Текст книги "Смерть в осколках вазы мэбен"

– Что «или»? – Мы с Лилькой заинтересованно посмотрели на Ирочку.

– Или ты интересуешь его как объект сексуального желания.

– Ну уж, – фыркнула я, а Лилька добавила:

– Ты серьезно?

– Не нравится, придумайте что-нибудь сами. – И Ирочка направилась на свое место.

– Ни пуха, – напутствовала меня Лилька, в мощной груди которой все же оставалось место жалости к ближнему.

– К черту, – процедила я, не оборачиваясь, и решительно направилась в кабинет главного редактора.

Глава 2

Главный редактор петербургской газеты «Вечерние новости» Илья Геннадьевич Пошехонцев делал вид, что усердно читает какую-то статью в красочном глянцевом журнале, лежавшем перед ним на столе. Парочка таких же журналов с зазывно улыбающимися красотками на обложках скромненько притулилась рядышком с рукой Пошехонцева.

Я прошла по кабинету и демонстративно постучала по крышке стола прямо перед носом Илюши, который упорно делал вид, что очень и очень занят. Он встрепенулся и соизволил все же поднять на меня глаза.

– А-а, – протянул он, – это ты.

У Пошехонцева имеется феноменальная способность выводить людей из себя, причем даже самых стойких хватает от силы минут на пять. Видя его, любой нормальный человек начинает не просто злиться, а рвать и метать, сатанеть и терять на глазах весь налет цивилизации. Сам же главный редактор при этом остается невозмутимым и искренне недоумевает, почему это люди выходят из себя.

Но именно невозмутимость и убежденность в правильности своих действий помогали ему прочно сидеть в кресле главного редактора вот уже седьмой год. За это время сменился почти весь состав редакции, только главный держался.

Илья Геннадьевич не отличался сколько-нибудь примечательной внешностью, напротив, выглядел весьма заурядно. Круглая голова с оттопыренными ушами, реденькие волосики, которые всегда норовили встать дыбом, словно кошачья шерсть под действием статического электричества… Не знаю уж, какое электричество действовало на волосы нашего главного, но пригладить свою шевелюру хоть немного он был не в состоянии – волосы торчали победно и несгибаемо.

К этому стоит прибавить немного вытянутое лицо, маленькие, широко расставленные глазки, которые и несколько секунд не могли задержаться на одном предмете, рыжеватые бровки, выгнутые полумесяцем, длинный хрящеватый нос, тонкие губы, вечно красные и мокрые от постоянного облизывания. Губы свои Пошехонцев мусолил, словно вкусный леденец. Удивляюсь, как они еще сохранились на его лице, а не были слизаны до основания. Как бы тщательно он ни брился, к вечеру рыжие клочки неравномерными островками торчали на щеках и подбородке. Подбородок же у Ильи был на редкость мягкий и безвольный, какой-то оплывшей формы. Стоило ему сесть, склонить голову, как подбородок тут же оплывал, растекался, и было непонятно, где он кончается и начинается шея, настолько все это было одинаково комковатым.

Следует добавить к уже описанному вечно мятые рубашки, неотглаженные брюки и нечищеные ботинки. Даже новую вещь Пошехонцев в несколько заходов превращал в мятую, грязную, заляпанную пятнами сомнительного происхождения. И только тогда он успокаивался, переставал морщиться, ежиться, словно влез в чужую шкурку, а начинал воспринимать ее как часть своей кожи.

На эту его страсть к грязным и мятым вещам мы пробовали деликатно намекнуть Лильке, чтобы она своими женскими заботами привела его в божеский вид, но все ее благие намерения пошли прахом. Илья уперся в землю всеми четырьмя лапами, точнее, четырьмя копытами, и ни в какую. Вот и не верь после этого гороскопам. А Илья Пошехонцев, появившийся на свет более сорока лет назад в год Кабана, был стопроцентной свиньей безо всяких скидок. Для полноты картины можно упомянуть также, что родился он под знаком Козерога, а значит, был невероятно упрям.

Его упрямство выводило из себя не меньше, чем его хамство. Стоило запастись десятью вагонами терпения, прежде чем пытаться переубедить его в чем-то. Не помогали в этом ни лесть, ни угрозы, ни шантаж. «Хоть кол на голове теши» – это сказано про нашего главного редактора.

Заставить его отказаться от первоначального мнения могли не гневные или пылкие речи, а хорошо обдуманные и просчитанные аргументы. Выданные сдержанно и сухо, они могли в какой-то степени поколебать мнение Пошехонцева. Но и тут нужно было держать ухо востро и не уступать ни на йоту. Иначе, поскольку главному палец в рот не клади, оттяпает всю руку, он начинал жать, давить, пока не добивался своего. Но если человек вел себя равнодушно, ему было наплевать на все выходки Пошехонцева, то можно с уверенностью сказать, что он своего добьется.

Подождав минут пять и видя, что Пошехонцев не собирается прерывать своего занятия, я начала потихоньку закипать. Еще немного, начну клокотать, как чайник, дошедший до кондиции.

– Мне тут один недоумок передал, что вы хотели меня видеть, но, видно, этот идиот ошибся, меня здесь не ждали.

– Ну что ты, что ты, – замахал руками Пошехонцев, наконец приходя в себя. – Все правильно, я тебя звал.

– И за каким… В смысле, зачем?

– За этим, как его… – Илья изобразил бурную мыслительную деятельность. – Да ты садись, садись, чего стоя разговаривать.

– Сесть всегда успею.

– Присаживайся, Леда. – В голосе Пошехонцева стали проскальзывать просительные нотки – верный признак, что хочет сказать какую-то гадость. – Поговорить надо.

С этими словами он покинул свое насиженное местечко и с трудом выбрался из-за стола. Я придвинула стул и уселась. Закинула ногу на ногу и вытащила из пачки, лежащей на столе, длинную коричневую сигаретку.

– «More». Когда ты перестанешь быть пижоном, Илюша?

– Сразу уж и пижоном. – Пошехонцев почесал свой длинный нос и придвинул свой стул поближе к моему. – У меня к тебе дело.

– Выкладывай.

– Только пообещай, что не откажешься.

– Не могу, Илюшенька, пока не знаю, в чем оно заключается.

– Дело… – Илья покрутил головой. – Дело в материалах, что представляет наша газета.

После этого он надолго замолчал, заблуждал глазками по своему любимому кабинетику, словно проверяя, все ли на месте, и все ждал, что я начну задавать вопросы. Но я молчала, как партизан на допросе, и тоже занялась визуальным осмотром редакторского места обитания..

Кабинет, надо сказать, был под стать своему хозяину, то есть неряшливый, заляпанный и захламленный сверх всякой меры. Стол мог смело конкурировать со столиком самой грязной привокзальной забегаловки: те же липкие круги, те же крошки, те же обрывки бумаги, те же тарелки с недоеденными бутербродами. Отличие составлял лишь компьютер, примостившийся на краешке стола, Да пластиковые папки с бумагами.

Кроме живописного стола, в кабинете также стояли стулья, когда-то новые, с добротными кожаными сиденьями, но постепенно утратившие весь свой лоск и выглядевшие теперь весьма непрезентабельно. Так же отвратно выглядел и раздолбанный диван, на котором главный редактор проводил время после обеда, а также нередко захватывал и ночи, пытаясь наладить свою личную жизнь. Сомнительное ложе делили с ним многие журналистки нашей редакции, но с появлением в жизни Пошехонцева Лильки большинство ночей диванчику приходилось коротать в одиночестве.

Еще в кабинете имелись несколько шкафов с незакрывающимися дверцами и железный обшарпанный сейф, в котором Илья хранил экземпляры своего детища за предыдущий год. С наступлением нового года слежавшиеся страницы отправлялись к своим соседям за диван. Пыльная ваза – подарок какого-то ярого почитателя, на подоконниках несколько горшков с окаменевшей землей и чахлыми кустиками неизвестной породы, большой деревянный фрегат на одном из шкафов. Морская поделка была преподнесена Пошехонцеву на юбилей нашим местным умельцем Сергеем Воронцовым.

Дядя Сережа умел и мог починить все, что угодно. В редакции он появился после того, как вышел в отставку. Во время службы отвечал за выпуск корабельной газеты, а также числился спецкором сначала газеты «Красная звезда», а после перестройки журнала «За Отечество». Воронцов собирал, фрегат два года, а затем принес его в редакцию. Решили эту красоту подарить главному, но с условием, что он не будет трогать его руками.

Условие было непременным, на нем настаивали все. Пошехонцев сначала надулся, но затем согласился. Поэтому корабль со всем его оснащением оставался чистым, благо Воронцов каждую неделю вытирал его разнокалиберными тряпочками. Перепадало и Илюшиным шкафам, с которых бывший морской волк заодно смахивал пыль.

Он пробовал чинить и дверцы шкафов, но махнул рукой, поскольку главный редактор ломал их с завидной регулярностью. Сравнительно чистым оставался и стул в углу, так как первая красавица нашей редакции Ирочка категорически отказывалась садиться на что-либо в кабинете Пошехонцева. Главный тогда попытался взбрыкнуть, но Ирочку поддержали многие, в том числе и Лилька, поэтому для лучшей журналистки выделили стул, к которому главному запрещено было приближаться. Остальные сотрудники такой привилегией не пользовались и сидели на старых стульях.

В шкафах за немытыми стеклами пылились самого разного формата и расцветки сказки Теодора Гофмана – единственная непреходящая страсть нашего главного, – которые он выискивал везде и всюду. Стены также были оклеены репродукциями персонажей из книг великого немецкого сказочника. Теперь Крошка Цахес, Щелкунчик, Мышиный король, фрейлейн Анхен, Песочный человек таращились из-под пыли со стен, вызывая сочувствие своими черно-белыми искривленными физиономиями и невероятно скрюченными конечностями.

Кабинет говорил о том, что его хозяин далек от газетной элиты, заседающей в сверкающих до блеска офисах, с хорошей аппаратурой и вышколенными секретаршами. Это был плохонький кабинетик не слишком преуспевающего главного редактора не слишком популярной газетки.

Но мы, журналисты, все же убеждали себя, что делаем важное дело, пять раз в неделю нагружая читателя разнообразнейшей информацией. И надо признать, не все материалы были откровенной бодягой. За свои, по крайней мере, я могла бы поручиться головой.

Не выдержав первой, я спросила:

– Чем тебя не устраивают наши, вернее мои, материалы?

– Меня? – Главный встрепенулся, вытаращился якобы в недоумении и охотно подхватил разговор:

– Меня они устраивают абсолютно всем, но вот читателя… – тут Пошехонцев театрально закатил глазки, – читателя наши материалы устраивают не слишком.

– Поясни. – Я взяла главного редактора за пуговицу мятой рубашки.

– Ты же знаешь, какие у нас рубрики имеются и какие наиболее привлекательны для читателя. Его нельзя оставлять пассивным, постоянно нужно возбуждать, то есть потчевать чем-то интересным, захватывающим.

– Значит, статей о маньяках, убийцах, террористах уже не хватает?

– Я не об этом, – Илья Геннадьевич досадливо поморщился. – Этого добра было и будет всегда с избытком, нам важно побольше писать о культуре.

– Ну и… – Я ждала продолжения.

– Побольше надо новостей культуры.

– Илья, моя рубрика вообще-то регулярная, и материал я даю постоянно.

– Понимаю, понимаю, – Пошехонцев сморщился так, словно хлебнул неразбавленной лимонной кислоты, – но твои материалы всегда несколько специфичны.

– Америку ты мне не открыл, но пояснить все же придется.

– Придется – поясню. – Илюша перестал мяться и весь подобрался. – Твои репортажи всегда о каких-то одиозных личностях: то об «афганце» без обеих рук, который сочиняет музыку, то о брошенном мальчике, живущем на вокзале, который из фантиков сделал макет Красной площади и Кремля, то о сестрах, живущих в детдоме и вышивающих бисером сцены из Евангелия, то о бабуле, которая в семьдесят лет взялась за кисть и мажет в чулане свои шедевры…

– Не только о них, – вставила я.

– Понятно, что не только. Но ты понимаешь, душа моя, что все это очень и очень спе-ци-фич-но!

– Понимаю! – Теперь я окончательно разозлилась. – Мои репортажи тебя не устраивают, личности в них, видите ли, не подходящие для нашего высоколобого обывателя. Ему подавай кого-то другого. Так?!

– Так. Если бы наш читатель был высоколобым, еще полбеды, а то… В общем, ты все правильно ухватила. Читатель хочет не просто рассказов о каких-то самородках, которых достали из черт знает какой помойки, а сказки о красивой жизни красивого человека.

– Красивого? – Я с интересом глянула на Пошехонцева. – А ну, любитель прекрасного, сознавайся, что ты имеешь в виду. Вернее, кого.

– Того. – Главный сунул мне под нос открытый журнальчик с соблазнительными фигурами красоток. – Вот смотри.

А посмотреть было на что. Мужики при одном взгляде на нее начинали пускать слюни и ощущать приятные спазмы в паху. Девица с едва прикрытыми прелестями томно возлежала на огромной шкуре белого медведя и рассеянно улыбалась. Ее полуулыбка притягивала как магнит. Она могла стать шире, могла совсем исчезнуть и была похожа на трепещущую бабочку, готовую легко подняться с места. Восторженные журналюги уже окрестили ведущую модель дома «North Wind» за ее полуулыбку новой Моной Лизой.

Крупные черные буквы сверху и зеркально отраженные белые снизу обозначали имя дивы – Диана. Диана призывно изгибалась на шкуре медведя в самой соблазнительной позе, но при этом умудрялась выглядеть далекой и недоступной. Или все дело в ее полуулыбке?..

– И что? – Я пристально посмотрела на главного. – Какое отношение имеет эта накрашенная шлюха к культуре?

– Ну ты… Ну ты даешь! – Пошехонцев сделал вид, что очень возмущен и не находит подходящих слов.

Но я тоже решила оставаться непреклонной. Ему не нравятся герои моих репортажей, а мне не нравятся все эти модели, звезды, проститутки высокого ранга и прочая шушера. И пусть Илья хоть лопнет на месте.

– Я не даю, – сухо отрезала я, – и даже не собираюсь. Мне непонятно, какого лешего ты ко мне с этим обратился?

Пошехонцеву, видно, не давала покоя какая-то мысль, поэтому он оставил и возмущение, и заранее заготовленную речь, и еще ближе придвинулся ко мне.

– Понимаешь, Леда, – начал он проникновенно, – мне хотелось бы повысить рейтинг газеты, чтобы нас не считали чтивомвторого сорта.

– Мы и есть чтиво второго сорта, – не преминула я уколоть главного.

– Понимаю, – Илья скроил скорбную мину (еще немного, и понадобится доставать носовой платок, чтобы утешить бедолагу) и просительно вздохнул. – Но ведь такое положение вещей можно исправить, если постараться.

– Постараться?!

Больше всего на свете мне хотелось в ту минуту послать Пошехонцева к чертовой матери со всем его положением вещей.

– Да, постараться. Несколько интересных материалов о мире моды, о закулисной жизни моделей. Интервью с модельерами, статьи о моделях. И как главный сюрприз для читателя – встреча в нашей редакции и разговор с Дианой, о которой мы будем давать небольшие публикации в каждом номере. Тот читатель, который правильно ответит на все вопросы нашей викторины, сможет пообщаться с ней.

– Здесь?! – Я не могла удержаться от смеха. – В этом гадюшнике?

Илья обиженно закрыл рот и стал демонстративно смотреть в окно.

– К твоему сведению, – наконец выговорил он, – здесь все приведут в порядок.

– И кто же возьмет на себя нелегкую миссию по расчистке авгиевых конюшен? Неужто в наше время еще можно встретить Геракла?

– Опять ты за свое. Слова не можешь сказать, чтобы не съязвить, – снова вздохнул Илья. – А Геракл есть. Он наш спонсор, который весьма заинтересован в том, чтобы статьи о Диане появились.

– Зачем, Илья? Зачем кому-то добиваться публикации материалов о модели в бульварной газетенке? Извини за откровенность, конечно.

– Ничего. – Пошехонцев сжал рукой свой безвольный подбородок. – Я и сам, откровенно говоря, удивляюсь. Но в том-то и дело, что не такая уж мы бульварная газетенка. Интересные материалы у нас есть, насилием и кровавыми разборками грешим не больше остальных. К тому же Ирочка…

– Так пусть Ирочка и займется.

– Леда, ты меня не слышишь, что ли? Это должен быть материал в рубрике «Новости культуры». Расскажешь о моде в целом, потом перейдешь к нашему питерскому дому «North Wind», который занимает не последнее место среди европейских домов.

– Но и не первое, – фыркнула я.

– Потом напишешь о моделях нордвиндского дома, – гнул свое главный редактор, – особое внимание уделишь Диане.

– Как это – особое?

– Расскажешь о ней. Приведешь высказывания ее коллег, подруг, модельеров…

– Подруги у модели? – Я со злостью посмотрела на Пошехонцева. – Да они же друг друга съесть с потрохами готовы.

– Ее импресарио, менеджера, фотографов…

– Ее горничных, поваров, шоферов… – продолжила я.

– Но гвоздем программы, – Илья не обратил на мои слова никакого внимания, – будет интервью с самой Дианой..

– И дива захочет со мной говорить? – не удержалась я от издевки.

– Захочет, можешь не сомневаться. Ну что?

– Нет слов. По крайней мере приличных.

– Так ты согласна? – Илья с радостным сомнением воззрился на меня. – Согласна?

– Согласна, черт с тобой, куда же мне деваться. Но только с одним условием.

– Хоть с тысячей. – Илья вскочил со стула и, радостно потирая руки, пробежался по кабинету, пиная на ходу пустую банку из-под пива «Балтика № 9».

– Ты не понял, Илья, – попробовала я умерить его радость. – У меня действительно есть условие.

– Какое? – Пошехонцев немедленно придал физиономии подобие серьезного внимания.

– После статей об этой… – ну, сам понимаешь – я хочу написать материал, но только о ком или о чем сама захочу, безо всяких предварительных советов с тобой. И ты эту статью примешь. Примешь, – я сделала выразительный жест, – безо всяких кривляний и ссылок на то, что это не пойдет.

– А о чем будет статья?

– Пока не знаю. Но только на этих условиях я согласна писать о модели. Ты понял?

– Понял. Знаешь, Леда, – он снова протиснулся за свой стол, – твои требования не так уж и непомерны, – он задумчиво посмотрел на меня, – Материал у тебя всегда интересный, поэтому с моего благословения пиши о чем хочешь. Но после того, как выйдут статьи о Диане. Когда будет готово интервью с ней, причем приличное.

– Вот в этом, Илюшенька, можешь не сомневаться. Плохо писать – себя не уважать.

– Договорились. У меня все. Если никаких вопросов больше нет, то позови мне, пожалуйста, Лилию.

Пошехонцев сделал вид, что снова занялся разглядыванием красоток в журнальчике, а я направилась к двери.

Перерыв на обед разогнал моих коллег, никто не стучал по клавиатуре, стало тише. Журналисты разбрелись кто в буфет, кто в курилку. Некоторые образовали группы и пили кофе. Компания из четырех человек в уголке мирно, по-домашнему, перебрасывалась в картишки. Ничего удивительного, каждый использует свой законный перерыв, как ему больше нравится.

– Как успехи? – спросил меня вечно шмыгающий носом Кирилл Волоснов, поднимая голову от толстой растрепанной книги.

– В смысле? – Я приостановилась.

– Как Илья отреагировал на твой материал? – Кирилла ничуть не смутил мой недовольный тон.

– Как муж, с которым живешь уже давно.

– То есть?

– Когда предлагаешь одно и то же, оно приедается, хочется молодого, упругого и умелого тела на все согласной путаны.

– Леда, ты чего? – Кирилл с искренним недоумением уставился на меня, даже носом шмыгать перестал.

– Ничего. Наш главный в восторге от моих материалов, но теперь он хочет, чтобы я писала о моделях.

– О каких это? – тут же встрял Семен Гузько. – Модели – это же клево!

– Для тебя, Семен, не сомневаюсь, что клево. Даже суперклево. Вот только вся эта публика не для меня.

– Не вынесла, значит, душа эстета… – гнусовато произнес Гузько. – А чем они тебе так не нравятся? Балдежные ведь девочки.

– Семен, – меня прорвало, – ты можешь писать о них сколько тебе влезет, ты можешь исходить слюной или облизывать их глянцевые портреты с ног до головы, ты можешь даже мастурбировать, глядя на их фото, закрывшись в сортире, но я-то здесь ни при чем, меня их прелести не возбуждают!

– Ладно тебе, Леда, успокойся. – Гузько, неравнодушный ко всякого рода женским прелестям, поутих. – Ничего ведь страшного.

– Точно, – тут же поддержал его Волоснов. – Сделаешь статейку, ну две, и пиши потом о композиторах и балетмейстерах.

– Балетмейстерах? – Я посмотрела на Кирилла.

– Ага, – радостно закивал он, обнажая в улыбке неровные желтые зубы. – Тут в твое отсутствие Михайловский звонил, за статью благодарил, на ужин звал.

– Треплешься? – Я начала понемногу успокаиваться.

– А вот и нет, – возмутился Волоснов, вытирая под носом и призывая в свидетели подходящих коллег. – Все свидетели, что этот танцор-мен тебе звонил, рассыпался в благодарностях, приглашал сходить кое-куда. Очень жалел, что тебя нет, просил позвонить ему, когда появишься.

Коллеги, слушая разглагольствования Кирилла, согласно кивали головами.

У руководителя Санкт-Петербургского мужского балета Валерия Михайловского я брала интервью полтора месяца назад. Статья только успела появиться, как балет отправился на гастроли во Франкфурт. А сейчас, стало быть, вернулся.

– Вернулись, – откликнулся на мой телепатический позыв Кирилл, – и пробудут в городе почти всю осень. В конце месяца хотят представить публике новую программу.

– Позвони, – встрял Гузько, – пообщайся с интеллигенцией, заодно спросишь о творческих планах.

– Ладно, – сдалась я, – позвоню, вот только найду телефон.

– А чего искать, – подскочил Волоснов. – Он мне продиктовал, я записал, так что звони на здоровье.

И Кирилл протянул мне бумажку с нацарапанным на ней телефоном.

– А я слышала, – не утерпела и Лилька, которая тоже подошла, но не успела еще вставить ни слова, – что все балетоманы – педики.

– Балетоманы – это те, кто любит балет, Лилька. А сексуальные предпочтения кого бы то ни было мне совершенно безразличны. Михайловский интересный человек и интересный собеседник. Не гнушается нами, журналистами, хотя, может, и зря. За клевету сейчас ведь и привлечь можно.

– Ладно тебе, – Лилька смутилась, – я просто так. Сказать уж ничего нельзя.

– Это он просто на тебя глаз положил, Леда, – пристроив кривоватый палец ко лбу, произнес Гузько. – Другого кого просто послал бы подальше.

– Мне было интересно говорить с ним об искусстве, – не дала я Семену сбить себя с толку.

– Да, сексуальную сферу ты, как дама деликатная, оставила в стороне, – с ядовитым придыханием выдавила Лилька.

– Конечно, – скромненько, ответила я. – А вот кое-кто сексуальную сторону жизни считает настолько важной, что аж ширинку распирает. И все аспекты этой сферы не прочь обсудить кое с кем. – Я выразительно посмотрела на Лильку.

– Ты это о чем? – вытаращилась та. – Не темни.

– Да куда уж яснее. Порыв, наверное, творческий обуял нашего главного. Он хочет быстро все обсудить с тобой, вероятно, именно эту самую пресловутую сексуальную сферу. – Стоящие кругом заржали, а Лилька, бросив на меня уничтожающий взгляд, поспешила к Илье.

– Смотрите, чтобы от ваших обсуждений диван совсем не развалился, – напутствовал ее Гузько, – а то он и так на ладан дышит.

Вокруг ржали. Не обращая на них внимания, я уселась за свой стол и задумалась. Значит, теперь мне нужно заняться миром моды, почитать кое-что о жизни моделей и подготовиться к интервью с нордвиндской дивой Дианой. От встречи с Михайловским тоже отказываться не стоит, что и говорить – человек он весьма приятный. Мои мысли спешили, обгоняя одна другую, а вокруг стоял обычный шум, гам, тарарам. Цунами и тайфун в одном флаконе – привычная атмосфера газеты «Вечерние новости».