Текст книги "Призрак. Мировая классика Ghost Stories"

– Твой дядя…

– О, этот был совершенно сумасшедшим, – ответил я откровенно. – Конечно, ради чести семьи его всегда считали здравым, и он считался нормальным, когда сделал самую идиотскую вещь во всей жизни, я подразумеваю его завещание. Но были моменты, особенно при конце его жизни, когда он совершенно терял рассудок. В нашей семье есть наследственное предрасположение к безумию.

– Как это должно быть неприятно для тебя, – пробормотал Макс задумчиво.

Я засмеялся.

– Я об этом никогда не задумываюсь, это кажется совершенно естественным. Фон Таксели отличаются или своим выдающимся умом, или своим безумием, или – ведь ты слышал об Альмериусе-алхимике?

– Он продал себя черту?

Странный звук, напоминающий раскат отдаленного грома, заставил меня остановиться, прежде чем ответить.

– Да. Кажется, где-то гремит гром?

– Разве? Я его не слышал. Да и небо совершенно ясно. Альмерий исчез, не правда ли?

– Да, и я только что открыл…

Тот же странный звук снова прервал меня.

– Что ты открыл? Почему ты не продолжаешь?

– Мне показалось, что я что-то слышал. Я только что открыл потерянную…

В эту минуту раздался страшный треск, совершенно заглушивший мой голос.

– Дело становится серьезным, – заметил я, когда снова мог заставить расслышать свой голос. – Начинается гроза. Нам лучше скорее вернуться в замок.

Макс смотрел на меня каким-то недоумевающим взглядом.

– Что с тобой сегодня, Эбергарт? Нет никакого грома, никакой бури. Что ты слышал?

Теперь настала моя очередь удивиться.

– Ты хочешь сказать, что ничего не слышал?

– Ровно ничего.

Я снова смолк и взглянул на свою работу. Мне стало ясно, что лучше не упоминать ни об Альмериусе, ни о моем открытии.

Макс лежал на траве, смотря на переплетшиеся над его головой ветви. Немного спустя он встал, подошел и заглянул через мое плечо.

– Тебе это нравится?

С минуту он промолчал. Я поднял глаза и заметил, что он уставился на меня с каким-то ужасом.

– Боги небесные! – воскликнул он каким-то странным голосом. – И ты также нарисовал ее?

Я быстро повернулся к моему наброску. Быть может, я не особенно внимательно исполнял его, быть может, я был занят мыслями о странном шуме, прервавшем мое сообщение об Альмериусе, но все же налицо оставался факт, что я нарисовал не замок Таксель, но женское лицо, смотревшее боком с бумаги.

– Это очень странно! – сказал я как-то бессмысленно.

Макс прорычал возмущенным тоном:

– Странно! Это более чем странно! Это то же лицо, которое я нарисовал вчера.

Я стал пристальнее рассматривать набросок и убедился, что слова его были правдивы – это было то же самое лицо. Я отложил кисти и встал с места.

– Пойдем домой, – заметил я. – Ты прав, Макс, это более чем странно.

III

В течение приблизительно недели в Такселе не произошло ничего важного. Мы больше не рисовали, и я мало думал о таинственных результатах задуманного мной наброска замка; но не следует предполагать, что я забыл о нем, или об открытии потерянных рукописей, или об участи Альмериуса-алхимика. Мне очень хотелось, хотя вместе с тем я и наполовину боялся, проверить истину его истории о мраморном сердце, но исследование подземных сводов представляло массу затруднений. Начать с того, что я был удержан таким странным образом от сообщения Максу этой истории. Возможно, что меня сочтут суеверным, но после того случая под дубом мне никогда и не снилось попытаться на вторичное объяснение с ним; одному же привести мой замысел в исполнение было крайне трудно, принимая во внимание странное исчезновение Альмериуса, потому что я не имел ни малейшего намерения следовать по его стопам.

Однако мысль об экспедиции в поисках мраморного сердца имела для меня необыкновенное очарование; она не давала мне уснуть по ночам и поглощала мое внимание в течение дня. Макс тоже казался необычайно рассеянным и молчаливым, и на лице его, всегда отличавшемся беззаботным, добродушным видом, появилось странно растерянное выражение. Я очень удивился этому необычному для него настроению, но я мало заботился об его причине.

Итак, однажды ночью, сделав все приготовления, какие только я мог сделать, не возбуждая ничьего внимания, я отправился в свою комнату с твердым намерением разрешить до утра задачу, которая так смущала Альмериуса, и открыть или, по меньшей мере, опровергнуть существование мраморного сердца. Я дождался, пока в старом замке воцарилась полная тишина, и затем прокрался из своей комнаты, запер дверь на замок, спрятал ключ в карман и бесшумно спустился в библиотеку. Здесь я запер двери и окна и принялся открывать фальшивое дно письменного ящика Альмериуса.

Алхимик, наверное, был тоньше меня, потому что мне стоило немалого труда пролезть сквозь отверстие на узкую лестницу, ведущую в виднеющийся внизу мрак. Затворив крышку ящика и повесив фонарь на шею, я осторожно стал спускаться в подземелье.

Это было огромное и страшно молчаливое пространство бездыханного мрака, который становился еще темнее от слабого мерцания моего фонаря. Воздух был в высшей степени сухой и свежий, и я решил, что где-нибудь должен был существовать еще вход в подземелье, кроме входа из библиотеки. Я тщательно отмерил десять шагов по прямому направлению от подножия лестницы, а затем поставил фонарь и начал рассматривать плиты, находящиеся под моими ногами.

Камень был покрыт толстым слоем пыли и мелкого песка. Я сгреб все это в сторону и, вынув из кармана влажную тряпку, которую захватил с этой целью, принялся осторожно тереть плиту на том месте, которое казалось гладким и высеченным из одного куска. По мере того, как я тер, постепенно выступал контур этого камня. Я стер еще немного песка и открыл, что стою на самом предмете моих поисков – мраморное сердце лежало под моими ногами!

В течение нескольких мгновений мой неожиданный успех едва не заставил меня задохнуться от волнения. Затем я достал те инструменты, которые мне удалось захватить с собой, и начал поднимать массивный камень.

Он был очень тяжел, но наконец мне все же удалось поднять его, и я сдвинул его назад на грубый пол подземелья. Передо мной виднелась вторая лестница. Я спустился по ней, рассматривая по пути странную резьбу на стенах, и очутился в маленькой комнате, украшенной грубо высеченными на стенах фигурами и ангелами странной формы. В дальнем углу ее в стене виднелось отверстие, сквозь которое я прошел, и, подняв повыше свой фонарь, сразу догадался, что я достиг могилы Сафирии.

Это была просторная и высокая зала, потолок которой, весь раскрашенный различными фигурами и арабесками, поддерживался гигантскими каменными изваяниями. С одной стороны виднелся большой каменный алтарь, над которым поднималось высокое распятие, и перед ним стоял странный, окованный бронзой ящик, у каждого угла которого виднелись высокие подсвечники. Возле этого ящика, на кресле, стоящем у ступеней алтаря, сидела фигура мужчины.

Мужчина этот был одет в темные одежды, с кожаным поясом вокруг талии. У него были благородные черты лица, и длинная белая борода опускалась почти до колен. Одна рука покоилась на ручке кресла, и я заметил крупный опал, блестевший на ней. У ног мужчины лежал фонарь, несколько инструментов и кинжал. Я не сомневался ни на минуту, кого вижу перед собой, и странный ужас охватил меня. Поза, внешний вид, платье – все было так жизненно, и однако…

Порыв ветра пронесся со ступеней, лежавших у меня за спиною, и заставил фонарь мой замигать. Ветер этот подхватил край платья алхимика, и оно рассыпалось в пыль. Медленно у меня на глазах фигура моего мертвого предка исчезла из кресла и обратилась в маленькую кучку пыли, лежавшую у подножия алтаря; опаловое кольцо, потерявшее опору, покатилось по полу к самым моим ногам.

Машинально я поднял его и надел на палец. Затем я наклонился и стал рассматривать окованный бронзой ящик.

Он был затворен задвижками и застежками с внешней стороны. Я осторожно открыл их и попытался приподнять крышку. Она была легка, но я колебался некоторое время, прежде чем решиться открыть ее. Что я там найду? Что нашел Альмериус? Принцессу Сафирию во всей ее красоте или несколько иссохших костей? Тайну итальянских бальзамировщиков или неудачный опыт шарлатана?

Наконец я поднял крышку и простоял с минуту в глупом удивлении. В бронзовом гробу, завернутая в богатые одежды, лежала фигура девушки.

Ее блестящие волосы шевелились от сквозного ветра, дувшего в дверь, и я наполовину боялся увидеть ее исчезающей, как исчез Альмериус. Но ничего подобного не случилось. Склонившись, я дотронулся до ее щеки – она была холодна и тверда, как мрамор. И, рассматривая внимательней прекрасные, холодные черты, я убедился, что лицо, которое нарисовали мы оба, и я и Макс, сидя под большим дубом, было лицом принцессы Сафирии.

К этому времени я уже переставал удивляться чему бы то ни было. Я сильнее всего на свете желал рассмотреть работу итальянских бальзамировщиков и для этого попытался вынуть принцессу из ее гроба. К моему удивлению, я заметил, что она достаточно легка, чтобы ее с удобством можно было приподнять, и я вынул ее и положил на пол. Ее одежды, вероятно, также были подвергнуты какому-нибудь процессу, способствовавшему их сохранению, потому что они казались совершенно прочными – золотое шитье не потемнело и драгоценные камни сверкали при свете фонаря. В общем, весь ее вид был удивительно жизненным, румянец все еще играл на ее щеках и устах, и тело имело почти упругий вид. Когда она лежала так, мне внезапно пришло в голову, какую восхитительную картину она представила бы. Не нарисовать ли мне ее и дать миру какую-нибудь память о красоте, которую наука так удивительно сохранила? Мысль эта показалась мне очень удачной, но я, конечно, не мог нарисовать ее здесь, в подземелье. Принцесса должна быть перенесена в мою мастерскую, и, принимая во внимание поздний час, это нетрудно было сделать так, чтобы никто этого не видел. Раз она очутится там, я всегда мог запереть дверь на ключ и носить его при себе.

Итак, я взял мертвую Сафирию на руки и медленно направился обратно в библиотеку. Мне было довольно трудно протащить ее через дно письменного ящика Альмериуса, но как только это было совершено, остальное оказалось очень легким. Я достиг мастерской, прикрыл принцессу простыней, запер двери на ключ и отправился спать.

IV

В течение нескольких дней мне постоянно что-нибудь мешало посетить свою мастерскую; но, к счастью, я так часто и раньше держал ее двери на запоре, что это обстоятельство не возбудило ничьего внимания. Макс также был занят чем-то другим. Я видел его почти исключительно за обедом, и тогда он говорил довольно мало и бессмысленно. Я спросил его, не рисует ли он чего-нибудь, но он уклонился от ответа; я также намекнул, что он, быть может, находит жизнь в замке скучной. Но это последнее он принялся отрицать со страстностью, показавшейся мне даже немного преувеличенной. Однако я не продолжал этого разговора и предоставил его самому себе. Я также воспользовался первым удобным случаем, чтобы на время отложить другие дела и отправиться в свою мастерскую.

Сафирия все еще лежала под простыней, которой я покрыл ее в первую ночь. Я снял эту простыню, привел в порядок ее одежды и переставил свой мольберт на удобное место. Затем я набросал ее слегка на полотно, потому что с первого взгляда успел решить, в каком виде она будет эффектнее всего, и внезапно вспомнил один состав для рисования, который передал мне Макс с советом испытать его. На полке за принцессой стояла большая бутылка этого состава, и я пошел достать его. Но неловким движением я опрокинул бутылку, вылив все содержимое на нее.

Первым моим чувством была сильная досада. Я схватил простыню и начал стирать сильно пахучий состав с прекрасных одежд Сафирии. Часть состава попала ей на руку, и я стал обтирать ее. К моему удивлению, под моим прикосновением тело стало упругим и мягким – застывшие пальцы ослабели и приняли естественную позу.

С минуту простоял я так с простыней в руках, растерянно смотря на состав, сбегавший на пол. Затем новая мысль мелькнула в моей смущенной голове. Я взял мокрую простыню и начал растирать плечо принцессы, с совершенно тем же результатом. Я случайно нашел реактив методы итальянского бальзамировщика.

Теперь оставалось сделать только одно. В мастерской было значительное количество этого состава, а также старая ванна, которая оказывала мне разнообразные услуги. В эту ванну я положил принцессу, как она была, и налил на нее весь состав, который только мог найти.

Я оставил ее в таком положении в течение десяти минут, затем положил на пол и начал растирать. Сперва я не нашел ничего особенного, кроме того факта, что окоченелость ее членов исчезла. Но внезапно, совершенно неожиданно для меня, рука, которую я растирал, зашевелилась, глаза открылись, и она оттолкнула меня и приподнялась, осматриваясь с выражением удивления, смешанного с ужасом.

Я с минуту простоял на коленях возле нее, смотря широко открытыми глазами, совершенно недвижимый от ужаса. Затем комната начала кружиться вокруг меня, свет то вспыхивал, то гас у меня в глазах, и я упал на пол без чувств.

Я, вероятно, пролежал в бесчувственном состоянии несколько часов, потому что, когда открыл глаза, в комнате сияло электричество. Под мою голову была положена подушка, одеяло прикрывало меня, и у ног моих, опершись о мольберт, стояла Сафирия. Я увидел с некоторым удивлением, что она переменила платье. Роскошные одежды исчезли, и она была одета в платье из странной серебряной парчи и с низко вырезанным воротом, все украшенное жемчугом и потемневшими серебряными шнурами. Ее блестящие волосы все были подобраны вверх и скреплены нитями жемчуга, и жемчуг также украшал маленькие туфельки, выглядывавшие из-под древнего фасона юбки. Если она казалась прекрасной в подземелье, то во сколько раз прекрасней была она теперь, с румянцем на склоненном лице и блеском ожидания в направленных на меня глазах.

– Вам лучше? – спросила она наконец.

Ее выговор был странен и необычен, но голос звучен и манеры приятны.

– Да, – ответил я слабо.

– Я думала, что вы умерли, – заметила она серьезно. – Вы так долго лежали без всякого движения. Я сильно испугалась.

– Сюда входил кто-нибудь? – спросил я с волнением.

– Молодой человек постучал в двери, я отворила их, а он убежал. Тогда я пошла за ним и встретила женщину и… и она тоже убежала. Затем я нашла большую комнату, с… с какими-то висящими ящиками и вот этим. – Она посмотрела на свое платье. – Там их было так много и такие красивые. Мне они понравились гораздо больше вашего, – добавила она, рассматривая меня критикующим взглядом, – этот черный цвет так мрачен. Почему вы не носите лат, как мой отец? И почему вы так странно говорите? Вы говорите совсем не так, как все другие. Вы… вы совсем не похожи на тех людей, которых я знаю.

Она остановилась, рассматривая меня, как рассматривают какое-нибудь новое невиданное насекомое.

– Но вы мне нравитесь, – добавила она, очевидно, стараясь пощадить мои чувства. – Вы положительно красивы. Я любуюсь вашими глазами. Они очень похожи на мои. – Тут она премило покраснела. – Я не хочу этим сказать, что мои так уж хороши, – поторопилась она объяснить, затем остановилась в некотором смущении, по-видимому, опасаясь, не сказала ли она слишком много или слишком мало.

– Как вас зовут? – спросила она внезапно.

– Эбергарт Альмериус фон Таксель.

Ее глаза приняли изумленное выражение.

– Эбергарт фон Таксель? Но ведь существует только один – и это мой отец!

– Однако это мое имя.

– Но это имя моего отца, – повторила она нетерпеливо, – моего отца – принца Такселя.

Я поднялся с пола и стал лицом к лицу с ней.

– Я принц фон Таксель, – сказал я.

Ее нежные брови сдвинулись, и уголки глаз задрожали. Она имела такой детский и жалобный вид, хотя ей и было больше тысячи лет.

– Я ничего не понимаю, – прошептала она.

Я не знал, как мне разъяснить ей.

– И не старайтесь, – сказал я успокоительно, – вы также были больны, принцесса.

– Да, – согласилась она каким-то сонным голосом. Затем протянула мне маленькую булавку с драгоценными каменьями. – Не уколете ли… не уколете ли вы меня вот этим? – попросила она.

Я смотрел на нее в недоумении.

– Чтобы разбудить меня, – объяснила она.

Я засмеялся, хотя она казалась очень серьезной, и уколол руку, которую она мне протянула, стараясь не сделать ей больно. Лицо ее стало еще более жалобным, чем раньше.

– Я, действительно, не сплю, – сказала она, – и, однако, вы говорите, что вы принц фон Таксель и что ваше имя Эбергарт. Я не помню, кто вы. Вы должны простить мне, вы ведь знаете, что я была больна.

– Вы не должны об этом думать; вы никогда раньше не видели меня.

– Но где я?

– В Хильтонском замке.

Она топнула по полу своей маленькой ножкой.

– Но это неправда. И вы мне совсем не нравитесь – вы говорите неправду. Разве я не знаю своего собственного дома? Это не Хильтонский замок: когда у нас было вот это? – и она указала на мой мольберт. – Или это большое окно, или этот волшебный свет, который начинает сверкать, когда дотронешься до стены? И вы не Эбергарт фон Таксель и не принц; вы, вероятно, какой-нибудь разбойник, похитивший меня. Не подходите ни на шаг ближе, или я закричу!

И, хотя я даже отодвинулся на несколько шагов, она все же закричала.

Я убеждал ее в своей невиновности во всем, в чем она меня обвиняла, и постепенно ее крики прекратились.

– Вы совершенно уверены, что не причините мне никакого вреда? – спросила она все еще с сомнением на лице. – Я не вижу вокруг ни кинжалов, ни каких-либо орудий пытки, но вы все же можете… мой отец всегда сам поджаривает своих пленников. Мне никогда не нравилась эта мысль, – добавила она извиняющимся тоном, – но он говорит, что это делается во славу Божию, поэтому я думаю, что, вероятно, так и нужно. А вы тоже их жарите?

– Конечно нет! – воскликнул я, возмущенный.

– Вы имеете совершенно обиженный вид. Аббат Зельтцена также постоянно жарит их, и я уверена, что отец мой всегда прав… исключая…

Она покраснела, и глаза ее опустились.

– Исключая?.. – спросил я.

Она вздохнула и робко взглянула на меня из-под длинных ресниц.

– Исключая того… что он не позволил мне выйти замуж за моего бедного дорогого Максимилиана, – прошептала она. – Но, конечно, он был беден… Почему это мужчины всегда бедны, когда они симпатичны?

– Вы его очень любили?

– Очень, – ответила она, словно раздумывая. – Вы его знаете?

– Нет.

– Мой отец изгнал его из Такселя. Вы не знаете, где он теперь?

Я подумал, затем пришел к заключению, что это обстоятельство мне совершенно не известно.

– Нет, принцесса.

Она вздохнула и окинула комнату глазами.

– Вы, по-видимому, очень мало знаете. А теперь вы можете позвать моих камер-фрейлин.

– Ваших камер-фрейлин, – ответил я смело, – здесь нет. Вы одни, отданы под мое покровительство, пока вы не поправитесь совершенно, принцесса. Вы также не должны покидать этой комнаты. Я принесу вам подходящей пищи, теплых одеял, и вы должны остаться здесь.

Она задорно посмотрела на меня, но мой властный вид покорил ее сопротивление.

– Я полагаю, что вы врач, – заметила она с некоторым неудовольствием. – Помните, я не стану глотать ничего противного. И если я должна оставаться здесь, мне нужно какое-нибудь развлечение. Принесите мне лютню и спойте мне что-нибудь, если умеете. Или позовите миннезингера; полагаю, вы это можете сделать?

– Нет, это совершенно невозможно!

Она пожала плечами и вздрогнула от отвращения под своей серебряной парчой.

– Вы очень странный человек. Но вы мне все-таки нравитесь. Вы мне принесете лютню?

– Попытаюсь, принцесса.

И я покинул ее.

Замок был очень молчалив, когда я спускался с большой лестницы, и, по-видимому, никто в нем не двигался. Я направился в столовую. Стол был накрыт для обеда, и серебро и хрусталь оживляли всю комнату и украшали мрачные стены, откуда из своих золотых рам смотрели чуждые мертвые лица с глазами, которые, казалось, видели не настоящее, а прошедшее. Я оглянулся кругом, отыскивая слуг, но их нигде не было видно. Я с раздражением потянул за шнурок звонка, – никто не ответил. Заинтригованный и чрезвычайно недовольный этой необычайной невнимательностью, я вышел из комнаты, желая отыскать хоть кого-нибудь, и в коридоре встретил Макса.

Лицо его было страшно бледно, и глаза словно хотели выскочить из головы. Он протянул одну дрожащую руку и дотронулся до моего плеча; это движение, по-видимому, успокоило его.

– Это ты? – спросил он, задыхаясь. – Действительно ли это ты, Эбергарт?

– Ну конечно! Кем бы я мог быть иным?

Но он не слышал меня.

– Слава Богу, что ты вышел живым из этой комнаты, Эбергарт! – воскликнул он, начиная сильно дрожать. – Ты видел ее, ты видел ее, Серебряную Даму?

– Да, – сказал я смело. – Я ее видел. Это одна из моих прабабок. Я часто вижу ее. Дорогой мой Макс, ты должен превозмочь эту смешную нервность, – я ведь говорил тебе, что здесь куча всяких привидений. Они, так сказать, друзья семьи. Я чувствовал бы себя очень одиноким, если бы от времени до времени не видел некоторых из них. Серебряная Дама – очень веселое привидение. Я представлю тебя ей, если желаешь.

Я никогда не забуду ужаса и упрека, отразившегося на его лице. Он приблизился и пристально посмотрел мне в глаза.

– Как ты можешь говорить так?

Я видел, что взял не тот тон по отношению к нему. Взяв под руку, я отвел его обратно в столовую.

– Слушай, Макс, – начал я серьезно, – я, право, очень огорчен, что ты был так напуган, но, если ты поднимешь такую историю, все мои слуги разбегутся, а у меня нет ни малейшей склонности к домашним работам. Ради меня, постарайся обратить все это в шутку и иди обедать.

Он покачал головой.

– Я не могу обратить этого в шутку, Эбергарт.

– В таком случае, заешь свой испуг, запей его или вообще сделай что-нибудь разумное.

– Это ужасное привидение может прийти сюда в любую минуту.

– Вовсе нет.

– Она придет, я знаю, что она придет. Я не боюсь ничего естественного, Эбергарт. Ты ведь сам видел…

Я воспользовался случаем и, отвернувшись от него, с раздраженным видом направился к столу.

– Я видел, что ты болван, Макс, и большинство людей назвало бы тебя и трусом к тому же. Я не назову тебя так; но я от души тебя жалею. Что же касается того, чтобы оставаться здесь и позволить себя мучить праздными фантазиями – я этого не намерен делать. Я возьму свой обед в мастерскую и спокойно съем его там. Может быть, Серебряная Дама составит мне компанию. Тебе же советую съесть или выпить чего-нибудь успокаивающего нервы и отправиться спать.

Я наложил все, что мне попалось под руку, на пару тарелок, поставил их на поднос, схватил ближайшую бутылку вина и спокойно принялся выбирать два стакана. Я это сделал из желания досадить Максу, а также потому, что и сам проголодался.

– Неужели ты действительно хочешь сделать это? – спросил он, наблюдая за мной.

– Да, я намереваюсь пообедать с Серебряной Дамой. Спокойной ночи, Макс. Мы будем пить за возврат твоего рассудка.

Я застал Сафирию в нетерпении от моего долгого отсутствия. Ее нетерпение перешло в детский восторг при виде вкусных вещей, которые я принес ей. Было забавно видеть, как она пробует, расспрашивает и снова пробует; как мне кажется, великое кулинарное искусство несколько изменилось с седьмого столетия.

– Вы настоящий колдун! – смеялась она. – Я уверена, что аббат из Зельтцена изжарил бы вас! Вы принесли лютню?

Мы окончили обед, и я передал ей гитару, которую захватил из гостиной. Она осторожно прикоснулась к ней, потом покачала головой.

– Все, что у вас здесь есть, какое-то странное! – воскликнула она капризным тоном. – Нет, я устала. Спокойной ночи.

Она встала с видом королевы, отпускающей верного подданного, и протянула мне руку.

– Вам здесь будет удобно, принцесса? – осведомился я.

Она взглянула на кучу одеял и диванных подушек.

– О да, – заметила она небрежно.

Я склонился над протянутой мне рукой и поцеловал ее. Подняв голову, я увидел, что мой поступок удивил ее.

– Конечно, и Максимилиан это делал, – пробормотала она, словно стараясь извинить мой поступок. – Бедный Максимилиан!

Замыкая дверь мастерской и направляясь в свою комнату, я также повторял: «Бедный Максимилиан!»

V

На следующий день я нашел Макса очень молчаливым и задумчивым. Ни он, ни я не упоминали больше о Серебряной Даме, и я провел большую часть дня в своей мастерской. Слуги при встречах со мной смотрели на меня как-то робко и поспешно проходили мимо, словно охваченные ужасом. Этот страх, овладевший ими, давал мне некоторую надежду сохранить в тайне существование Сафирии, по крайней мере, до отъезда Макса. У меня было странное предчувствие, что если Макс и Сафирия встретятся, то непременно произойдет какая-нибудь катастрофа. Итак, я принялся рассказывать ей бессовестные небылицы и небывалые легенды в том смысле, что замок был занят в настоящее время беспощадными врагами, которые изжарят, сварят или испекут ее, если им удастся ею овладеть, и которые вечно жаждали ее крови. Все это она выслушала с очаровательным видом полного доверия ко мне, и в течение нескольких дней мне не было никаких хлопот с ней, кроме беспокойства вечно охранять свою мастерскую и затруднения приносить туда пищу, для чего требовалась немалая изобретательность с моей стороны.

Но однажды вечером, когда я гулял по террасе с Максом в полной уверенности, что прочно запер свою принцессу в мастерской, я испытал сильное потрясение.

Терраса тянулась вдоль всей южной стороны замка. В середине ее находился фонтан и бассейн, в котором плескались золотые рыбки. Мы шли к концу террасы, повернувшись спиной к фонтану, когда легкий шум заставил меня обернуться. У края фонтана, небрежно склонившись над его каменной балюстрадой, сидела принцесса Сафирия.

Было слишком поздно помешать Максу увидеть ее; он схватил меня за руку и с возбужденным видом указывал на нее.

Я старался выразить на лице спокойствие, которого далеко не ощущал, и приблизился к ней. Она подняла руки с балюстрады и задорно посмотрела мне в лицо.

– Как вы смели прийти сюда? – спросил я очень строго.

Она повесила головку, как ребенок, которого бранят, но я видел, что глаза ее смеются.

– Я не птица, которую можно держать в клетке, – сказала она кротко.

К счастью, она говорила слишком тихо, чтобы Макс мог расслышать ее. Я также понизил голос.

– Идите назад как можно скорее, или я не отвечаю за вашу жизнь, – быстро прошептал я, – и не позволяйте никому вас задерживать. Вы слышите?

– Я когда-то была принцессой, – надулась она, – теперь же вы командуете мной, как какой-нибудь собачонкой.

Я с большим удовольствием проклял бы ее упрямство, но все же постарался сдержаться.

– Умоляю вас, уйдите, принцесса!

Она сделала мне насмешливый реверанс.

– А я повелеваю вам оставить меня в покое.

Я бросил быстрый взгляд через плечо и немного успокоился, убедившись, что Макс не сдвинулся с места.

– Повинуйтесь мне сейчас же! – прошептал я.

Ее подбородок сразу приподнялся на воздух.

– Вы только что умоляли меня! Ну вы, по-видимому, сегодня сами не знаете, чего хотите, принц, поэтому мне, действительно, лучше будет уйти. Спокойной ночи! Так вот это тот молодой человек, который так сильно ненавидит меня? Как бы мне хотелось рассмотреть его лицо. Но здесь так темно. Он кажется симпатичным, – она поцеловала кончики пальцев и послала ими Максу воздушный поцелуй.

– Да уйдете ли вы наконец? – зарычал я.

Направление пальцев изменилось, и на этот раз воздушный поцелуй был послан мне. Она кивнула, улыбнулась, стала удаляться, задорно посматривая на меня, и скрылась в ближайшую дверь. Я вернулся к Максу.

– Она ушла? – спросил он, и в его голосе слышалась нотка сожаления.

– Да. Ты лучше себя чувствуешь?

– Она… она необычайно прекрасна, – ответил он каким-то мечтательным тоном.

Голос его прерывался, и он не смотрел на меня.

– Было слишком темно, чтобы ты мог рассмотреть ее, – ответил я резко.

– Я отлично рассмотрел ее. На нее падал свет. Ее волосы похожи на солнечные лучи. Эбергарт… – он запнулся.

– Что?

– Я… я не мог ясно различить черт ее лица. Ты ведь стоял ближе к ней…

Я отлично понял, что он хотел заставить меня сказать, и я решил не говорить этого.

– Ну?

– Не была ли она… не смейся… не была ли она похожа на наш набросок, помнишь?

Я задумался. Он поставил вопрос в такой форме, что мне было несколько трудно ответить ему.

– Ты находишь, что она похожа на него? – спросил я осторожно.

– Да, очень. Ты этого не нашел?

– Есть, конечно, известное сходство в цвете волос и в форме головы.

– Но ты не…

Здесь я нашел лучшим сильно раскашляться – это было единственное, что оставалось мне сделать. Внимание Макса, к счастью, было отвлечено этим от разговора о Сафирии, и мы вернулись в дом.

Но я сильнее, чем когда-либо, чувствовал, что им лучше не встречаться.

VI

После своей проделки Сафирия дулась на меня целый день, дулась основательно, по-детски и не желала ни разговаривать со мной, ни смотреть на меня. Я оставил ее в покое и пошел искать Макса. Но и Макс, по-видимому, тоже онемел. Он тревожно ходил взад и вперед по комнате или просиживал целые часы с книгой в руках. Он в течение всего этого времени не перевернул ни одной страницы, из чего я заключил, что чтение не особенно интересует его. Посидев молча довольно долго, я наконец спросил, что с ним случилось. Он коротко ответил – «ничего». Я подождал некоторое время, затем снова повторил мой вопрос. Тот же ответ. Я встал и вынул у него из рук прикрывающий его лицо том.

– Послушай-ка, Макс, должен же ты ответить мне. Что же, наконец, с тобой? – спросил я у него довольно грубо.

Он растерянно посмотрел на меня.

– Не знаю сам.

Я продолжал смотреть на него, и он не мог выдержать моего взгляда. Подскочив с кресла, он начал ходить взад и вперед по комнате. Каждый раз, как он проходил мимо меня, лицо его казалось все более и более расстроенным; наконец я схватил его за руку. Он остановился, как вкопанный.

– Я… люблю ее, – ответил он резко.

– Ты… Что такое?

– Я… люблю ее, – повторил он совершенно тем же тоном. Затем опустился на кресло и закрыл лицо руками. – Да поможет мне Господь, мне кажется, я сошел с ума! – пробормотал он.

– И мне это кажется, – сказал я, когда был в состоянии снова заговорить. Нельзя было ошибиться в том, кого он подразумевает.

– Но ведь это привидение, как ты знаешь, – сказал я или, вернее, попытался сказать; но мой голос замер у меня в горле, и я стоял молча.

Он поднял глаза.

– Какое мне дело, если она даже пятьдесят раз привидение. Где она, Эбергарт?

Я ничего не ответил.

– Она свела меня с ума, – продолжал он. – Я не могу думать ни о чем другом, не могу любить ничего другого, не могу видеть ничего другого. Скажи мне ее имя.