Текст книги "Смерть в осколках вазы мэбен"

Но гораздо больше Картин меня притягивал зал, где была выставлена керамика. Мне еще раз хотелось взглянуть на вазы мэбен. Они чем-то необъяснимо манили меня, притягивали так же сильно, как магнит тянет к себе железо. Поэтому, посмотрев еще немного на полотна, я решительно отправилась к вазам.

Ее я не перепутала бы ни с одной другой, настолько безупречными казались ее линии. Стенки ее не были гладкими, напротив, их украшали причудливые наплывы, перемежавшиеся с впадинами и острыми выступами. Глядя на нее, можно было представить путешествие по песчаным холмам и земляным пригоркам, у подножия которых раскинулись аккуратные квадратики изумрудно-зеленых полей. Глубокие искусственные трещинки отливали бирюзой и казались маленькими звонкими речками, которые своей живительной влагой питают растительность. Вазу украшали острые камешки, подобранные с удивительным мастерством. Мне представилось, что я держу вазу в руках, поворачиваю ее к свету то одним, то другим боком, касаюсь кончиками пальцев трещинок, трогаю острые камешки, ласкаю длинное горлышко.

– Совсем как песни тхарен [17]17
  Тхарен – один из жанров корейских народных песен.


[Закрыть], – сказал за мной голос, показавшийся знакомым.

Я так резко обернулась, что, держи в этот момент в руках вазу, непременно разбила бы ее. К счастью, в руках у меня ничего не было, но стало неприятно от того, что я была застигнута врасплох, словно занималась каким-то постыдным делом.

– Я испугал вас? – спросил Иванов. – Пожалуйста, простите меня.

Он был все так же хорошо выбрит, аккуратно одет и подтянут. И опять мне пришла в голову мысль, что ему бы не авангардом заниматься, а работать искусствоведом в каком-нибудь музее, настолько неуместно старорежимным казался он среди других людей.

Именно такими мне всегда представлялись интеллигенты, которых задавила могучая и кровавая лапа революции. А им бы ходить на концерты и слушать Рахманинова. Впрочем, мой знакомый, возможно, и слушает Рахманинова, хотя… Он же сказал, что, живя в Питере…

– Вы любите Рахманинова? – спросила я, не думая о том, что вопрос может прозвучать странно и даже неуместно.

– Пожалуй, нет, – ответил он, – хотя могу послушать при случае. Классика вообще такая вещь, что не может надоесть. Но мне ближе как-то Шуберт или Григ. А из наших более других нравится Римский-Корсаков, хотя многие считают его слишком неудобоваримым.

– Григ, Шуберт… Вы, наверное, учились в музыкальной школе и классикой вас пичкали с детства? После этого вы без содрогания не могли слышать про Черни и Гайдна. Но с возрастом все же…

Художник рассмеялся. Я и предположить не могла, насколько заразительно он может смеяться. Конечно, я несла околесицу, но разве это повод, чтобы вот так откровенно потешаться надо мной? Может, мне обидеться и уйти? Удастся, кстати, избежать и ненужных вопросов. Или все же остаться?

– Не уходите, – попросил Иванов, как будто читал мои мысли. – Это я не над вами, а скорее над собой. Я никогда не занимался в музыкальной школе и не играю ни на одном инструменте. Но моя любимая бабушка была очень хорошим преподавателем.и почти сорок лет вела занятия в консерватории. Поэтому музыку я слышал с детства, причем хорошую музыку. Но насильно меня к ней никто не приобщал. Это возникло само собой и как потребность. По мере возможности стараюсь не пропускать концерты классической музыки, имею неплохую коллекцию дисков.

– А как же рок? – Я не могла опомниться от такого объяснения. – Вы же говорили…

– Конечно, – он кивнул, – но в нашем русском роке всегда на первое место вырывался текст, а музыка шла вторым эшелоном. Я же не под стеклянным колпаком живу. Все, что другие слушали, то и я слушал. Отобрав, разумеется, все, что наиболее отвечает потребностям души. Вы разве не так же поступаете?

– Все верно, – сдалась я. – К старому року я привыкла, он кажется правильным и вечным, молодых не понимаю и в большинстве не принимаю. А когда-то казалось, что всегда буду верить только молодым, только они могут правильно выразить любое состояние души.

– Просто наша молодость осталась с нами, а вместе с нею и наши пристрастия, и наши идеалы. Скажите, Леда, зачем вы сюда пришли?

Я растерялась. Оказывается, все эти разговоры были только прелюдией к этому вопросу, которого я очень хотела бы избежать. Но вопрос был задан в упор, и отвечать все же придется.

– Я пришла сюда, – медленно сказала я, – чтобы еще раз посмотреть картины Карчинского. Это действительно так. Но еще я хотела бы посмотреть на вазы мэбен. Вы считаете, что у меня не могло возникнуть такого желания?

– Могло, – художник кивнул. – Картины… я понимаю, но на вазу вы пришли посмотреть из-за вчерашнего скандала. Так?

– Возможно, – я не стала отрицать очевидное. – Но когда стала на нее смотреть, то скандал просто вылетел у меня из головы. Удивительно, неужели такое чудо можно создать руками?

– Конечно. – Иванов смотрел на меня как-то отстранение. – Карчинский – талантливый мастер.

– Уверена, что вы знаете гораздо больше, чем я. Скажите, почему он отказался продать вазу?

– Об этом, конечно же, лучше спросить у самого Володьки, – Иванов приходил в себя. – Но скажите, вы сами смогли бы продать такую красоту? Как можно понять чужую человеческую душу? Это было его решение.

– А если бы ваза была вашей, вы бы продали ее? – Жгучее любопытство заставило меня выпалить этот вопрос, прежде чем я успела прикусить язык.

– Вряд ли, – Иванов махнул рукой. – Хотя, кто знает. Возможно, что продал бы.

– За деньги, которые предлагал банкир, или за удовольствия, что сулила Диана? – Этот вопрос я произнесла по инерции, хотя и сознавала, что Иванов может оскорбиться и просто уйти.

– Вы журналистка до мозга костей, Леда, – он засмеялся, – но вы задали вопрос, и я отвечу честно, хотя и не знаю, какого ответа вы от меня ждете. Я мог бы продать вазу и получить за это деньги, но я не стал бы отдавать ее в обмен на сексуальное удовольствие. Возможно, я подарил бы вазу понравившейся мне женщине, но, разумеется, не Диане.

Вот так номер! Уже второй человек за эти два дня заявляет мне, что прелести дивы его совершенно не волнуют. Но ведь она действительно молода, красива, сексуальна. Почему тогда? Или она не в его вкусе тоже?

– Мне не нравится Диана, – ответил Иванов на мой непроизнесенный вопрос. – Может же она мне не нравиться?

– Конечно, – я кивнула. – Но очень многие находят ее привлекательной, постоянно твердят о ее чарующей полуулыбке, а журналисты называют ее новой Моной Лизой.

– Ее полуулыбка так же отвратительна, как оскал серийного маньяка-убийцы. Она сродни упырям и вурдалакам, с которыми, несомненно, в родстве. Мона Лиза! У настоящей Джоконды чарующая полуулыбка, а у Дианы – порочная полугримаска. Неужели вы никогда не замечали этого?

– Почему вы так разволновались? – Мне была непонятна странная вспышка художника.

– Потому что мне противен разговор о Диане, – заявил Иванов. – Давайте лучше поговорим о чем-нибудь более приятном.

– О корейском искусстве? – Я непроизвольно усмехнулась.

– Оно так же прекрасно, как и искусство любого другого народа, нужно лишь научиться его видеть. Но мне сейчас хотелось бы поговорить о вас. И знаете, Леда, давайте уйдем отсюда и немного погуляем по городу. Я покажу вам свои любимые места.

– Но я родилась в Питере, – я сделала робкую попытку отказаться. – Мне город белых ноче.й знаком как свои пять пальцев.

– Вот именно. – Он решительно взял меня под руку. – Но я родился и вырос в Москве, потом однажды приехал сюда и влюбился сразу. Безоговорочно и безоглядно, в серое небо над серым городом, в серые дома и серую воду Невы. Влюбился настолько сильно, что не успокоился, пока не поменял квартиру и не переехал сюда жить, чтобы каждый день быть рядом со своей любовью. И знаете, с каждым годом я привязываюсь к Петербургу все сильнее. Поэтому позвольте показать вам свой любимый город.

Я согласилась. А что мне еще оставалось? Мы бродили по мокрым серым улицам, залитым холодным осенним дождем, гуляли в парке, наблюдая, как падают на землю мокрые желтые парашютики, сидели в беседках, где пахло прокисшим пивом и валялись окурки, выходили к Неве под пронизывающий северный ветер, чтобы полюбоваться на разводные мосты.

Иванов не настаивал, чтобы я рассказала ему о своей жизни, но ненавязчиво, шаг за шагом и вопрос за вопросом узнал обо мне все или почти все. Я пыталась перевести разговор на него самого, но он отшучивался, потчуя меня забавными историями из своего детства, школьной и студенческой жизни. Самое странное, что мы не говорили ни об искусстве в целом, ни о живописи в частности. Наверное, он так же, как и я, непроизвольно избегал любого упоминания на эту тему. Так мы защищали друг друга от возможной неловкости.

Иванов оказался приятным собеседником, внимательным и ненавязчивым. Прогулка удалась на славу, я не чувствовала ног, но давно на душе у меня не было столь отрадно. Как истинный джентльмен, Иванов проводил меня до дома, пожелал спокойной ночи и так же спокойно и неторопливо удалился.

И хотя я вернулась домой далеко за полночь, Герта в квартире не было.

Глава 10

На сейшн мы безнадежно опаздывали. И выехали поздно, и, как назло, попали в пробку. И какую! Похоже, что здесь собрались все машины города. Если бы мы отправились пешком, то, вероятнее всего, добрались бы гораздо быстрее.

Герт молчал, мне тоже было не до разговоров. Нет, мы не ссорились и даже не выясняли отношения. Я, конечно, попробовала указать ему на дверь, когда он заявился утром, но ничего из моих потуг не вышло.

– Слушай, дружок, – сказала я, как только он появился, – мы, разумеется, не живем вместе, и ты не обязан передо мной отчитываться, но ты пообещал, что придешь… Но сам вместо этого прошлялся где-то всю ночь. Я могу тебя понять, если ты со своими дружками лупил по струнам все это время, я могу понять, если ты нажрался и пьяный не мог дойти, но если ты был у какой-то бабы… Это раньше мне было все равно, но теперь все изменилось. Я уже не та. И ты мне не нужен после какой-нибудь смазливой шлюшки. Мне не нужны ни твои постоянные измены, ни случайные кратковременные романы. И если ты без других баб обойтись не можешь, то давай спокойно расстанемся и будем жить, как раньше, как будто ничего и не было.

Выговаривая все это, я старалась оставаться спокойной, чтобы не сорваться на крик, как последняя торговка на базаре. В самом деле, я же знаю, что Герт не подарок, алкоголь и женщины всегда были у него на втором месте (на первом, естественно, группа и музыка – близнецы-сестры), а уж какие-то постоянные привязанности – это вообще дело десятое. Так что горбатого только могила исправит, и не надо на этот счет строить никаких иллюзий.

Я замолчала и ждала ответа. Но Герт, вместо того чтобы начать что-то объяснять или доказывать, подошел ко мне, взял за подбородок и посмотрел в глаза.

– Ты волновалась за меня, малышка? – тихо спросил он.

– Вот еще! – попробовала я освободиться, но он держал крепко.

– Волновалась, – он ухмыльнулся, – я вижу. Я не виделся ни с кем из группы, и я не нажрался, а тем более не был ни у какой бабы. Просто так сложились обстоятельства, нужно было решить кое-какие дела. Извини, но сейчас я сказать тебе ничего не могу. А насчет измен… В моей жизни их было столько, что теперь и самому противно становится, как начнешь вспоминать… Так что давай не будем об этом. Я решил остаться с тобой, поэтому все другие бабы мне до лампочки. Слово рокера, – добавил он и засмеялся.

– Ну тебя, сумасшедший. – Я пыталась отбиться, но он продолжал меня тискать. – Знаю я, чего это самое слово стоит. Пусти же, пусти, Герт!

Он наконец внял моим словам и отпустил. Потеребил клочок волос на подбородке, поскреб щетину и деловито спросил:

– А пожрать чего-нибудь найдется, а то я со вчерашнего дня голодный.

– Ну ты даешь! – вырвалось у меня. – Мотался неизвестно где, а теперь явился, грязный, отекший, да еще и голодный.

– Ладно, отекший, – отмахнулся Герт, – было бы с чего отекать. А если и грязный, так что из того, я ведь не из бани и не из парикмахерской, сейчас умоюсь по-быстрому, приведу себя в порядок, стану свежим, как аленький цветочек.

– Почему аленький цветочек? Ну что ты за чудило, Герт! – Мне уже стало весело, и сердиться я больше не могла.

– Не нравится цветочек, значит, как малосольный огурчик. – Он уже стаскивал с себя рубаху. – Так будет еда или нет?

– Будет тебе еда, – пообещала я, – полные тарелки, иди уже, мойся. Будешь бриться, возьми лосьон в белом тюбике на полочке.

– И зачем тебе мужской лосьон? – сразу вскинулся Герт. – Признавайся, подруга. Или здесь до меня обретался кто-то настолько близкий, что ты позволила ему хранить такие интимные вещи?

– Ладно тебе, обормот, – отмахнулась я. – Какой еще близкий! Это Мишка прислал, уж не знаю зачем. Может, думал, что пригодится какому-нибудь моему дружку, может, посчитал, что у нас с этим добром дефицит. Не знаю. Они с Люсьенной мне косметику посылают целыми коробками к праздникам и просто так без всякого повода. Всем, кому можно, я стараюсь это добро побыстрее сплавить, но кое-что все равно остается. Лосьон этот у меня уже с полгода валяется, никак никуда не определю. Так что, считай, презент тебе от моего брата.

– От Мишки, – Герт почесал маковку, – тогда согласен. Уговорила.

Я собирала на стол, а Герт плескался в ванне. Не скажу, что после прошедшей ночи он выглядел особо помятым или усталым. Но вот что-то прежнее, неуловимо мальчишеское снова появилось в нем. Словно Герт перестал валять дурака и играть во взрослого, а опять стал самим собой. Я решила до поры до времени не донимать его разными вопросами, хотя червячок сомнения так и точил меня, рисуя всевозможные живописные варианты его времяпрепровождения. И зудел надоедливым комаром вопрос: «Где он все-таки болтался всю ночь и что это были за дела?» Загнав свои сомнения куда подальше, я решила переключиться на насущные проблемы.

А насущных как раз было полным-полно. И прежде всего дурацкая статья о моде. Не мудрствуя лукаво, я вытащила из своего архива старую-престарую свою писанину, кое-что подправила, кое-что изменила, дополнила высказываниями о современных тенденциях словами модельера Ольги Белоуховой, с которой мне удалось-таки поговорить несколько дней назад. Поэтому я с чистой душой и совестью могла отвезти Пошехонцеву готовый материал.

Договорившись с Гертом встретиться возле редакции, я отправилась на работу. Но вместо ожидаемого родного шума меня встретил лишь стук клавиатур особо добросовестных сотрудников. Внимательно осмотревшись в притихшей редакции – ну и дела! – я отправилась к своему столу. Привычным движением спихнула привычные горы мусора, ожидая появления Лилькиной головы.

Она и не замедлила появиться, вот только вид у нее был необыкновенно хмурый, а всегда довольное лицо выглядело помятым, постаревшим и даже, кажется, припухшим.

– Опять материалы сбросила, – она недовольно посмотрела на меня. – Неужели трудно попросить, чтобы я убрала.

– Само упало, – попробовала я пошутить, глядя на хмурую коллегу. – Наверное, слишком много всего накопилось.

– Что же оно раньше не падало, – Лилька присела, собирая бумажные отходы, – а валится, стоит только тебе появиться? Теперь вот собирать придется.

– Давай помогу, – радушно предложила я, присев с ней рядом и подбирая рассыпавшиеся листочки.

– Обойдусь и без помощников, – Лилька зло посмотрела на меня, – а то помогают тут некоторые, а потом отдувайся. – Она собрала бумажный завал и отправилась за свой стол.

Непонятно, чего это Лилька вдруг на меня окрысилась. Я вроде ничем не провинилась. Усевшись на стул, я раздумывала, отправиться ли прямо сейчас к главному или немножечко подождать. Мои размышления прервал голос Ирочки Кривцовой, которая неслышно подошла сзади.

– Не угостишь сигареткой, Леда? – спросила она, поигрывая зажигалкой.

– Конечно. – Я полезла в сумочку и протянула Ирочке пачку.

– Спасибо. – Она взяла сигаретку, посмотрела на нее, затем на меня и выразительно повела глазами в сторону курилки. Затем развернулась и вышла.

Я посидела еще немного, гадая, что это такое с ними стряслось за то непродолжительное время, пока я здесь не появлялась, но все же подхватила пачку и направилась вслед за Ирочкой.

– Что стряслось? – потребовала я у нее ответа, как только устроилась на своем любимом месте возле подоконника.

– Разборки в маленьком Токио, неужели не догадалась, – ответила Ирочка, затягиваясь. – Вчера Лилька принесла Илюше один скандальный материальчик. Она, когда его готовила, просто глаза горели, все твердила, что будет нечто сногсшибательное. Вот именно так и вышло. Илюша как прочитал, у него волосы дыбом встали. Он так орал на Лильку, что вся редакция слышала. Да, наверное, и не только редакция. Ты даже представить себе не можешь, как он ее называл. Лилька выскочила от него вся красная, ни на кого не глядя, схватила плащ и ушла. А потом он принялся за всех нас, руководительский раж его, видите ли, обуял, козла драного. Как начал шерстить и песочить… Видишь, половина лишнего состава сегодня разбежалась в поисках новостей, остальная половина занимается ловлей блох, выколачивая их из своих нетленных опусов. А главный сидит у себя, обиженный на нас и на весь свет. Такие вот дела.

– И какая муха его укусила?

– Спонсорская, скорее всего. – Ирочка потушила окурок. – Он ведь разошелся так из-за материалов о Диане.

– О Диане… – Я прикусила язык. Вот, оказывается, почему Лилька взбесилась и не хочет со мной разговаривать.

– Ее скандальный материальчик – твоих рук дело? – в проницательности Ирочке отказать было нельзя.

– Клянусь, что все до единого слова правда. Сама при этом всем присутствовала.

– Однако, – Ирочка провела пальцем по гладкой щеке, – неплохая бы статейка получилась. Но в том-то все и дело, что ничего не выйдет. Мы должны сейчас всеми силами превозносить Диану, я знаю, что у тебя запланировано интервью с ней. Да не морщись, нам с кем только не приходится сталкиваться. В общем, мы должны всеми силами ее расхваливать, а тут Лилька со своей скандальной бомбой. Понятно, что нервишки главного не выдержали.

– А раньше он так радовался любому намеку на скандал, – я покачала головой и передразнила Пошехонцева:

– «Это так привлекает нашего читателя». А теперь, стало быть, не привлекает?

– Все, что касается Дианы, должно быть идеально белым. Неужели не понятно? И за это главный получает от неизвестного дядьки энную сумму. Вот и пытается теперь подделываться под заказчика.

– Ладно, Ирочка, – я поднялась, – спасибо, что просветила, пойду отдам Илюше материал. Разведаю его настроение, посмотрю, что и как.

– Дерзай. – Ирочка вздохнула каким-то своим мыслям и тоже направилась к выходу.

Лилька сидела все такая же хмурая и надутая за своим столом и лениво тыкала одним пальцем в клавиатуру. Периодически она уничтожала все написанное и принималась за работу снова. Я решительно взяла стул и уселась возле нее.

– Это я виновата, Лилька, – сказала я, глядя на высоко взбитые светлые волосы коллеги, – но если разобраться, то не так уж и сильно.

– Ах, не сильно. – Она резко повернулась ко мне, и в ее зеленых глазах замерцали огоньки. – Выходит, это я во всем виновата?

– Нет, не ты, – я старалась не пасть хладным трупом под испепеляющим взглядом взбешенной мегеры. – Во всем виноват Пошехонцев. Я сообщила тебе только достоверные факты, в этом можешь не сомневаться, я также не сомневаюсь, что ты сделала отличную статью, но кое-кто, – я мотнула головой в сторону кабинета главного, – не хочет об-лажаться перед состоятельным заказчиком. Поэтому у твоей статьи не было шансов появиться в «Вечерних новостях» именно сейчас. Но знаешь, Лилька, – продолжала я, видя, что она постепенно перестает пылать праведным гневом, – возьми-ка свой материальчик и отдай его в другую газету. Сразу убьешь двух зайцев: и с Илюшей рассчитаешься, и деньжонки какие-никакие получишь. А еще и над нашей дивой посмеешься.Как тебе моя идея?

Лилька закусила губу, переваривая услышанное, потом посмотрела на дверь кабинета Пошехонцева, прошептала мстительно: «Ну ладно» – и потянулась за сумочкой.

– Тут у меня телефончик один был, – объяснила она, – так, на всякий случай. Вот он теперь и пригодился.

Лилька достала записную книжку и отправилась к телефону, а я, с чувством выполненного долга, – к Пошехонцеву.

Но у него я задержалась совсем недолго. Хмурый и мятый сверх всякой меры, Илья Геннадьевич морщился, как от зубной боли, разглядывая меня. Его просто передернуло, когда я сообщила про готовый материал.

– А он приличный? – подозрительно поинтересовался главный.

– А как же, – обиженным тоном произнесла я. – Читайте сами.

Илья перекосился, подпер рукой щеку и забегал глазами по строчкам.

– Вроде ничего, – наконец выдавил он, – хотя можно было бы и поинтереснее, а то несколько суховато.

– Так это ведь от специфики статьи зависит, – бодренько парировала я. – В следующих, конечно, будет более живо, так как я хочу перейти сначала к парижским домам, а потом переключиться на наш.

– Хорошо, – энтузиазма у главного не прибавилось, – это я возьму, но чтобы и дальше все было прилично.

– Я не пишу похабщины, – я притворилась возмущенной, – и грязных намеков у меня тоже не бывает. С чего это вдруг такие инсинуации?

– Я ничего страшного не сказал, – Илюша пошел на попятную, – просто предупредил на всякий случай.

– Учту ваши пожелания, Илья Геннадьевич, – сказала я и отправилась к выходу.

Делать в редакции мне больше было нечего, и я с чистой душой собиралась ее покинуть, видя, что и Лилька, довольная и разгоряченная, куда-то собирается.

– Он еще попомнит, – проронила она и исчезла за дверью.

Не успела я уйти, как появившийся Гера Газарян, буркнув всем приветствие, прошмыгнул в каморку дяди Сережи. Мне стало стыдно, я ведь так и не удосужилась поблагодарить его. Поэтому, дождавшись, пока Гера снова появится, направилась к мастеру – золотые руки.

Дядя Сережа что-то снова мастерил. На тонкую рамочку он приклеивал маленькие дощечки разной длины, толщины и окраски. Подобранные одна к другой, они составляли различные картинки. Посмотрев немного на поделки мастера, я неизвестно зачем спросила:

– А керамикой вы никогда не пробовали заниматься, дядя Сережа?

Воронцов выронил очередную дощечку, которую собирался приклеить, и спросил странно севшим голосом:

– А почему ты спросила, золотце?

– Так просто. Я тут на выставке была недавно. Смотрела на керамику. Очень понравилась одна ваза, широкая такая, с вытянутым горлышком. Представляете, их делали только для того, чтобы поставить одну ветку цветущей сливы.

– Такие вазы называются мэбен, – сказал дядя Сережа глухим голосом, а я чуть не упала со стула.

В каморке у Воронцова я просидела до самого вечера, пока появившийся Герт не вытащил меня оттуда. Я ни за что бы не поверила, если бы мне сказали раньше, что столько человек может интересоваться дальневосточным искусством. Но тут все было гораздо проще.

Один из сыновей дяди Сережи увлекался керамикой, занимался у хорошего мастера, готовил свои работы для выставки. Но затем появился один неприятный тип со своей подружкой, интересующийся подобным искусством. Девица, хоть и молодая, но достаточно опытная, быстро соблазнила парня. Ее покровитель предложил организовать совместную выставку. Сын дяди Сережи не согласился, и вскоре его изделия были похищены.

Но через некоторое время всплыли вновь уже на персональной выставке одного мастера. Парень ничего доказать не смог, его же еще и обвинили, что он из зависти клевещет на достойного человека. Девица только посмеялась над неудачником, сказав, что впредь он будет умнее. Так бы, возможно, и произошло, только парень не выдержал, покончил жизнь самоубийством. А младший сын Сергея Валентиновича Воронцова пошел работать в правоохранительные органы, чтобы «выводить на чистую воду всякую мразь». Порыв, конечно, благородный, да и мотив понятен. Мне было жаль погибшего сына дяди Сережи. И даже Герту не хотелось рассказывать об этом. На сейшн мы безнадежно опаздывали…

* * *

Но когда мы все же добрались до старенького кинотеатра «Ракета», выяснилось, что начало концерта задерживается. Обычное наше раздолбайство. Я не припомню ни одного концерта на своем веку, который бы начался вовремя. Самая маленькая задержка составляла двадцать пять минут, когда у нас выступал Градский, самая большая – три с половиной часа, когда наш город несколько лет назад посетил Сукачев. Местные команды задерживаются, как правило, на час.

Поэтому мы спокойно заняли себе удобное местечко и стали ждать. Здание старого кинотеатра немного переделали, немного усовершенствовали, получилась довольно неплохая сценическая площадка, главное, с хорошей акустикой. В «Ракете» охотно выступают и мастистые наши рокеры, и молодые команды, и приезжающие звезды. Попсовиков сюда не пускают, это с недавних пор прибежище рок-музыкантов, как знаменитая «Горбушка» в Москве.

В Питере хватит других залов, где выступают бравые рок-команды. Есть и гораздо лучше оборудованные, но здесь как-то особенно уютно. Возможно, именно за это и ценят «Ракету» не только рокеры. Здесь не гнушаются выступать различные этноколлективы, ансамбли экзотик-музыки, джазисты и блюзовики и даже оркестры, играющие исключительно классическую музыку.

Не могу сказать, что зал был переполнен, напротив, немало оставалось и пустых мест, но те, кто пришел, терпеливо ждали обещанного выступления. Я рассматривала собравшуюся публику. Вокруг привычная кожа, в заклепках и без, яркие майки со страшными перекошенными рожами всяких монстров. У многих волосы собраны в хвост или косичку, многие по привычке носят и серьгу. Все как десять-пятнадцать лет назад. И лица какие-то знакомые вокруг.

Герт по-прежнему молчал рядом, не мешая мне думать о своем, в разговоры с другими также не вступал. Кивнул кому-то, кому-то махнул ручкой, а сам сидел возле меня как приклеенный. И даже свое любимое пиво не глотал. Неужели опять решил нацепить маску благовоспитанного господина?

Наконец-то началось. Выступал молодой парень с зачесанными назад длинными русыми волосами. Он почти ничего и не сказал, просто придвинулся к микрофону и стал петь. В зале постепенно стихло, слушали его внимательно.

Не так уж и плохо, как можно было представить. Временами сильно смахивало на припевки раннего Шевчука, местами было похоже на мрачноватые панковские тексты Ника Рок-н-ролла, иногда до боли знакомо прорезался Майк Науменко, а интонации напоминали Полковника Хрынова. Похоже и на того, и на другого, и на третьего. Но все же парнишка был многообещающим. Пара песен вообще звучала очень самобытно. Если он отойдет от подражания, то со временем из него получится отличный бард.

– Как тебе? – спросил Герт во время перерыва, когда местная молодая команда «Light touch» [18]18
  Light touch – легкое прикосновение (англ.).


[Закрыть] начала настраивать свои инструменты.

– Ничего, – откликнулась я. – Иногда, правда, слишком напоминает других, но вообще ничего.

– Из парня может получиться толк, – уверенно заявил Герт. – Я бы и сам у него пару текстов взял для группы, да боюсь, Самопал развыступается.

– Идея неплохая, – поддержала я его. – А может, он все-таки согласится?

– Мы бы и клипец неплохой могли забацать. – Идея, похоже, захватила неуемного рокера целиком. – А Самопал ведь тоже где-то здесь должен быть, пойти поискать разве. Заодно и пивка прихватить.

– Иди, чего уж там, – не стала я его удерживать, – а то я сижу и гадаю, как это ты здесь и без пива. Мне тоже захвати.

– Отлично, солнце мое. – Герт трепанул меня за прядь волос и испарился.

Я тоже решила немного прогуляться, развеяться. Парни на сцене что-то подозрительно долго возились, и неизвестно еще, сколько будут настраиваться. Спустившись к самой сцене, я направилась к выходу, но остановилась. В нескольких шагах от меня роскошная модель нордвиндского дома Диана кокетничала с каким-то парнем. Ее-то каким ветром сюда занесло? А Диана, казалось, совсем и не старалась привлечь к себе внимание.

Обычная кожаная куртка, обычные джинсы и темная рубашка. Волосы собраны в пучок и аккуратно заколоты. Никакого сверхъестественного макияжа, так, легкие штрихи. И держалась она просто. Кивала, улыбалась, о чем-то спрашивала. Моему любопытству не было предела, сейчас уже не до приличий, я просто хочу знать, что она здесь делает. А кроме того, Пошехонцев говорил, что она согласилась на интервью, а я как раз журналистка этой самой газеты…

– Добрый вечер, – я старалась держаться вежливо и несколько суховато. – Журналистка газеты «Вечерние новости» Леда. Позвольте задать вам несколько вопросов?

– Вообще-то, – начал молодой парень, с которым Диана разговаривала, – мы тут отдыхаем.

– Это не займет много времени, – отмахнулась я от него.

– Спрашивайте. – Диана спокойно смотрела на меня.

Мне вдруг представилось, как она стоит посреди огромной роскошной комнаты, сжимая точеными белыми руками красивую вазу необычной формы, лаская холеными пальцами ее вытянутое горлышко. Она улыбается. И порочная полуулыбка меняет ее лицо, которое становится отталкивающим. Она подносит вазу к себе поближе, словно пытаясь найти секрет в ее безупречных линиях.

И вдруг будто взрыв, от которого во все стороны разлетаются тысячи острых осколков, – догадка: она ее получит. Она непременно завладеет этой вазой, потому что они созданы друг для друга – совершенная чистая и совершенная порочная красота. Тайна предмета и тайна человека. Они соединятся вместе, дополнят и продолжат друг друга, как черное дополняет белое, а ночь является продолжением дня. Но разгадка тайны не принесет никому ни покоя, ни радости. Ведь разгадка всегда похожа на прочитанную книгу, открытую шкатулку, разбитую вазу…

Я смотрела на безмятежное лицо красавицы, которая привыкла получать все, что пожелает. У меня не было никаких сомнений в том, что рано или поздно она ее получит.