетта, как мне не терпится увидеть ее!.. Ну так вот, она привезет послание от Луи – официальную ноту, договор. Содержания этого договора не будут знать даже мои ближайшие советники.

– И ты подпишешь этот договор?

– Сначала хорошенько его обдумаю.

– Ты должен встать на путь истины, Карл… ты нуждаешься в наставлениях Всевышнего.

– А еще больше – в деньгах, – усмехнулся Карл.

Уже давно Карл и Яков не были так близки, как сейчас. План, вынашиваемый королем, сделал их единомышленниками – но, пожалуй, еще теснее братьев сплотила общность религиозных симпатий.

Яков смирился с легкомысленностью Карла, а тот перестал обращать внимание на излишнюю сентиментальность Якова. Оба задались одной целью: вернуть в Англию католицизм и – хотя тут Яков не совсем разделял оптимизма своего брата – не довести дело до новых скитаний по Европе.

В конце апреля они вместе поехали на охоту в Нью-Форест. Там-то их и разыскал гонец из Франции.

По его лицу было видно, что он привез плохие известия; прочитав послание, братья замерли, как громом пораженные.

Умерла Мария-Генриетта, их мать.

Оба хорошо помнили ее – энергичную и непоседливую, многими винимую в безвременной кончине Карла Первого. Яков не мог забыть ее яростных протестов против его брака, скандальных отказов принимать Анну у себя в доме и неукротимого желания разрушить их семейную жизнь. И все-таки она была его матерью, а кроме того – женщиной, на чью долю выпало слишком много страданий.

Карл подумал о том, какой она была в дни его детства – строгой и властной «мам», желавшей повелевать каждым шагом своих детей. Он не относился к числу ее любимчиков, и после Реставрации она пыталась через него править Англией. Они во многом не походили друг на друга; но она была его матерью. Он почему-то вспомнил Генриетту – свою маленькую Минетту, – та считалась любимой дочерью королевы. Бедняжка, как она, должно быть, убивается! Страдания сестры сейчас удручали его не меньше, чем потеря матери.

Братья вернулись в Хемптон, и двор погрузился в глубокий траур.

Траур был объявлен и в Ричмонде, где герцогиня проводила время с дочерьми и сыном.

Через несколько дней Карл навестил их. Он рассказал Марии множество историй о своем детстве: в частности, о том, как ее бабушка была вынуждена покинуть Англию и как тетя Генриетта, которая скоро прибудет на остров, сбежала во Францию вместе с гувернанткой леди Далкейт, переодевшейся в платье служанки и называвшей ее Питером, а не Генриеттой – чтобы в случае опасности сослаться на неразвитую речь маленькой девочки, продолжавшей называть себя принцессой.

Мария никогда не уставала слушать рассказы о приключениях династии Стюартов; ей казалось, что ни одной другой семье еще не доводилось переживать такие волнующие и незабываемые события.

Она радовалась приезду дяди Карла. Встречи с ним всегда сулили что-нибудь веселое и занимательное, даже если были вызваны таким печальным событием, как траур по усопшей королеве.

Герцогине льстил интерес Карла к ее старшей дочери. Король любил детей Якова, а тот и вовсе души в них не чаял. Под опекой таких могущественных людей дети не пропадут, думала она.

В этот вечер, укладываясь спать, Анна произнесла вслух:

– Я чувствую смерть, она уже рядом.

Она оказалась права. В начале мая Карл выехал в Дувр, где встретился с Генриеттой. Там же он подписал секретный договор, обязывавший его поддержать Францию в войне с Голландией и публично объявить о переходе в римскую веру. В этом документе был один пункт, повлиявший на решение Карла поставить на нем свою подпись, – он мог по своему усмотрению выбрать дату официальной декларации об обращении в католичество. Такое положение дел вполне устраивало Карла, ибо кто же взял бы на себя смелость сказать, что наиболее удобное время для выполнения договора наступит тогда-то или тогда-то? Очень могло статься, что оно и вовсе никогда не настанет.

А Луи между тем продолжал бы исправно выплачивать оговоренные суммы.

Карлу хотелось бы подольше побыть со своей сестрой; однако Филипп, ее ревнивый супруг, не позволил ей задерживаться в Англии – пусть даже этот визит преследовал цели его брата, короля Луи Четырнадцатого.

Таким образом, Карлу пришлось довольствоваться лишь несколькими беглыми взглядами на свою обожаемую сестру: тем более, что при всем его нежелании расставаться с ней, глаза Карла сами собой следовали за одной из ее хорошеньких фрейлин – пожалуй, самой хорошенькой из них. Как ему удалось выяснить, эту девушку звали Луиза де Керуаль, и она была родом из Бретани; он попросил сестру оставить ее в Англии, но Генриетта сказала, что это невозможно, поскольку она несет ответственность перед ее родителями.

Тем не менее, переглянувшись с фрейлиной, он понял, что она придет к нему по первому зову – если не раньше.

Генриетта уехала, торжествуя победу. С подписью, ради которой приплыла в Англию, и с желанием поскорей вернуться к французскому королю, своему любовнику, и к Филиппу, ненавистному супругу. Ей было немного грустно расставаться с братом, ведь Карла она тоже любила, но при этом знала, что в интересах Луи заставила его совершить опрометчивый поступок.

В последние минуты их встречи Карл был беззаботен, даже весел – решил, что не будет переживать из-за разлуки. Теперь ему предстояло регулярно получать деньги от Луи и по мере возможности стараться выполнить свою часть заключенной сделки – как говорилось в документе, «в удобное для него время».

Его замысел был, прямо сказать, неплох – добиться финансовой поддержки от короля Франции, а взамен дать всего лишь туманные обещания. Единственный риск состоял в том, что об этом обещании могли узнать подданные. Впрочем, он полагал, что сумеет уладить неприятности, если таковые возникнут.

Так Генриетта вернулась во Францию – и почти сразу же пришло известие о ее смерти. Судя по слухам – от яда, подмешанного в кубок с цикориевым настоем.

Услышав эту новость, Карл заперся в своих покоях и несколько дней не выходил из них. Двор, искренне соболезновавший его горю, погрузился в глубокую меланхолию.

Когда о случившемся узнали в Ричмонде, герцогиня Йоркская пробормотала:

– Ну, вот и еще одна смерть в этой семье. Воистину, смерть близка.

Герцог и герцогиня читали почту, привезенную в Ричмонд – теперь они проводили здесь большую часть времени. Герцогиня уже не скрывала своей болезни и порой целыми сутками не вставала с постели. Когда боль становилась невыносимой, она принимала успокоительное, содержащее опиум, и, с полчаса помучавшись, засыпала. Однако она знала, что дни ее сочтены, а потому мыслями пребывала скорее в будущей жизни, нежели в этой. Сейчас герцогиня читала письмо отца – несчастного старика-изгнанника, которому месяц назад сообщила о своем обращении в католичество.