Текст книги "Смерть в осколках вазы мэбен"

Глава 7

Комната отдыха, в которую он повел нас, располагалась на третьем этаже.

В маленьком уютном помещении ничто не напоминало о модерне, напротив, вошедший сразу попадал в мощные объятия русского барокко, все вокруг было внушительным, помпезным и вычурным. Тяжелые бархатные портьеры с бахромой, толстый ковер с упругим ворсом того же темно-бордового цвета с черными и золотыми цветами. Массивные бронзовые подсвечники, статуэтки резвящихся фавнов и нимф, украшающие небольшой столик, большие мягкие кресла, манящие окунуться в их мягкую разверстую полость и обещающие долгожданный отдых. Конечно же, бронзовые часы с обнаженными грациями, не замечающими стремительно бегущего времени. В этой комнате время замирало, начинало неторопливо и тягуче просачиваться минутами, словно призывая забыть о нем совсем.

– Располагайтесь, Леда, – Карчинский театрально повел рукой, – выберите для себя самый уютный уголок. А я на минутку вас покину, нужно сделать небольшое распоряжение. – И, оставив нас с Гертом, он скрылся за дверью.

– Он всегда такой? – поинтересовалась я. – Ну и тип!

– Да ладно тебе. – Герт спокойно прошелся по комнате, щелкнул по носу толстощекого бронзового амурчика и плюхнулся в кресло. – Не комплексуй, он нормальный мужик, пусть с небольшими странностями. Но все-таки, – он дурашливо поднял палец, – он художник, и потом, у кого этих самых странностей нет? – добавил он философски.

– Ну, знаешь, – только и выдохнула я.

– Не переживай ты так. – Герт приподнялся с кресла и, ухватив меня за руку, притянул к себе. – Не хочешь о нем писать, надолби побольше о его картинах, вазах. В промежутках вставь разные мысли художника, читателю понравится, а чем заумнее будет, тем лучше.

– Похоже, что ты мне даешь советы, как лучше сделать статью, – я дернула Герта за свесившуюся прядь волос, – но я, в общем-то, и сама могу догадаться, что к чему. В крайнем случае, наш редактор просветит.

– Да не даю я тебе советы, – Герт махнул рукой, – скажешь еще, что я, такой-сякой дилетант, даю ценные указания тебе, профессионалу. Просто я давно Карчинского знаю, к нему нужен особый подход.

– И какой же это такой особый подход? – Я поуютнее устроилась на коленях своего любовника. – Просвети меня, будь другом.

– Такой вот, – Герт воспользовался ситуацией, чтобы запустить руку мне под юбку. – С ним нужно беседовать осторожно, не задевая, так сказать, самолюбия. Он действительно оригинал и любит постоянно об этом напоминать.

– Чего-то я не понимаю, – я быстренько пресекла все поползновения Герта, – он твой друг или нет? Как-то кисловато ты об этом говоришь.

– Я знаю его много лет, – повторил рокер, – но, понимаешь, он все время остается загадкой, как шкатулка с секретом. Откроешь ее, вроде ничего нет, а только повернешь, из потайного ящичка чертик выскакивает. Или лучше сказать, как яблоко, в котором поселился червяк. Смотришь на такое яблоко со всех сторон, кажется, что целое оно и вкусное, но точно знаешь, что где-то в глубине мякоти затаился червячок…

– Ну и сравнения у тебя, – Я взяла Герта за подбородок и заглянула в глаза:

– Ты никогда так ни о ком не говорил. Почему, Герт? Видно, Карчинский на самом деле особенный. Меня это даже немного начинает пугать.

– Не бойся, малышка, – он притянул меня к себе, – и не слушай меня, я иногда несу такую чушь, у любого слона от моей пурги уши завянут. А если серьезно, тебе ведь понравились его картины? Есть в них что-то притягивающее, такое мистически манящее, правда?

– Да, – согласилась я, погладив Герта по щеке.

Мистикой было то, что вдоль и поперек знакомый человек оказался тоже шкатулкой с секретом или камнем, который вдруг повернулся ко мне неведомой до того гранью. Герт спокойно гладил мои волосы и уже не порывался давать какие-нибудь советы или рекомендации, я тоже молчала, размышляя потихоньку над всем услышанным. Часы лениво отстукивали минуты, а хозяин все не появлялся.

– Куда-то наш художник пропал, – подала я голос, и тут же, словно по мановению волшебной палочки, мягко отворилась дверь, и появился Карчинский.

– Прошу прощения, что заставил вас ждать, – в мягком голосе прибавилось бархатистых ноток, – но дела проклятые никак не отпускают. А вы, я вижу, успели уютно устроиться. – В его глазах зажглись похотливые огоньки, и он откровенным, оценивающим взглядом прошелся по моим ногам и груди.

Я снова почувствовала, что меня неторопливо и цинично раздевают. Причем делал он это мастерски, смакуя все подробности. Мне хотелось укрыться от этих глаз, заслониться руками, чтобы не чувствовать себя такой голой и беззащитной. Глупо, конечно, но я чувствовала себя неопытной девушкой, попавшей в руки умелого развратника. Не хватало мне еще покраснеть от его взгляда, словно деревенской простушке перед городским ловеласом. И чтобы этого не случилось, я снова стала изображать видавшую виды журналистку. Иногда такой образ здорово помогает.

Я нарочито медленно поднялась, одернула юбку, поправила волосы и кокетливо посмотрела на Карчинского.

– Пока вас не было, мы тоже решили зря время не терять, – улыбаясь, промурлыкала я. – У вас здесь так уютно, правда, милый?

Герт кивнул, а я так же неторопливо уселась рядом с ним, раскрыла сумочку и достала сигареты. Карчинский тут же вытащил зажигалку и склонился в полупоклоне.

– А вы не курите? – спросила я, затягиваясь. – Может быть, здесь вообще нельзя курить?

– Курите, курите, – Карчинский махнул рукой. – Вы моя гостья, и вам позволительно все. А сам я воздерживаюсь от подобных пристрастий.

– Вы еще скажите – пагубных привычек, – поддела я. – Не знала, что вы поборник здорового образа жизни. Наверное, и спортом увлекаетесь?

– Леда, – остановил меня Герт, – не стоит.

– Ничего, ничего, – Карчинский улыбнулся, – журналисты и должны быть зубастыми. А насчет спорта вы совершенно правы. Еще в молодости я увлекся восточными единоборствами. Один мой приятель показал мне несколько приемов джиу-джитсу. Тогда это было настоящей экзотикой, но времена менялись, а когда наш рынок наводнили боевики с Брюсом Ли и Джеки Чаном, подобное увлечение стало повальным. Однако мне удалось познакомиться с очень хорошим мастером. Валентин Ким в свое время выступал за сборную страны, был чемпионом Европы по дзюдо, потом ушел на тренерскую работу. Но главным для него всегда было изучение техники различных восточных единоборств. Сейчас его приглашают в качестве судьи на всевозможные соревнования, а также на телевидение консультантом, когда ставят эффектные сцены. Он и меня согласился тренировать, так что приемами джиу-джитсу я сейчас владею достаточно прилично. А в наше время, знаете, это совсем нелишне.

– Конечно, – засмеялся Герт, – особенно сейчас, когда молодое поколение предпочитает «калаши» и «узи». В самый раз против них с такими приемами. Анекдот старый вспомнил, когда Василий Иваныч говорит: «Куда им, Петька, с голыми пятками да против моей сабли».

Засмеялся и Карчинский, но несколько натянуто. Чтобы сгладить неловкость, я решила вмешаться. Все же это я заинтересована в интервью, а не он. Жалко, если такой материал сорвется.

– Не слушайте его, – вмешалась я, – скажите, а почему все-таки джиу-джитсу, ведь это, кажется, японское единоборство? Или я не права? Но почему вы не выбрали какую-нибудь корейскую борьбу? Тэквондо, например?

– Я же говорил вам, – голос Карчинского снова стал мягким, ласкающе-бархатистым, – сначала приятель показал мне разные приемы, затянуло как-то, а потом, когда я увидел, насколько мастерски всем этим владеет Валентин, окончательно и бесповоротно решил – джиу-джитсу. Каждый человек выбирает вид единоборств по себе. Это ведь как оружие: кому-то нравится огнестрельное, кто-то предпочитает холодное. Главное, научиться владеть им мастерски, тогда, – он снисходительно посмотрел на Герта, – и автомат будет бесполезен, если отлично применить приемы.

– Я и говорю, – пробурчал мой дружок, – «куда им с голыми пятками…».

– Вы говорили про Валентина Кима, – снова вмешалась я, чтобы спасти положение. – Я заметила сегодня возле вас человека с восточной внешностью. Но это совсем молодой парень.

– И тоже мастер, – горячо подхватил Карчинский. – Эдик ведь сын Валентина. Мы давно знакомы, и Валентин попросил меня взять сына на работу. Теперь он считается моим телохранителем, а с такой охраной мне и черт не страшен!

– Да чего тебе бояться? – встрял Герт. – Я понимаю еще, был бы банкир или депутат, на худой конец. А художнику телохранитель – все равно что рыбке зонтик.

– Время сейчас такое. – Карчинский встал. – Извините, что заболтался, давайте выпьем за встречу.

Он открыл дверь и нетерпеливо позвал:

– Костя, ну где вы там?

И тут же комната наполнилась движением. Сновали секьюрити, быстро расставляя на маленьком столике напитки и закуски. Но суета прекратилась по мановению руки маэстро. И вот уже исчезли бравые парни в строгих темных костюмах, оставив хозяина наедине с гостями.

– Коньяк? – Герт подсел к столу. – Вот досада, а я на машине. Значит, не получится.

– Когда тебя останавливало то, что ты за рулем? – удивился художник. – Что-то не припомню.

– С тех самых пор, как чуть не впоролся по пьянке в грузовик. Вот и дал себе зарок, что за рулем ни капли. Вы пейте, если хотите, а я воздержусь. Как-нибудь в другой раз, когда я буду на своих двоих.

– Странно, – пробормотал Карчинский, но тут же обернулся ко мне:

– Но вам-то, Леда, надеюсь, не нужно машину вести, и вы не откажетесь со мной выпить?

– Не откажусь. – Я кивнула, подумав, с чего это вдруг Герт стал таким правильным, если всего несколько дней назад подвозил меня домой, будучи в изрядном подпитии. – Расскажите мне о своих картинах, о корейском искусстве, которое стало для вас такой благодатной почвой, – попросила я, когда художник протянул мне низкую пузатую рюмку с золотисто-коричневой жидкостью.

– Благодатной, это вы верно заметили. – Карчинский наполнил коньяком свою рюмку. – За знакомство, Леда, такое приятное знакомство. Я расскажу вам, о чем вы хотите, я даже готов выполнить все, что вы только пожелаете.

Ситуация нравилась мне с каждой минутой все меньше. Герт ведь сам пригласил меня на выставку, и картины действительно потрясающие, но художник… Что-то в нем задевало, казалось фальшивым, как правильно заметил Герт, словно червоточина в яблоке. А авангардист Иванов, который так старательно выполнял роль гида, а потом внезапно куда-то исчез? А телохранители? Действительно, зачем художнику телохранители? Понятно, что он человек далеко не бедный, но на самом деле не нефтяной же магнат и не воротила шоу-бизнеса.

Я внимательно рассматривала своего собеседника, который вдохновенно рассказывал об искусстве, бросая на меня выразительные взгляды. Но его речь звучала несколько заученно, словно он раз и навсегда запомнил нужный текст. Он спокойно развалился в кресле и подкреплял каждое слово выразительными жестами холеных рук. За своей внешностью художник следил весьма тщательно. Чего только стоит его аккуратная, волосок к волоску, шевелюра. Кстати, ни одного седого волоса в его возрасте. К тому же этот неестественно яркий блеск. Вероятнее всего, какое-то дорогое средство для окрашивания. Плюс, конечно же, умелый парикмахер и косметолог. За лицом Карчинский ухаживает не хуже молодящейся кокетки, настолько гладкая и упругая у него кожа.

И морщин почти незаметно. А когда он улыбается, видны ровные белые зубы, пример высококачественной работы отличного стоматолога.

А его безупречная одежда, которую он носит небрежно, даже щеголевато. Насколько точно подобран цвет костюма и рубашки, а этот длинный шарф-платок темно-бордового цвета, так выгодно подчеркивающий безупречность одежды. А золотой браслет с изумрудами, который ловко охватывал запястье знаменитости. Так в большинстве своем одеваются звезды телеэкрана, поп-певцы, молодые люди, которые не утруждают себя работой и черпают средства из толстых папиных кошельков.

И даже красота картин, что так привлекла меня с самого начала, отошла куда-то на задний план. Уж очень плохо стыковалось это искусство с покровительственно-барственной манерой Карчинского, его вкрадчиво-бархатистым голосом, его глазами.

Его глаза за одну секунду меняли весь его облик, они то улыбались, то ласкали, то становились приторными, как медовая патока, то откровенно похотливыми, как у вышедшего в тираж плейбоя, то напоминали стальные буравчики, готовые просверлить черепную коробку и добраться до мозга.

Презрение, нагловатая уверенность, бесцеремонность сменялись в его глазах пошловатым блеском и пресыщенностью. Он все время менялся, оставаясь при этом одним и тем же – холодным и расчетливым типом.

– Вы меня совсем не слушаете, – вдруг оборвал себя Карчинский. – Вы о чем-то задумались, Леда?

– Нет-нет. – Я поспешно поставила рюмку. – Я слушала вас и вспоминала картины. Поразительно, как много можно иногда передать несколькими штрихами.

– Вам что-нибудь понравилось? – самодовольно улыбнулся художник.

– Конечно, картины замечательные, но одна мне запомнилась больше других. Кошка, которая охотится за воробьями. Удивительно, насколько точно вы передали ее стремительные движения и испуг птиц, которые торопливо разлетаются во все стороны.

– Браво! Брависсимо! – Карчинский захлопал в ладоши. – У вас отменный вкус, Леда. Я взял этот сюжет у Пен Самбека [13]13
  Пен Самбек – знаменитый корейский художник XVIII века. Прославился своими свитками. Наиболее известный – «Кошки и птицы».


[Закрыть]. Я рад, что вы обратили на эту картину внимание, это то немногое, чем я могу по праву гордиться.

– Ладно уж, не скромничай, – проворчал упорно молчавший до этого Герт. – А то у тебя мало хороших работ?

– Хороших немало, – спокойно кивнул Карчинский, – но отличных… А эта одна из них, скажу без ложной скромности. А как вам…

Договорить он не успел, потому что в дверь настойчиво постучали. Художник надменно бросил:

– Я занят. – И снова повернулся к нам:

– На чем я остановился?

Но стук раздался снова, дверь приоткрылась, и тихий вышколенный голос торопливо позвал:

– Владимир Иванович.

– В чем еще дело? – Карчинский раздраженно двинулся к двери. – Одну минуточку.

В течение нескольких минут мы слышали его барственный голос, который распекал нерадивого слугу. Тот, видимо, тихо оправдывался, потому что хозяин продолжал метать гром и молнии. Наконец начальственная выволочка подошла к концу, и Карчинский, пылая праведным гневом, появился на пороге комнаты.

– Прошу меня извинить, – сказал он. – Возникло некоторое недоразумение, и я должен спуститься в зал, чтобы все уладить. Черт возьми! – сорвался он. – На что только я держу этих дармоедов, если все вопросы приходится улаживать самому. Поэтому, – добавил он уже тише, – мне придется ненадолго вас покинуть.

– Нам тоже уже пора. – Я встала. – Приятно было с вами познакомиться, Владимир Иванович. Надеюсь, что вы не откажетесь дать интервью нашей газете?

– Конечно, конечно, дорогая Леда. – К художнику вернулось его хорошее настроение. – Оставьте телефон, чтобы мы смогли договориться о встрече. И давайте встретимся в ближайшие дни, потому что на следующей неделе у меня открывается выставка в Москве, и я должен буду уехать.

– Хорошо, – я кивнула и протянула ему листок блокнотика с торопливо нацарапанными телефонами. – Верхний рабочий, – пояснила я, – а нижний домашний.

– А звонить вам можно в любое время? – вкрадчиво поинтересовался художник. – Я, бывает, долго не могу уснуть.

– Даже если я уже буду спать, то непременно проснусь и отвечу вам. – Я постаралась ответить скромно, без вызова и издевки.

Художник, видимо, оценил мои старания. Он спрятал листочек в карман и распахнул дверь:

– Прошу.

Карчинский торопился, но все же не преминул рассказать нам несколько забавных историй, случившихся с его знакомыми в стенах галереи.

Когда мы вошли в зал, то я очень удивилась. По моим представлениям, выставка уже давно должна быть закрыта, но, видимо, это обстоятельство не слишком смущало собравшихся в зале и говоривших на повышенных тонах людей. Карчинский сразу направился к многочисленной группе. Как оказалось, заправлял всем невысокий плотный мужчина с коротко стриженной головой, сидящей на толстой шее. Дорогая одежда и властные манеры наводили на мысль, что это криминальный авторитет, но одного взгляда на одутловатое лицо с сизыми щеками и набрякшими веками, которые скрывали весьма проницательные глаза, хватило, чтобы узнать самого известного в городе банкира Ивлева, депутата городской Думы и закадычного друга питерского губернатора.

Наша газетная братия тоже немало чернил вылила, рассказывая о махинациях банкира во время избирательной кампании, но, как водится, не пойман – не вор, и банкир все же занял депутатское кресло. «Умен, зараза, – высказался тогда в его адрес Семен Гузько, – всегда сумеет вывернуться». А моя коллега Лилька пыталась подогреть интерес публики историями о его связях то с известной телеведущей (что было правдой), то с очень известной пианисткой (что правдой не было), то намекнула на его увлечение актрисой Воронцовой, которая блестяще сыграла в местном мелодраматическом сериале (было у них что-то или нет, так и осталось для многих загадкой), и наконец выдала новость, что банкир решил покровительствовать дому «North Wind», а за это дом предоставит в его распоряжение одну из моделей. В это, надо признаться, вообще никто не поверил.

Но что понадобилось этому человеку здесь и сейчас?

Интересно. Журналистский рефлекс видеть во всем сенсацию подтолкнул меня к плотной группе людей и заставил пробраться вперед. Мужчины расступились, и вскоре я оказалась недалеко от художника. Начало разговора я пропустила и теперь пыталась понять, о чем идет речь.

– Я готов заплатить любые деньги, – повторил банкир, неторопливо промокая платком шею. – Вы можете назвать любую цену.

– Я же сказал вам, что ваза не продается, – ответил Карчинский.

– Но почему? – Ивлев был настойчив. – Я же знаю, что вы продаете свои работы. Или вы не хотите продать ее именно мне?

– Отчего же, – Карчинский кривовато ухмыльнулся. – Я действительно продаю свои работы. В том числе и вазы, но именно вазы мэбен я продавать не собираюсь. Ни вам, ни кому-то еще. Они не продаются.

– И даже для меня вы не сделаете исключения? – раздался низковатый, чуть хриплый голос.

Все разом смолкли и повернулись к диве. Да, было на что посмотреть, когда Диана неторопливо шла к Карчинскому. Высокая, как и любая модель, она обладала потрясающей грацией. Ни одно движение не было лишним, казалось, что она движется под неслышимую музыку, безупречно подчиняясь ее ритму.

– Даже для меня? – повторила она, и знаменитая полуулыбка чуть тронула ее губы. – Это я попросила купить вазу.

Художник хищным взглядом впился в лицо модели, затем прошелся по ее безупречной фигуре. Он раздевал ее глазами, как незадолго до этого раздевал меня, и, наверное, так поступал со многими женщинами. Но Диану нисколько не смутил его взгляд, она оставалась такой же безмятежной и так же спокойно улыбалась ему и окружающим. Так опытная шлюха не обращает внимания на возбужденного клиента, неторопливо освобождаясь от одежды.

Карчинский снова перевел взгляд на ее равнодушно-красивое лицо, как-то разом обмяк, но глаза стали наливаться злобой.

– Даже если бы меня попросил легион таких же прекрасных дев, как вы, я все равно не согласился бы продать вазу, – произнес он своим хорошо поставленным чувственным голосом. – Вы зря тратите время.

– Но если вам не нужны деньги, то вы можете назвать другую цену. – Диана сделала шаг и положила тоненькую руку на плечо художника. – Я согласна.

Кроме меня и Дианы, в зале больше не было женщин, и я чувствовала, как все мужчины напряглись от этого бесстыдного предложения, сделанного при всех. В воображении они уже сдергивали с дивы тонкое платье, прекрасно обрисовывающее ее фигуру, и набрасывались на ее прелести. Но Карчинский, который вовсе не был поборником целомудрия, все же сдержался. Он спокойно снял руку Дианы со своего плеча, пожал ее и опустил вниз.

– Нет, моя дорогая, – звучный бархатистый баритон был слышен по всему залу, – эта ваза гораздо дороже ваших прелестей.

С этими словами он повернулся к Диане спиной. Дива была ошеломлена, но старалась не подать виду. Надменно кивнув банкиру, она заторопилась к выходу. Карчинский увидел меня и подошел поближе.

– Иногда бывает и так, – проговорил он, чуть ехидно посмеиваясь. – Некоторые дамочки считают, что их прелести стоят столько же, сколько произведение искусства. Ничего, – добавил он, – пусть ей это будет уроком. А знаете, – он оживился, – я хотел бы сделать вам небольшой подарок. Костя! – позвал он.

Вышколенный помощник через пару секунд оказался возле своего патрона.

– Костя, принеси для Леды картину «Кошка, охотящаяся за воробьями на террасе».

– Ну что вы, – запротестовала я. – Я не могу принять такой подарок.

Но Карчинский уже сделал своему помощнику повелительный знак рукой, и молодой человек быстро удалился. Я силилась понять, куда опять запропастился Герт, и пыталась отказаться от щедрого дара.

– Почему же? – удивился Карчинский. – Мне очень хочется, чтобы у вас осталась на память моя картина, поэтому даже не спорьте. Пойдемте вон туда, подпишете бумагу.

– Бумагу? – Я в полной растерянности уставилась на Карчинского.

– Конечно. – Он уже взял меня за руку и повел к выходу из зала, где помещалась небольшая конторка. – Если картину покупают, то обязательно выдается соответственный документ. Все картины, включенные в каталог выставки, должны быть учтены, иначе могут возникнуть недоразумения.

– Но… – пытаясь я остановить его.

– Вы получите документ, что картина вам подарена, вот и все. Быстро и просто управимся за пару минут.

Действительно, я быстро поставила четыре подписи и получила новенький хрустящий сертификат, в котором было указано название картины, а также то, что она подарена мне художником.

– Мы еще увидимся, Леда, – сказал на прощание Карчинский. – Я обязательно позвоню.

– Хорошо. – Я кивнула и в сопровождении молчаливого Кости, несшего упакованную картину, спустилась по лестнице к выходу из галереи.

Герт, оказывается, уже топтался у машины, поджидая меня и мусоля сигаретку. Костя пристроил картину на заднем сиденье, пожелал нам счастливого пути и проворно удалился.