Текст книги "К новому берегу"

Два раза в неделю Артур уходил по вечерам из дому и возвращался только после полуночи. Ильза не спрашивала его, где он проводит время, а сам он тоже ничего не говорил, хотя это молчание заметно тяготило его. Только однажды – это было 30 апреля – вечером, перед уходом, Артур подошел к матери и тихо сказал:

– Сегодня опять приду поздно. В случае, если к утру не буду дома, не беспокойся. Так… надо.

Они спокойно, ободряюще посмотрели друг на друга.

– Будь осторожен, – сказала Ильза. – Возьми с собой ключ. Я сегодня дома не буду ночевать. Может, опять придут незваные гости. Пусть на этот раз уйдут ни с чем.

После ухода Артура Ильза оделась потеплее и вышла на улицу. Возможно, охранка и не собиралась арестовать ее в этом году – в предыдущие годы ее арестовывали 28 апреля и держали в тюрьме до 3 мая, – но на всякий случай она решила эту ночь провести вне дома. Некоторые жители городка были арестованы уже накануне. Ильза подозревала, что охранка оставляет ее на свободе в надежде на более крупный улов: ведь Ян Лидум жил у нее несколько месяцев, и следовало предположить, что его пребывание в городке не осталось без последствий.

«Очевидно, они попытаются усыпить мою бдительность и некоторое время не будут беспокоить, чтобы я начала действовать смелее и решительнее, а в удобный момент свалятся как снег на голову».

С той поры как Ильза включилась в работу подпольной организации, жизнь ее стала более тревожной, но в то же время интереснее и содержательнее. По железным законам конспирации, при выполнении партийных заданий Ильза встречалась только с двумя-тремя членами организации, но, несмотря на это, она постоянно чувствовала себя членом сильного и широко разветвленного коллектива. Почти на всех городских предприятиях работал кто-нибудь из партийных товарищей; судя по всему, представители подпольной организации действовали и в различных учреждениях городского самоуправления, и на почте, и в школах, и среди железнодорожников. Руководитель городской организации Карклинь всегда знал все, что происходило в городе, у него была налажена связь и с сельскими ячейками уезда.

По заданию Карклиня Ильза уже два раза ходила в деревню, передавала сельским товарищам литературу и руководящие указания. Каждый раз ей приходилось проделывать большой путь, и каждый раз она встречалась только с одним человеком, имени которого не знала: в условленном месте ее встречал неизвестный товарищ, она узнавала его по определенным приметам в одежде и проверяла паролем.

Это была опасная, но захватывающая работа. Вначале Ильза не могла освободиться от тревожного чувства, будто каждый айзсарг или полицейский, каждый встречный глядит на нее с подозрением, читает ее мысли и знает про ее подпольную работу. Постепенно это чувство прошло, и она уже не принимала каждого прохожего за шпика, однако состояние настороженности никогда ее не покидало. Подпольщику надо было каждую секунду быть готовым к любой неожиданности; какая-нибудь мелочь, одно-единственное неосторожно сказанное слово могло привлечь внимание врагов и сорвать задуманное дело.

На такой работе острее становилась мысль, в человеке создавались и развивались новые качества: быстрота реакций, способность быстро определить психику противника, разумная смелость и большое самообладание. Пройти мимо полицейского, когда у тебя в руках корзинка с пачкой воззваний, спрятанная под мешочком крупы и полкараваем хлеба, – казалось бы, пустяковое дело, но какое требовалось напряжение нервов, чтобы не выдать своего возбуждения, не ускорить шаг и не оглянуться на прошедшего мимо врага! И какое глубокое удовлетворение, почти счастье ощущалось после удачно выполненного задания!

Да, это была борьба – не тихая, терпеливая тоска, а сознательная и бесстрашная работа по осуществлению своих заветных мечтаний. Ильза чувствовала, что она в этой борьбе растет и с каждым днем становится сильнее, духовно богаче. Она уже не была прежней одиночкой, которая, замкнувшись в своем узком мирке, шагала по жизни, неся на плечах ношу повседневных забот и лишь изредка испытывая маленькие радости. Теперь у нее была ясно осознанная жизненная цель, общая для всего рабочего люда, и сознание, что она член непобедимого коллектива. До сих пор у нее во всем мире были только два близких, бесконечно дорогих существа – Артур и Ян; сейчас этих родных по духу и судьбе людей можно было считать сотнями, тысячами Со многими Ильза встречалась изо дня в день, знала все их радости и беды, про других только догадывалась, что они повсюду окружают ее. И это было хорошо, чудесно – теплое дыхание дружбы и товарищества овевало ее жизнь, делая ее прекрасной.

Всю ночь она провела в лесу и в городок возвратилась только утром, когда на улицах стало оживленно и она никому не могла броситься в глаза. Ильза проходила через городской парк, возле старинного замка на холме. Посреди парка у высокого дерева с совершенно гладким стволом и пышной кроной собралось много людей: несколько полицейских во главе с уездным начальником Риекстом, айзсарги, подростки-школьники и толпа любопытных.

«Зачем они собрались здесь?» – удивилась Ильза. Она подняла голову, и ей стала понятна причина этой суеты: на самой верхушке дерева развевался прикрепленный к длинному шесту красный флаг. Весь городок, расположенный в котловине, мог видеть его. «Все-таки недосмотрели», – подумала Ильза, и на душе у нее стало радостно при виде традиционного символа Первого мая, который и в этом году реет над городом. Накануне первомайского праздника полицейские охраняли все места, где могло появиться красное знамя, но пока они боролись со сном, подпольщики делали свое дело, и каждый год красное знамя развевалось на новой вышке – иногда на башне старинного замка, иногда над фабричной трубой, а иногда даже над зданием городской управы.

Подойдя к толпе, Ильза остановилась и некоторое время наблюдала за происходящим. Начальник уездной полиции Риекст разговаривал с подростками.

– Ну, ребята, кто из вас хочет заработать целый лат? – спрашивал он, поглаживая свою черную холеную бороду. – Что тут особенного, я в ваши годы больше времени проводил на деревьях, чем на земле. Ну, кто будет молодцом? Пять минут работы – и целый лат в кармане. Можно купить мороженое, да еще и на кино останется.

Никто не откликнулся. Тогда начальник начал предлагать каждому в отдельности:

– Вот ты, кажется, храбрец. Берись за дело.

– Я боюсь… – ответил один.

– У меня новые штаны, – сказал другой.

– Я не умею… – заявил третий.

– Мне отец не велит лазить на деревья… – объяснил четвертый.

– Мне не хочется… – равнодушно буркнул пятый.

Ствол дерева до самой верхушки был обмазан смолой. Один полицейский, видимо, уже пробовал взобраться на дерево, и о результатах этой попытки красноречиво свидетельствовали черные руки и совершенно испорченный мундир. А красное знамя продолжало развеваться на ветру, приветствуя трудящихся в день их великого праздника и приводя в бешенство всех тех, для кого этот праздник был вызовом и угрозой.

Лат Риекста не соблазнял подростков. Тогда начальник полиции прибавил – обещал заплатить два лата. Но и после этого охотников не нашлось. Больше трех латов скупой Риекст платить не хотел. Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы в парке не появился хулиганистый отпрыск мясника Трея – рыжий Лудис. Смекнув, в чем дело, он немедленно разделся, остался в одних трусах и, поплевав на ладони, полез на дерево. Минут через десять флаг был снят, а Лудис выглядел так, что противно было смотреть на него: ноги, грудь, руки и лицо были сплошь измазаны смолой.

Мальчишки хлопали в ладоши и кричали:

– Черт, черт! Черный чертяка! Теперь тебе вечно ходить черным. Никаким мылом не отмоешь своей рожи!

Получив три лата, Лудис схватил одежду, ботинки и побежал к озеру отмываться. Толпа ребят следовала за ним по пятам, продолжая насмехаться. Кто-то бросил в него камнем, и он ударился в спину Лудиса, еще несколько камней просвистали над его головой. Тогда Лудис бросился бежать, петляя, как заяц, и низко пригибаясь, чтобы сберечь свою драгоценную голову.

…Ильза застала Артура еще в постели. Когда он проснулся, мать рассказала, что видела в парке.

– Лудис Трей! – сказал Артур, когда Ильза кончила рассказ. – Ни одно грязное дело не обходится без него. Где что-нибудь такое – он тут как тут. Ребята правы: будет грязным всю жизнь.

В полночь по городку были разбросаны листовки, а на заборах пестрели лозунги. По улицам бегали полицейские, всюду шныряли шпики. Агенты охранки допрашивали торговцев, кому они в последние дни продавали красный материал и смолу; оказалось, что красного материала не было в лавках с Нового года, а смолу отпускали многим крестьянам – иди ищи теперь.

Скоро об этом перестали говорить, так как в Латвии начались события, затмившие все остальные: 15 мая 1934 года Ульманис разогнал сейм и захватил власть в свои руки. Тюрьмы не успевали принимать всех, кто теперь стал помехой для главарей кулацкого «Крестьянского союза», – приходилось на скорую руку готовить концентрационные лагеря. В городке арестовали около двадцати человек, но Ильзу почему-то оставили в покое.

Спустя неделю после фашистского переворота Артур снова ушел на всю ночь. Утром он был чем-то встревожен. Когда Ильза оделась, чтобы идти на работу, он сказал ей:

– Мама, у меня к тебе просьба. Если ты сочтешь это опасным, можешь мне отказать, – тогда мы попытаемся найти иной выход. Но хорошо, если бы это удалось организовать у нас.

– В чем дело?

– Завтра вечером приедет один человек. Он не может остановиться в гостинице, но одну ночь ему надо пробыть здесь. Могу я… привести его сюда?

– Ты думаешь, у нас будет безопаснее?

– Нет, опасно-то везде, но у других еще хуже. Только на одну ночь, мама…

– Ладно, пусть переночует, – сказала Ильза. – Неужели уж обязательно завтра кто-нибудь сунет к нам нос.

К вечеру Артур ушел и вернулся только после полуночи вместе с каким-то молодым человеком. Ильза оставила им в кухне на столе еду и записку: «В духовке горячий чай. Возьми сам».

Они закусили в темноте и еще долго о чем-то разговаривали вполголоса. Проспав на кровати Артура всего несколько часов, незнакомец рано утром ушел и больше не возвратился.

Вечером, узнав от товарищей, что представитель ЦК комсомола Латвии сел в автобус и благополучно уехал из городка, Артур сказал матери:

– Спасибо, мама. Ты оказала нам большую услугу. Комсомол этого не забудет.

Ильза села рядом с Артуром, задумалась, потом ответила:

– Хорошо, Артур, что ты участвуешь в справедливой борьбе. Продолжай и дальше. Я мешать тебе не буду. Только помни – наша квартира может когда-нибудь стать ловушкой. Я не боюсь неудобств, мне не страшна и тюрьма, но мы не смеем подвергать опасности людей, нужных народу.

– Я это учту… – обещал Артур. – К следующему приезду мы подготовим вполне надежное место. Мама… ведь ты не очень опасаешься за меня?

– Опасаться за тебя я буду всегда, – ответила Ильза. – Но я не могу тебе запретить то, на что ты имеешь право, – бороться. Ты должен бороться, Артур. И я буду бороться. У нас с тобой большой счет к жизни, и пока по нему не будет заплачено за пролитый пот, за каждую каплю твоих и моих слез, за муки и унижения всех простых людей, – мы не смеем успокаиваться. Ты понимаешь меня, Артур?

– Понимаю… – прошептал юноша. – Я горжусь тобою, мама. Мы всегда были хорошими друзьями. Теперь постараемся быть еще и хорошими товаришами.

Ильза прижала к груди голову Артура и поцеловала в лоб.

– Да, сын, будем товарищами.

Обоим казалось, что сейчас они стали гораздо ближе друг другу, чем до сих пор.

Глава пятая

В усадьбе Урги жизнь шла по-старому: каждый год Тауринь делал новые приобретения для своего хозяйства, а часть денег помешал в банк на проценты. В коровнике теперь были только породистые коровы, в конюшне, рядом с рослыми тяжеловозами, били копытами и ржали от избытка сил два рысака, которых хозяин два раза в год отправлял в Ригу на ипподром. В батрацком доме каждую весну менялись жильцы. На смену латгальцам приходили батраки из Литвы и Польши, но и те больше года в Ургах не выдерживали. Только старый Лангстынь никуда не уходил, не мог расстаться с любимым садом и пасекой, созданными и взлелеянными его многолетним трудом. Возможно, что не только это удерживало седого садовника в Ургах, но об этом он молчал, и никому не могло прийти в голову, что здесь играет некую роль маленький Айвар. С первых дней мальчик подружился с садовником и нигде не чувствовал себя так хорошо, как в обществе Лангстыня. Зимой он целыми часами просиживал в мастерской у садовника и без устали наблюдал, как старый пасечник делает ульи и рамки для сот, а летом для него не было большего удовольствия, чем ходить за стариком по саду.

В Ургах у Айвара был еще один верный друг и хороший товарищ по играм – Инга, сынишка батрака Регута. Старый Лангстынь всячески покровительствовал их дружбе. Каждый день по нескольку часов Айвар учился под присмотром кухарки Ирмы, изредка с ним занималась даже Эрна Тауринь, но когда заданный текст был прочтен и страница тетради исписана буквами, ничто не могло удержать Айвара в комнате.

Весною Айвар вместе с Ингой исходил все окрестные рощицы и кустарники; они знали наперечет чуть ли не все птичьи гнезда вблизи усадьбы и под стрехами строений. Иногда они отправлялись вместе с подростком-пастухом на пастбище и помогали ему пасти большое стадо Тауриня; там, на просторе, можно было побегать, напрыгаться, покричать, а когда надоедало резвиться, ничто не мешало помечтать о далеких морях и южных странах, куда они обязательно отправятся, как только подрастут. Попугаи и пальмы, львы и крокодилы, красивые парусники среди океанских просторов и индейцы с головными уборами из орлиных перьев – кто из ребят в свое время не мечтал об этих далеких чудесах, простодушно веря каждой книжной картинке и услышанному рассказу. И Айвар с Ингой строили планы далеких путешествий, геройских подвигов, уверенные в том, что в их жизни не встретится такого препятствия, которого они – самые сильные и ловкие мальчишки на свете – не смогут со временем одолеть. Что будет не по плечу одному, то вдвоем они осилят шутя, надо только всегда держаться вместе, поэтому они торжественно поклялись в вечной дружбе; но ни один человек – даже старый Лангстынь – не должен был знать об этом.

Прошло с полгода, как привезли Айвара в Урги. Однажды Эрна и Рейнис Тауринь стали совещаться о дальнейшей судьбе мальчика.

– Память у него хорошая, – сказала Эрна. – Ученье дается ему легко. Посмотри, как красиво он стал писать буквы.

– Да, – согласился Тауринь, – паренек способный. А главное – здоров, как бычок, и растет не по дням, а по часам.

– Осенью ему надо идти в школу, – заметила Эрна. – Как ты думаешь, Рейнис, не лучше ли до того времени все решить?

– Мне кажется, дольше его испытывать не стоит, – согласился Тауринь. – Материал как раз какой нам нужен, а получится ли из него дельный парень, это зависит всецело от нас самих.

И вот было принято важное решение: усыновить Айвара. Вслед за тем Тауринь посетил некоторые учреждения и выполнил все формальности.

Как-то вечером Айвара позвали в охотничью комнату, где на стенах висели ружья и оленьи рога. Там его ждали торжественно серьезные хозяева.

Тауринь закурил папиросу, глубоко затянулся и, пристально посмотрев на Айвара, спросил:

– Ты знаешь, как тебя звать?

– Айвар… – ответил мальчик.

– Только Айвар? Больше имен у тебя нет?

– Айвар Лидум, – смутясь, прошептал Айвар.

Тауринь усмехнулся.

– Так тебя звали раньше, – пояснил Тауринь. – Теперь ты уже не Айвар Лидум, а Айвар Тауринь. Запомни это хорошенько, а свою прежнюю фамилию забудь навсегда. Повтори, как тебя зовут?

– Айвар Тауринь…

– Правильно, Айвар Тауринь. Теперь ты наш сын. Я твой отец, а это твоя мать. С этого дня ты будешь называть нас папой и мамой. Раньше у тебя были другие папа и мама, но оба они давно умерли и похоронены. Ты о них больше не думай, а во всем слушайся только нас – своих отца и мать. У нас тебе будет житься неплохо.

– Гораздо лучше, чем у прежних отца и матери, – добавила Эрна.

– Пока ты нас будешь во всем слушаться, тебе здесь всегда будет хорошо, – сказал Тауринь. – Никто не посмеет тебя тронуть, потому что ты теперь мой сын. Мы тебя вырастим хозяйским сыном. У тебя будут хорошие друзья, с которыми ты можешь играть. Все они будут хорошо одеты. С грязными мальчишками батраков ты дружить не должен – они тебе не ровня. Я пошлю тебя в школу и сделаю барином. Когда вырастешь, будешь носить красивый мундир айзсарга – такой, как на мне, – и у тебя будет своя винтовка и револьвер. А когда я состарюсь, все, что здесь есть, перейдет к тебе, ты станешь хозяином этой усадьбы. Только ты должен крепко любить нас, своих отца и мать, и быть нам благодарным, потому что мы тебя осчастливили. Ты до конца жизни сможешь жить в Ургах. Ты понял, что я сказал?

В знак того, что понял, Айвар молча кивнул головой. Немного погодя он встретился во дворе с Ингой и рассказал ему все.

– Мне всю жизнь придется прожить в Ургах, – поведал ему Айвар. – Как ты думаешь, Инга, хорошо это? Тебе бы понравилось?

– Нет, не понравилось бы… – задумчиво ответил Инга. – Ты никогда не сможешь поехать на юг, не увидишь ни чужие страны, ни индейцев. Это плохо.

– Это ужасно… – согласился Айвар.

Спрятавшись за каретником, они долго обсуждали создавшееся положение и поняли, что теперь им придется скрывать свою дружбу от приемных родителей Айвара. Чем больше они об этом думали, тем грустнее становилось обоим.

– Мы все равно навсегда останемся друзьями, – сказал Айвар. – Это ничего, что Тауриню… отцу не нравится. Мы будем встречаться, играть, говорить в лесу, тогда никто об этом не узнает.

– Можно и так… – согласился Инга.

И они действительно там и встречались – до самой осени, когда оба пошли в школу.

В школе Айвар познакомился с сынками окрестных хозяев, но ни с кем так не подружился, как с Ингой Регутом. Все эти избалованные, заносчивые и спесивые мальчишки привыкли свысока смотреть на бедных сверстников. Иногда Айвар в перемены участвовал в их играх и соревнованиях, но, заметив, что они и на него посматривают сверху вниз, отошел от них. Настоящим другом и товарищем Айвара оставался Инга Регут. Они сидели на одной парте, а после уроков вместе шли домой, вдвоем бродили по лесу и продолжали мечтать о будущем. Айвар всегда делился вкусными, густо намазанными маслом бутербродами с Ингой, но зато ему в свою очередь приходилось съедать половину скудного завтрака Инги, состоявшего чаще всего из куска ржаного хлеба, – иначе тот не соглашался брать его бутерброды.

Теперь супруги Таурини стали уделять больше внимания воспитанию Айвара. Эрна старалась привить мальчику хорошие манеры, которым сама научилась у образованных людей. Ни разу Айвар не поел без того, чтобы она не сделала ему несколько замечаний.

– Сиди прямо и не клади локти на стол… Вилку держи пальцами, а не зажимай в кулаке… Не облей штаны… Рукавом губ не вытирают – для этого есть носовой платок… Почему ты чавкаешь? Так делают только поросята…

Весной Тауринь, отправляясь в поле, иногда брал с собой Айвара. Везде он находил какие-нибудь непорядки или недоделки и своими ядовитыми замечаниями давал почувствовать хозяйскую власть. Если батрак пытался оправдываться или обижался на незаслуженные нарекания, Тауринь впивался в него, как клещ, и терзал до тех пор, пока не вгонял в седьмой пот и батрак уже не осмеливался перечить. Айвар слушал и с каждым днем все больше понимал, что приемный отец – самый сильный человек в Ургах. Он заметил, что ближайшие соседи относятся к Тауриню с большим подобострастием, почти унижаются, и решил, что его власть распространяется и на них. Встречаясь с кем-нибудь на дороге – кто бы это ни был, – Тауринь никогда не кланялся первым.

Другая мысль, которую Тауринь старался внушить приемному сыну, была немного сложнее, но по существу столь же примитивна: все люди, говорящие на чужом языке, поучал он, хуже и ниже латышей.

Неизвестно, какие плоды принесло бы это воспитание, если бы в Ургах не было маленького седого человека – старого Лангстыня. В его присутствии Айвар чувствовал, что попал в другой мир, где не было ни зазнайства, ни нетерпимого отношения к другим людям. Спокойно и ловко делал Лангстынь свое дело: копал землю, известковал яблони, прививал фруктовые деревья и ухаживал за ульями, а своими рассказами он прививал Айвару нечто такое, что совсем не входило в планы Тауриня и за что Лангстыню не платили ни одного сантима, – уважение ко всем людям, делающим полезную работу, любовь и сострадание к тем, кому тяжело живется на свете. Лангстынь интересовался чуть ли не каждым шагом Айвара и с большим удовольствием слушал, когда мальчик рассказывал о том, что видел дома, в поле или в школе. Однажды Айвар рассказал, как два хозяйских сынка, возвращаясь из школы, разорвали одному ученику штаны и запачкали грязью книги и тетради. Старый садовник, нахмурив лоб, спросил Айвара:

– Тебе это нравится?

– Он был такой смешной в разодранных штанах, – ответил Айвар, не сдерживая смеха. – Рубашка вылезла, а книги так запачкались в грязи, что их нельзя было взять под мышку.

– Смешной, говоришь? – проворчал Лангстынь. – Тебе смешно? Ну, а если у этого мальчика единственные штаны, а у отца нет денег на новые учебники – что ему тогда делать? Он не сможет больше ходить в школу. Если бы с тобой так поступили, ты бы тоже смеялся? Это скверно и подло. Ты должен был прийти ему на помощь и так проучить хулиганов, чтобы они долго помнили. Если слабого обижают, ему надо помочь. Так делают все честные и смелые люди, а ты вел себя, как трусливый заяц.

Айвар, покраснев, слушал упреки садовника.

– Совсем не так, дядя Лангстынь, – пытался оправдаться он. – Я совсем не боялся… только мне не пришло в голову, что надо сделать. В другой раз буду знать.

– Ну ладно, только не забудь, что я тебе сказал, – Лангстынь стал ласковее. – Таких псов надо учить. Они думают, если у отца есть дом и земля, то можно плевать на всех. Пусть поостерегутся, а то как бы когда-нибудь не наплевали и на них.

При разговоре о хозяевах и богачах у Лангстыня всегда выходило так, что эти уважаемые люди представали в смешном и невыгодном свете. Он смеялся над их толстыми животами, их чванством, рассказывал об их ограниченности, тупости и жестокости. Они становились неприятными, даже противными Айвару, и он не понимал, почему приемный отец водит знакомство с такими плохими людьми. Больше всего Лангстынь любил посмеяться над лицемерием и ханжеством – тут самой подходящей мишенью для его насмешек был приходский пастор Рейнхарт. Старик рассказывал о его страшном обжорства и стяжательстве, о том, что его преподобие на словах проповедует одно, а на деле творит другое – именно го, за что по воскресеньям бранит с церковной кафедры своих прихожан.

– Но ведь тогда он лгун! – удивлялся Айвар.

– Понятно, лгун… – подтверждал Лангстынь. – Нельзя верить ни одному слову этого ловкача.

– А почему же люди ходят в церковь и слушают его?

– Потому, что на свете еще много дураков, – пояснил Лангстынь. – Если бы люди поняли, что Рейнхарты думают только о своем брюхе и о том, как бы больше выудить денег, они бы его не слушали.

В другой раз Лангстынь начал с Айваром разговор о Змеином болоте.

– В старину болото было совсем маленьким. Беда началась с того времени, когда дед теперешнего хозяина усадьбы Урги построил в нижнем течении реки водяную мельницу. Плотина мельницы задержала воды Раудупе и подняла их уровень. Речка вышла из берегов, и болото стало с каждым годом расширяться. Но это еще не все. Если люди не возьмутся за ум, воды затопят половину волости.

– А почему люди ничего не делают, чтобы избавиться от излишней воды? – удивился Айвар.

Лангстынь хмуро усмехнулся.

– Если бы все люди были честными, это было бы простым делом. Но ведь мельница принадлежит твоему отцу. Ей весь год нужна вода. Без согласия хозяина усадьбы Урги ничего не выйдет. Однажды уже брались за это. Крестьяне собрали подписи и обратились с просьбой к правительству. Приехали начальники, все осмотрели, сказали, что и как надлежит делать, а Тауринь говорит: «Нет! Если хотите что-нибудь предпринять, углубите в нижнем течении речку Раудупе, чтобы плотину можно было опустить ниже, и платите мне по тысяче латов в месяц, пока мельница будет простаивать, – иначе я не согласен». Никто таких денег не мог уплатить, и все осталось по-старому. И с Тауринем ничего не поделаешь – он хозяин, а с такими людьми правительство не хочет спорить. Может быть, ты, когда вырастешь, будешь не таким, как твой отец, и подумаешь о нуждах других людей.

Так воспитывал Лангстынь приемного сына владельца усадьбы Урги. Сколько Тауриню удавалось посеять эгоистической жизненной мудрости, столько потихоньку выпалывал старый садовник сорняк за сорняком, росток за ростком. Только поэтому совесть Айвара не успела окаменеть в атмосфере самодовольства, царившей в семье Тауриня. Благодаря усилиям Лангстыня Айвар получил правильное представление о чести, научился уважать человека независимо от его имущественного и общественного положения, сочувствовать обездоленным и презирать подлецов.

Айвар находился между двух миров, как бы на распутье: обстоятельства и семья направляли его по одному пути, старый Лангстынь побуждал идти по другому.

Тауринь был убежден, что Айвар с каждым днем все больше становится настоящим хозяйским сыном. Он скорее видел в нем объект опыта, чем живого человека; он очень привык к мальчику, но не научился любить его всем сердцем, потому и в сердце Айвара он не затронул те глубокие, самозабвенные чувства, которые рождают любовь. Откуда же ей было взяться, когда все делалось для того, чтобы будущий хозяин хутора вырос самоуверенным эгоистом. То, что в душе Айвара посеял старый Лангстынь, не принадлежало Тауриню, не принадлежало ему и то, чему Айвара учила сама жизнь, – все, что он видел и слышал на полях и в батрацком доме усадьбы Урги, все, о чем он мечтал вдвоем с Ингой Регутом, идя домой из школы или спрятавшись в мастерской Лангстыня, где они были недосягаемы зоркому оку Тауриня.