Текст книги "Голубая кровь"

Килиан толкает Руфа в бок локтем, и оба прыскают, не удержавшись.

Кайнен свирепо глядит на них, стараясь не расхохотаться…/

Раллоден Лиал принял боевую стойку.

Он сделал это только потому, что понял – от двух многоруких чудовищ, порожденных чернотой ночного неба, и от этого двурукого демона им не уйти.

Правда, он видел разоренный лагерь палчелоров, но до сего дня не желал верить в то, что это возможно. Вот и выходит, что Олькой был прав…

Руф смотрел на него, и сердце обливалось ледяными потоками крови

/Он тащит на себе тяжелораненого воина. В отряде мало людей, совсем нет лошадей, им нужно торопиться. В таких случаях…

По-разному поступают в таких случаях.

Рыдала потом, повиснув на шее у Кайнена, жена спасенного им топорника, изумленно ворчал Каббад – не желал верить, что эту тушу можно пронести на себе, не останавливаясь, такое расстояние.

– Моя жизнь принадлежит тебе, командир Руф, – сказал тогда Лиал./ из-за невозможности отнять то, что он сам старался вырвать из цепких когтей смерти.

Всхлипнул рыжий Рюг, которого Руф когда-то учил держать в руках милделин. Перехватил поудобнее рукоять того самого топора – а науку хорошо помнит, все делает, как велел командир Кайнен…

– Ему нельзя помочь. Его уже поздно защищать, – появился в сознании Двурукого вывод, сделанный масаари-нинцае. – Надо уходить. Поздно…

– Что же ты, малыш? – спросил человек.

– Хоффриххи, – едва слышно пролепетал Ву-вахон. – Хотел дарить яркие… Глаза болят, Рруфф…

Люди застыли на месте, понимая, что это и есть последние мгновения их жизни. Им было не менее страшно и одиноко, чем нелепому существу, которое издыхало у их ног.

Внезапно они ощутили всю его муку, тоску и… недоумение.

Они поняли, что им тоже не объяснить этим кошмарным тварям, что дома ждут жены и дети и старые друзья; что жизнь только-только началась; что они должны охранять Южный рубеж – и никто, кроме них, делать этого не будет…

Они кожей ощущали, что не дождутся ни сочувствия, ни милосердия. Что не будет даже попытки найти с ними общий язык и, может быть, может быть что-то решить.

Они знали, что им не докричаться до этого глухого и равнодушного создания, что держало свой длинный, сделанный не под этим небом меч так легко и небрежно. Оно глядело на них холодными глазами – и это был взгляд убийцы, а не воина.

Твари не нападали не потому, что боялись, а потому, что давали людям до дна испить из полной до краев чаши смертельного ужаса.

Они – люди – искали топорника Олькоя, который после смерти жены не совсем в себе, они никому не желали зла. Они не воюют с этими – как же их назвать?!

Теперь новенький, ноги которого подкашивались, а в горле пересохло от дикого страха, понял, что такое – смотреть не мигая.

Темные, гладкие, сверкающие, будто драгоценные камни, глаза двурукого смотрели прямо на него. И смотрели с ненавистью.

Арзубакан появился в руке Руфа, словно вырос.

Новенький стоял дальше всех,

/дальше всех от сердца и души того, кто был Руфом Кайненом/

и острие меча метну лось к нему, перечеркнув его жизнь косой чертой – от правого плеча к левому бедру. Лезвие Арзубакана без помех вошло в плоть, не ощутив ни сопротивления доспехов, ни сопротивления человеческого тела. С коротким хрустом подался бешеному натиску хребет, и мечник рухнул к ногам Олькоя грудой чего-то визжащего, булькающего, несуществующего…

Шанаданха не успел вмешаться – Кайнен оказался быстрее и /Аухканы не знают ненависти, а я знаю. Единственное, что я сохраню в себе человеческого, – это умение ненавидеть и мстить. С нами нельзя разговаривать, с нами нельзя договариваться. Нам нельзя верить. К нам нельзя приходить беспомощным и безоружным. И уж тем более приносить маленькие яркие хоффриххи…/ злее.

Он нанес короткий прямой удар, нацеленный в грудь Олькоя, и тот не смог ни уклониться, ни парировать его. Ядовитая железа Арзубакана отозвалась презрительным плевком, и в крови человека заструился яд детей голубой крови.

Олькой закричал, замахал руками, в бесплодной попытке разорвать на груди металлическую броню. Его выжигало изнутри.

А Руф уже обернулся к Лиалу. Единственное, что он мог сделать для него, – это забрать то, что принадлежало по праву, не причиняя лишних страданий. И он отрубил ему голову – как беспомощному котенку, как жалкому детенышу. Голова, крутясь, откатилась в сторону и уставилась испуганными глазами на замершего Шрутарха.

Этот масаари-нинцае уже участвовал в сражениях с людьми, но он никогда не ощущал рядом: с собой такой ненависти.

Рюг умирал дольше и страшнее.

Потом, после короткой схватки, Кайнен не торопился добивать смертельно раненного человека, с некоторым даже любопытством глядя, как тот пытается уползти от своего убийцы, волоча по траве обрубки ног и воя от боли и смертной, стылой тоски. Как цепляется окровавленными пальцами за траву, острые стебли которой ранят их еще сильнее. И как руки человека постепенно покрываются не только своей – красной, но и чужой – голубой – кровью.

Двурукий стоял над ползущим – дергающимся и орущим – Рюгом, широко расставив ноги и занеся меч в сцепленных руках.

Затем воткнул его под левую лопатку, пригвоздив топорника к земле.

Очень аккуратно и осторожно собрал все коврики, даже изорванные, затоптанные и мокрые; завернул бездыханное тельце Вувахона и его бесполезные, не принятые никем подарки в свой плащ и быстрым шагом двинулся по направлению к Городу.

Он думал – как странно, что его по-прежнему будут звать Руфом Кайненом.

Он – Руф Кайнен?

Руф Кайнен, в котором умер человек…

– Есть абсолютно верные решения, которые на поверку являются не только бесполезными, но и вредными. Твой необдуманный поступок был как раз из их числа, – бесстрастно сказал Шигау ханам.

– Ты не слышал, как он кричал, – ответил Руф зло.

– Слышал…

В мысли-голосе бога было столько грусти и боли, что они волной захлестнули Двурукого. И он понял, что Шигауханам пережил все: и боль, и пытку, и смерть Вувахона, а затем еще и горе его братьев. И свое горе – смертную муку Отца – тоже испытал.

Руф все это понял. Но легче ему не стало.

– Они не заслуживают жалости, – раздельно и внятно сказал он. – Они никогда не прислушаются к тебе и твоим детям. Поверь мне, Шигауханам, ибо я такой же. Спроси у Шрутарха и Шана-данхи, что значит человеческая ненависть и как она выглядит.

Бог молчал, но это не значит, что ничего не происходило.

Двурукому показалось, или действительно бесплотная мягкая рука коснулась его затылка, побуждая открыть разум. Руф подумал, что это прикосновение знакомо ему так же, как оказались знакомы аухканы, еженощно приходившие в его сны в той когда-то бывшей жизни. Он не стал сопротивляться.

Напротив, он постарался открыть Шигауханаму самые глубокие и потаенные уголки своей души, чтобы там, задохнувшись от ненависти, злобы и тоски, которые переполняли бывшего человека, ни-когда-не-бывший-человеком смог избавиться от иллюзий.

/ – Не так, крепче, крепче держи! Руф легко выбивает топор из рук молодого паренька. Тот смеется и убирает с мокрого лба огненно-рыжую прядь.

– Ловко, эльо Кайнен. Ну да все равно – второго такого, как ты, под нашим небом нет и отродясь не было. А любому другому я живо покажу дорогу в царство Ягмы.

– Тогда моли богов, Рюг, чтобы, нам не оказаться по разные стороны…

Рыжий воин ползет по окровавленной траве, волоча за собой обрубки ног, и воет от боли. А убийца равнодушно глядит на него глазами аухкана Алакартая – и нет в его сердце ни сострадания, ни сожаления…

Руф тащит на себе громадного топорника, грудь которого наспех перевязана грязными, заскорузлыми от крови тряпками.

– Брось, – хрипит раненый. – Оба погибнем.

– Никто не погибнет! – рявкает Руф. И столько убежденности в его голосе, столько воли к жизни и – что гораздо более убеждает милделина Лиала – совершенно нет всхлипов и придыханий, столь естественных, когда человеку не хватает сил и воздуха, что кажется: Руф сможет шагать так до того места, где небо падает в объятия земли…

Крутящаяся голова с испуганными, еще живыми глазами катится в сторону застывшего на месте аухкана.

«Интересно, он что-нибудь понимает в этом состоянии? Или он все-таки мертв с того мгновения, как голова была отделена от туловища?/

– Видишь? – спросил Руф, когда чужой разум вынырнул на поверхность его сознания и покинул негостеприимное обиталище.

– Вижу, – согласился Шигауханам. – Ничего особо нового – ты подвержен всем людским слабостям, несмотря на то что ты наш брат и Избранник.

– Тогда отчего ты не отомстишь за смерть Вувахона?! Ведь они… ведь мы заслужили это.

– Если я стану мстить всем, кто этого заслуживает, если я стану уничтожать всех, кто не имеет права на существование – неважно, по каким причинам, – то мир ляжет в руинах уже сейчас. Твои соплеменники убили вопоквая-артолу именно потому, что им казалось, он не имеет права на жизнь. И они до последней, кратчайшей доли отпущенного им времени были уверены в своей правоте.

Они были смертельно испуганы, когда увидели и почувствовали тебя, но ведь так и не узнали, за что умирают. Ты облегчил жизнь себе, а не смерть Вувахону. Это ты понимаешь, Избранник?

– Тогда отчего вы напали на лагерь палчелоров?

– Все было наоборот. Это они натолкнулись на двух наших воинов и попытались их уничтожить. Масаари-нинцае пришлось защищаться и звать на помощь братьев.

– Ты так могуч, Шигау ханам. Я боюсь даже предполагать, что ты чего-то страшишься. Но…

– Но я поступаю так, как если бы боялся? Ты прав, Руф, и одновременно ошибаешься. Я не боюсь выступить в открытом бою против твоих соплеменников и их богов. Уверен, что если я и не одолею всех, то заберу очень много жизней. Слишком много, чтобы тому было какое-то оправдание.

Я боюсь уподобиться вашим богам, которым не известна ценность всего живущего. Я боюсь, что возненавижу их и захочу отплатить убийцам и подлецам той же монетой. У меня слишком много причин ненавидеть и презирать людей и богов Рамора. Я отчаянно боюсь стать мстителем из ваших древних легенд.

Знаешь почему, Руф?

Потому что я чувствую в себе и эту жажду убивать, и эту способность – ненавидеть.

Я слишком хорошо умею и то и другое, чтобы меня не пугал Великий Аухкан Шигауханам, пришедший в этот мир, дабы разрушить его до основания…

Потому что, человек, ты даже не можешь представить себе, насколько сладок и упоителен вкус ненависти.

– Хорошо, – сказал Кайне после долгого молчания. – Я попытаюсь докричаться до людей.

Таленару Великой Газарры

Аддону Кайнену

от его преданной и любящей дочери Аммаласуны.

Дорогой отец!

Меня искренне беспокоит, что ты терзаешься муками совести и чувствуешь свою вину за гибель мирных граждан Ирруана. И, как твоя дочь, я понимаю твое горе и сочувствую тебе и испытываю ту же боль. Но как царица Газарры, я не имею права, да и не могу с тобой согласиться.

В тот литал, когда наши войска подошли к стенам города, а его жители не открыли ворота и не вышли к тебе, показав тем самым, что не признают мою власть и законность наследования престола, они перестали быть мирным и беззащитным населением. Когда-то мой мудрый отец и моя любимая мать учили меня, что каждый человек сам делает свой выбор. Помнишь?

Граждане Ирруана предпочли сопротивляться тебе и защищать орфа Турнага? Что ж, они получили лишь то, что заслуживали. И смерть людей – это результат их упрямства и непокорности. И потому, дорогой отец, не вини себя ни в чем. Ты исполнял, свой долг.

Что же до несчастных жрецов храма. Эрби, то я скорблю о гибели их товарища вместе, с тобой и Каббадом. Я уже направила в Ирруан мастеров и строителей для того, чтобы они помогли моим добрым подданным восстановить свой город; я отослала им хлеба и мяса, так что там не будет обычного после такого сокрушительного поражения голода, а также приказала немедленно выехать нашим лучшим врачевателям. Видишь, отец, мы стали милостивы к бывшим мятежникам, едва они признали меня царицей.

Храм Эрби будет восстановлен в кратчайшие сроки, а его жрецам воздадут все почести, положенные им по сану. Я обещаю тебе заботиться о стариках, чтобы душе твоей было легко и светло.

Если Шэнн не согласится с мирными предложениями и предпочтет смерть и разрушение – не сомневайся. Ты должен сделать это.

Я с нетерпением жду тебя, ибо в Газарре, а особенно в Каине неспокойно. Не тревожься, с Килианом все в порядке, однако от него пришли самые пугающие известия.

Милделины Олькой и Рюг, раллодены Лиал и Кипо (прибывший со вторым отрядом газарратских мечников) были убиты недалеко от цитадели. Думаю, ты уже догадался, что раны, которые они получили в битве с неведомым врагом, оказались столь же страшными, как и те, что ты нашел на телах убитых палчелоров, и те, что видел Килиан в лагере варваров. Кроме того, дозорный отряд обнаружил возле тел убитых несколько лужиц странной жидкости цвета. морской воды.

Килиан обеспокоен и предполагает худшее.

Дорогой отец, береги себя в битвах, и знай, чаю твоя дочь тоскует по тебе. Я жду тебя обратно с победой и славой. А еще, мне очень нужен твой совет и твоя помощь, потому что мне некому больше рассказать, что Руф снится мне каждую ночь. Точнее, не Руф, а всего лишь черная тень, великий воин, вооруженный неведомым мне мечом, но я точно знаю, что это он. Отец, мне страшно оттого, что со временем моя боль и печаль не становятся меньше. Я думала, что спустя несколько лун смогу вспоминать о нем с нежностью и светлой грустью и что у меня может быть еще какое-то будущее с другим человеком. Но я люблю Руфа, и каждое утро, просыпаясь в одинокой постели, понимаю, что сегодня люблю его больше, чем вчера, и нуждаюсь в нем отчаяннее, чем могла предвидеть.

Я бы все отдала, чтобы, еще хоть раз взглянуть на него, услышать его голос, прикоснуться к нему… Ты понимаешь меня, отец, ведь правда? Наверное, именно так выжигает тебя изнутри тоска по маме.

Я приняла решение и поеду в Каин с большим войском. Во-первых, там и впрямь нужно мое присутствие – я должна своими глазами увидеть, что происходит на Южном рубеже. Во-вторых, я хочу еще раз пройтись по тем местам, где была так счастлива.

Приезжай, отец. Приезжай быстрее, ибо иногда мне кажется, что я не выдержу тяжести горя и великой ответственности, что свалились на меня так внезапно.

Что же до Шэнна, то хоть утопи их всех в крови, но сделай так, чтобы они никогда больше не помышляли о том, чтобы противиться нам.

Твоя любящая дочь Уна.

Она была великолепна.

В мире Ифнар ее назвали бы невероятной красавицей, но и в Раморе никто не посмел бы усомниться в том, что равной ей нет.

Ее могучее, несокрушимое тело – живая крепость – переливалось всеми цветами радуги, а мощный хвост был усеян сотнями острых лезвий с ядовитыми железами. Ее прекрасные глаза цвета вечернего неба смотрели холодно и надменно, и были они как россыпь сверкающих капель на лепестках цветка. Смертоносные мечи и кривые серпы ее конечностей двигались грациозно и плавно – все-таки она была женщиной. А еще она была разгневанной женщиной, и ее клыки раскрывались в самой страшной улыбке – улыбке Бездны.

Шигауханама посетила Садраксиюшти – бессмертная возлюбленная его отца, Шисансанома.

– Я не дам тебе проиграть эту войну, – сообщила она без предисловий.

– Войны не будет. Я не допущу ее.

– Так говорил и твой отец. Он убедил меня не вмешиваться. Ты знаешь, чем это закончилось.

– Среди нас смертный двурукий, и мы смогли понять друг друга. Я надеюсь, что мы сможем договориться и с другими. Они не похожи на нас, Садраксиюшти, но иногда они заслуживают того, чтобы я относился к ним как и к тем, кого породил.

– Это иллюзия, Шигауханам. Подобная иллюзия погубила твоего Отца и весь прекрасный мир, который он создал. Он не позволил мне уничтожить здешних богов и их детей, он хотел жить с ними в согласии, но предал страшной смерти аухканов. Справедливо ли это?

– Нет. Но ты, великолепная, никому не оставишь шанса выжить. После тебя здесь не будет двуруких.

– Неужели это не радует? Я предлагаю тебе помощь, Шигауханам. Я предлагаю свою поддержку тому, кто мог быть и моим сыном. Вдвоем мы очистим землю от этих подлых и коварных тварей, отомстим за крах империи Шисансанома, и ты сможешь создать новое царство, в котором никто и никогда не будет угрожать аухканам.

– Это так заманчиво, великолепная, что я боюсь искушения.

– Тогда соглашайся!

– Я признателен тебе за то, что ты пришла издалека, чтобы защитить меня. Но я прошу о милости. Не убивай ни людей, ни их богов. Жизнь не должна происходить из смерти, а только из другой жизни.

– Так не бывает, детеныш, – печально подумала богиня. – На самом деле так никогда не бывает. Мы с твоим отцом желали всего лишь любить друг друга; и что же стало с нами? Он прежний, но где-то, а не со мной. Я – здесь. Но я не прежняя. Они убили во мне ту Садраксиюшти, что умела любить и прощать. И ее смерть привела к рождению нынешней Садраксиюшти – той, что уже уничтожила шесть великих миров.

Шигауханам не только слышал ее мысли, но и видел их.

/По багровой равнине под алым небом, на котором сияют три солнца, отчаянно бегут куда-то странные трехглазые твари, покрытые чешуей, а за их спинами рушится лес стройных витых башенок, объятых племенем, и парит над городом, распустив сверкающие крылья, их многоглазая смерть…

Над бескрайним океаном висит пар, и морские существа мечутся, не в силах спрятаться или спастись. Вода становится все горячей, а на глубине, где осталась вожделенная прохлада, их расплющит давление. Они еще пытаются сопротивляться, и их колесницы, запряженные морскими змеями, носятся среди обжигающих волн, но жалкие стрелы с костяными наконечниками не могут поразить бессмертную Садраксиюшти, которая хлещет несчастных хвостом, уничтожая их сотнями. И подводные города обречены на запустение и медленную гибель. Никто больше не будет жить в перламутровых раковинах, никто не сможет легкой тенью скользить среди мерно колышущихся водяных растений, и только глубоководные рыбы обрадуются нежданному пиршеству, когда станут падать на дно изуродованные останки морского воинства…

Краснокожие двурукие, головы которых покрыты извивающимися волосами? тщетно пытаются поразить великую богиню из причудливых орудий, стреляющих горящими снарядами. Их неприступная крепость, выращенная на розовых скалах, исступленно кричит, предчувствуя скорую гибель…/

– Я не щажу никого, ведь и меня не пощадили когда-то, – горестно говорит богиня. – И тебя тоже не пощадят, детеныш. Ни в одном из миров, что играя создал Творец Югран, нет жалости и сострадания. И не пытайся их искать.

– У тебя свой путь, великолепная. У меня – свой.

– Ты горд, детеныш Шисансанома. Однако помни: ты велик, но не всемогущ. Ни один из нас не может быть уверен в том, что бессмертие и сила защитят его. И потому говорю тебе: я, Садраксиюшти, один раз уже согласилась сохранить людям и богам Рамора жизнь, и сожалею об этом. Но на сей раз я не стану ждать. Я вмешаюсь тогда, когда сочту нужным. Ибо я не желаю наблюдать смерть того, кого бесконечно любила бы, если бы все еще умела любить…

ГЛАВА 9

– Ты великий полководец, друг мой, – восхищенно сказал Каббад.

Они с Аддоном бродили по полю недавнего сражения, состоявшегося в одном конном переходе от Шэнна.

Полки Шэнна уже ожидали их, и таленару пришлось перестраивать свои отряды на ходу. Он знал, что армия нынешнего противника славна своими колесницами и бросает их в бой против пехоты и конницы, а сверкающие лезвия длинных ножей, укрепленные на колесах, сокрушают все живое, что попадает в их бешеное кружение.

Увидев, что шэннские колесничие вот-вот сорвутся с места, бывший таленар Тислен с перекошенным от ужаса лицом прискакал к Аддону, умоляя побыстрее выставить заслон дилорнов, как делали все военачальники без исключения. Однако Кайнен – невозможно спокойный и хладнокровный – приказал вытащить вперед бираторы и отдал воинам распоряжение покинуть орудия, как только колесницы подкатятся слишком близко.

Во второй ряд он поставил тезасиу, которым было ведено поджечь стрелы и пускать их не столько в противника, сколько в землю. Трава после недавнего зноя была все еще суха, и Аддон рассчитывал, что огонь быстро распространится по равнине.

Не встретив сопротивления конницы или пехоты, разогнавшиеся колесничие уже не могли сдержать мчащихся лошадей, когда в их лавину ударил смертоносный каменный дождь. А как только инженеры бираторов оказались в зоне досягаемости стрел, которые пускали лучники, стоявшие на колесницах, они – как и было приказано – покинули свои места, бросив бираторы посреди равнины. И вот тут оказалось, что объехать неожиданное препятствие не удастся, потому что колесничим нужно либо крушить своих же (для маневра пространства не было), либо врезаться на всем скаку в камнеметы, которые были расставлены так, что между ними не могла протиснуться пара коней.

В создавшейся давке и неразберихе, когда возницы пытались сдержать лошадей, развернуть их, выстроить новую линию атаки, в шуме и криках раненых и умирающих, испуганных и растерявшихся людей, командиры не могли отдать новые приказания. Даже отступить было сложно. А тут как раз тезасиу стали осыпать врага горящими стрелами.

Многие колесничие и лучники были убиты, оставшиеся без возниц лошади в панике метались по полю, попадали под ножи, ржали, вставали на дыбы, крушили колесницы…

Вспыхнула трава, и взбешенные животные помчались обратно, к замершему на месте войску Шэнна, которое не ожидало такой скорой и ужасной развязки.

Пехотинцы рассыпались по равнине, но многим из них не удалось избежать столкновения с неуправляемыми колесницами, и они были затоптаны копытами, рассечены лезвиями, раздавлены, искалечены, смяты.

И когда жалкие остатки шэннского войска попытались снова собраться вместе, на них двинулись грозные, закованные в железо и бронзу милделины и раллодены.

Они стучали о щиты мечами и топорами, и этот мерный стук сбивал дыхание, заставляя сердца шэннанцев наполниться ужасом и отчаянием.

Впереди газарратов бежал огонь, а они следовали за ним второй стеной. И если от огня можно было скрыться, то спастись от топорников и мечников Аддона Кайнена было невозможно.

Таленар старался не смотреть на поле боя: последние несколько лун он только и видел, что искаженные мукой лица умирающих и – что еще хуже – искалеченных, израненных, обожженных, насаженных на копья, с перебитыми хребтами, ослепленных, истекающих кровью… Ему казалось, их взгляды всегда будут преследовать его. Эти несчастные слились в одного поверженного воина, и ему было страшно закрывать глаза: он боялся, что этот воин станет приходить в его сны.

Помня о том, как бесславно пал Ирруан и сколько защитников крепости было убито во время осады, Шэнн в тот же день открыл ворота перед таленаром Аддоном и безоговорочно признал своей царицей великую Аммаласуну из рода Айехорнов. Поставив наместником Уны командира Тислена, Кайнен объявил краткий отдых в покоренном городе, строго предупредив, что разбой и грабежи будут караться самым жестоким образом.

– Ты великий полководец, – повторил Каббад.

– Я велик, потому что сумел за короткое время убить множество воинов, вся вина которых заключалась в том, что они защищали свой дом и своих родных.

– Посмотри на это иначе: ты велик тем, что сохранил множество жизней наших солдат. Они славят тебя и призывают богов даровать тебе счастье и благополучие. И я их понимаю и поддерживаю.

– Получил письмо от Уны перед самой битвой. Даже некогда было тебе сказать, – глядя в небо, обронил Кайнен. – Девочка отправляется на Южный рубеж. Там снова объявились эти…

– Как она? – спросил Каббад.

– Любит, тоскует, не может пережить потерю Руфа. Кажется, хочет увидеть Килиана и понять, что дальше. Беда в том, что она становится все более безжалостной и бесчувственной.

– Что еще? – спросил Каббад.

– Ей снится тень Руфа.

– Это плохо, – сказал прорицатель, помрачнев.

– А мне вот Либина не снится, – горько молвил Аддон. – Сколько ни прошу ее явиться в мои сны, сколько ни зову. Не снится. Уна счастливая хотя бы тень, хотя бы краешек тени. Я и на это согласен…

– Тебе же сказали, она в хорошем месте и ждет тебя. Не гневи богов, не требуй большего.

– Я всего лишь любящий человек, Каббад. Разве боги могут понять, как мне больно и страшно? Как мне холодно и пусто без нее в этом мире. Разве наша Уна могла бы стать такой непреклонной, останься Либина в мире живых? Она бы утешила нашу девочку, она бы показала ей другой смысл жизни. Что царский венец, когда моя маленькая крошка несчастна? Она просит, чтобы я помог ей справиться с горем, а я… Что я? Я не знаю, как ей помочь, Каббад. Кто бы мне подсказал, как жить дальше.

– Ты знаешь, Аддон, я очень плохой прорицатель, но я настоятельно советую тебе: собирайся, отправляй войска в Каин, скачи туда как ветер. Я поеду с тобой. Что-то должно случиться в нашей крепости, что-то должно произойти в ближайшее время – и это меня тревожит.

– Что ты видишь? – испугался Кайнен.

– Тень Руфа, друг мой. Совсем не бесплотную тень нашего Руфа…

А что до богов – то и они могут страдать. И это тем более страшно, что их страдание тянется целую вечность.

Они окружили ее со всех сторон, не давая пройти.

– Зачем ты здесь? – спросил горбоносый. – Это наш мир, сколько можно повторять?

– Не становись у меня на пути, двурукий. Я не готова любить вас, в отличие от моего брата и мужа.

И бронированный хвост сокрушил скалу, осыпав всех брызгами острых мелких обломков.

– Здесь нет места таким тварям, – сказал воин. – Мы уничтожили вас в прошлый раз, мы сотрем вас с лица земли и в этот.

– Посмотрим, козявка, – щелкнула она клыками. – Меня нельзя обмануть и предать. И я люблю убивать. Это единственное, в чем я нахожу утешение и радость. Поэтому лучше не угрожайте детенышу, ибо я не стану ждать. На сей раз я не буду наблюдать со стороны, и вмешаюсь в эту битву. Угадайте, чью сторону я приму?

– Пустые угрозы – признак слабости, – сказал каменный исполин. – Что ты можешь сделать мне или моему брату Улькабалу?

/Клубящийся пар над фиолетовым океаном, и морское божество далекого мира – гигантское существо с тысячами щупалец, – корчится в обжигающей воде. В бессильной ярости оно вздымает и обрушивает валы. размером с горы, заливает далекие берега, волнует бездну, но все это не причиняет ни малейшего вреда великой Садраксиюшти. /

– Я подогрею его водичку, – шипит она. – Только прикоснитесь к детенышу.

– Войны не избежать, – говорит горбоносый. – Люди умеют только воевать, убивать и умирать. Все остальное получается у них очень плохо.

– Твое царство увеличивается, когда уменьшаются царства земных владык, маленький Ягма. – Садраксиюшти распахивает необъятные крылья. – Ты сделаешь все, чтобы война разразилась. Но запомни, я приду за тобой. Я приду за всеми вами.

– Мы будем ждать, – говорит Тетареоф… …Слепой юноша стоит на самом краю отвесной скалы, нависающей над ущельем. Внезапно он изо всех сил размахивается и швыряет что-то в бездну.

Крохотные раскрашенные палочки перепуганной стайкой летят вниз…