Текст книги "Усыновите. ли"

– Если мы их усыновим, а с ними что-то случится, нас посадят в тюрьму? – мне передался страх медсестры сделать что-то не так.

– Вполне возможно. И еще отнимут наших детей, лишат родительских прав, – Виктор был настроен скептически на этот раз.

– А как мы будем ездить отдыхать? Хотели полететь в Египет в октябре…

– Нельзя будет лететь.

– Что, совсем никогда?

– Ну тогда оставлять детей дома с няней.

– Вариант.

И неспеша, под гул турбин самолета, мы обсудили все аспекты появления в нашей семье двух детей-инвалидов с умственной отсталостью и эпилепсией, сопровождающейся частыми приступами. Разум подсказывал отказаться от этой затеи и усыновить одного обычного ребенка. Где-то в глубине души было чувство – струсили. Не справились с вызовом. Но делать поспешных необдуманных шагов не хотелось, поэтому мы решили познакомиться с детьми в обычном пермском детском доме.

Несостоявшаяся дочка

– Ого, дорогой, вот это контраст, – невольно вырвалось у меня при виде здания с искомым адресом. Тут было чему удивиться. Исписанный граффити серый забор из рифленого листового железа, за ним двухэтажное ярко-розовое здание с отвалившейся местами штукатуркой, покрашенные, наверное, раз в пятнадцатый оконные рамы, еще советские, деревянные, ямы в асфальте внутренней территории, куцые клумбы в покрашенных старых автомобильных шинах, убогие, еще из советского прошлого, игровые площадки, точно старше меня по возрасту, – все это наводило на мысль, что последние лет тридцать этому детскому дому на благоустройство и ремонт государство выдает лишь банки с краской, причем самых диких неприятных оттенков. Внутри здание также имело антураж постсоветского апокалипсиса. Абсолютно невозможно было поверить, что новосибирский и пермский детские дома относятся к единой государственной системе, да что уж там – принадлежат одной стране.

Пытаясь скрыть откровенное разочарование этой разрухой, мы улыбались и общались с заведующей.

Все ее вопросы касались исключительно бюрократических формальностей, кроме бестактно-сочувственного: «У вас нет своих детей?» И после нашего ответа, второго, удивленно-недоумевающего: «А зачем вам тогда кого-то усыновлять?!»

Рыба гниет с головы. Собственно, стало отчасти ясно, почему детдом в таком состоянии и почему мы больше ожидали увидеть здесь бегающих тараканов, чем детей.

Но дети, к сожалению, были в этом неприветливом, удручающем месте.

– Познакомьтесь, это Юля, – мы зашли в кабинет с еще советскими игрушками, с тех времен изрядно потрепанными, словно с иллюстрации к стихотворению Агнии Барто про то, как оторвали мишке лапу, уронили зайку на пол, у лошадки нет колес, у ежа оторван нос. Собственно говоря, эти игрушки можно было бы продать уже как антиквариат, а на вырученные деньги купить хотя бы не сломанные. Словно привет из советского прошлого, нас встречала милая светловолосая голубоглазая пятилетняя девочка Юля, с косичками, в капроновых рифленых розовых бантиках – где они только нашли такие, или это тоже еще с прошлых времен?

Юля была мила, знала цвета и цифры, легко собирала облезлую пирамидку, но не вызывала абсолютно никаких душевных чувств, кроме бесконечной тоски и жалости.

– Папа убил маму на глазах у Юли, – трагично, но уже привычно-буднично рассказывала заведующая после того, как девочку увела воспитательница. – Родственников, претендующих на опеку, нет. Папу лишат родительских прав, хотя до ее совершеннолетия он из тюрьмы и так не выйдет, поэтому можете усыновлять. Очень хорошая девочка.

Увидев нашу растерянность, заведующая истолковала ее по-своему:

– Вот еще анкеты, посмотрите, почитайте, может быть, захотите познакомиться с другими?

И широким жестом, как на прилавок магазина, положила сухую историю детских трагических судеб, написанных на казенной бумаге формата А4:

– Выбирайте.

Сердце сжалось от такого выбора. Причина нахождения ребенка в детском доме: смерть родителей, алкоголизм, родители находятся в местах лишения свободы, родители лишены родительских прав из-за наркотической зависимости, только имена и даты рождения. Ни фотографий детей, ни рассказа об их увлечениях, талантах, характерах, ровным счетом ничего человеческого не было в этих досье-антианкетах. Как мы могли выбрать? По имени? По возрасту? По причине попадания ребенка в детдом?

– Подскажите, пожалуйста, а можем мы просто прийти в группу и поиграть с детьми? – я отодвинула на край стола стопку детских «личных дел».

– К сожалению, это запрещено, – абсолютно равнодушно, без всякого сожаления, ответила заведующая. – Сначала вы выберете анкету, мы заполним запрос, оформим протокол встречи, и после этого только вы сможете увидеть ребенка. Только того, на кого оформим документы.

– Но как же можно выбрать, исходя из этих скудных данных без фото? – я кивнула на злосчастные досье с искренним непониманием и надеждой на адекватное решение проблемы выбора нашего ребенка.

– Ничего не могу поделать, такие правила, – пожала она плечами и посмотрела на часы. – А что, Юля вам не понравилась?

Вряд ли стоило рассчитывать на что-то человеческое от этой женщины с бестактными вопросами.

– Хорошая девочка, но ведь это очень серьезный выбор. А его вы нам, по сути, не даете.

– Возьмите Юлю, – как залежалый товар по акции навязывают покупателям кассиры супермаркета, так же устало предложила нам заведующая. Словно речь шла не о судьбах ребенка, родителей, семьи, а о банке кофе по цене со скидкой.

Мы переглянулись с мужем.

– Спасибо, мы подумаем, – хотелось поскорее убежать оттуда и забыть обо всем, что было последние несколько часов. И хотелось не знать, что есть вот такие детские дома в России, дома – призраки прошлого, где усыновителям не то что не рады, а создают максимально возможные бюрократические препятствия. И еще хотелось, как бы эгоистично это ни звучало, забыть голубые глаза Юли, светловолосой, симпатичной и очень чужой нам девочки, глаза, видевшие убийство матери собственным отцом.

– Ты знаешь, милый, а Матвей с Кириллом не такие и инвалиды, – уже в машине нарушила я наше с мужем молчание.

– Конечно, – Виктор тоже был в похожих размышлениях.

Все-таки двое

– Давай я попробую поискать детей по базе Усыновите.ру, раз так просто в детском доме их не увидишь. А там видно будет.

Муж согласился, и еще примерно две недели я смотрела на сайте фотографии детей, вглядываясь в их глаза, пытаясь найти отклик в своей душе. Сердце молчало.

Много детских глаз – голубых, зеленых, серых и карих – смотрели на меня с монитора ноутбука. В основном грустно, иногда напуганно, совсем редко – с радостным интересом. Все эти глаза ждали маму. Плакали по ночам и, вглядываясь во вновь пришедших, ожидающе замирали – может, она?

Сотни детских глаз, из которых не отпускали только одни – Матвея.

Признаться, сперва мы струсили под напором всей обрушившийся на нас информации от работников коррекционного дома ребенка и мысленно отказались от усыновления инвалидов. Но потом, знакомясь со здоровыми ребятами, понимали – хочется усыновить не их, а именно Матвея и Кирилла.

Вместе с тем все это время, где-то месяц наших раздумий, на душе было очень грустно. Было чувство, что Бог послал нам детей, вмиг организовав поездку и сложив как пазл весь поиск, а мы испугались. Отказались. Не приняли. Почему-то теплые летние дни не радовали.

Мы шли гулять с детьми, а в голове были мысли: «Сейчас с нами могли бы гулять Матвей с Кириллом и кидать точно так же камушки в речку… А теперь мы вместе собирали бы лесную землянику… Сейчас они могли бы сидеть здесь и слушать стих про Дядю Степу… А сейчас чистили бы зубы и ложились спать». Я чувствовала себя предателем. Трусом. Я не работаю, все свое время уделяю семье и детям, моих сил точно хватит еще на двух детей. Чего я боюсь?

– Батюшка, благословите, – я решила посоветоваться с близким другом нашей семьи, отцом Владимиром.

– Бог благословит, милая моя! – как всегда радостно ответил на мой телефонный звонок батюшка.

Я подробно, с самого начала, рассказала ему всю нашу историю поиска.

– Вот что я тебе скажу, милая моя, – после небольшой тишины со вздохом начал говорить он. – Жизнь не может быть без трудностей. Вот ты сказала, все чудесно у тебя сейчас, прекрасный муж, умные здоровые детки, и все замечательно. Зачем усложнять семейную жизнь двумя детьми-инвалидами? С другой стороны, ты хочешь поделиться вашей семейной теплотой и любовью с тем, кто в этом нуждается. Прекрасно. Конечно, можно усыновить и здорового ребенка, это тоже будет очень хорошо. Но, как правило, крест, который дает нам сам Господь, благодатнее. Да, конечно, будет трудно, но если Господь так все устроил и привел вас именно в коррекционный детский дом к детям-инвалидам – вопреки вашему желанию, вы же искали обычного ребенка, – значит, Господь даст вам и силы, даст и благодать. А искать легкий путь в жизни – это неправильно. Подниматься в гору всегда трудно, легко только вниз катиться. Трудности выковывают нам характер, делают душу сильнее. В жизни обязательно должно быть трудно. Иначе мы идем не по той дороге.

Дальше я позвонила мужу. И как гора с плеч, после нашего совместно принятого решения усыновить Матвея и Кирилла, вся тоска, грусть и неудовлетворенность вмиг ушли. Душа ликовала. И как я могла столько сомневаться? Теперь уже недоумевала я.

– Добрый день, Лариса Валерьевна, – следующий мой звонок был заведующей новосибирского детского дома. – Как там наши ребята?

– Здравствуйте! Как я рада вас слышать! – голос на том конце провода был действительно радостный от нашего появления после почти месячного затишья. – Матвей спрашивает каждый день, когда мама приедет за ними. Не знаем, что отвечать… – она вся превратилась в слух.

Комок предательски подкатился к горлу.

– Передайте Матвею, что мы приедем за ними. В самое ближайшее время.

Секунд пять в трубке было молчание. Потом заведующая взяла себя в руки и постаралась продолжить будничным тоном:

– Мы на всякий случай подготовили все бумаги – продлили инвалидность, прошли медосмотры, получили все необходимые заключения и разрешения. У нас все готово, – несмотря на ее старания говорить спокойно, голос все же срывался. – Как мальчики обрадуются!

– Мы тоже с нетерпением ждем встречи, когда сможем приехать и забрать их домой, – не помню, когда последний раз мне было так радостно.

А дальше снова все сложилось как в первый раз – быстро и практически без нашего участия.

Мы прилетели в Новосибирск, сразу в зал суда, где нас уже ждали Матвей и Кирилл с сопровождающими из государственной опеки.

– Почему вы хотите усыновить именно этих ребят? – судья строго посмотрела на нас из-под очков, изучив все документы и задав нам необходимые формальные вопросы.

– А почему именно этот муж? – ответила я ей вопросом на вопрос. Пожала плечами и улыбнулась. Развела руками, посмотрев наверх.

Моя искренняя пантомима судье понравилась – задав еще ряд официальных вопросов, она озвучила положительное решение, объявив нас родителями Матвея и Кирилла.

Мальчишки растерянно смотрели по сторонам. В застиранной несуразной одежде, почти налысо побритые – «специально подстригли перед вашим приездом, чтоб вам дольше не стричь потом» – они были похожи на двух затравленных зверьков, не понимающих, что происходит, но надеющихся на что-то хорошее.

– Матвей, давай руку, пойдем. Теперь главное – не опоздать на самолет, – я взяла Матвея за руку.

Виктор взял за руку Кирилла.

У этих детей не было ни вещей, ни игрушек, ни сумок с собой. Только стоптанные сандалии, ставшие уже малы обоим так, что большие пальцы выглядывали из них как кукушки из часов. Шорты с майками и кофточки. Упаковка таблеток от эпилепсии, одна на двоих. И постановление суда с решением об их усыновлении. Все. И самое главное – наши с Виктором руки, крепко державшие беззаветно нам доверяющие ладошки. Больше у мальчиков в этом мире не было ничего и никого.

Пойдемте, ребята, добро пожаловать в жизнь!

Дорога домой

Мы купили билеты на самолет: мне с ребятами в Пермь, а Виктору в Москву – очередная рабочая командировка. Ребята озирались по сторонам, но в целом им было весело и спокойно.

– Вить, а как я справлюсь? А если приступ? – вроде бы ничего не предвещало беды, но было боязно.

– Все будет хорошо, – успокоил он, – один перелет бизнес-классом. В самолете помогут, в Перми встретит водитель – не переживай.

Объявили наш рейс.

Мы прошли все коридоры, сели в автобус, который подвез нас к самолету.

– Самолет! – громко обрадовался Кирилл.

– Самолет! – так же выразил свой восторг Матвей.

– Да, сейчас полетим на самолете! – поддержала ребят я.

– Самолет! – снова сказал Кирилл завороженно.

– Самолет! – еще раз сказал Матвей.

– Да, самолет, – подтвердила я.

– Самолет! – восхитился Кирилл в третий раз с широко раскрытыми глазами. – Самолет! Самолет! Самолет! Самолет! – начал повторять он без остановки. – Са-молет! Са-мо-лет! Са-мо-лет! – и он начал раскачиваться в такт своим повторениям.

«Сейчас будет приступ», – испугалась я и крепче взяла его за руку.

– Кирюшенька, да, мы сейчас домой полетим. Хочешь попить водички?

– Самолет, самолет, самолет, самолет, – Кирилл с полным отрешением от всего остального вглядывался в эту железную птицу с большими серыми крыльями, надписью «Аэрофлот» на фюзеляже и полосой круглых иллюминаторов.

– Кирюшенька, – я отвернула его от самолета, – держи конфетку, – достала заранее припасенные М&Мs. – Тебе какую? Красную или желтую? Держи обе, – я вспомнила, что он не знает цвета.

Кирилл положил в рот конфеты, перестал раскачиваться из стороны в сторону и перестал повторять это бесконечное слово.

Ух, слава Богу, без приступа.

– Матвей, держи конфетки, – протянула я Матвею несколько штучек. – Пойдемте, все, посадка.

Мы комфортно разместились. Я села рядом с Кириллом, Матвей через проход от меня, рядом с мужчиной лет шестидесяти, интеллигентного вида, в кашемировом свитере тонкой выделки. Мужчина с удивлением посмотрел на выглядывающие из сандалий большие пальцы Матвея, на Кирилла, по-прежнему с широко раскрытыми удивленными глазами и уже минут пять не меняющимся выражением лица.

«Хорошо, что он хотя бы уже не повторяет ”самолет-самолет“», – подумала я с облегчением.

Мы пристегнулись, заработали турбины, самолет разогнался, взлетел. Ребята притихли. Я устала и тоже решила посидеть в тишине, отдохнуть от насыщенного событиями дня. Не тут-то было.

– Как тебя зовут? – мужчине было скучно, и он решил пообщаться с Матвеем.

– Маа-вееей, – протяжно ответил мой новоиспеченный сын.

– Куда летишь?

– С маамой! – гордо произнес он заветное долгожданное слово.

– А куда? – повторил настойчивый сосед.

– Не знаю. С мамой! – для Матвея это был более чем развернутый и исчерпывающий ответ.

– А откуда? – не унимался мужчина, с любопытством глядя на меня и, видимо, перебирая в голове возможные варианты нашего с детьми путешествия. Он переводил взгляд с моей сумки из страусиной кожи на казенные сандалии Матвея с выглядывающими пальцами, обратно на мое летнее пальто тонкого шелка и линялую одежду детей с несуразными рисунками машинок и английских слов.

– Сколько тебе лет? – во что бы то ни стало он хотел разговорить Матвея. – Любишь летать на самолетах? Ты в садик ходишь? – он словно подбирал ключ к замку, и различные вопросы сыпались из него как из рога изобилия.

Матвей смотрел на него, улыбался, сути происходящего явно не понимая, как и большинства вопросов, и молчал.

– Разрешите, помогу столик приготовить, – спасла положение Матвея стюардесса, разносившая ужин. – Что желаете? Мясо или рыбу?

Матвей перевел взгляд с мужчины на нее, пытаясь понять, почему эти взрослые люди бесконечно его о чем-то спрашивают. Ему было очевидно радостно, что с ним общаются весело и уважительно, остальное его не заботило, и он просто молча улыбался происходящей картинке.

– Давайте рыбу. И нам тоже рыбу, – пришла я на помощь.

Дети, торопясь, съели абсолютно все, что было на подносах. Осталась четвертинка лайма, поданная к закуске из креветок и лосося. Матвей посмотрел и, недолго думая, взял целиком, вместе с кожурой в рот, и, морщась, стал жевать. Поднос сиял абсолютной белизной.

Мужчина удивился. Я тоже.

– Кирилл, лайм, если не хочешь, можешь не кушать, – попыталась я успеть объяснить Кириллу. – Соком лайма можно полить рыбу.

Кирилл молча взял лайм и, кривясь, стал жевать, так же как Матвей.

– Усыновили? – осенила мужчину догадка.

– Да! – поделилась я своей радостью.

– А я гадаю, в чем дело… – выдохнул он с облегчением.

– Летим прямо из детского дома, еще не переоделись даже, – я извинилась за нелепый вид мальчишек.

– Поздравляю! – от души улыбнулся мужчина. – Вы правильное дело сделали, – он еще раз, уже без недоумения, как-то по-доброму оглядел нас с ребятами. – Хорошие мальчишки. У вас все будет замечательно, абсолютно точно!

Они никогда не уйдут?

– Дети, познакомьтесь, это Матвей и Кирилл – представила я ребят утром, когда все проснулись и спустились из спален на первый этаж нашего деревянного дома в Демидково, на берегу Камы, в сосновом лесу.

– Ася, Гоша, Сева, – назвала я детей по убывающей.

Ребята с интересом изучали друг друга. Конечно, я готовила заранее эту встречу. В красках рассказывала, как тяжело жить в детском доме без папы и мамы. Объясняла, что мы должны поделиться своим теплом с детьми, лишенными семьи. В общем, мои «старые» дети были подготовлены к детям «новым», благодаря чему с интересом и максимально позитивно их приняли.

– А они что, всегда теперь будут жить у нас? – тихонько спросила Ася, прижавшись к моей руке, глядя, как Матвей и Кирилл переодеваются из новых клетчатых пижам, в которых спали, в купленную им новую одежду.

– И никогда не уйдут? – с недоверием вполголоса с другой стороны уточнил Гоша.

– Да, они теперь навсегда будут с нами, у них никого нет, кроме нас, – завела я песню последнего месяца.

– Ну, что, пойдем завтракать? – позвал Виктор. – Садитесь за стол. Кто что будет? Каша? Омлет? Яичница? Все готово! – муж по выходным готовил завтраки, обеды и ужины.

– Мне омлет! Мне яичницу! Я буду кашу! – привычно закричали дети. Матвей с Кириллом молчали.

– Матвей, что будешь? – Матвей молчал.

– Будешь кашу?

– Да!

– Может, омлет?

– Да!

– Йогурт?

– Да!

– Кирюшенька, а ты что будешь?

Кирилл улыбался, смотрел по сторонам и молчал, будто не понимая вопроса.

– Ты будешь на завтрак кашу или омлет? – упростила я выбор.

– Да! – счастливо продолжал улыбаться радостный сын.

– И кашу, и омлет? Отлично! Все за стол!

Мы расселись, благо массивный длинный деревянный стол вместил нас совершенно свободно, даже еще оставив место.

Виктор привычно положил на тарелки каждому его обычный завтрак. Матвею и Кириллу, на всякий случай, положили на большие белые тарелки с синими гусями всего понемногу. Не успела я налить себе чая, как их тарелки опустели. Виктор еще не садился за стол.

– Матвей, еще положить? – мы удивились такой скорости.

– Да! – едва дослушав вопрос, громко выпалил Матвей.

– Кирилл, добавки?

– Да! – так же громко по-солдатски отрапортовал Кирилл.

Виктор положил на тарелки с гусями второй дубль смиксованного завтрака. И на всякий случай снова поставил на плиту обе уже опустевшие сковородки – в одну еще раз разбил шесть яиц, в другой повторно приготовил омлет.

Вдруг Матвей заплакал.

– Ыыыыааааааааа….

– Что случилось, сынок, почему ты плачешь? – мы все очень испугались.

– Гоша ест бутерброд с сыром! Аааааааааа! – всхлипывал он.

– И что? – недоумевали мы.

– А у меня нет бутерброда! – жалобно всхлипывал он.

– Так возьми! Смотри, вот все, что на столе, можно брать! – объясняли мы нехитрые правила обычной жизни дома в семье.

– Прямо брать? Можно? – его глаза уже давно ели эти бутерброды с подтаявшим маслом и дырявым сыром, а руки будто не могли дотянуться и взять с общей тарелки на свою.

– Конечно, сынок! – подбодрила я Матвея. – Бери! – и подвинула ему блюдо с бутербродами.

Матвей оглянулся и, словно боясь, аккуратно несмело взял бутерброд.

– Бери еще один, – больше не ради бутерброда, а для закрепления навыка предложила я Матвею. Он расплылся от счастья и взял второй.

– Хочешь? – протянула я чуть опустевшее блюдо Кириллу. Кирилл, ничего не отвечая, просто взял два бутерброда и сразу стал жадно есть.

Ася, Гоша и Сева отложили свой завтрак и с изумлением смотрели на ребят. Меньше чем за минуту бутерброды были съедены. Теперь взгляд Матвея вонзился в йогурты, стоявшие в середине стола.

– Будешь йогурт? – я потянулась и подвинула все пять к Матвею, чтобы он мог выбрать.

– Да! – громко сказал он и начал есть. Первый. Второй. Третий. Четвертый… Мы забыли, что хотели завтракать. Мы все просто смотрели на ребят, на то, как они жадно, быстро и безостановочно ели.

– Еще хочешь? – спросил Виктор, неся из холодильника йогурты.

– Да! – Матвей был невероятно счастлив.

В тот первый завтрак, помимо остальной еды, он съел четырнадцать йогуртов. Да, именно четырнадцать.

Дети не могли наесться пару первых месяцев жизни дома. Матвей легко съедал по десять йогуртов за один раз каждый завтрак. Они ели много, жадно, быстро, словно боясь, что еда исчезнет из их жизни таким же неожиданным образом, как и появилась. Добавку не просили, даже если хотели или если не наелись. Ждали, когда их спросят, и дырявили взглядом еду, которую хотели, но стеснялись не то что взять и съесть, но даже попросить. Типичная ситуация на кухне первые недели нашей совместной жизни выглядела так.

Кто-то сидит, ест. Заходит Матвей и вдруг начинает плакать.

– Матвей, что случилось? Почему ты плачешь?

– А Гоша ест банан, – объясняет Матвей причину слез.

– И что? Ты тоже хочешь?

– Дааааааа, – рыдает ребенок.

– Так иди, возьми тоже, вот же на столе бананы лежат.

– Можно? – Матвей не верил своему счастью, вмиг переставая плакать, вытирал кулаками крупные слезы.

– Конечно, ешь, сколько хочется, сынок, – эту фразу приходилось повторять множество раз за завтраком, обедом, ужином. Каждый раз будто заново. Дети не могли поверить в доступность и неограниченность еды. В то, что полдник не ограничится двумя печеньями, конфетой и мягким залежалым яблоком в сезон свежего урожая. Дети ели ягоды, фрукты, сладости, йогурты с такой жадностью и поспешностью, будто соревновались в поедании на время. Это было невероятно.

Первое время, если честно, мы боялись за их самочувствие, но любое ограничение вызывало такой несчастный вид у ребят, а вопросы после горы йогуртов или пяти добавок, о том, не болит ли живот, всегда получали отрицательные ответы.

Наелись они только месяца через два. Вернее, месяца через два объем съеденного ими за раз уже перестал ввергать в шок любого взрослого человека. Через год начали оставлять что-то недоеденное на тарелке. Через два научились просить добавку и брать самостоятельно что-то вкусное из фруктовой тарелки или вазы с печеньем.